Текст книги "Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь"

Автор книги: Кэролин Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

* Основанное Уильямом Моррисом. – Примем, ред.

Паркер и Анвин еще только прорабатывали изысканные детали кирпичных орнаментов для Летчворта, а машинный век уже готовился объявить их проекты в духе Движения искусств и ремесел позавчерашним днем. Подобно тому, как железные дороги освободили города от пут географии, автомобили и аэропланы возвещали начало эпохи модернизма, создавая, казалось бы, безграничные возможности для человеческого расселения. Символом нового видения стал проект Ville Contemporaine, «Современного города», разработанный Ле Корбюзье в 1922 году. Его высоченные небоскребы и ленты многоквартирных домов в окружении просторного парка представляли собой, как и все предыдущие утопии, попытку совместить город и деревню³⁵. Новостью тут было то, что за город и что за деревню имел в виду автор.

Подобно Maison Citrohan, – созданному Ле Корбюзье прототипу «машины для жилья» – его Ville Contemporaine был нацелен на то, чтобы поместить человека внутрь отвлеченного представления о природе. Солнце и воздух, простор и зелень – все это было, по мнению архитектора, необходимо современному человеку для счастья; взаимодействие с «другой» природой – почвой, землей, сельскохозяйственными угодьями – он считал необязательным. Как и «город-сад» Говарда Ville Contemporaine Ле Корбюзье был полон общественных парков и мест отдыха, что стало возможным благодаря высотным зданиям («башням-кристаллам, вздымающимся выше любой вершины на земле»), высвободившим пространство внизу, и вынесению транспортных потоков из жилых массивов³⁶. Хотя Ле Корбюзье, уступая нуждам горожан победнее, и запланировал огородные товарищества во внешней, садовой зоне своего города, в рамках общего архитектурного замысла люди будущего должны были держать в руках скорее теннисные ракетки, чем лопаты. Позднее он несколько изменил свое мнение, и в созданном им в 1935 году плане Ville Radieuse, «Лучезарного города», уже предусматривались

коллективные земледельческие хозяйства («лучезарные фермы»), расположенные между полосами городской застройки. Тем не менее по-настоящему влиятельной оказалась именно его первоначальная концепция – сочетание домов-башен с несъедобной зеленью.

Сегодня нам нетрудно ставить под сомнение работоспособность этой стерильной городской среды, ее способность порождать у жителей ощущение общности, привязанности к месту, своеобразия, не говоря уже о способах снабжения такого мегаполиса продовольствием. Но в то время эти вопросы никому не приходили в голову. Ле Корбюзье был утопистом нового типа, способным не только выдумать город-мечту, но и успешно его разрекламировать, спроектировать и построить. Он был архитектором, и, как почти все его коллеги в ту эпоху, он был уверен, что у него достанет и воображения, и умения, чтобы спасти мир средствами своей профессии. Именно в таких, как он, утопизм наконец совместился с реальностью.

В Европе, где всегда существовала проблема дефицита свободных земель, «башни-кристаллы» Ле Корбюзье обещали хотя бы некую пространственную выгоду. Но для американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта неограниченная свобода передвижения сулила другую перспективу– вернуть человека к его «естественной горизонтальности»³⁷. Райт (как и Ле Корбюзье, он был несомненным гением в проектировании отдельных зданий) провел последние 30 лет жизни, оттачивая свой проект «Города широких просторов». По сути, это был план демонтажа американской городской цивилизации и превращения всей страны от моря до моря в лоскутное одеяло семейных хуторов с просторными «юсонскими домами» (свой горизонтальный рай зодчий предпочитал называть «Юсонией», от аббревиатуры US)³⁸. В возвращении к земле Райт видел способ, благодаря которому юсонцы – «лучшие из лучших, храбрейшие из храбрых» – вновь обретут свою подлинную натуру. «Из всех движущих сил, работающих на освобождение горожанина, – писал он, – самой важной следует считать постепенное пробуждение первобытных инстинктов земледельца»³⁹.

