Текст книги "Если женщина хочет..."
Автор книги: Кэти Келли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)
– По сравнению с американским отделением «Титуса» наши должностные оклады в Европе слишком высоки, поэтому нам необходимо сократить количество сотрудников, – заявил Стив. – Объединенное руководство компании считает, что у нас раздуты штаты и что другого выхода нет. Уменьшение числа руководящих работников оздоровит всю организацию и не даст нам почивать на лаврах.
– Вы уже определили, какие подразделения следует сокращать, или это предстоит решать совету директоров? – удивляясь собственной смелости, спросила Сэм.
– К сожалению, по вашей студии это ударит довольно сильно, – откашлявшись, сказал Стив. – Вам предстоит сократить четверых.
Сэм почувствовала знакомый спазм в желудке. Она не представляла себе, как выгонит на улицу четырех человек. Точнее, «сократит штат, чтобы выполнить указания объединенного руководства компании». Она проработала здесь не так долго, чтобы составить мнение о служащих, а теперь ей придется стать в глазах всех злобной стервой. Великолепно! Совещание продолжалось еще двадцать пять минут. Стив давал указания, как объяснить происходящее сотрудникам компании и прессе. Все следовало сделать очень аккуратно, иначе акции «Титуса» тут же обесценились бы. Отдел кадров уже определил, кого следует сократить, и должен был сообщить это каждому из директоров по очереди.
В три часа Сэм собрала все свое мужество и вошла в клетку льва. Стив и директор по кадрам рассматривали список сокращаемых. Не дав Сэм сесть, кадровик назвал ей фамилии.
Сэм слушала спокойно, скрывая свои чувства. Одна из увольняемых женщин только что сообщила ей, что она на четвертом месяце беременности. Молодой человек из отдела рекламы, который произвел на Сэм очень хорошее впечатление, недавно купил квартиру и должен был выплачивать огромную ссуду.
У Сэм снова свело живот. Что она могла сказать? Ничего. Теперь она была боссом, должна была принимать непопулярные решения, а при необходимости и выполнять их. Четырем сотрудникам ее студии придется уйти. Если бы она стала спорить, то только подорвала бы собственное положение…
Директор по кадрам продолжал говорить, а оцепеневшая Сэм – слушать. Когда он кончил, Сэм хладнокровно указала на то, что в списке есть беременная женщина.
– Вы должны быть готовы к тому, что она подаст в суд, – добавила она таким тоном, словно говорила о пауке, а не о человеке.
Стив, сидевший за огромным письменным столом, отрывисто рассмеялся.
– Я говорил тебе, что Сэм Смит не моргнув глазом уволит хоть всех сотрудников своей студии! – ликующим тоном сказал он кадровику. – Сэм, мы правильно сделали, взяв вас на работу. Нам был нужен человек, понимающий правила игры, а не сентиментальная корова, которая начала бы лить слезы из-за того, что приходится увольнять людей.
Сэм заморгала. Она вспомнила свое заключительное собеседование, во время которого Стив деликатно – точнее, с максимальной деликатностью, на которую был способен такой тупица, – интересовался ее отношением к детям. Конечно, прямо спросить, не собирается ли она рожать и бросать работу минимум на полгода, было бы противозаконно, и Сэм это прекрасно сознавала. Она вспомнила, как смерила Сэма и других членов совета директоров стальным взглядом и отчеканила:
– У меня нет материнского инстинкта!
После этого все облегченно вздохнули, а Стив впервые посмотрел на нее с уважением.
– Крутая, как старый сапог, – усмехнувшись, сказал он теперь.– Именно это мне в вас и нравится, Сэм. Вы не берете пленных. Так о вас говорят, и недаром. Именно такими должны быть люди, работающие в моей команде. Увольнять сотрудников нелегко, но это необходимо.
Стив взмахнул сигарой, оставив в воздухе ароматный след. Сэм отпускали с миром.
Она возвращалась в свой кабинет, размышляя над ироническими словами Пэрриса. Быть жесткой неплохо лет в двадцать-тридцать, когда хочется самоутвердиться, но в сорок? Быть жесткой и носить платья от модного дизайнера, это одно, а быть жесткой и морщинистой, как старая курица, совсем другое. Какой она будет в шестьдесят пять, когда станет еще более жесткой, старой и покрытой сеткой морщин?
