Текст книги "Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству"

Автор книги: Кэти Летт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Вот так, унылым декабрьским вечером, сидя на отбитой заднице в холодной грязи отступившей Темзы, я пришла к заключению, что муж мне больше не нужен. Сказать по правде, я всегда тащила семью на своем горбу. Как большинство жен, я была замужней матерью-одиночкой. После разрыва с Рори мне удалось добиться от детей мало-мальского послушания: сочувствие к маме утихомирило их. Что же до мужа – на самом деле без него в доме лишь стало одним ребенком меньше.

Иногда, чтобы увидеть картину целиком, нужно выйти из рамы. Я перелезла обратно через парапет. С обмороженными руками, онемевшими губами, эдакий дикобраз в облепленном сосульками грязи пальто, я поймала такси и поехала домой.

Я слишком долго позволяла шпынять себя всем кому не лень. Я была из тех, кто осматривается по сторонам, прежде чем скрестить на груди руки. Похоже, единственное предназначение моей жизни состояло в том, чтобы служить предупреждением для других. Я не могла обвинить Джаз, поскольку недостатки в моей семейной жизни, на которые она указала, существовали. И я сама виновата в том, что старалась угодить всем и каждому; подруги, семья, коллеги, муж – все обращались со мной как с рабыней. Я только что не снимала для них с виноградин шкурку и не обмахивала опахалом из листьев лотоса. Но теперь – баста. Хватит жить по старинке. Да здравствует новая я! Я сотру номера Джаз, Ханны и Рори из телефонной памяти. Посмотрим, как они теперь запоют!

И еще я заведу собаку. Хотя бы в этом Рори был прав. Собаки – верные, преданные, всегда тебе рады, и их редко крадут чужие женщины.

Я чувствовала, как внутри разгорается огонек надежды. Неужели совсем недавно я стояла на краю пропасти, готовая ринуться вниз? Но любой серфингист вам скажет: когда накрывает большая волна, надо коснуться дна, чтобы понять, в каком направлении путь наверх.

Глава 4
Отповедь

Наутро я проснулась полная энергии, сил и уверенности. Даже мысль об отсроченной безработице не смогла испортить мне настроение. Скрип решил подержать меня в штате до Рождества, но заставил расплачиваться за свою снисходительность, каждый божий день назначая меня дежурной по продленке.

Заканчивался последний день семестра – серый, дождливый четверг. Я сидела в унылом панельном корпусе, отведенном под группу продленного дня, с единственным оставшимся на моем попечении ребенком: часа полтора назад его работающая мама истерически прорыдала в телефон, что застряла в пробке. Знакомая история, сама когда-то сходила с ума точно так же. Мне не хотелось подставлять ни маму, ни мальчика, а потому я наведалась в учительскую, расписалась в журнале, громко попрощалась со своим кошмарным директором… а затем прокралась обратно в корпус продленки, где мы с парнишкой тихонько сидели, дожидаясь его мамы. Когда малыш был отправлен домой – через боковую калитку и прямо в объятия изнервничавшейся родительницы, – мне стало немного жутковато. Обычно в вестибюле дежурит сторож, но сегодня и он уехал на Рождество. Пустая школа точно затаила дыхание.

Придавленная тишиной и тяжелым чувством, что приходится навсегда покидать работу, я взяла сумку и почему-то на цыпочках шла по коридору, когда услышала странные звуки из директорского кабинета. Приглушенные удары и стоны явно говорили о том, что директор еще там и, судя по всему, у него сердечный приступ. Вот только сердца у Скрипа не было. С осторожностью, выработанной годами материнских подглядываний, я приоткрыла дверь в святая святых.

Лицо мое, наверное, было удивленнее, чем лица гостей на свадьбе Майкла Джексона. Мой босс, со спущенными брюками, исступленно нашлепывал голозадую Пердиту, лежащую поперек стола: юбка задрана, трусы на полу. Линейка со свистом опустилась на ее фарфоровые ягодицы, и Пердита жалобно прохныкала:

– Я больше не буду разрешать другим мальчишкам трогать себя. Только вам, сэр.