Впервые этот проект был обнародован в 1932 году в книге «Исчезающий город», но в окончательной форме Райт представил его под заголовком «Живой город» в 1958-м. Эта публикация была проиллюстрирована макетом размером 3,5 на 3,5 метра, показывающим, как должен выглядеть сегмент такой застройки площадью в ю квадратных километров. Участки по 40 соток планировалось соединить друг с другом сетью обсаженных живыми изгородями автодорог, от которых не будет ни шума, ни запаха, поскольку все транспортные средства должны работать на электричестве. Хотя часть продовольствия юсонцы могли выращивать сами, им на помощь должны были прийти фермеры-профессионалы, «ежечасно доставляющие свежие продукты» на придорожные рынки – гигантские пирамидальные сооружения, играющие роль экономических, культурных и общественных центров. Как и положено настоящему утописту-созидателю, Райт был убежден, что время для реализации его плана вот-вот наступит. Он писал: «Все это раздутое коммерческое предприятие, что мы называем городом, вот-вот заглохнет само собой. Час расплаты уже не за горами»⁴⁰. После этого «ковер широких просторов» можно будет развернуть одним махом, и человек вернется к земле, на свой «подлинный путь к свободе»: «В любом уголке Америки наше наследие состоит в этом теплом биении жизни. Нация получит полную свободу пользоваться своими бескрайними лесами, холмами, полями, лужайками, реками, горами и продуваемыми ветром просторами великих равнин, поставленными на службу мужчинам и женщинам во имя человечества... В этом, на мой взгляд, заключается та настоящая услуга, которую страна ждет от своих архитекторов»⁴¹.

«Живой город», где Локк и Джефферсон приправлены изрядной дозой Торо, временами читается как пособие для школы выживания, а временами – как рекламный буклет. Чего там, однако, точно не найдешь, так это предвидения, что планета вот-вот останется без нефти: «Представьте себе индивидуальные элементы, расположенные и взаимосвязанные таким образом, что каждый гражданин может выбрать любую из форм производства, распределения, самосовершенствования или удовольствия в радиусе от ю до 40 минут от собственного дома, доступную ему с помощью либо частного автомобиля, либо скоростного общественного транспорта вроде самолета или вертолета»⁴². Подобно всем мыслителям-утопистам, Ле Корбюзье и Райт отлично подмечали изъяны нашего мира, но вот со способами исправления дело у них обстояло куда хуже. Они понимали, что городская цивилизация ставит перед нами большие вопросы, но им было невдомек, что на большие вопросы не всегда существуют такие же большие ответы. Порой сами вопросы необходимо разделить на части или поставить их по-иному.

БЕДА С УТОПИЕЙ

Если все утопические проекты обречены на провал, а все утописты-созидатели заблуждались, для чего нам вообще анализировать их наследие? Дело в том, что утопизм представляет собой лучшее в истории человечества приближение к междисциплинарному анализу нашей среды обитания. Эпоха Просвещения приучила нас мыслить дисциплинарно, и этот метод был весьма полезен до определенного предела. Два столетия дисциплинарного подхода дали нам архитектуру, городское планирование, социологию, политические и экономические науки, антропологию, географию, экологию и дорожное дело, способные функционировать сами по себе, буквально в вакууме. Но они не не научили нас целостно мыслить о том, где мы живем. Утопизм представляет собой по крайней мере попытку такого целостного взгляда. Можно сказать, что он подарил нам «интегрированный урбанизм» за сотни лет до того, как специалисты из Ашр изобрели это понятие.

По отдельности созидательные утопии выглядят эксцентричными, оторванными от жизни и полными недостатков, но в совокупности они отличаются удивительной последовательностью. У них зачастую одни и те же цели: приблизить человека к природе, совместить город и деревню, обеспечить совместный труд и дать прочное ощущение общности. Так же неизменны и явления, которые они осуждают: большие агломерации, глобализация, концентрация богатств, бездумное подчинение. Если освободить их от исторического контекста, утопические мотивы складываются в единый на все времена перечень условий для счастливой жизни, а антиутопические – в описание современного постиндустриального общества. Почему же при наличии так хорошо проработанного корпуса представлений, четко указывающего, какой образ жизни может дать человеку счастье, мы так упорно движемся в прямо противоположном направлении?

Проблема заключается в самой природе утопии. Утопия – не только «благое место», но и «место, которого нет», поскольку реальный мир несовершенен по определению. Ошибка случается, когда мы пытаемся построить идеальный мир, когда утопия из философского приема превращается в практическое руководство к действию. Это – путь к заблуждению, к уверенности в том, что сложными аспектами человеческого бытия можно управлять так же легко, как, скажем, автомобилями на перекрестке.

