
Текст книги "Заговор двух сердец"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Часть II
Кто есть кто
Глава 1
Люси Бентвуд выпрямилась и взглянула на широкую спину мужа.
– Ради Бога, Симон, перестань вертеться, как дитя без соски.
– Не смей так со мной разговаривать! – Следующее слово «женщина» Симон не успел произнести – пытаясь повернуться, он громко вскрикнул. – Ты думаешь, совсем меня захомутала, раз я полупарализован? Раньше ты себе такого тона не позволяла…
Она, надавив ладонью на плечо мужа, заставила его лечь и со смехом заявила:
– Да я всегда с тобой таким тоном разговариваю, и ты это знаешь. Иначе разве можно тебя вынести.
Симон не прореагировал на это замечание. Улыбка исчезла с лица Люси. Она потянулась за бутылкой с мазью, налила немного себе на ладонь и принялась ритмично натирать спину Симона вдоль позвоночника. Тут же она подумала про себя, что он и не догадывается, насколько правдивы эти ее слова. Ведь если бы она не подсмеивалась над ним, плакала бы, выведенная из терпения его несносным характером, не довольствовалась бы теми крохами любви, которые он ей уделял, до сих пор наполненный любовью к женщине, зачаровавшей его с детства, и тоска по которой заставляла его пить – она бы давно не выдержала, несмотря на любовь сына и дочери.
Тот случай, когда он ночью, возвращаясь после пьянки, упал с лошади и провалялся несколько часов в холодной канаве, она считала подарком судьбы. После этого Симон уже не мог ездить верхом – тряска сводила его с ума. От боли его визиты в деревенскую гостиницу стали крайне редкими. Но самое главное – он не мог уже так пристально надзирать за дочерью.
Симон всегда очень ревниво относился к Норин, но с того дня, как ее брат случайно рассказал ему, что видел сестру, разговаривающую с парочкой Сопвитов, жизнь девушки превратилась в пытку. Тогда Норин было всего четырнадцать, а брату еще не исполнилось двенадцати, они были детьми. Но реакция отца была весьма бурной. И вряд ли этот праведный гнев вообще мог быть сильнее. Люси боялась даже подумать, во что могла превратиться жизнь ее дочери, если бы с Симоном не произошел несчастный случай. Ведь Норин унаследовала его свободолюбивый нрав и не собиралась подчиняться никакой тирании.
Сейчас же девушка была свободна – Люси повернула голову и посмотрела на окно спальни – надо надеяться, в меру. Она знала, где дочь была в данную минуту, и ее тревожило, что слухи об этом дойдут до ушей ее супруга. Но, зная свою дочь, Люси отдавала себе отчет, что избежать момента, когда Норин встретится лицом к лицу с отцом, и все выйдет наружу, не удастся, и тогда, да поможет им всем Господь!
Роста Норин Бентвуд была среднего, волосы темно каштановые и вьющиеся, глаза карие и слегка раскосые, кожа немного обветренная, щеки румяные, губы алые. Она держалась прямо, ходила уверенным шагом – было впечатление, что она четко знает, куда направляется. В это воскресенье она шла к заветному месту, которое мысленно называла «островок». По случайному совпадению, «островок» был тем самым пятачком, где мальчиком Стив Макграт любил ловить рыбу.
Последние два года девушка проделывала этот путь каждое воскресенье, за исключением разве тех дней, когда шел слишком сильный снег. На берегу реки ее уже обычно ждал Вилли Сопвит. Они встречались иногда на несколько минут, иногда на целый час.
Спеша на свидание, Норин почти всегда вспоминала их первую встречу. Ей было тогда около четырнадцати, и это тоже случилось в воскресенье. Они с Эдди гуляли вдоль реки. Обогнув кусты, заметили юношу, который удил рыбу. Она помнила, как тот поднял голову при их приближении; затем, встав на ноги, начал всматриваться в них, склонив голову набок. Норин узнала сына хозяйки усадьбы, той самой женщины, которую ее отец ненавидел за то, что она отвергла его любовь. Эти сведения она получила от матери совсем недавно, задав вопрос:
– Почему папа так ненавидит миссис Сопвит?