Для меня было сущей пыткой не взорваться истерическим хохотом, но не хотелось тревожить их своим присутствием. По крайней мере, прежде чем я вдоволь наслажусь пикантностью момента – и засниму его для благодарных потомков на камеру мобильного телефона.

Они оба были так увлечены, что я успела отснять не меньше минуты, прежде чем Скрип наконец заметил меня в дверях – и с телефоном в руке. В ту секунду он был похож на гиппопотама на грани эпилептического припадка. Адамово яблоко металось вверх-вниз, точно мышь на амфетаминах.

– Вот так так! Не уверена, что это соответствует правилам охраны здоровья и безопасности, не правда ли, мистер Скрип? – громко сказала я. – А бланк оценки риска вы заполнили? Хм-м, дайте-ка подумать. В какую категорию попадает извращенный секс с подчиненной на письменном столе? В среднюю, низкую или высокую? Я бы сказала, в высокую, а вы? В смысле, давайте-ка прикинем степень риска и возможные последствия. Вы надели презерватив? Нет. Что ж, значит, риск высокий. Ой. А как насчет занозы илипореза – на сугубо интимной части вашей, скажем так, анатомии? Техника безопасности не на должном уровне, правда? И потом, есть еще один весьма вероятный риск – что я доложу о вас обоих Совету управляющих.

Яростный взгляд Скрипа запрыгал по комнате.

– Как мы оценим этотриск – как низкий, средний или высокий? Я бы сказала, высокий, очень даже высокий. Понятно тебе, скотина? Ну-ка, прикинем возможные последствия: бесчестье, позор, унижение… ах да, и конечно, развод. Степень риска, что я перезвоню твоей жене прямо сейчас и перешлю ей видео, которое я только что сняла на мобильный телефон? О, высокая. Очень и очень, мать твою, высокая!

– Но… но… – беспомощно булькал Скрип, прежде чем его окончательно не засосало в воронку моральных оправданий. – У нас с женой так давно не было секса. Но это не имеет ровным счетом никакого отношения к Перди… к назначению миссис Пендал. Это было очень непростое решение, поверьте.

– Ага. Именно так все оно и выглядит на моем видео.

Пердита судорожно втискивалась обратно в трусы.

– Я не хотела присваивать твои идеи, Кассандра. Просто я так страдаю от комплекса неполноценности, и…

– Дело не в том, Перди,что у тебя комплекс неполноценности. Дело в том, что ты просто неполноценная.

– Прояви же хоть каплю сострадания, – взмолилась она. – Учительской верности. Сестринской солидарности!

– Черт, даже не знаю, – сказала я и передразнила мерзавку, повторив слово в слово ответ, когда она застукала меня крадущейся в школу после злосчастной экскурсии: – Долг превыше дружбы.

– Чего вы хотите? – спросил Скрип прямо.

Вот тогда-то до меня дошло, что я, возможно, не такой уж милый и добрый человек, как мне всегда казалось.

– Повышения.

– Что?! – Изумленный вздох Пердиты был громче ее фальшивого оргазма.

– Да. Думаю, для вас,мистер Скрип, это самый что ни на есть подходящий повод повысить меня по службе. Однако, принимая во внимание вашу столь явную враждебность по отношению к новому завучу, то есть ко мне, —перефразировала я его недавнюю речь, – всем ясно, что для школы будет намного лучше, если вы воспримете это как «возможность снижения вашего жизненного уровня» и подыщете себе новое место.

– Ах ты сучка! – выплюнул Скрип. – Вон из моей школы!

– Что ж, – пожала плечами я, – в таком случае до встречи в Совете. Вот там и обсудим ваши, м-м… чрезвычайно тесные производственные отношения с членом педагогического коллектива, которого вы только что повысили по службе.

Скрип побледнел. Обретя дар речи, он монотонно забубнил:

– Мне шестьдесят четыре. Я полагаю, выход на пенсию – тоже вариант.

Пердита разразилась залпом не слишком цензурных выражений. Возможно, потому, что понимала: теперь ей придется покупать новую кружку для своей травяной бурды – кружку с надписью «Вероломная и лживая интриганка, занимающаяся ЭТИМ со своим директором после уроков».