Один из самых прискорбных плодов социалистического утопизма – «социальная инженерия». Она уже 200 лет затуманивает наши представления о городах и, несмотря на все уроки модернизма, по-прежнему господствует в городском планировании. Но с городами так нельзя: свидетельство тому – бесчисленное множество неблагополучных районов и пустующих общественных пространств. Оживленность барселонской Рамблы не воспроизведешь, скопировав ее пропорции, а общность между людьми не воспитаешь, предоставив им возможность посидеть на муниципальной лужайке. Подобные приемы могут дать результат, но только в рамках более глубокого понимания ситуации в обществе. Вне его они представляют собой что-то вроде урбанистической френологии.

Из неизменных провалов утопизма можно извлечь важнейшие уроки. Они предостерегают нас от близорукости, мании величия и однообразия. Они показывают, чего можно, а чего нельзя добиться проектированием. Они демонстрируют значение масштаба, истории, духа времени. Они свидетельствуют о нашей неспособности ни убежать от мира, ни управлять им. Прежде всего они напоминают нам о границах наших собственных возможностей. Даже пытаясь изменить мир, мы остаемся его частью. Как это ни смешно, величайший урок утопизма состоит в необходимости не терять связи с действительностью. Жить в утопии мы не будем – это очевидно. Но стоит принять этот факт, и нам становится куда проще напрямую решать задачу обустройства нашей среды обитания. Пожалуй, главные препятствия на этом пути – масштаб и многовариантность этой проблемы. Урбанизация, капитализм, геополитика, истощение ископаемых ресурсов, голод, глобальное потепление – когда перед тобой такой список, непонятно, с чего начинать. И тут внезапно может прийти в голову: все же существует одна вещь, которая все это увязывает, но не во всеобъемлющую систему, а в сложнейшее нагромождение факторов. Эта вещь – еда. Как способ анализа нашего образа жизни еда, подобно утопии, обладает свойством междисциплинарности.

Но ее огромное преимущество состоит в том, что она укоренена в реальности. Как мы видели из этой книги, еда сопротивляется ограничению и контролю. Она воплощает собой всю путаницу, хаос и грязь нашего мира, как и всю его упорядоченность. Связанные с ней ритуалы привязаны к времени и месту и тщательно расписаны, но сама еда при этом неотвратима, неизбежна, вездесуща. Главное, еда – это необходимость, а потому она так легко демонстрирует, что действительно важно, а что второстепенно.

Похоже, мы нашли то, что всегда искали, инструмент для преобразования мира, всепроникающий и мощный, и в то же время столь очевидный и простой, что он каким-то образом ускользал от нашего внимания. Почему же, если все так очевидно, еда еще не применяется для проектирования? Ответ, конечно, состоит в том, что применяется, и уже много тысяч лет, но раньше это делалось вслепую. Те, кто использовал еду, как правило, рассматривали ее как оружие. Из-за еды велись войны, завоевывались континенты, менялись ландшафты, свергались режимы, подписывались договоры. Еда – этот неизменный носитель цивилизации – всегда преобразовывала мир, но не всегда к лучшему. Но что, если мы станем использовать еду по-иному? Что, если признаем: атмосфера – это то, чем мы дышим, а ситосфера (от древнегреч. ситос – «еда») – это то, где мы живем⁴³. Что, если поймем: чем разрушать планету для производства пищи, не лучше ли спланировать, как мы можем прокормить себя, не губя Землю?

Для начала нам нужно изменить системы власти, контролирующие сейчас еду: перестать использовать ее как оружие и превратить в общую для всех созидательную силу. Для этого потребуется своего рода революция, но только в умах. Перемены начнутся, когда мы изменим наш образ мысли. Мы никогда не осознавали подлинного потенциала еды, потому что он слишком велик, чтобы его заметить. Однако, стоит посмотреть немного со стороны, и становится очевидной ее феноменальная способность преобразовывать не только ландшафты, но и политические структуры, публичные пространства, общественные отношения, города. Воздействие еды зависит от того, кто ее контролирует. Но кто же контролирует еду? Крестьяне? Супермаркеты? Государство? Агробизнес? Мы с вами? В конечном итоге свою роль здесь играет каждый – даже тот, кто о еде вообще не задумывается. Политикам нужны наши голоса, а супермаркетам – клиенты. Они обладают влиянием только потому, что мы им его даем. И мы можем изменить то, как они мыслят и действуют, если только изменимся сами.

