Текст книги "Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь"

Автор книги: Кэролин Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Постепенно подсобные помещения в домах террасной застройки превратились в кухни в нашем нынешнем понимании этого слова. Это произошло в основном благодаря одному нововведению: закрытой плите, изобретенной англоамериканским физиком-термодинамиком сэром Бенджамином Томпсоном (графом Румфордом) еще в 1790-х годах. Главной целью изобретателя была экономия топлива: вместо открытого очага, в котором большая часть жара уходила через трубу, Румфорд предложил разжигать огонь в закрытом чугунном ящике с нагреваемой верхней пластиной, на которую можно было ставить горшки, что позволяло намного эффективнее использовать тепло. С помощью плиты Румфорда можно было также греть воду для домашних нужд, а более поздние модели снабжались специальным отделением с откидной дверцей рядом с топкой – так в коммерческой продаже впервые появился духовой шкаф. Хотя до начала XX века кухонные плиты были по карману в основном представителям среднего класса, их постепенное распространение впервые сделало домашнюю готовку – знакомые процессы варки, жарки и запекания – возможной в семьях все более скромного достатка. С появлением плиты классовые различия в сфере домашней кулинарии начали сходить на нет. Теперь основным социальным барьером было уже не наличие собственной кухни, а возможность нанять повара, чтобы он выполнял там всю работу. Несмотря на все технические новшества, готовить для себя и своей семьи в начале XX века, как и прежде, считалось дурным тоном. Вскоре, однако, Первая мировая война решительно покончит с этими предрассудками.

ИДЕАЛЬНАЯ ДОМОХОЗЯЙКА

Первая мировая война обернулась гигантскими потерями среди работоспособного населения Европы и тем самым покончила с прежним общественным укладом куда решительнее, чем любое возможное протестное движение. Из-за нехватки слуг вести домашнее хозяйство по викторианским лекалам стало совершенно невозможно. Некогда эпидемии превращали крепостных в мелких собственников; теперь же бедствия войны изменили к лучшему положение домашней прислуги. Отныне хозяйкам, которым посчастливилось нанять кухарку, приходилось относиться к ней со всем почтением. Что же касается остальных, то им предстояло научиться готовить себе еду⁴³. Впервые в истории европейские дамы из хороших семей оказались на кухне – и большинству из них не понравилось то, что они там увидели. Для такого важного домашнего пространства она была на удивление обделена вниманием. Когда стряпней занимались слуги, хозяек совершенно не волновало, как выглядела их кухня, если она выполняла отведенную ей роль. Но теперь, когда им пришлось самим надеть фартуки, какая судьба ожидала кухню? Можно ли было по-прежнему считать ее обычным подсобным помещением, или статус ее новых обитательниц делал кухню сердцем всего домашнего хозяйства?

И сегодня, спустя почти сотню лет, этот вопрос остается без ответа. Долгие споры так и не прояснили роль приготовления пищи в жизни современного дома. Эта тема неразрывно связана с множеством проблем, волновавших людей в XX веке: с вопросами идентичности, переоценкой семейных ценностей и феминизмом. Все последнее столетие домашние кухни были полем политических баталий, ареной, на которой кипела борьба за общественный престиж и значимость. Предметом спора становилась там буквально каждая деталь – их функции, компоновка, содержимое, внешний облик, видимость или незаметность. Тот факт, что мы не можем прийти к согласию ни по одному из этих вопросов – самое наглядное свидетельство нашего противоречивого отношения к приготовлению еды.

Хотя проектирование кухонь для «домов без прислуги» стало после Первой мировой войны одной из самых важных задач европейских архитекторов и дизайнеров, они были не первыми, кто занялся этим вопросом. Из-за того, что на другом берегу Атлантики проблема нехватки прислуги возникла куда раньше, американцы получили восьмидесятилетнюю фору в попытках ее решить. Первой взялась за дело Кэтрин Бичер, провозвестница женского движения в США и автор революционного по своему воздействию «Трактата о домашнем хозяйстве», вышедшего в 1842 году. В этой книге она постаралась привить американцам уважение к труду домохозяйки. «Кое-кто утверждает, – писала она, – что женщина, которая готовит, стирает и убирает, не имеет возможности одеваться как леди и приобрести приличествующие даме привычки и манеры. Что кухонные дела – это грязная работа, и, занимаясь ею, никто не может выглядеть утонченно и элегантно»⁴⁴. Однако, по ее мнению, эта точка зрения давно устарела: «По мере того как общество стряхивает с себя остатки варварства, а умственные и нравственные интересы человека начинают занимать более важное место, чем чувственные потребности, формируется более достоверное представление и об обязанностях женщины, и об уровне интеллекта, необходимом для их выполнения»⁴⁵.