И тут она подумала о тете Рут. Рут Смит, слуге общества и грозе тех, кто работал под ее началом в плановом отделе. Та тоже была лишена материнского инстинкта, и это не смогли изменить два маленьких ребенка, свалившиеся на нее как снег на голову. Она продолжала жить так же, как жила до гибели брата и его жены. В довершение всего Рут и внешне ничем не напоминала мать семейства; это была сошедшая со страниц романа чудаковатая тетушка, навсегда оставшаяся старой девой.
Сэм помнила, как их с Хоуп дразнили мальчишки из дома напротив.
– Ваша тетка – ведьма! У нее глаза летучей мыши и ноги как ходули! – кричали они.
В глубине души девочки признавали, что тетя Рут и в самом! деле похожа на ведьму. Главным образом потому, что она упрямо! носила допотопный пучок и пенсне, которое ничуть не украшало! ее длинное узкое лицо.
Сэм чуть не заплакала. Она всегда плохо ладила с теткой и клялась себе, что никогда не будет такой. А сама превращалась в ее копию. Наверное, тетя Рут тоже могла бы править «Титус Рекорде» железной рукой и сделать ее самой процветающей звукозаписывающей компанией в мире.
Когда вечером Сэм пришла домой, рядом с соседним зданием стояла гигантская люлька. Значит, строители все-таки приехали… Сэм уставилась на дом, который два года мозолил ей глаза. Он принадлежал выжившей из ума старухе, у которой явно не было денег на маляров, мойщиков стекол и садовников. Когда она умерла, дом выставили на продажу, и все соседи следили за ним со жгучим интересом, поскольку хотели знать, чего стоят их собственные дома.
Прошла целая вечность, и когда щит «Продается» наконец исчез, все вздохнули с облегчением. Однако сейчас Сэм не испытывала никакого восторга. Судя по всему, новые владельцы затеяли капитальный ремонт, который будет длиться до конца света. На рассвете застучат отбойные молотки, здание покроется лесами, и любопытные строители будут заглядывать в ее окна, не давая ни минуты покоя. Сэм злобно чертыхнулась и стала подниматься по лестнице.
– Перестаньте шуметь! – рявкнул сверху чокнутый Малкольм.
– Пошел ты в задницу, – пробормотала себе под нос Сэм.
Оказавшись у себя в квартире, она надела самые старые джинсы, продранный на локтях свитер, завязала волосы в конский хвост и принялась за уборку. Через два с половиной часа квартира сияла чистотой – кухня блестела, а в гостиной можно было не только отдыхать, но и медитировать. Старые газеты, журналы и пожелтевшие объявления о работе бесследно исчезли. Четыре картины современных художников взирали с кремовых стен на большие белые диваны, низкий журнальный столик и кремовый ковер на светлом полу. Толстые церковные свечи горели в резном деревянном подсвечнике, который прежде был покрыт вековой пылью в дюйм толщиной. Сиял даже индийский серебряный слон, стоявший рядом с высоким фикусом. Сэм знала, что не всем по душе такая спартанская обстановка, но ей самой она нравилась. Она любила порядок и доставляемое им ощущение спокойствия.
Сэм сделала себе бутерброд, налила бокал охлажденного «Сан-серра» и уселась на диван. Когда в квартире негромко зазвучал Моцарт, она наконец начала успокаиваться после того, что случилось на работе, – и тут раздался шум. Как ни странно, Сэм не сразу поняла, откуда он доносился. Едва ли чокнутый Малкольм стал бы слушать рок в десять часов вечера. Но вдруг ее осенило. Соседний дом!
Все еще держа в руке бокал, Сэм выглянула в окно и увидела двух молодых женщин, которые несли ящик пива. Музыка заиграла громче. Из прибывавших такси выходили веселые люди с пакетами в руках. Судя по всему, они решили устроить пир горой.