ПОЕДАЯ ПЕЙЗАЖ

Стоит только заметить вокруг себя еду, и все меняется. Казалось бы совершенно разные вещи оказываются тесно связанными, непонятные взаимоотношения тут же проясняются. Еда, как мы теперь знаем, – одна из величайших сил, определяющих устройство нашего мира. Как же ее использовать, чтобы мир стал лучше? Больше всего еда влияет на деревню, поэтому начать стоит с нее. Мы уже видели, что сельской местности без крестьян не бывает. Без них может существовать дикая природа, но не ухоженные пейзажы «края Констебля», «края сестер Бронте» и так далее, с их лугами и лужайками, полями и перелесками. Как отмечало британское Управление по делам сельской местности в ходе недавней кампании «Поедая пейзаж», виды, которые мы любим, зачастую порождены земледелием⁴⁴. Человек всегда «ел пейзаж», а точнее формировал его в соответствии с запросами своего аппетита. И сегодня ничего не изменилось. В том, что касается земли, влияние еды очевидно и непосредственно. Если мы хотим, чтобы наша планета была красивой или хотя бы могла обеспечить выживание человечества, нам пора менять то, как мы питаемся.

Британия – зеленая страна с разнообразным ландшафтом и плодородными почвами; Господь благословил ее умеренным климатом и стабильным уровнем осадков. В то же время это переполненный людьми остров, которому было бы нелегко прокормить себя в отсутствие экспорта, однако это не причина, чтобы не производить у себя столько продовольствия, сколько возможно без ущерба для экологии. Помимо обеспечения продовольственной безопасности, производство местной, сезонной пищи дает гигантские экологические, политические и социальные преимущества. Если действовать целенаправленно и с умом, у нас в Британии может быть и процветающее сельское хозяйство, и красивые пейзажи. Мясо бычков, выращенных на лугах шотландского высокогорья, баранина с холмов Йоркшира, молочные продукты от коров гернсийской и джерсийской пород, яблоки из Кента. Одним словом, именно такое сельское хозяйство, которое в свое время возникло естественным путем с учетом наших природных условий и потребностей городских рынков. За все это, конечно, придется платить, но не больше чем мы уже сейчас платим за нечто несравненно худшее.

Можно ли назвать такую точку зрения реакционной и ностальгической? На мой взгляд, нет. Нет ничего реакционного в том, чтобы напрямую отвечать на запросы земли. Напротив, это наша единственная надежда на спасение. Будущее сельского хозяйства за «пермакультурой» (от слов «перманентная агрокультура») – устойчивым, сбалансированным земледелием, работающим с землей, а не против нее, использующим природные экосистемы и, главное, позволяющим людям жить на земле, если они этого хотят⁴⁵. На планете нужно больше, а не меньше крестьян – людей, которые будут не только обрабатывать землю для нас с вами, но и выступать ее хранителями и опекунами. Как это ни парадоксально, самый большой массив знаний о пермакультуре накоплен в той самой стране, чья урбанизация сегодня угрожает планете – в Китае. Тысячелетиями китайцы совершенствовали искусство земледелия замкнутого цикла, приспосабливая самые разные типы природных круговоротов для того, чтобы произвести как можно больше продовольствия при минимуме отходов. Этот народ всегда существовал в условиях дефицита земли, пригодной для сельского хозяйства; однако сегодня, когда такой дефицит ощущается по всему миру, мы почему-то отказываемся от его опыта в пользу совсем иных методов землепользования, чья «эффективность» на деле таковой не является.

Характерно, что в английском языке нет аналога понятия terroir. Нам надо либо его выдумать, либо просто взять на вооружение французский термин и использовать его по всему миру. Речь не идет об отказе от создания новых технологий. Terroir в конце концов, никогда не исключал науку. Этим словом обозначается вечный поиск наилучшего способа использовать землю, то есть процесс непрерывного совершенствования наших взаимоотношений с сельскохозяйственными растениями и животными. Создание мутантных «генов самоубийства» компаниями вроде Monsanto – затея абсолютно неправильная, даже злодейская. Но проблема здесь не в науке как таковой, а в циничном использовании агробизнесом ее достижений⁴⁶. Нам нужен «третий путь» в сельском хозяйстве, сочетающий ценнейшие из знаний наших предков с современными технологиями.