Не знаю, подойдет ли сюда термин «злорадство», но по телу у меня явно разлилось приятное тепло.

– Да, кстати, – оглянулась я уже в дверях, – касательно ваших столь очевидных супружеских проблем, мистер Скрип… Думаю, семейная психотерапия поможет вам вновь разжечь интерес и чувство загадочности. У меня как раз с собой телефон отличного семейного психотерапевта – Бьянка ее зовут. Не послать ли ей по электронной почте ваши данные? Ах да, чуть не забыла. Счастливого Рождества! И с Новым годом! Как вижу, старый вы кончили вместе!

Каламбур вышел так себе, но какое же наслаждение я от него получила!

Ни о чем большем я и не мечтала, но кеб под названием «Счастье» выгрузил у моих дверей еще один подарок.

Был сочельник. Укутанные в одеяла, дети мирно посапывали в своих кроватях, а я, устроившись под елкой, упаковывала рождественские подарки, когда в замке повернулся ключ и вошел Рори: зигзагами, огибая мебель, меняя галс с резким креном на правый борт.

– П-п-прсти м-м-мен-н-ня.

Язык у него заплетался, а перегаром можно было чистить духовку.

– Рори, ты что, приехал сюда на машине? Ты же в стельку пьяный.

– Не-а, п-пешком. Знаешь, я с-сегодня возился с камерой…

Я застонала и вздрогнула, боясь, что сейчас он скажет зачем.Бьянка хвасталась, что даст ему роль в своем секс-видео.

– И? – осторожно спросила я.

– И, – он икнул, – оказалось, что Дженни с-с-сняла весь з-з-забег.

– Сняла что?

– Забег м-м-мам. На п-празднике с-с-спор-та. П-правда, там все тряслось и вообще одни ноги. С-серьезно. Она минут тридцать снимала одни свои н-ноги. Н-но Бьянка действительно тебя толкнула. Я раз двадцать прокрутил этот эпизод. П-прости, что я тебе не поверил.

Он сграбастал меня в охапку, и я вдруг почувствовала себя как в убежище. Из глубины мятых складок его объятий мне показалось, я слышу, как он просит принять его обратно.

– Что?

Я резко отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза. Так резко, что недолго и позвоночник сломать.

И тогда муж в раскаянии бухнулся на колени:

– Пожалуйста, п-прими меня обратно. Не знаю, что н-на меня нашло. Должно быть, это все кризис среднего возраста.

– Хм-м… Откуда взяться кризису среднего возраста, если ты навечно застрял в подростковом?

– Я так виноват перед тобой. Поверь, будь я одной из своих с-собак, я давно попросил бы себя усыпить. Самый гуманный в-выход в моей ситуации. Я не должен был уходить от тебя к этой женщине.

– А где,кстати, Бьянка?

Надеюсь, в вертолете, несущемся прямо на высоковольтные провода.

– Я понял, что Бьянка… ну, что она любит только себя.

– Да уж, тут она вне конкуренции.

Большинство романов на стороне, если обнажаешь их суть, оказываются столь же нелепыми, как люди, раздетые до трусов. И случай моего мужа не исключение.

– Ей нужна п-пересадка скромности. – Он снова икнул.

– Ну ты-то,Рори, в доноры уж точно не годишься.

Рори рассмеялся:

– Видишь, какая ты у меня умная?

Его улыбка была как объятия. Мое сердце непокорно забилось. На мгновение мне показалось, что он и правда вот-вот трансформируется в человека, которого я когда-то полюбила.

– Я изменился, Кэсс, ей-богу.

И он опять по-медвежьи облапал меня.

Я всматривалась в его лицо. Может ли мужчина измениться? Может ли поменять свою сущность? Колесо – да. Масло в машине – да. Носки – реже. Но поведение? Ни за что. Тут требуется новое изобретение. Моногамный муж. Патент заявлен.

– Единственное, что в тебе изменилось, так это волосы в носу отросли, – ответила я.

На секунду он растерялся, но тут же овладел собой:

– Дай-ка я угадаю. Ты все еще держишь на меня зуб из-за всей этой истории под названием «ТЫ ПЕРЕСПАЛ С ДРУГОЙ ЖЕНЩИНОЙ». Если б ты тогда не потащила меня на эти дурацкие занятия, Кэсси!