У Сэм сразу начало ломить виски. Черт побери, Холланд-парк не место для пикника! Это безумно дорогой район, в котором из ряда вон выходящим событием считается, если кто-то споткнется, выходя из «Мерседеса» с личным шофером. Кто бы ни купил этот дом, он не имел права нарушать покой соседей. А если эти люди думают по-другому, то пусть пеняют на себя!
Когда музыка достигла крещендо, гнев Сэм достиг апогея. Она одним глотком допила бокал, порывисто схватила ключ, сунула ноги в эспадрильи на веревочной подошве, заменявшие ей шлепанцы, решительно спустилась по лестнице и вышла на улицу.
– О господи, у них вечеринка! – вздохнул пожилой сосед, сам только что вышедший из квартиры. – Сэм, вы уже позвонили в полицию? – спросил он.
– Нет! – рявкнула Сэм. – Я позвонила в «Скорую помощь», потому что, когда я закончу беседу с новыми соседями, им понадобится врач!
Она размашисто подошла к двери соседнего дома и толкнула ее. Дверь оказалась незапертой, и Сэм вошла. От грохота закладывало уши. Дом, в котором не осталось ничего, кроме ободранных стен и голых старых половиц, представлял собой идеальный резонатор.
Сэм перешагнула скатанный ковер и ящик с пивом. Внутри царил ужасающий беспорядок. Она понимала ход мысли нового хозяина: отпраздновать новоселье, пока не наклеены обои и не расстелены ковры. Впрочем, может быть, мысль устроить вечеринку пришла в голову избалованным подросткам, а их глупые родители согласились, не подумав о новых соседях. И напрасно!
В просторном помещении, освещенном гирляндой лампочек, стояли люди, нещадно дымившие сигаретами и пившие пиво из горлышка. В воздухе стоял сладковатый запах марихуаны. Никто не обращал на Сэм внимания – джинсы делали ее похожей на всех остальных, для полноты картины ей не хватало только бутылки. «Но этим людям не нужно вставать в шесть утра, и отдых им не требуется», – гневно подумала Сэм, разыскивая взглядом хозяина дома.
Шум доносился из соседней комнаты. Сэм протиснулась туда сквозь толпу. Видимо, это была кухня, но строители ободрали ее дочиста, оставив только стол, на котором громоздились бутылки с выпивкой, шесть упаковок коки и полбуханки хлеба.
Не глядя на тех, кто собрался на кухне, Сэм прошла в смежную столовую. У стереосистемы стоял очкастый юноша и перебирал компакт-диски. Вот он!
– Что вам поставить? – весело крикнул диск-жокей.
– Ничего! – прошипела Сэм.
Она ловко выдернула штепсель из розетки, и настала блаженная тишина.
– Зачем вы это сделали? – спросил ошеломленный ди-джей. Бутылки застыли на полпути, и все уставились на Сэм. Перед ними стояла стройная маленькая женщина со светлыми волосами, собранными в конский хвост, в старых джинсах и поношенных эспадрильях. К ее щеке прилип кусок газеты.
– Я живу в соседнем доме и не желаю на ночь глядя слушать это дерьмо! Вы поняли? – крикнула Сэм, которую подхлестывали взгляды по крайней мере двадцати молодых людей. Креме того, ей было не привыкать устраивать публичные сцены.
– Прошу прощения, – вежливо ответил ди-джей. – Мы думали, что это неважно, потому что здесь еще никто не живет.
– Может быть, здесь еще никто не живет, но в соседнем доме обитает восемь человек! – возразила Сэм. – И там слышен каждый басовый аккорд!
– Поэтому вы решили вырвать штепсель из розетки вместо того, чтобы спокойно попросить сделать звук тише? – насмешливо спросил ее низкий мужской голос.
Сэм обернулась, и у нее внезапно перехватило дыхание. На стоящем перед ней мужчине были джинсы, еще более выцветшие и заношенные, чем ее собственные, и мятая белая рубашка с расстегнутыми пуговицами, обнажавшими мускулистую грудь. Его лицо было слишком длинным, темные глаза слишком узкими, а нос слишком крючковатым для фотомодели, и все же она никогда не видела более привлекательного мужчины. Он был примерно ее возраста. Сэм, которая часами равнодушно смотрела на фотографии певцов, заставлявших женщин вопить от восторга, лишилась дара речи.