ПРОДОВОЛЬСТВЕННАЯ СЕТЬ

Чтобы местное земледелие сохранилось, оно должно действовать честно, в рамках справедливого, сбалансированного и регулируемого на международном уровне рынка, где у всех стран равные права, в том числе право голоса. Это означает пересмотр государственной политики, международных торговых соглашений, роли агробизнеса – всего того, что определяет сейчас характер глобальной продовольственной системы. Малые и средние фермерские хозяйства нуждаются в поддержке, но не средствами межгосударственного протекционизма. Самый очевидный способ помочь тут – ценить крестьянский труд и платить за него. Для этого нам нужен более непосредственный контакт с самими крестьянами. Необходимо, чтобы правительства вмешались в ситуацию и не позволили супермаркетам окончательно втоптать их в землю. Государство должно употребить свои полномочия для предотвращения монополизации продовольственного снабжения, а не поощрять ее.

Еда – это особая форма диалога. И если мы хотим стать, как выражается основатель Движения за медленное питание Карло Петрини, «^производителями», нам необходимо наладить связи между потребителями и производителями – каналы коммуникаций и сети обмена, движение по которым возможно в обоих направлениях. Глобальная пищевая супермагистраль – как раз то, что нам меньше всего нужно: это система с односторонним движением, где снабжение едой организовано так, будто людям на старте и финише нет никакого дела друг до друга. Эта система основана исключительно на прибыли, и прибыльна она только для тех, кто ее контролирует. Если представить ее в виде диаграммы, получится то, что архитектор Кристофер Александер называет «деревом»: множество корней переходят в один ствол, питающий массу веток и листьев – нас с вами. Поскольку листья получают все необходимое исключительно через ствол, он обладает монополией на снабжение. Если мы хотим больше влиять на нашу еду, нам нужна система иного типа, где листья соединены непосредственно с корнями. Это то, что Александер обозначает алгебраическим термином «полурешетка»: сложное сплетение локализованных, индивидуальных, гибких и разнонаправленных взаимосвязей, каждая из которых может влиять на другие. Он замечает, что такая система куда ближе к тому, как функционируют сами города⁴⁷.

В том, что продовольственная система имеет глобальный масштаб, ничего плохого нет: весь вопрос в том, как ею управлять. Если все останется так, как сейчас, нас ждет социальная, экономическая и экологическая катастрофа. Но если нам удастся построить что-то вроде мировой торговой полурешетки, все может пойти совершенно по-иному. Как показывают инициативы вроде Fair Trade*,

* «Справедливая торговля», международное движение в поддержку

крестьян из стран третьего мира. – Примен. ред.

жители Запада при наличии определенных механизмов могут строить отношения с мелкими фермерами из любой страны мира на основе равенства и справедливости. Конечно, покупать у них следует только то продовольствие, что может быть выращено без нарушения экологического равновесия и доставлено к нам без ущерба для всей планеты (не вернуть ли нам парусные корабли?). Для этого нам не обойтись без помощи импортеров – будь то супермаркеты или другие компании. Они нужны, чтобы делать для нас правильный выбор: подбирать свой ассортимент таким образом, чтобы на полках магазинов не оказывалось продукции, наносящей социальный или экологический вред. На этом могли бы настоять правительства, будь у них на то политическая воля.

Прежде всего продовольственной системе нужна прозрачность – торговля должна быть справедливой, при этом не только для работников колумбийских кофейных плантаций*, но и для мелких фермеров всего мира, в том числе и Британии. Только так мы добьемся подлинного со-производства. Все сводится к продовольственному суверенитету, который международное крестьянское движение La Via Campesina определяет как «ПРАВО народов, стран и межгосударственных союзов определять собственную аграрную и продовольственную политику». Это движение, созданное в 1993 году, чтобы отстаивать интересы тех, кто живет на земле, конкретизирует свое определение так: «Продовольственный суверенитет – это организация производства и потребления продуктов питания в соответствии с интересами местных сообществ, для которых важнее всего местное же потребление выращенной ими еды. Продовольственный суверенитет включает право на защиту и регулирование отечественного земледелия и скотоводства, ограждение внутреннего рынка от демпинга сельскохозяйственными излишками и дешевого импорта из других стран. Безземельные, крестьяне и мелкие фермеры должны иметь доступ к земле, воде и семенам, а также производственным ресурсам и адекватным общественным услугам. Продовольственный суверенитет и экологическая устойчивость должны пользоваться приоритетом по сравнению с торговой политикой»⁴⁸.