– Эй! Я из тебя дурака не делала. Ты все сделал сам, своими собственными руками. Мы записались в группу, потому что были несчастливы. Это ты бросил меня. И знаешь, что я поняла? Ты мне не нужен. Я все равно тащила все на своем горбу. На самом деле без тебя хлопот стало гораздо меньше. Женщины больше не нуждаются в мужьях. Живи Джейн Остин в наше время, она писала бы о мистереБеннетте, пытающемся сбыть с рук четырех своих непристроенных сыновей.

Рори, который, как мне всегда думалось, способен заплакать только в одном случае – если местный футбольный стадион вдруг смоет с лица земли в результате жуткого всплеска глобального потепления, – шмыгнул носом.

– То, что я не всегда выражаю свои чувства, вовсе не означает, что их у меня нет.

Я попыталась снисходительно улыбнуться, но улыбка вышла чересчур вымученной.

– Мне бы очень хотелось пожалеть тебя, Рори, честное слово. Но я просто вымотана. Сказать по правде, во мне вообще уже ничего не осталось, даже депрессий.

– Ты… Ты меня больше не любишь?

Тяжелый вопрос. Он сжал губы, готовясь принять удар.

– Я просто не нуждаюсь в тебе больше, вот и все.

Я разбивала то, что еще оставалось от моего сердца, но впервые в жизни я чувствовала себя независимой. Я крепко стояла на двух ногах, и усесться мне на шею теперь было ох как непросто.

– Но… но… я… не смогу жить без тебя.

– О, еще как сможешь. Поставишь палатку, потрешь друг о друга два прутика, добудешь огонь, завалишь лося – или что там еще делаете вы, самцы?

И тут он сграбастал меня в охапку.

– Прими меня обратно.

Я не знала, куда деваться от его рук. Все равно что оказаться в тисках осьминога.

– Отстань, Рори. Видишь? Ты нисколько не изменился. Ты по-прежнему считаешь, что сексом можно решить все на свете.

– Но как еще мне доказать свою любовь к тебе?

– Как? Черт, хороший вопрос. Может, в суде? – предложила я, указывая мужу на дверь.

На следующий день он звонил не меньше десяти раз: спрашивал, можно ли пригласить детей и меня на рождественский ужин. Приглашение с запоздалым налетом вины. Но мы отмечали Рождество с моими родителями: те наконец помирились и как раз планировали потратить деньги, полученные по страховке за сгоревший сарайчик, на круиз по Средиземному морю. Я отправила Рори ответ по электронной почте. «Очень жаль. Не могу. Ложь не прощают».

Жестоко? Не знаю. Но одно я знаю наверняка: когда твой муж уходит от тебя к терапевтше, твои взгляды на то, что считается хорошими манерами, несколько меняются.

В официальном письме родителям учащихся школы Норд-Примроуз председатель Совета управляющих написал: «Я с глубоким сожалением вынужден сообщить об освобождении Клода Скрипа с поста директора начальной школы Норд-Примроуз по собственному желанию. Мы хотели бы поблагодарить мистера Скрипа за его выдающиеся заслуги на поприще…»

Ах, если б они только знали, как выдавались его заслуги в тот памятный для меня вечер.

Далее в письме говорилось о том, насколько хорошо показала себя наша школа по итогам прошедшего года.

«И это не единственная область, где он показал себя в лучшем виде», – подумала я с озорством.

Послание Совета управляющих заканчивалось фразой: «Временно исполняющей обязанности директора школы назначена миссис Кассандра О'Кэрролл, и мы выражаем надежду, что в ближайшем будущем эти обязанности станут для нее постоянными».

Занять пост директора путем шантажа – коварно, скажете вы? Возможно. Но жизнь преподала мне хороший урок арифметики, этому не учат в педагогических колледжах: когда неравенство не в твою пользу, своди счеты.

Часть пятая

Глава 1
Было бы завещание, а уж я постараюсь в нем оказаться

Телефонный звонок топором раскалывает череп. Ощупью нахожу трубку и хриплю «Алло».