Если бы он умел петь, Сэм могла бы поспорить на свое жалованье, что заработала бы миллионы на альбомах с портретом этого мужчины на обложке. Впрочем, если бы он не умел петь; было бы то же самое. Он легкой походкой направился к ней, иронически приподняв уголки губ. Взлохмаченные каштановые волосы и расстегнутая рубашка придавали мужчине такой вид, словно он только что вылез из постели. Искрящиеся узкие глаза лениво рассматривали Сэм, но она не желала, не хотела, чтобы ее рассматривали!
Сэм не какая-нибудь потаскушка, а директор-распорядитель, гнева которого подчиненные боятся до такой степени, что прижимаются к стенам. Она выпрямилась во весь рост (составлявший сто шестьдесят три сантиметра) и приготовилась к бою.
– Я живу в соседнем доме… – гневно начала она.
– Да неужели? – невозмутимо прервал незнакомец. – И что, хорошие у меня соседи?
Он остановился прямо перед Сэм, возвышаясь над ней, как башня. Это выводило ее из себя. На важные совещания она ходила в туфлях на высоченных каблуках, так что смотреть на нее сверху вниз могли только настоящие великаны.
– Были хорошие! – прошипела Сэм.
Теперь их тела разделяло всего несколько сантиметров. В обычных условиях Сэм уничтожила бы его парой язвительных реплик. Но сегодня она чувствовала странную беспомощность, а потому изменила своим привычкам и попятилась. Но позади оказалась глухая стена, и пятиться дальше было некуда. Отступление в бизнесе – это ошибка, отступление в быту – тем более. Сэм вызывающе вздернула подбородок и сжала в руке электрический провод.
– Это ваш дом? – спросила она, пытаясь нагнать страху на незнакомого красавца, но ей это не удалось.
– У вас есть кое-что мое, – протянул он, а затем вдруг руки обхватили ее талию. Сэм потеряла дар речи. Это невозможно! Он не посмеет… Но его подвижное, насмешливое лицо приближалось, и у Сэм засосало под ложечкой. Его улыбающиеся губы оказались в опасной близости от ее рта. Она ощущала его дыхание и тепло тела, от которого слегка пахло лимоном и мятой. Сэм инстинктивно закрыла глаза… и почувствовала, что у нее забрали провод.
– Вот это, – сказал он, грациозно нагнулся и вставил штепсель в розетку, мимоходом коснувшись ее ноги.
– Ублюдок! – прохрипела шокированная и смущенная Сэм. – Законченный ублюдок! – Теперь ей приходилось кричать, чтобы преодолеть шум. – Как вы смеете…
– Думаю, я мог бы спросить вас о том же, – улыбнулся он. – Если вы хотели, чтобы мы вели себя потише, вам следовало только попросить.
Сэм охватил гнев, и на мгновение она забыла о том, что самым страшным оружием является ледяное презрение. Он запугивал ее своим физическим превосходством, и она повела себя, как типичная самка, столкнувшаяся с более крупным хищником. Сэм пнула его в голень. Сильно. Носок эспадрильи угодил точно в кость.
– Уй!
Его болезненный вскрик слышала только она, поскольку от музыки звенело в ушах, но он, по крайней мере, перестал насмешливо улыбаться. Сэм осталась довольна собой. Правда, ей тоже было больно, но сейчас это не имело значения.
– Ну ты, болван! Кто ты такой, чтобы вторгаться в мое личное пространство?!
Именно в этот момент ди-джей приглушил звук. Вопль Сэм прозвучал на всю комнату, и кое-кто захихикал. «Какого черта он это сделал?» – мелькнуло в мозгу ослепшей от ярости Сэм, а затем она краем глаза заметила человека в форме. На пороге стоял полисмен, за которым маячила пара с первого этажа, с тревогой смотревшая на происходившее.
– К нам поступила жалоба на шум, – спокойно сказал полицейский.
Сэм бросила на своего противника победный взгляд и снова разозлилась – нисколько не пристыженный, он лениво улыбался.