Изложив причины, по которым домашняя работа заслуживает более высокой оценки, Бичер переходит к главному: как ее следует организовать. В первую очередь она обращает внимание на вопрос эффективности. Теперь, когда домохозяйки должны сами заниматься стряпней, традиционная трудоемкая кухня абсолютно не соответствует требованиям времени. Бичер предлагает простое решение: вновь сделать кухню центральным помещением дома. В результате хозяйка может делать там все, что нужно, одновременно присматривая за детьми и выполняя другую работу по дому. Бичер ратовала за восстановление древнего союза между домом и очагом, но ее взгляд на отношения между ними был отнюдь не сентиментальным. Ее планировка идеального дома имеет больше общего с паноптиконом Иеремии Бентама (классическим проектом совершенной тюрьмы в виде цилиндра, где за всеми камерами можно наблюдать одновременно из расположенной в центре комнаты охранников), чем с храмом Джона Рескина⁴⁶. Здесь нет и следа поэтичного представления о священности труда домохозяйки: женщина просто помещается в центр пространства, которое она должна контролировать. Стряпня наряду с другими делами по дому – это работа, которую нужно выполнить. Что же касается самой кухни, то ее следует радикально упростить: в последующих трудах Бичер уподобляла ее корабельному камбузу.

Среди многочисленных последовательниц Бичер была и Элен Ричардс – первая в истории женщина, получившая диплом химика в Массачусетском технологическом институте. Бичер стремилась возвысить домохозяек в глазах общества; Ричардс же хотела превратить их в ученых вроде себя, в специалистов, которые осознают, что за важное дело им досталось. В 1861 году «микробную теорию» Джона Сноу экспериментально доказал француз Луи Пастер: его опыты подтвердили, что микроорганизмы заводятся в питательном бульоне только в результате заражения извне⁴⁷. Ричардс одной из первых осознала значение этого открытия: кухня, оказывается, куда более опасное место, чем кто-либо мог себе представить. Пользуясь поразительным терпением своего мужа, она превратила их дом в настоящую лабораторию, где велась работа по внедрению всевозможных научных методов в кулинарию и домашнее хозяйство. Одновременно она выступала за то, чтобы женщин обучали основам химии, – тогда они смогли бы самостоятельно бороться с подделкой, загрязнением и порчей продуктов. В1876 году Ричардс наконец получила разрешение на организацию Женской лаборатории в Массачусетском технологическом институте. Там она обучала женщин «передовым методам химического анализа, минералогии и пищевой технологии, а также химическим аспектам физиологии растений и животных», то есть основам новой дисциплины, которую она позднее назовет «научным домоводством». Ричардс не откажешь в смелости замыслов, но, увы, ее мечта о домохозяйках, вооруженных знанием химии и вдохновленных «духом интеллектуального поиска», так никогда и не воплотилась в жизнь⁴⁸. Вместо этого растущая осведомленность о «микробной теории» породила панический страх перед грязью в любой форме. Настроение, преобладавшее на рубеже XIX и XX столетий, суммировала миссис Х.М. Планкетт, автор книги «Женщины, водопроводчики и врачи, или Санитария в доме», вышедшей в 1897 году. Неспособность домохозяйки справиться с инфекцией, утверждала она, «сродни убийству», а халатное отношение к тщательной уборке «равносильно надругательству над детьми»⁴⁹.