Это Вера Джой, адвокат Джасмин.

– Какой сегодня день? – спрашиваю я, пытаясь собрать мозги в кучу. Январское небо за окном обляпано серыми облаками. Клочки утреннего тумана запутались в паутине ветвей.

– Понедельник. На сегодня назначено повторное слушание по делу Джасмин о выходе под залог.

Черт! Соображаю, что, пока я сочиняла свой опус, прошла неделя.

– Я все написала. – Широко зевая, подбираю с пола разбросанные листы. – Так, как я это помню.

– Встретимся в тюрьме. Надо оформить вам пропуск как моей ассистентке. Паспорт не забудьте.

Будучи и. о. директора, придумываю сама для себя невероятное объяснение, почему я не выйду сегодня на работу, утвердительно сама себе киваю и спешу в тюрьму.

Вера решительно входит в зал ожидания сталинистской тюрьмы (хотя даже Сталин счел бы такую архитектуру излишне брутальной), и я спрашиваю с порога, как там дела у Джаз. Мутные, глубоко посаженные глаза адвокатши мрачнеют.

– Честно сказать, не очень. Обвинение располагает показаниями некоего Билли Бостона, утверждающего, будто она пыталась нанять его для убийства мужа. – Каблуком сапога Вера втаптывает окурок, соблюдая требование таблички «Не курить». – Мерзавец выпущен под залог – какие-то махинации с социальными фондами, – так что, похоже, он решил предложить следствию сделку.

Она делает большой глоток двойного эспрессо из «Старбакс».

– Показания? Бостон? Да он, во-первых, рецидивист, а во-вторых, писатель. Все знают, что писатели зарабатывают себе на хлеб враньем!

Вера пожимает плечами.

– Как поступает женщина, когда в ее жизни есть кто-то, кого лучше бы не было? Она выбирает путь, кажущийся ей, уважаемой представительнице среднего класса, наиболее разумным: платит мужчине за эту работу. – Она делает паузу, чтобы выкашлять половину легкого, и тут же возмущается, что здесь нельзя курить. – Большинство убийц вычисляют по прямому мотиву, а убийство, совершенное кем-то посторонним, раскрыть намного сложнее. Любовник вписывается в схему просто идеально. Именно такую картинку нарисует перед судьей обвинение. И будет категорически возражать против выхода под залог, дабы Джасмин не имела возможности повлиять на свидетеля. Вы в состоянии раздобыть двадцать тысяч на тот маловероятный случай, если судья все-таки согласится на залог? Это гарантия, что Джасмин появится на судебном процессе.

– Боже! Откуда?! Я мать-одиночка. Мое чувство собственного достоинства, может, и пришло в норму, но только не мои финансы. Хотя я знаю, кто мог бы…

Когда нас впускают в комнату для свиданий, Джаз ломает руки, в голосе слышится печаль:

– Меня засадят, да? Буду мотать срок?

Результаты общения с Билли Бостоном дают о себе знать – блатная феня не забылась. Ее глаза напоминают стеклянные шарики в глазницах чучел, а испуганные интонации совершенно не вписываются в образ Веселой Вдовы – прозвище, приклеенное Джаз журналистами. Газеты все еще пестрят историями о бывшей жене Дэвида Стадлендза, в прошлом президента Королевского хирургического колледжа и известного эксперта Всемирной организации здравоохранения, арестованной в Лондоне по подозрению в убийстве супруга.

– Прокурор официально известил меня о дополнительных уликах по делу. Он выстраивает против вас серьезное обвинение, Джасмин, – уточняет Вера, усаживаясь на стул боком, как в дамское седло. – Так что не стоит особенно обольщаться.

– Делу? Какому делу? Нет никакого дела.

– Как выяснилось, вы не раз упоминали при своей парикмахерше, что жизнь после смерти существует,имея в виду – после смерти мужа. И разве не вы без конца повторяли, что в жизни замужней женщины есть лишь два дня, когда муж в радость? День, когда ты за него выходишь… и день его похорон?

– Ну да, верно. И что «было бы завещание, а уж я постараюсь в нем оказаться». Да, да, это то, что называется женский юмор. Я просто шутила. И кто же все эти свидетели, готовые вонзить мне в грудь нож?