Мать, которая всегда была с ней честной, все ей объяснила. Норин возмутила позиция отца, ведь она считала мать замечательной женщиной, а отец теперь стал казаться ей полным дураком. Как можно, имея такую жену, тешить себя надеждами относительно другой женщины с ужасной репутацией?
Норин рано стала чувствовать себя взрослой, поэтому когда в воскресенье высокий молодой блондин сказал «Привет, малышка!», она моментально забыла, или предпочла забыть, как должна разговаривать с сыном хозяйки дочь арендатора, и выпалила:
– Сам ты малышка! Мне скоро четырнадцать, я все умею делать на ферме и даже хочу научиться кузнечному делу.
Она думала, что он рассмеется, но он только сказал:
– Извини. Никак не думал, что тебе так много лет и что ты такая способная. Правда, на твоем месте я бы не стал подаваться в кузнецы… особенно с таким голосом.
Норин шикнула на брата, дергающего ее за рукав, и спросила:
– А что такое с моим голосом?
– Ничего, ничего, просто очень приятный. Уверен, ты умеешь петь.
Она удивленно посмотрела на него, и, немного погодя, вполне миролюбиво сказала:
– Ну, да, я умею петь. Я пою в церковном хоре. Там мне доверяют петь соло.
– Значит, я не ошибся?
Она немного растерялась, и уже собралась было подойти, чтобы посмотреть на улов, но в этот момент откуда-то сзади появилась «эта, из особняка». Раньше Норин видела ее только издали, вернее, она обоих видела только издали, и никогда вот так близко, чтобы можно было поговорить. Девушка перевела взгляд на приближающуюся маленькую фигурку, примерно ее роста, но гораздо изящнее из-за худобы. Все было худое – тело, лицо, руки, ноги. Она походила на большую шоколадную куклу, причем очень красивую шоколадную куклу. Она заговорила, обращаясь не к Норин, а к своему брату. Голос у нее оказался высоким и чистым.
– И что у нас здесь? Это ты их поймал, Вилли? – «Шоколадка» засмеялась.
Ее голос и ее смех были странными, музыкальными и напомнили Норин звуки, который мистер Байерз извлекал из арфы. Она никогда не слышала такого смеха. Но Норин сразу поняла, что девушка ей не нравится – высокомерная и нахальная, поэтому она закричала:
– Нет, он нас не поймал, мисс. А вот вас вполне может словить. – С этими словами Норин схватила брата за руку и, повернувшись, быстро скрылась за кустами.
Недовольный Эдди запротестовал:
– Отпусти руку, Норин, а то выдернешь.
Именно об этом случае по наивности и рассказал отцу Эдди, вызвав такую ярость, с какой семья еще не сталкивалась.
В следующий раз Норин Бентвуд встретила Вилли Сопвита только через год. Она возилась в конце участка, пытаясь вызволить овцу, застрявшую в проволоке ограды. Яростный лай собак привлек внимание всадника, проезжающего мимо. Подняв глаза, Норин увидела его, а по наклону головы поняла, что это молодой Сопвит, но продолжала возиться с овцой как ни в чем не бывало.
– Помочь? – спросил Вилли, на что она сердито ответила:
– Тогда придется лезть через забор и толкать ее с той стороны.
Именно так он и поступил, и через минуту овца уже неслась по полю, а молодые люди стояли и смотрели друг на друга. За последнее время Норин очень выросла, и Вилли, улыбаясь, сообщил:
– Мне лучше не повторять своих прошлых ошибок.
Норин в ответ также улыбнулась и согласилась:
– Лучше не надо.
Вилли оглянулся на забор и спросил:
– А ваши работники не могли это сделать?
– Они на рынок поехали, а у отца спина болит.
– Ох, мне очень жаль.
Норин чуть было не выпалила: «А мне нет», причем это было бы правдой, но попридержала язык. На самом деле отец весь этот год практически глаз с нее не спускал. Он требовал, чтобы она была всегда рядом. А вот к Эдди он относился куда спокойнее, и это раздражало Норин. Ей не разрешалось самостоятельно ходить даже в церковь. Отец сам никогда туда не заходил, но он исправно отвозил туда дочь и ждал, пока она не выйдет. Норин однажды пожаловалась матери, что отец стал настоящим тюремщиком. Сейчас он болел, и вот уже неделю Норин была свободна и наслаждалась этой свободой.