– Да, офицер. Боюсь, что мы слегка перестарались. Мне очень жаль, – сказал он и пошел на кухню.
Сэм фыркнула, гордо вскинула голову и, выйдя из дома, направилась к себе, сопровождаемая соседями снизу. Проклятый нахал! Как он смел шуметь? Как он посмел так унизить ее? Черт, нога болит зверски…
– Как вы себя чувствуете? – участливо спросила соседка снизу, когда Сэм начала подниматься по лестнице.
– Нормально, – небрежно ответила она.
Войдя к себе, Сэм посмотрела в зеркало. Она выглядела так, словно получила пощечину. Обе щеки были красными, а при воспоминании о том, как она вела себя в соседнем доме, они и вовсе заполыхали. Сэм вынула из холодильника бутылку вина и налила себе еще один бокал. Идиотка… Превратилась в какую-то крикливую потаскушку только из-за того, что мужчина показал ей свою волосатую грудь! «Размечталась, – с горечью подумала она. – Просто старая дура».
Сэм сделала большой глоток. Как она могла так опуститься? Нужно было смерить его стальным взглядом, сказать, что она пожалуется в полицию и заставит его прекратить эту отвратительную оргию. Сурово отчитав себя, Сэм легла спать. Но сна не было ни в одном глазу. В последний раз она чувствовала себя такой смущенной в пятнадцать лет, когда мальчик из параллельного класса подслушал, как она говорила, что сходит по нему с ума. Хотя с тех пор прошло двадцать четыре года, воспоминание об этом по-прежнему заставляло ее сгорать со стыда. Тем не менее история повторилась…
Кончилось тем, что Сэм встала и приняла таблетку снотворного из неприкосновенного запаса. Видимо, это помогло, потому что в конце концов она уснула и увидела во сне высокого мужчину в просторной белой рубашке, смеявшегося над тем, что она вела себя, как обидчивая пятнадцатилетняя девчонка, в которой бушуют гормоны.
Утром, выйдя из дома, Сэм включила мобильник и проверила, нет ли сообщений. Если она вдруг встретит нового соседа, то будет занята и не почувствует себя беспомощной.
– Сообщений нет, – сказал ей безликий голос, едва Сэм добралась до ворот.
Пришлось выслушать несколько старых, давно известных посланий, чтобы сохранить имидж энергичной деловой женщины, которой нет дела до мужчин. К счастью, навстречу ей никто не попался. Увидев такси, Сэм вытянула руку, останавливая его, и тут за ее спиной раздался женский голос:
– Счастливо. До скорой встречи.
Сэм инстинктивно обернулась и увидела вышедшую из соседнего дома красивую темноволосую девушку. Она улыбалась босому мужчине в потертых джинсах, стоявшему на пороге. Мужчине с обнаженной грудью, который посылал ей воздушные поцелуи. Девушке было на вид года двадцать два, у нее были глаза серны, и она явно провела в этом доме всю ночь – судя по тому, что поверх ее серебряного Платья было накинуто просторное мужское пальто.
– Береги себя, – ласково сказал мужчина и насмешливо посмотрел на Сэм, которая застыла на месте с открытым ртом и мобильником в руке.
– Дорогуша, вам нужно такси или нет? – спросил шофер.
– Э-э… да, – с заминкой ответила Сэм, открыла дверь и буквально ввалилась в машину.
– Веселая была ночь? – усмехнулся таксист.
– Нет, – взяв себя в руки, ответила Сэм. – На площадь Ковент-Гарден, пожалуйста.
«Вот мерзавец! – подумала она. – Сначала устраивает шумные оргии, а потом трахается с девчонками, которые годятся ему в дочери. Ей лет двадцать, а ему минимум под сорок. Чертов плей-бой! Наверняка в жизни не ударил палец о палец и проживает родительское наследство». Сэм мрачно смотрела в лобовое стекло и злилась. Она ненавидела таких мужчин.