– О, не переживайте. Улики и тут имеются. Похоже, ваш муж пожаловался своим друзьям, что вы набросились на него с кухонным ножом.

– Послушайте, я же повар. Если б я хотела убить Дэвида, то преспокойно могла бы давать ему яд мелкими порциями, маскируя горечь приправами вроде карри.

От этих слов адвокатша давится, двойной эспрессо выстреливает у нее из ноздрей.

– Давайте-ка оставим это маленькое откровение между нами, договорились? Но разве не вы как-то признались Билли Бостону, что один из плюсов любовника-рецидивиста – это его профессиональное владение оружием?

Джаз бледнеет на глазах.

– Да, но…

– Бостон утверждает, что вы сговорились убить Дэвида Стадлендза, чтобы заполучить деньги по страховке, поскольку ваши собственные финансы заметно поистощились в результате расточительных трат на юных любовников.

– Нет! Они поистощились потому, что Дэвид заложил наш дом без моего ведома!

– Чтобы совершать добрые дела в Африке. Знаете, Джасмин, мне почему-то кажется, что ваши аргументы не вызовут у судьи большого сочувствия.

– Сочувствия? А кто посочувствует мне? За то, что я пыталась сохранить наш брак даже после всего, что он со мной сделал?! Господи! Вы хоть представляете себе, чего мне это стоило? Перед самым Рождеством Дэвид сказал, что хочет оставить свои измены и предательства в прошлом и начать новую жизнь вместе со мной. Поначалу я думала, что не смогу пройти через весь этот адский круг горя и злости. Но постепенно мне пришлось признать, что за романами Дэвида наверняка стоит какая-то причина. Так? Я хочу сказать, семейная жизнь явно не давала ему чего-то, что ему было нужно. Я поняла одно: скорость выздоровления от неверности во многом зависит от того, насколько сильно люди любили друг друга в начале своих отношений и насколько сильно они дорожат своим общим прошлым. Дэвид – единственный мужчина, которого я когда-либо любила по-настоящему. В конце концов, он отец моего ребенка! Нам нужно было вытаскивать Джоша из той нездоровой связи, в которую он впутался… (Я отмечаю, что имени Ханны она не называет.) Поэтому мы решили поехать в отпуск в Австралию всей семьей. Вот тогда-то я поняла, что мой эмоциональный реализм сыграл лишь на руку нашим отношениям. Честное слово. Он помог мне восстановить чувство собственного достоинства и душевное равновесие. И Дэвид действительно раскаивался, совершенно искренне. На него в тот момент столько всего навалилось. Предприятие в Африке, в которое он вложил все свои деньги, дало сбой. Я была обижена. Господи, сколько всего мы тогда наговорили друг другу!

Она поежилась.

– Но мы решили забыть обо всем. Это дало нам новые силы, и мы с надеждой смотрели в будущее, еще как минимум лет на тридцать. И вот теперь его больше нет… – Слова застревают у нее в горле. – Какой мне смысл жить, если Дэвид мертв? Но нет, я должна быть сильной. Я должна быть рядом с Джошем, чтобы помочь ему пройти через все. Мои чувства оголены. И эта боль – она никогда больше не уйдет. Да и как? С каждым днем она становится лишь сильнее. Я знаю, мы должны жить надеждой, что вот сейчас откроется дверь и войдет Дэвид, целый и невредимый. Если думать о худшем, надежды не останется вовсе. А у меня она есть, в самом уголке сердца, – надежда, что он позвонит и я услышу его голос: «Привет, милая, я в Судане». Какая-нибудь медицинская миссия, о которой он просто забыл мне сказать, или…

Она бессильно роняет голову, закрывает лицо руками. Адвокатша утешающе обнимает свою клиентку за плечи:

– Успокойтесь, никто вас пока не судит. Нам надо просто убедить судью, что вы не уедете из страны, не совершите подобного преступления и не будете оказывать давление на свидетеля.

Перед уходом Джаз стреляет у Веры сигарету.