Заглянув в лицо Вилли, она отметила про себя, что он очень красив, и почувствовала к нему глубокую жалость. Норин знала, что он плохо видит из-за Макгратов из деревни, хотя старики говаривали, что не будь его мать ведьмой, такого бы никогда не приключилось. Норин несколько раз видела эту женщину верхом, но ничего необычного в ней не было, только седые волосы, вдобавок, она сидела в седле по-мужски и носила бриджи. Зато ее лицо, также как и лицо сына, было прекрасным.
– Как тебя зовут? – спросил Вилли.
– Норин, – ответила она. – Но мне Нора больше нравится.
– А я Вилли Сопвит, – сообщил он.
– Да, я знаю.
И тогда он рассмеялся. Он хохотал, откинув голову назад. Норин, конечно, слегка обиделась, но ее удивило, как с таким недостатком, как у него, он умудрился сохранить жизнерадостность. Ей не часто приходилось встречать счастливых мужчин, по правде говоря, они ей вообще не попадались.
– Что смешного? – возмутилась она.
Юноша прекратил смеяться и, подумав, ответил:
– Представь, даже не знаю… Наверное, я что-то не так сказал.
Они помолчали. Он заговорил первым.
– Ты на игры ходишь?
– Иногда.
– Тогда я смогу тебя там встретить?
– А ты участвуешь? – поинтересовалась Норин.
– Нет-нет. – Он покачал головой. – Но я люблю борьбу.
– Борьбу? – Она кое-что вспомнила. Когда-то она слышала, что почти слепой парень из особняка умеет боксировать или бороться, или еще что-то в этом духе.
– Ты, вроде, удивилась?
– Ну да, немного… Думала, что только простолюдины ходят смотреть борьбу и всякое такое.
– Ну, возможно, я и есть такой.
– Ты не похож… и вообще…
– Что вообще?
– Не того типа, чтобы борьбой интересоваться.
– Да? Так позвольте сказать вам, мисс, – Вилли притворно напыжился, – что я вполне преуспел в этом деле, все зависит от партнера.
– Надо же! – Она тоже встала в позу. – Чего только не услышишь, если уши прочистишь.
Он засмеялся снова, она последовала его примеру.
Вот так все и началось.
В течение следующего года они иногда не виделись неделями, а если и виделись, то мельком, но она за это время многое о нем узнала. Она узнала, что он, к ее удивлению, трижды в неделю работает на шахте и ездит в Ньюкасл учиться инженерному делу. Но как он умудряется это делать – загадка, ведь его единственный зрячий глаз видит плохо, и ему приходится прищуриваться, чтобы что-то разглядеть. Но больше всего ее поражала его жизнерадостность. Несмотря на свой физический недостаток, Вилли не был мрачным и не сторонился людей. Наоборот, он любил компанию, всегда с готовностью отвечал на вопросы и сам любил их задавать.
Наступил ее шестнадцатый день рождения. Мать купила в подарок Норин новое пальто и шляпку. Пальто было серым с синими отворотами и капюшоном до плеч, а вельветовая шляпка – синей с серой отделкой. У нее никогда не было таких красивых вещей, и Норин казалось, что на нее все смотрели, когда она стояла в церкви и пела на воскресной службе. Когда служба закончилась, девушка заторопилась к выходу – сегодня отец не ждал ее, не было даже младшего брата, который заболел и лежал в постели. Поэтому она была одна, когда встретилась с Вилли.
На этот раз он не сидел на лошади или на берегу с удочкой – Вилли медленно шел по дороге, за ним бежала собака довольно замурзанного вида. У него-то были великолепные пастушьи овчарки. Молодой человек заговорил первым:
– Привет! Это ведь ты, я не ошибся?
– Да, я, – ответила она. – Кто же еще?
– Ну, ты извини, что сразу не узнал тебя, ты такая нарядная и очень хорошенькая.
– Не означает ли это, что когда я ненарядная, то не хорошенькая? – Норин улыбалась и ждала, что он тоже рассмеется, но Вилли был серьезен.
По привычке, слегка отвернув голову, он заметил:
– Я ничего такого не хотел сказать. Я всегда считал тебя хорошенькой, вернее даже красивой.