Практические советы, которым домохозяйки могли на самом деле следовать в повседневной жизни, смогла выработать уже только ученица Элен Ричардс Кристина Фредерик. Поскольку ее муж работал фабричным инспектором, Фредерик имела представление о происходившей тогда в промышленности революционной оптимизации методов производства, получившей название «тейлоризма». В1899 году инженеру-механику Фредерику Тейлору было поручено проанализировать работу чугунолитейных рабочих и попытаться повысить ее производительность. Тейлор впервые в истории провел детальное исследование процесса труда, разбив действия литейщиков на самые простые операции, выявив их последовательность и установив затрачиваемое на них время. Он пришел к выводу, что рабочие совершают множество ненужных движений, и выдвинул новый принцип «производственной линии» для максимального повышения эффективности труда. Сегодня методы тейлоризма кажутся очевидными, но для Кристины Фредерик и ее современников они стали настоящим откровением. Она решила применить их на кухне: зачем, отчеканивала она, «проходить расстояние в восемь футов до кухонного стола и еще восемь футов обратно, чтобы взять хлебный нож, который всегда нужен возле ящика для хлеба, стоящего на буфете в другом конце кухни?». В книге «Эффективное домоводство, или Инженерия домашнего хозяйства», опубликованной в 1915 году, Фредерик противопоставляет кухни двух типов: «эффективно организованную» и «плохо организованную», показывая, как планировка влияет на процесс готовки: «Основа правильной организации кухни – принцип размещения и группировки оборудования в соответствии с порядком работы. Иными словами, мы не должны отдавать расположение раковины, плиты, дверей и шкафов на откуп архитектору»⁵⁰.

Результатом ее изысканий стала «трудосберегающая кухня», впервые в истории спроектированная исключительно на основе эргономики приготовления пищи. В ней были шкафы с выдвижными разделочными досками, встроенные емкости для муки и сахара и подвесные полки для утвари. Кухня, утверждала Фредерик, должна быть светлой и просторной, там следует избегать «уродливых зеленых или ужасных синих расцветок» из прошлого. Рабочие поверхности должны быть «покрыты невпитывающими, легко очищаемыми материалами» для борьбы с бактериями и облегчения уборки⁵¹. Что же касается самого кухонного труда, то хозяйкам следует взять на вооружение «принцип эффективности»: составлять списки дел и вычеркивать их по мере выполнения, даже хронометрировать некоторые действия, чтобы оценить собственную производительность. В инженерном домохозяйстве Фредерик не было места для безалаберности и нерасторопности. Тоном, по сравнению с которым даже манера покойной ведущей кулинарных передач Фанни Крэдок покажется мягкой, она поучала: «Не может быть оправданий для фраз вроде „Ой, я забыла заказать сахар", четырех походов наверх, когда все можно было унести за один раз, или отсутствия в доме нужного количества яиц»⁵².

Фредерик считала, что ее методы представляют собой «путь от каторги к эффективности и домашней гармонии», и, как ни странно, ее аудитория разделяла это мнение. «Инженерия домашнего хозяйства» напоминала скорее учебник, чем книгу по домоводству: каждая ее глава завершалась вопросами, на которые читательницам следовало отвечать, как у доски. Однако женщин совсем не мучили кошмары, будто они снова оказались за

партой, наоборот, Фредерик получала от них тысячи писем с просьбой подробнее разъяснить ее методы. Удавалось ли им жить по заданным ею высоким стандартам – другой вопрос.

СИЯЮЩАЯ БЕЛИЗНА

Хранительница домашнего уюта, интеллектуал, ученый, инженер – до начала Первой мировой американские хозяйки перепробовали немало ролей. То же самое можно сказать об их кухнях – они прошли путь от домашнего очага к камбузу, лаборатории и фабрике. К тому моменту, когда перед послевоенными европейскими архитекторами встала задача переустройства дома, уже существовал готовый прототип, полностью вписывавшийся в новый образ мысли, – «промышленная» кухня. Европейцы в этот период были настроены радикально: дизайнеры, философы и политики считали необходимым построить новый мир, который освободит человечество не только от войн, но и от социального неравенства предшествующей эпохи. Для этого требовались не просто дома нового типа, но и совершенно новый подход к быту.

Роль женщин в создании этого нового мира особенно признавалась в Германии. Там, как и в Америке, давно уже существовало мощное женское движение: его участниц еще с 1880-х годов волновали вопросы эффективности домашнего труда, обучения домоводству в школах и так далее. Значение их деятельности признавали и архитекторы, например, Бруно Таут в 1924 году подытожил свое видение идеальных отношений между зодчим и клиентом фразой «Der Architekt denkt, die Hausfrau lenkt» («Архитектор думает, домохозяйка направляет»)⁵³. Когда после войны книгу Кристины Фредерик перевели на немецкий, она нашла живой отклик у публики, в том числе у Греты Лихоцки – архитектора из Вены, создательницы одного из важнейших дизайнерских проектов XX столетия: франкфуртской кухни. Созданная отчасти под впечатлением от устройства кухни в вагоне-ресторане, франкфуртская кухня, по сути, представляла собой уменьшенный вариант своей американской предшественницы. Этот недорогой и компактный набор кухонной мебели был снабжен рядом устройств, экономящих место, вроде складной гладильной доски и выдвижных металлических емкостей (в духе Фредерик) для риса, сахара и муки. Кухня Лихоцки впервые в истории была запущена в массовое производство – в 1920-х годах при строительстве социального жилья во Франкфурте было установлено ю ооо таких наборов – и стала прототипом современной встроенной кухни, так хорошо знакомой каждому из нас.