– Местный капеллан говорит, что я должна возблагодарить Господа за все, что у меня есть. – Несмотря на табличку «Не курить», вспыхивает спичка, и Джаз маниакально затягивается. – Но что у меня есть, Кэсси? Тюрьма за то, чего я не совершала, куча долгов, сокамерница-лесбиянка… (Вера высасывает остатки кофе с таким хлюпаньем, что Джаз передергивает.) Вся Англия считает меня убийцей, и мне надо заниматься похоронами мужа – делом, которое усложняется тем, что он, возможно, все еще жив. О да, я чувствую себя такой, черт возьми, благодарной!

До начала слушания остаются считанные часы, и я даю себе клятву сделать все от меня зависящее, чтобы помочь подруге. На ум приходит лишь один человек, к которому я могу обратиться…

От предвкушения и страха перед его обезоруживающей улыбкой мое сердце начинает бешено колотиться. Мы условились встретиться в «Бум-Буме». Порывы ветра секут лицо, пока я иду от метро, терзаясь одним-единственным вопросом: зачем я сюда пришла?

Выслушав рассказ о злоключениях Джасмин, Трухарт начинает хохотать.

– Так, давай-ка начистоту. То есть ты хочешь, чтобы я дал показания против Билли Бостона? Заявил, что он врет? Стучать на кореша, малыш, по нашим понятиям – последнее дело. И что, – на его лице появляется кривая ухмылочка, – конкретно я с этого буду иметь?

Он открывает бутылку колы. Мускулы играют под кожей. Я чувствую, что начинаю терять над собой контроль.

– Похоже, ты не понял, насколько все серьезно, – говорю с упреком. – Слушание о выходе под залог назначено на сегодня, на вторую половину дня.

– О, я тоже серьезно, – беспечно отвечает он, после чего наклоняется и с нахальной безмятежностью расстегивает верхнюю пуговичку на моей блузке. – Очень даже серьезно.

– Вообще-то в грехе от меня толку мало. Вот синтаксис – совсем другое дело. Может, я просто потеребила бы твое висячее придаточное или что-нибудь в этом роде?

– Подумай как следует, крошка, – предлагает он на прощание.

И я действительно думаю, шагая мимо собора Св. Павла к Олд-Бейли [48]48
  Название здания, в котором размещается Центральный уголовный суд.


[Закрыть]. Сердце галопом рвется вперед. Почему я сопротивляюсь? Я – свободная женщина. А Трухарта, с его телом, можно хоть сейчас отправлять в дублеры Дензела Вашингтона. Возможно, оказавшись с ним в постели, я смогу выкинуть Рори из головы и зайтись в оргазмическом спазме?

Улицы в районе Флит-стрит и собора Св. Павла застроены крапчатыми, болезненного вида зданиями. Олд-Бейли, с его чистым, холодным камнем и величественными колоннами, – единственное грозное исключение. Скользкие акулы пера, иначе именуемые репортерами, кружат снаружи: коварные, хищные, безжалостные. Юристы и адвокаты раздают визитные карточки, как игроки в покер. Появление любого известного арестанта в сопровождении полицейского эскорта приветствуется вспышками папарацци.

Вся на нервах, я жду в судебном буфете, наблюдая за пожилыми дамами, величественно сбрасывающими оперение, точно орлицы в период линьки. Я прихлебываю обжигающий чай и представляю их в роли крестных матерей Ист-Энда. Затем перевожу взгляд на поколение помоложе. Взаимозаменяемые блондинки в легких, коротких платьицах, держащихся, похоже, на креме для лица, громко ругаются и ноют, что в буфете нельзя курить; их голые ноги невосприимчивы к холоду.

Вера трогает меня за плечо. С упавшим сердцем я бреду в роскошный зал. Блеск огней и великолепие канделябров просто слепит. Подсаживаюсь к команде помощников адвоката, когда прокурор уже зачитывает обвинение:

– …Закон 1861 года «О преступлениях против личности» предоставляет английским судам юрисдикцию на отправление правосудия в отношении любого английского подданного, обвиняющегося в убийстве другого английского подданного. Ваша честь, мы располагаем дополнительными уликами, полученными от полиции Южной Австралии.