* Улучшение условий производства латиноамериканского кофе – самый яркий успех движения Fair Trade. – Примен. ред.

В конечном итоге контроль над тем, что мы едим, это вопрос нашей свободы. В 1859 году Джон Стюарт Милль написал трактат «О свободе», принципы которого сегодня зафиксированы в британской конституции и в нашем представлении о социальной справедливости. «Индивидуум должен быть абсолютно независим над самим собою, – над своим телом и духом он неограниченный господин», – писал Милль⁴⁹. Вряд ли стоит объяснять, что без власти над пищей эта концепция становится бессмыслицей, не имеющей никакого отношения к реальности.

САМ СЕБЕ ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ

Полное самообеспечение продуктами питания всегда было мечтой каждого крестьянина. Примерно такой же была и цель первых городов-государств, и некоторым из них, хбтя бы на время, почти удавалось ее достичь. Конечно, для «прыщей» и «Вавилонов», в которых мы живем сегодня, такое невозможно. Именно из-за них и возникла глобальная продовольственная система с ее четко определенными цепочками снабжения, истощенными монокультурным хозяйством регионами и концлагерями для животных. Не можем ли мы, жители таких городов, что-то сделать, чтобы немного ослабить это разрушительное влияние? Например, самим выращивать себе пищу или хотя бы ее часть?

Как мы знаем, в доиндустриальную эпоху горожане сплошь и рядом производили для себя некоторые продукты питания, а в развивающихся странах это происходит и сегодня. В ходе недавно проведенного социологического опроса выяснилось, что пять миллионов египетских семей держат куриц, которых они выращивают либо для себя, либо для продажи на рынке⁵⁰. Зачастую к ним относятся как к домашним любимцам, а женщины выкармливают цыплят, пережевывая зерна и вдувая кашицу им в клювы – так это делалось еще во времена фараонов. Британцы, пожалуй, пока не готовы к столь трогательным отношениям со своим обедом, но по некоторым признакам понемногу свыкаются с идеей о самостоятельно выращенном завтраке. Одним из неожиданных лидеров продаж 2004 года стал высокотехнологичный городской курятник Eglu, разработанный четырьмя студентами Королевского художественного колледжа; в комплект входили две органически выращенные несушки и защищенный от лис загон⁵¹. К 2007 году было продано более ю ооо наборов, а всего, по оценкам, до полумиллиона британских семей держат кур⁵².

Человек, однако, не может питаться одними яйцами, и в Британии, судя по всему, возрождается интерес к выращиванию других продуктов. Участки под огороды, которые впервые начали выдаваться еще в XVIII веке в качестве компенсации согнанной с земли сельской бедноте, сегодня пользуются большим спросом, чем когда-либо со времен окончания Второй мировой войны. Кампания, инициированная сторонником земельной реформы Джессом Коллингсом (чей знаменитый лозунг «Три акра и корова» позднее позаимствовал Джозеф Чемберлен), в 1908 году увенчалась принятием Закона о приусадебных участках и огородах, до сегодняшнего дня обязывающего местные власти выделять небольшие наделы «достойным беднякам». Такое происхождение создало британским огородам некоторые репутационные проблемы, но и эта ситуация начинает меняться: в очереди за собственным клочком земли и возможностью лично выращивать фрукты и овощи сегодня стоят вполне состоятельные гурманы.

Большинство наших соотечественников, выращивающих для себя еду, делают это не по нужде, но проводившаяся в годы Второй мировой кампания «Копай для победы» показала, что производство продовольствия в городах может стать вполне серьезным делом. Вид Лондона, преображенного земледелием, несомненно порадовал бы

Уильяма Морриса, доживи он до начала 1940-х. Сегодня фотографии огородов рядом с мемориалом принца Альберта и овец, пасущихся в Гайд-парке, смотрятся безумно, но напоминают нам о потенциальном плодородии городов. К концу войны 1,5 миллиона садовых участков и огородов давали до ю% производившегося в стране продовольствия, в том числе половину овощей и фруктов⁵³.