3
– Не могу поверить, что до вашего отъезда осталось чуть больше двух недель. Представляю себе это место, – мечтательно вздохнула Бетси. – Лето, красивый коттедж на берегу моря, с черепичной крышей и солнечными комнатами, роскошная еда из свежих продуктов, симпатичные маленькие пивные, где можно сидеть на веранде, есть устриц, любоваться пейзажем и слушать тихую музыку…
Хоуп оторвалась от пирога с рыбой и изумленно уставилась на подругу.
– Какое лето? Сейчас ноябрь!
– Это голливудская версия сельской Ирландии, – засмеялся Дэн, который сидел рядом с трехлетней Опал и пытался вытереть скатерть, заляпанную содержимым нескольких пакетиков с томатным соусом.
– Нет, Дэн, – возразил ему Мэтт, – это версия туроператора, пытающегося продать клиенту таймшер в Ирландии. Девушки на перекрестках, овцы, переходящие дорогу, и дружелюбный местный житель с трубкой в беззубом рту, который в знак приветствия размахивает твидовой кепкой.
– Кажется, мы уже делали что-то подобное, – припомнил Дэн.
– Сомневаюсь. Но непременно сделаем. Люблю оригинальные рекламные объявления! – пошутил Мэтт.
Мэтт, Бетси и Дэн дружно рассмеялись, а Хоуп нахмурилась. Смеются… Им все шуточки! Речь идет о ее жизни, а не о фотоснимках для рекламы. Это ей предстоит ехать в другую страну, расстаться с друзьями и Сэм ради того, чтобы Мэтт мог воплотить в жизнь хрустальную мечту рекламщика. Для кого это мечта, а для нее – жертва! За две недели, прошедшие после визита Сэм, радость от ощущения, что ее семейная жизнь не закончилась, исчезла, сменившись страхом неизвестности. Мэтт и Милли дрожали от нетерпения, Тоби тоже радовался, потому что ему предстояло лететь на самолете, а Хоуп была в ужасе.
– Это будет чудесно, правда, милая? – сказал Мэтт, заметив, что у жены напрягся подбородок. – Ты обязательно полюбишь Керри.
Он хотел обнять Хоуп, но в этот момент Милли толкнула свою тарелку, и та пролетела через весь стол. Четверо детей дружно расхохотались. Хоуп вздохнула, вынула из своей неизменной огромной сумки несколько бумажных полотенец и начала вытирать стол.
Воскресенье считалось в здешних пивных семейным днем. Это означало, что маленькие дети выходили на тропу войны и начинали буйствовать, измученные родители качали коляски с хнычущими младенцами, кормили малышей, ужами вертевшихся в своих навесных стульчиках, а в перерывах пытались что-то проглотить сами. «Но лишь одна-единственная семья позволяет своим детям делать что угодно и при этом не ударяет палец о палец, чтобы остановить их», – сердито думала Хоуп. Милли и Тоби тоже не были святыми, однако она не позволяла им так себя вести.
– Я говорю серьезно, – сказала Бетси, жестом показывая замотанной официантке, чтобы та наполнила им бокалы. – Мне всегда хотелось жить в деревне. В сельской жизни есть нечто привлекательное.
– Бетси, дорогая, – ласково сказал ей Дэн, – ты не сможешь и дня прожить без гула машин, магазина, в котором можно купить хороший капуччино, и ежемесячной эпиляции, или как там называется то, что с тобой делают в этом жутко дорогом салоне красоты…
– Восстановительные маски для лица – это не эпиляция, – обиделась Бетси. – По-твоему, я что-то вроде снежного человека? Кстати говоря, недавно я удаляла волосы с помощью сахара. Это намного лучше.
Вскоре они переключились на разговоры о работе. Дэн и Мэтт чуть не поссорились, но Бетси рассмешила их, рассказав, как она брала интервью у одной известной комической актрисы с телевидения.
Хоуп слушала их вполуха, потому что приглядывала за четырьмя детьми. Казалось, мужчин и Бетси заботило только одно: чтобы дети не задохнулись до смерти. Все остальное было им безразлично. Хоуп же всегда играла на этих сборищах роль записной бэби-ситтер. Она доедала свой ленч, рассеянно слушая оживленную беседу и жалея, что не может присоединиться к общему веселью.