Она оторопела: никто никогда не говорил ей, что она хорошенькая, а уж тем более, красивая. Маленькое зеркало в ее комнате уверяло, что с ней все в порядке. Возможно, не такая она хорошенькая, как Мэгги Томптон из деревни, но значительно привлекательнее, чем близнецы Рейнтон.
Вилли нарушил молчание вопросом:
– Ты днем сегодня гулять пойдешь?
– Может быть, – замялась она. – Я не могу обещать. Мама чай затеяла, ведь у меня сегодня день рождения.
– Желаю тебе еще много-много дней рождения. Сколько тебе, семнадцать?
Она замешкалась, потом неохотно ответила:
– Шестнадцать.
– Ах да, разумеется. – Он сделал вид, что припоминал тот день, когда она с вызовом заявила, что ей уже почти четырнадцать.
Тут к ней подошла собака, обнюхала и лизнула руку в перчатке. Норин погладила ее по голове и заметила:
– Дружелюбный парнишка. Что это за порода?
– Ирландская легавая.
– А как ее зовут?
– Пэт. Как еще можно назвать ирландскую легавую?
– Верно. – Она тихо засмеялась и сказала: – Мне пора. До свидания.
– До свидания.
Она чувствовала, что он не ушел сразу, а все еще стоит и смотрит ей вслед. Это ее смущало. Она с трудом подавляла желание побежать. Нет, говорила она себе, тебе уже шестнадцать, ты свое отбегала, надо вести себя солидно, надо сдерживаться…
В тот день увидеться с Вилли ей больше не удалось. Отец выбрался из постели и следил за ней. Да и следующие несколько недель после. Но когда молодые люди снова встретились, обоим казалось, что этих недель не было, что они стояли так и разговаривали только вчера. Вилли протянул ей руку и, держась за руки, они долго гуляли по берегу, разговаривая.
Это вошло в привычку. Когда они встречались, Вилли брал Норин за руку, если этой темненькой с ним не было. Но со временем она стала появляться все чаще, и в таких случаях Норин просто здоровалась и шла дальше. Странно, но теперь при встрече темнокожая девушка всегда молчала, только подолгу ее разглядывала.
Так и продолжалось это нерегулярное ухаживание по воскресеньям. Во вторник Норин исполнится восемнадцать. Она мечтала, что на этот раз Вилли придет один – настало время объясниться. Мало того, Норин давно стало казаться, что если он не заговорит сам или не даст ей возможности признаться в любви – ее разорвет на части. Она знала, что нравится ему, даже больше, чем нравится. Это чувствовалось по прикосновению руки, по задержавшемуся на ней взгляду. Но Вилли не произнес ни единого слова любви. Возможно он, как и она, боялся последствий такого объяснения. Норин останавливал гнев отца. Узнай он о ее связи именно с этим Сопвитом, будет что-то страшное. А Вилли должен был думать о своей матери.
Норин слышала, что его мать – дурная женщина, во всяком случае, с моральной точки зрения, такая шла о ней молва. Она долгие годы путалась с управляющим шахты, и, как говорили в деревне, пусть она еще хоть сто коттеджей построит, пусть дает пенсии и еду и подарки к Рождеству, перед Господом ей своих грехов не замолить. Судя по всему, она всегда была дурной женщиной. Ведь сам Вилли – внебрачный ребенок. Его мать очень долго была любовницей его отца. А когда он умер, она выскочила замуж за его сына. Когда же муж умер, она вернулась домой с темнокожей девочкой, заявив, что она ее удочерила. Если все это учесть, получалось, что мать Вилли и в самом деле ужасная женщина. Норин хотелось бы встретиться с ней и составить свое собственное мнение. Она не боялась этой встречи не в пример жителям деревни, которые готовы были сделать большой крюк, только бы с ней не столкнуться.
Что ж, если Вилли признается в любви, Норин придется встретиться с его матерью. Так ведь? Но только пусть это случится скорее – ей все труднее бороться с пламенем, разгорающимся внутри. Норин прекрасно понимала, что если оно разгорится, то поглотит не только ее. Раздадутся возмущенные крики со всех сторон, особенно постарается отец. Но девушка чувствовала себя достаточно сильной, чтобы побороться за свое счастье, только бы Вилли объяснился ей в любви.
Глава 2
В то же самое утро об отношениях Вилли с Норин Бентвуд заговорили в особняке. Тилли уже давно догадывалась о том, что происходит, но сегодня с громкими протестами выступила Жозефина.