Вдова на скамье подсудимых выглядит испуганной и слабой, блестящие волосы убраны в пучок на макушке. Джаз хоть и пытается сохранять достоинство, но нервы выдают ее, и она то и дело по-кошачьи облизывает губы. Защитник блещет красноречием, обращаясь к судье с просьбой о выходе под залог: у подзащитной есть собственное жилье и она готова внести двадцать тысяч фунтов в качестве гарантийного обеспечения.

Королевский прокурор решительно возражает:

– Ваша честь, эта женщина намеревалась извлечь выгоду из смерти своего мужа. Она неиз тех, кто скорбел бы о его кончине. Наоборот, она собиралась отпраздновать ее.

Лысиной воздавший за тревоги и беспокойства, обвинитель, без сомнения, обозлен на весь белый свет из-за прыщей, придающих его лицу вид прессованного творога, который проткнули вилкой, – явное препятствие для любых романтических устремлений. Только так можно объяснить, почему он принимается расписывать Джаз как вымогательницу, запутавшуюся в паутине преступного мира.

– Нет никаких сомнений в том, что совершено преступление. Счастливый семейный отпуск – притворство и фальшь. Все последние месяцы Джасмин Джардин находилась в состоянии повышенной раздражительности вследствие мучительного разрыва с мужем и постоянных ссор из-за имущества и опекунства над сыном.

Далее прокурор распинается о том, как Джаз, замыслив убить мужа с целью получения страховой выплаты в два миллиона фунтов, пыталась уговорить своего любовника Билли Бостона, находившегося в это же время в Австралии в качестве гостя литературного фестиваля, выполнить заказ на убийство, а затем избавиться от трупа, сбросив его в море.

– Когда же Билли Бостон ответил отказом, эта женщина, по-видимому, стала искать другие пути. У этого крайне корыстного человека были две очень веские причины убить Дэвида Стадлендза: деньги и сексуальная свобода.

Ого, думаю я, грызя ногти. Говорливый прокурор меж тем продолжает раскрывать суду все новые подробности из жизни обвиняемой, повествуя о том, как за последний год Джаз изменила мужу более чем с четырьмя десятками мужчин.

– Сомнительными типами с дурной репутацией; людьми, которые, надо думать, могли предложить ей немало способов бежать за границу. Похваляясь, что вскоре станет богатой вдовой, обвиняемая ударилась в романы на стороне, пока ее ничего не подозревающий супруг оказывал помощь бедному населению Африки.

В этот момент судья пренебрежительно хмыкает и пристально смотрит на Вавилонскую Блудницу поверх очков. Я едва не вскакиваю с места – крикнуть, что все не так, что, наоборот, именно Джаз чуть не отдала концы от передозировки супружеским донжуанством, а ее якобы безупречный муженек использовал бедняков в своих чисто корыстных целях, – но вовремя спохватываюсь, вспомнив, что меня здесь вообще не должно быть.

– Ваша честь. – Защитник Джаз встает, принимая подобострастную позу королевского лакея. – На самом деле речь идет о пропавшем без вести. Полиция Австралии официально объявила доктора Стадлендза в розыск. За помощь и информацию назначено существенное вознаграждение. Нет никаких оснований утверждать, что мы имеем дело с преступлением, кроме весьма сомнительных слов уголовника-рецидивиста.

Джаз всхлипывает и прикладывает к глазам платок.

Сочась сарказмом, обвинитель напоминает суду о том, что нет человека более безутешного, чем несчастная вдова.

– Настолько безутешного, что не прошло и суток после исчезновения мужа, а она уже бросилась выяснять про его страховой полис на два миллиона фунтов и выплаты по пенсионному пособию.

– Можно мне сказать? – спрашивает Джаз. И тут же продолжает, не дожидаясь разрешения: – Никто не исключал вероятности, что мой муж утонул, и я должна была встретить несчастье лицом к лицу, чтобы помочь сыну. У Джоша целая жизнь впереди…

– Суд вынужден напомнить, что аргументы защиты должны приводиться в надлежащее время. – Судья пытается утихомирить Джаз; тяжелые, округлые гласные сыплются на нее как удары. – И только через защитника.