Впрочем, несмотря на остроумный дизайн и коммерческий успех, франкфуртская кухня понравилась отнюдь не всем. Она проектировалась в расчете на оптимизацию движений хозяйки, выполняющей повседневную работу, и в действительности отрезала женщину от остальной территории дома и от семьи. Ее устройство оказалось очень негибким: два человека не могли готовить на ней одновременно, там нельзя было играть детям (выдвижные емкости располагались в соблазнительной близости от пола), и уж точно она была слишком мала, чтобы вся семья смогла там пообедать. Все это Лихоцки сделала намеренно: к 1920-м годам готовить и есть в одном и том же помещении стало считаться негигиеничным. По мнению Лихоцки, стряпня была работой, которую следовало отделить от результата – обеда. Она поясняла: «Из чего состоит сегодняшняя жизнь? Во-первых, из работы, а во-вторых, из отдыха, общения и удовольствий»⁵⁴. Тем не менее успех франкфуртской кухни означал, что выработанный американскими феминистками подход к готовке как к нужному, но безрадостному процессу надолго утвердился на Западе. Кулинария вновь была загнана в неприметную часть дома, только на сей раз вместе с ней там оказалась и хозяйка. Вопреки намерениям создателей, франкфуртская кухня – как и множество наследующих ей компактных вариантов – не только не избавила домохозяек от каторги, но и гарантировала, что приготовление пищи останется все тем же одиноким, неблагодарным трудом, каким его всегда видело образованное общество.

Франкфуртская кухня обнажила фатальный изъян раннего модернизма, до сих пор негативно влияющий на наши подходы к архитектуре. С благими намерениями– построить лучшее общество – модернисты пытались создать совершенный мир, способный освободить мужчин и женщин от их собственного несовершенства. Инженерия домашнего хозяйства превратилась в инженерию социальную, в создание рациональных зданий, где могли обитать только рационально мыслящие люди. Конечно, все это было иллюзией, если даже не надувательством, чье влияние на последующие поколения в основном объясняется несомненной красотой произведений модернистского дизайна. Но и сам этот образ обладал достаточной убедительностью, чтобы утвердиться надолго. Даже сегодня мысль о том, что дизайн в одиночку может спасти общество, представляется, по крайней мере некоторым, вполне правдоподобной.

Главным проповедником этой концепции «дивного нового мира» стал архитектор швейцарского происхождения Ле Корбюзье. Для него заставленные мебелью дома довоенной Европы были проявлением «рушащихся буржуазных ценностей», свойственных «неприемлемой эпохе, обреченной на скорый конец»⁵⁵. Все это следовало полностью искоренить как в физическом, так и в нравственном плане. В серии полемических эссе, среди которых был и новаторский манифест «Vers une Architecture» («К архитектуре»), написанный в 1923 году, Ле Корбюзье разъяснял читателям, как осуществить это на практике. «Требуйте, чтобы в вашей спальне, гостиной и столовой стены были белоснежными, – вещал он. – Побелив стены, вы станете хозяевами самим себе, захотите быть точными, аккуратными, мыслить четко»⁵⁶. Как заметил исследователь его идей Марк Уигли, для Ле Корбюзье использование белого цвета было чем-то вроде архитектурной гигиены; примерно так же в XVIII веке мужчина мог надеть белую рубашку вместо того, чтобы помыться⁵⁷. Ле Корбюзье полагал, что, живя в незапятнанном окружении, современный человек избавится от несовершенства как физического, так и нравственного: «Его дом чист. В нем больше нет темных, грязных углов. Все показано как есть. И приходит внутренняя чистота...»⁵⁸.