Так вышло, что Жозефина договорилась с Джоном и Анной приехать к ним, благо они в эти выходные принимали гостей: Пола и Алису Бартон, брата и сестру, живших в Дархэме. Бартоны – знатная семья, и они не дружили с Тилли, но на Джона и Анну Сопвит это не распространялось.
Жозефине нравился Пол Бартон – он был хорошей мишенью для ее острот, прилично играл в вист и крокет, и за ним приятно было наблюдать во время игры.
В последнее время Жозефина все время была на взводе. Не понимая причину такого настроения, она осознавала, что устала от особняка и монотонной жизни. Сюда никто не приезжал, кроме Джона и Анны. Если ей или Вилли надо было с кем-то встретиться, делать это приходилось на стороне. Такая ситуация не угнетала ее – она в принципе сторонилась людей. По-настоящему хорошо она относилась лишь к Вилли и маме. Хотя чувства ее к этим людям были совершенно разными.
Мать она обожала, а вот к Вилли относилась так, как женщина относится к мужчине, и отдавала себе в этом отчет. Она понимала, что если Вилли ее и любит, то только как сестру. Кроме того она знала, что Тилли на самом деле не ее родная мать. Это заставляло Жозефину ощущать себя чужой в этой стране и она давно приняла четкое решение относительно своего будущего. Сейчас перед ней лежали две дороги: если она не сможет пойти по той, которая отвечает ее желаниям, тогда она стоически пойдет по другой и, возможно, в конечном итоге заполнит странную пустоту в своей душе.
Она рассуждала разумно, но совсем забыла, что в ее маленьком, изящном теле смешались самые разные гены, реакцию которых цивилизация смогла лишь слегка приглушить.
За эти годы в доме мало что изменилось. Тилли продолжала занимать ту же спальню и гардеробную, к которым привыкла. Правда, она переделала одну из гостевых комнат в маленькую личную гостиную, где проводила большую часть своего времени. Здесь находились ее книги, и здесь же она занималась домашними делами и всем, что было связано с шахтой. Тилли постепенно взяла на себя все руководство шахтой, за исключением практических вопросов. Они входили в обязанности Джона и Стива с помощником, Алеком Меннингом. Тилли полностью изучила деловую сторону управления шахтой, и эти знания она постепенно передавала сыну, всячески поощряя его реальное участие в делах. Вилли с детства проявлял интерес к горному делу, а в его положении, когда выбор будущей карьеры был крайне ограничен, это было настоящим даром небес. К тому же, Тилли могла быть уверенной, что он всегда будет рядом. Даже если он женится, мать всегда будет ему нужна. Иначе, куда ей деваться? Хотя временами ей хотелось оказаться на сотни миль отсюда.
Так получилось, что всю свою жизнь она была одинокой, хотя не совсем, как правильно заметил Стив, ведь всю ее жизнь он был рядом. И сейчас тоже. А до этого была Бидди.
Бидди умерла десять лет назад, и как бы не хороши были Пег и Фэнни, полностью заменить мать они не смогли. Им не хватало ее теплоты и мудрости. Разумеется, грех было бы требовать большей преданности, чем преданность семьи Дрю. А с той поры как Фэнни вышла замуж за Биддла, он тоже стал членом этого клана и всегда защищал хозяйку от клеветы.
Странно, но ее все еще надо было защищать. Хотя все, что она сделала за эти шестнадцать лет, должно было бы смягчить сердца деревенских, за исключением, разве, ее открытой дружбы со Стивом.
Но часто ночью она томилась желанием иметь кого-то рядом, представляла себе лицо на подушке, говорила себе, что она идиотка, к тому же жестокая идиотка, ведь что она дала этому человеку в ответ на его бесконечную привязанность к ней? Только руку, а иногда, очень редко плотно сжатые губы.
И все же она знала, что встань она у алтаря и поклянись, что между ними так ничего и не было, сам Господь ей не поверит. И кто сможет его за это упрекнуть?