Сказать по правде, за две недели, прошедшие с тех пор, как Мэтт взорвал свою «бомбу», он добился поразительных успехов. Неужели это был тот же самый человек, который целый год обещал заменить нагреватель воды в ванной? Он заставил Адама Джадда скрепя сердце дать ему отпуск на год; правда, Мэтту пришлось пообещать, что при необходимости он будет принимать участие в . той или иной рекламной кампании. Эта работа должна была оплачиваться на договорной основе, что устраивало Мэтта как нельзя лучше.
Кроме того, он нашел квартирного агента, и тот заверил, что сдать их дом на год не представит труда; он оплатил транспортировку вещей в Ирландию; сообщил поверенному дядюшки, что скоро прилетит и вступит в права наследства. Короче говоря, Мэтт был на коне, радовался предстоявшему переезду и тому, что его долгожданная мечта скоро превратится в действительность. Хоуп же чувствовала себя так же, как через три дня после рождения МилЛй: она была подавлена и готова разразиться слезами из-за всякого пустяка. Когда она упомянула о том, что в следующем сентябре Милли предстоит пойти в подготовительную школу, Мэтт только рассеянно кивнул и сказал, что к тому времени они вернутся. Может быть.
Может быть?! Хоуп похолодела.
Когда пробило два часа, Дэн пошел расплачиваться, а Мэтт отправился в туалет. Воспользовавшись этим, Бетси повернулась к Хоуп.
– Похоже, ты слегка не в себе, – сказала она. – Это из-за Ирландии?
Хоуп тяжело вздохнула.
– Это такой важный шаг… – прошептала она, чтобы не услышали дети. – Я чувствую себя так, словно меня накрывает прилив, а я не могу сдвинуться с места. Ты меня понимаешь? Мне страшно! Новая страна, новые люди, новый дом и отсутствие работы. Мэтт знает, что он делает, а я нет… Представь, что тебе предстоит бросить работу и отправиться в путешествие с Дэном. Это было бы нелегко.
– Ну, у нас с ним все по-другому, – ответила Бетси. – Мне понадобилось много времени, чтобы сделать такую карьеру.
– А я всего-навсего служащая банка, – печально закончила за нее Хоуп.
– Перестань! Я хотела сказать лишь то, что мы с тобой в разном положении. Хоуп, ты должна научиться не обижаться на все и вся, – добавила она. – И вообще, плыви по течению. Относись к этому как к приключению. Тебе повезло. Я бы с удовольствием взяла отпуск на год, пожила в другой стране и отдохнула от этой бесконечной крысиной гонки.
Хоуп удивленно уставилась на нее. Неужели Бетси не слышала ни единого ее слова? Хоуп рассчитывала на женское взаимопонимание и поддержку, а вместо этого Бетси сказала, что она сама с удовольствием уехала бы на год в деревню, и недвусмысленно дала понять, что должность в ипотечном банке не идет ни в какое сравнение с работой в престижном журнале.
– Руби, что ты там делаешь? Зачем ты взяла мою сумку? – громко воскликнула Бетси.
Из-под стола вылезла жутко размалеванная Руби; ее лицо было покрыто пудрой «Кларин», веки густо накрашены черной тушью «Шанель», а губы – ярко-красной помадой «Палома Пикассо». Бетси пользовалась только лучшей косметикой.
Мать громко ахнула и вырвала изящную сумочку от Прада из рук Руби, вымазанных губной помадой. Сумочка благоухала пудрой и тушью, но явно успела полежать в луже томатного соуса, пролитого Опал.
– Сумка пропала! – воскликнула Бетси. – Триста фунтов выброшено коту под хвост!
Хоуп похлопала ее по руке.
– Ничего страшного, – добродушно сказала она. – Не переживай и плыви по течению. Именно так приходится вести себя матерям. Правда, Бетси?
На обратном пути Мэтт подпевал звучавшей по радио детской песенке. Милли и Тоби пели вместе с ним. Хоуп, сидевшая рядом с Мэттом, чувствовала угрызения совести из-за того, что не могла разделить общее веселье.
– Дэн сказал, что безумно нам завидует, – заметил Мэтт, когда они свернули к дому.