Порой для раскрытия продуктивных возможностей города требуется, чтобы нормальное снабжение едой нарушилось. В 1970-х крах государственной сельскохозяйственной системы в Советском Союзе побудил миллионы российских горожан перейти на самообеспечение: начать выращивать фрукты и овощи на бросовых землях в окрестностях городов. Со временем люди начали строить на этих участках домики, чтобы проводить там выходные – эта привычка пережила и крах советского режима. Сегодня примерно четверть горожан в России имеет небольшие дачи, – бюджетный вариант элегантных летних резиденций городской элиты XVIII века. Майские праздники ежегодно становятся периодом массовой миграции, когда миллионы людей покидают города, чтобы вскопать и засеять грядки⁵⁴. Санкт-Петербург является столицей пригородного земледелия в Европе: 2,5 миллиона его жителей в той или иной форме занимаются сельским хозяйством либо на частных дачах, либо в садоводческих товариществах – поселках, объединяющих от 50 до боо индивидуальных участков с общими объектами коммунального хозяйства⁵⁵. Некоторые горожане выращивают овощи и зелень даже во дворах многоквартирных домов – такая вот русская народная версия «Хорошей жизни»⁵⁶.

По другую сторону Атлантики крушение советского режима породило еще более ошеломляющий образчик городского земледелия не от хорошей жизни. Лишившись главного торгового партнера, Куба буквально в одночасье превратилась из сателлита СССР в государство, прозябающее в изоляции⁵⁷. В условиях американского экономического эмбарго остров, где 8о% населения жило в городах, вынужден был начать полагаться только на собственные ресурсы. В течение следующих десяти лет на Кубе произошла беспримерная аграрная революция: государство превратило пригороды в общественные фермы, а города, включая Гавану, – в чересполосицу organoponicos – высокопроизводительных огородов, разбитых практически на каждом свободном клочке земли и возделываемых местными жителями. Власти наделили участками всех, кто готов был их обрабатывать, а потом организовали обучение фермеров-любителей, снабдили их рекомендациями и обеспечили семенами и инвентарем. Что еще важнее, Куба отошла от коммунистических принципов и разрешила гражданам продавать свою продукцию на свободном рынке. К 2003 ^Г°ДУ ^в городском земледелии было занято до 200 ооо человек, и хотя на острове сохранялся дефицит мяса, зерна и яиц, овощами Куба почти полностью себя обеспечивала: их выращивалось более з миллионов тонн в год, что превышало докризисный объем потребления⁵⁸.

УЛЕТИ НА НЕБО, ПРИНЕСИ МНЕ ХЛЕБА

Способность городов выращивать хотя бы часть собственной пищи не подлежит сомнению. Как показывают примеры Лондона, Санкт-Петербурга и Гаваны, даже города, построенные в расчете на снабжение продовольствием извне, в случае действительно серьезной необходимости могут перейти на хотя бы частичное самообеспечение. Раз уж почти половина из нас уже живет в таких городах, можем ли мы чему-то научиться на этих примерах?

На Кубе случайно возникшее сочетание политических и географических факторов превратило страну в своеобразную лабораторию городского земледелия с целым рядом характерных признаков утопии: изолированным расположением, государственной собственностью на землю, сплоченностью местных общин. Хотя приведшие к этому обстоятельства едва ли назовешь утопическими, кубинская аграрная революция убедила двух работающих в Британии архитекторов – Андре Фильюна и Катрин Бон, что нечто подобное возможно и на Западе. Фи-льюн и Бон предлагают задействовать неиспользуемые городские пространства: пустыри, автостоянки, придорожные полосы – для производства продовольствия. Эти новые сельскохозяйственные участки будут компоноваться таким образом, чтобы соединять существующие зеленые зоны, образуя, как выражаются авторы идеи, «непрерывные продуктивные городские ландшафты» – зеленые коридоры, вплетенные в ткань города и связывающие его с «растительностью, воздухом, горизонтом»⁵⁹. Фильюн и Бон утверждают: при соответствующей поддержке государства города с неплотной застройкой, типичной для Англии, смогут таким образом не только производить немалую часть потребляемых фруктов и овощей, но и создать новые зоны отдыха, столь нужные их жителям.