Тилли иногда задумывалась, как же обходится Стив в такой ситуации. Интересно, есть ли у него женщина, которую он возит в коттедж в горах? Он дважды возил ее туда, но каждый раз там присутствовали арендаторы. Некие мистер и миссис Грей. Питер Грей когда-то работал на шахте, где добывали свинец, но вынужден был оставить ее, подорвав здоровье. Он был мастер на все руки: расширил коттедж с обеих сторон, причем сделал это классно. За одиннадцать лет, что он там жил, дом вырос вдвое. Построил он также и баню, коровник и конюшню. Все это было сооружено с любовью из камней, которые Питер с женой таскали со склона горы. Но два года назад Питер умер, и Нэн, его жена, теперь уже совсем старуха, уехала к сыну в долину. После того как коттедж опустел, Стив ни разу не приглашал ее туда. Тем не менее, она знала, что каждые две недели он берет выходные. Еще она знала, что он частенько заезжает в гостиницу у дороги, а репутация этого заведения весьма сомнительна.
И что же из этого следовало? Что у него есть женщина. И кто бросит в него камень? Только не она; хотя при мысли об этой мифической особе у нее болело сердце, и она испытывала ревность, более подходящую для юной девушки, чем для пятидесятилетней матери семейства. Но Тилли совсем не выглядела на пятьдесят. Да и Стив тоже. Стив был на год ее моложе, но ему нельзя было дать больше сорока. В его волосах не было ни одного седого волоса, он сохранил стройность, что было необычно для человека, работающего в забоях. Но он следил за собой. Как он однажды шутливо сказал, когда она увидела его бегающим по горам: «Мне нельзя отставать от тебя».
Он часто бегал с Вилли, потому что ему требовался поводырь – его зрение медленно ухудшалось. Тилли было удивительно приятно видеть их вместе. Вилли нравился Стив. Хотя сын вообще ко всем хорошо относился. Он был настолько открытым и любящим, что Тилли иногда за него боялась. Только по-настоящему хорошие люди умирают в молодости, и она страшилась, что Бог заберет его к себе.
Была еще и Жозефина. Девушка прекрасно ладила с Вилли. Тилли подозревала, что он ей не просто нравится. Однако, что Жозефина думает, на самом деле узнать было невозможно. Ребенком она открыто проявляла свою любовь, требовала ответной привязанности, но по мере взросления, в ней стала проявляться некоторая сдержанность. Необыкновенно проницательная, она все видела, но говорила мало. У нее появились неприятные привычки: например, она могла сидеть целый час неподвижно, глядя в одну точку. В такие минуты казалось, что она покинула свое тело, оставив только оболочку. Однажды в такой момент Тилли подошла и дотронулась до ее плеча. Жозефина обернулась и вяло спросила:
– Зачем ты это сделала, мама?
– Что сделала? – удивилась Тилли.
– Вернула меня.
– Вернула тебя? – повторила Тилли. – Откуда?
– Не знаю. – Жозефина встала и ушла, оставив Тилли в недоумении. Но вскоре девушка стала прежней: острой на язычок и сообразительной. Тилли забыла об этом случае, но через некоторое время произошло то же самое.
С недавних пор Тилли стало казаться, что между ними выросла стена. Она волновалась за Жозефину. И в это памятное воскресенье годы будто стерлись, изгнанные дикими криками, доносившимися из бывшей детской. Тилли вскочила, ей показалось, что там опять дети, и Жозефина закатывает истерику, потому что Вилли над ней подсмеивается. Но детей там давно уже не было. Теперь весь этот этаж занимал Вилли. Старая классная комната и игровая превратились в музыкальный салон – сын любил играть на фортепиано, и прекрасно владел скрипкой. Рядом находилась его спальня.
Комнату напротив, где когда-то спала Тилли, Вилли превратил в маленький музей, где каждый экспонат был сделан из бронзы, начиная от подсвечников и до маленьких фигурок животных. Тилли не разделяла это увлечение сына. А начало экспозиции положил дядя Неда Споука, тот самый, который учил Вилли бороться. На четырнадцатый день рождения Нед подарил Вилли бронзовую подкову на счастье, вот с нее и началась коллекция.
Когда наверху грохнуло что-то тяжелое, а крики Жозефины перешли в визг, Тилли выскочила из комнаты, и по лестнице взбежала на второй этаж. Непроизвольно она закрыла уши руками – вопли Жозефины и Вилли ужаснули ее. Ворвавшись в музыкальную комнату, Тилли остановилась и просто-напросто окаменела: посредине стояла Жозефина, разрывая на мелкие клочки ноты и разбрасывая их во все стороны.