– Тогда почему он сам не берет годичный отпуск? – нахмурилась Хоуп. – Впрочем, Бетси этого не выдержит. У нее случился бы инфаркт, если бы Дэн предложил ей на год уехать в деревню.
– Но Бетси тоже проявляла энтузиазм, – возразил Мэтт. – Она сказала, что обожает сельскую жизнь.
– Бетси представления не имеет о сельской жизни. Она там взбесилась бы, – сквозь зубы процедила Хоуп. – Она представляет себе деревню как землю обетованную. Для нее это тот же Бат, только с домашними животными и красивыми фермерами, разъезжающими на «Рейнджроверах»!
К досаде Хоуп, Мэтт от души рассмеялся.
– Ох, дорогая, иногда в тебе просыпается чувство юмора, – сказал он. – Это тебе, а не мне следовало бы работать в рекламном бизнесе.
Мэтт не помнил, когда он в последний раз ощущал такое воодушевление. Во всяком случае, не тогда, когда они получили право размещать рекламу на местном телевидении, победив солидное лондонское агентство. И не тогда, когда Хоуп впервые забеременела. Ничто не приносило ему такого удовлетворения, как предстоящий переезд.
Он пришел домой с букетом цветов и бутылкой розового вина, которое нравилось Хоуп. Бедняжка чувствовала себя неуверенно, но он любил жену, несмотря на ее вечные тревоги и страх перед неизвестностью. И не сомневался, что она полюбит Керри, как только окажется там.
Мэтт помнил себя в девять лет, когда родители, которым он мешал, посадили его на пароход и отправили к дяде Гароиду. Сначала ему тоже не хотелось расставаться с домом и плыть в Ирландию, но после проведенного там лета он начал ездить к дяде каждый год.
В Редлайоне было что-то волшебное. А может быть, волшебство заключалось в том, что Гароид не признавал никаких правил, никогда никуда не приходил вовремя и считал привычку есть три раза в день несусветной чушью. Все это Мэтту очень нравилось. Они ели тогда, когда Гароид брал на себя труд открыть банку с бобами. Когда он привел девятилетнего Мэтта в местную пивную и дал попробовать портера, никто и глазом не моргнул. Они ездили ловить рыбу, путешествовали по полуострову Беара, где Гароид едва не допился до белой горячки с каким-то писателем, жившим в жалкой лачуге на склоне холма. Если бы это увидела мать Мэтта, она пришла бы в ужас, а у Мэтта сохранились романтические воспоминания о том, как он сидел на скрипучем кожаном табурете и слушал разговоры о романах, поэмах и собственных планах стать вторым Йитсом[1]1
Йитс Уильям Батлер (1865– 1939) – ирландский поэт и драматург, представитель символизма, лауреат Нобелевской премии (1923).
[Закрыть].
Гароид, с волосами как пакля, длинной бородой и любовью к костюмам из коричневого вельвета, которые можно было заказать только в Дублине, стал кумиром племянника. Он жил без всякой системы и гордился этим. Именно стремление к независимости заставило его бросить дом в Суррее, переехать в Керри и стать писателем. То, что он сменил имя на его ирландский вариант, также было частью игры. Прежний Джерри стал Гароид ом и большим ирландцем, чем сами ирландцы. Он мог часами петь старые ирландские песни, которые помнил от слова до слова, и назубок знал расположение каждого каменного кольца в Манстере. Гароид зарабатывал себе на жизнь тем, что проводил экскурсии для туристов, которые приезжали в Керри, пытаясь найти свои корни. Но с годами его страсть к бутылке все увеличивалась; в пьяном виде он обзывал туристов шайкой бродяг и советовал им поскорее убраться туда, откуда они прибыли.
К своему стыду, Мэтт не был у дяди больше четырех лет. Он ужасно переживал, что не сумел приехать в Редлайон на похороны Гароида, потому что в это время занимался проектом, от которого зависело будущее агентства. Мэтт поклялся искупить свою вину перед покойным и стать писателем. Оставив Бат и плюнув на карьеру (хотя бы только на год), он выполнит свой долг перед любимым дядюшкой.