– Прекрати! Немедленно прекрати! – Теперь и Тилли тоже закричала. – Жозефина, слышишь, прекрати немедленно!
Девушка тут же остановилась, но затем схватила лежавшую на пианино скрипку, размахнулась и швырнула ее так, что она ударилась о комод и разлетелась в щепки.
– Нет! Ты рехнулась. Сука. Слышишь? Ты – сука.
Тилли замерла и уставилась на сына. Вилли, стоя на коленях, шарил руками в поисках разбитой скрипки. Люк подарил ему инструмент на день рождения. Скрипка была прекрасной и стоила немало. Но не это заставило Тилли оцепенеть. Ее сын, ее мягкий и вежливый сын, назвал девушку, которую считал сестрой и любил, сукой. Тилли впервые слышала, чтобы он ругался.
Она повернулась к Жозефине, которая перебежала комнату и теперь стояла над Вилли. Не обращая внимания на присутствие Тилли, как будто та была невидимкой, девушка взвизгнула:
– Может быть, я и сука, но не такая как твоя свинарка и коровница. Ладно, я сука, а ты, Вилли – ублюдок. Глупый одноглазый ублюдок.
В жизни Тилли были моменты, когда гнев настолько поглощал ее, что она не могла отвечать за свои поступки, как в тот раз, когда она вцепилась ногтями в лицо Альваро Портеса. Вот и теперь она прыгнула вперед, схватила Жозефину за плечи и рывком швырнула на середину комнаты. Та еле устояла на ногах, а Тилли в бешенстве проорала:
– Не смей! Не смей так называть моего сына! Ты меня слышишь?
Жозефина как будто опомнилась, но гнев все еще пылал в ее глазах.
– Ну и что? – бросила она. – Он и есть ублюдок. Мало того, что он ничего не видит, так ты еще держала его в неведении насчет этого… да и других вещей тоже.
Тилли с ужасом смотрела на этот темный сгусток ярости, извивающийся от собственной злобы. И она толкнула ее с такой силой, что девушка упала бы, не ухватись она за край фортепиано. По другую его сторону стоял Вилли, держа в руках разбитую скрипку. Но он смотрел не на инструмент. Нет. Его лицо было повернуто, голова слегка наклонена – он пытался разглядеть две мутные фигуры.
Неожиданный приступ гнева, охвативший его, постепенно проходил, и теперь его охватывало чувство глубокой тоски и печали, причем горевал он не о себе и не о том, что услышал, а о двух женщинах, которых любил и которые сейчас ранили друг друга словами, потому что его мать кричала:
– Он не ублюдок, а вот ты – да. Слышишь, девушка? Ты – незаконнорожденная дочь моего покойного мужа. Почему я тебя удочерила? Вовсе не потому, что твоя мать от тебя отказалась – она бы уж сумела тебя использовать. Нет, я взяла тебя, потому что считала это своим долгом. Но сейчас я кое-что тебе скажу, моя дорогая, и ты сама этого захотела: я не думаю, что мой муж – твой отец. Хотя он и клялся и божился, что ни в чем не виноват. Но твоя мать, ее отец и брат хотели денег, вот и назвали его. Вот твоя мать была падшей женщиной. Теперь решай сама, кто из вас ублюдок?
Господи! Господи! Тилли закрыла лицо руками, шатаясь подошла к стене и прислонилась к ней. Что она наговорила? Что случилось? За несколько минут, не помня себя, она разрушила жизнь девушки. У них все было так славно до сегодняшнего дня… Нет, это неправда. В последнее время Жозефина сильно изменилась, изменялось и ее отношение к матери.
Тилли, как во сне, подняла глаза и посмотрела на обоих. Их лица уже не были так враждебны. Оба, с одинаковым интересом, смотрели на нее, и как будто не узнавали.
– Простите. Мне очень жаль, – жалобно произнесла она. Затем, задержав взгляд на Жозефине, тихо добавила: – Пожалуйста, прости меня.
Жозефина вопросительно повернулась к Вилли, потом снова взглянула на Тилли. Когда она заговорила, голос ее был спокойным, будто не она только что орала и визжала.
– Нечего прощать. Мне тоже следует извиниться. А то, что ты сказала, не такая уж для меня и новость. Вот только жаль, что все не обнаружилось раньше. После всего сказанного мне придется многое пересмотреть: что же я чувствую и как я выгляжу. Ведь, как я поняла, я не полностью индианка, не мексиканка и даже не испанка. Но я всегда знала, что английской крови во мне нет. Скорее всего, твой муж действительно не был моим отцом. Если бы он был моим отцом, то мы с Вили были бы родственниками, хотя и несколько дальними. – Девушка взглянула на Вилли. – Даже не знаю, как бы это называлось. Ведь Вилли родился от одного человека, а я – от его сына, так что мы не сводные брат и сестра. – Она пожала плечами. – Да и не хотела бы я, чтобы моим отцом был твой муж.
Тилли пристально рассматривала маленькое, изящное личико. Слова, которые Жозефина употребляла, манера говорить абсолютно не вязались с ее внешним обликом. Так что все сомнения насчет Мэтью исчезли. И в каком же они теперь родстве? Если в Жозефине нет ничего от Мэтью, тогда она может… выйти за Вилли замуж. Ну вот наконец она призналась себе в том, о чем давно догадывалась. Жозефина любила Вилли. И это стало очевидным, после того, как Вилли познакомился с дочерью Симона Бентвуда и заинтересовался ею. Дружба молодых людей беспокоила Тилли – она хорошо могла себе представить, как отнесется к этому Симон, тем более что Вилли почти слеп.
И вдруг Тилли подумала: неужели в ее жизни никогда не будет покоя? Не будет дня в полном ее распоряжении, когда она сможет пойти, куда захочет, и будет делать то, что захочет. Вот именно – то, что захочет. Если бы она могла себе это позволить, то подобрала бы юбки и рванула бы к коттеджу, прямо в объятия Стива. Да-да, кинулась бы ему на шею, потащила бы его в постель. Странно, как с годами меняется человек. Она никогда не любила так, как сейчас, хотя внешних проявлений этой любви практически не было.
– Я могу поговорить с тобой наедине, мама? – Последнее слово Жозефина произнесла нерешительно.
Тилли это заметила. Она взглянула на девушку, которая перестала быть ей дочерью, даже приемной, и спросила:
– Ты извинишь нас, Вилли?
Юноша некоторое время всматривался в них, прищурив левый глаз, потом круто развернулся и вышел из комнаты. Жозефина заговорила сразу же:
– Ты так не волнуйся, мама. Рано или поздно все бы обнаружилось. Вот только жаль, что все случилось так поздно. Я ведь много думала о том, откуда взялась. Я ждала возможности поговорить с тобой. Очень неприятно, что все случилось именно так.
– Но, – вздохнула Тилли, – почему ты так себя вела? Почему кричала на Вилли?
– А, ты об этом! – Жозефина подошла к окну. – Я хотела, чтобы он поехал со мной к дяде Джону. Там будут Бартоны: Пол и Алиса. – Она слегка повернулась к Тилли. – Знаешь, Пол единственный человек, который проявил какой-то интерес ко мне. Не тешу себя надеждой, что он может решиться предложить мне выйти за него замуж. Но он, по крайней мере, ведет себя со мной по-человечески. Он не обращается со мной как с черной служанкой, когда я молчу. Он не высказывает удивления по поводу моего интеллекта и выбора тем, когда я говорю. Вспомни, мама, здешние сливки общества только в последнее время стали относиться к нам ровнее. Дверь слегка приоткрылась, так сказать. А когда любопытство было удовлетворено, дверь эта снова захлопнулась. Бартоны – единственное исключение. Но все это не имеет значения, поскольку… – Жозефина снова отвернулась к окну. – Я была вполне счастлива дома, пока рядом был Вилли. Никакой другой компании мне не требовалось. Думаю, ты знаешь, мама, что я его люблю, и раз, как ты сказала… – она снова повернула голову так, чтобы видеть Тилли, и закончила, – ты сказала, что не думаешь, что твой муж был моим отцом, значит мы с Вилли не родственники, и ничто не мешает нам пожениться. Вот только одно: он всегда видел во мне всего лишь сестру. Он ведь не знал, как все обстоит на самом деле. – Жозефина подошла и остановилась перед Тилли и, став как будто еще меньше, призналась: – И еще – он любит эту Бентвуд.