Лейтмотивом модернизма стало белое здание с ленточными окнами. Этот образ был закреплен в штутгартском квартале Вайсенхоф, построенном в 1927 году к выставке Немецкого ремесленного союза: свои проекты там осуществили такие титаны архитектуры XX века, как Петер Беренс, Ле Корбюзье, Вальтер Гропиус, Людвиг Мис ван дер Роэ, Ганс Шарун и Бруно Таут. Здания Вайсенхофа, чистые и непорочные в своей безупречной белизне, оказали мощнейшее влияние на современников. То же самое можно сказать о серии модернистских трудов, опубликованных после выставки, среди которых была и фундаментальная работа Ф.Р.С. Йорка «Современный дом», вышедшая в 1934 году. Однако, как показывает книга Йорка, социалистические устремления раннего модернизма таили в себе один парадокс. «Нам не нужны большие дома, поскольку у нас нет ни больших семей, чтобы их населять, ни множества слуг, чтобы их содержать», – писал он, но проекты прославленных вилл, собранные в книге, говорят об обратном⁵⁹. Из примерно 50 домов, изображенных на иллюстрациях, практически все имеют отдельные кухни, связанные с обширными помещениями для прислуги⁶⁰. Даже, казалось бы, в пролетарском Maison Citrohan Ле Корбюзье, ставшем прототипом концепции «машины для жилья», имелась отдельная кухня со вторым входом и комнатой для горничной по соседству⁶¹. Сколько бы Ле Корбюзье не утверждал, что «все показано как есть», дело обстояло несколько по-иному. Модернизм затушевывал проблему приготовления пищи, пряча кухонный беспорядок за стенкой. Как отметил Райнер Бэ-нем в своей книге «Теория и дизайн первой машинной эры», в основополагающих работах модернистского движения внимание сосредоточивалось на ясности и чистоте образа зданий, а не на биологических потребностях их обитателей⁶².

Вопреки внешнему впечатлению безупречный мир модернизма был основан на отрицании реальности не меньше, а то и больше, чем эпоха, которой он пришел на смену. Зодчие викторианского времени по крайней мере не скрывали мучительных размышлений о том, как спрятать от посторонних глаз служебные помещения своих домов, модернисты же просто оставляли их за рамками дискуссии. Хотя телесные нужды человека занимали центральное место в их риторике, речь шла исключительно о «чистых» потребностях – в физических упражнениях, свете и воздухе. Прочие нужды замалчивались. На вилле Штейн де Монзи, которую Ле Корбюзье снабдил открытыми верандами, где обитателям предлагалось разгуливать полуголыми, кухня была запрятана точно так же, как в любом викторианском доме. Тем не менее на парадных фотографиях она предстает безупречным пространством, залитым светом; глядя на сияющие рабочие поверхности, трудно понять, для чего они предназначены.

Единственный намек на подлинные функции комнаты – живописно выложенная сырая рыба и кофейник. Скрытая архитектором от глаз владельцев, эта кухня тем не менее спроектирована так, чтобы соответствовать критериям анонимного, но всевидящего ока эстетического консенсуса. Вилла Штейн де Монзи, неправдоподобно белая и сияющая даже в своих самых грязных уголках, стала образцом стерильной архитектуры; это – фетишизированное, вычищенное пространство, которое могут только осквернить поселившиеся там люди.

В эссе «Похвала теням», опубликованном в 1933 году, японский писатель Дзюнъитиро Танидзаки подметил усиливающееся на Западе стремление чураться «другой» стороны человеческой природы – темного, грязного, старого, потрепанного, – отдавая предпочтение стерилизованному совершенству. «Люди Запада ищут малейшее пятнышко копоти и счищают его, – писал он, – а мы, азиаты, его тщательно сохраняем и даже идеализируем»⁶³. В условиях этой новой поляризации западных представлений о жизни приготовление пищи каким-то образом попало в дурную компанию: оно оказалось вместе с грязью, а не со здоровьем, с работой, а не с удовольствием, с одиночеством, а не с общением.

НЕ МОГУ И НЕ БУДУ ГОТОВИТЬ

При всем благородстве стремления ранних феминисток повысить статус приготовления пищи они упустили из внимания один важнейший факт: их современники питали к стряпне не больше пристрастия, чем их предки. Гигиена и эффективность, конечно, дело хорошее, но веселого в них немного; а тот факт, что теоретики домашнего хозяйства от Кэтрин Бичер до Греты Лихоцки с пеной у рта отрицали, что готовить можно с удовольствием, только усугублял ситуацию. Признание, что стряпня сама по себе может доставлять радость, грозило подорвать один из основополагающих принципов феминизма. Лучше уж называть приготовление пищи наукой или профессией: так по крайней мере можно было делать вид, что это не нудный неблагодарный труд, каковым в глубине души все его и считали. С учетом всех этих двусмысленностей, окружавших ранний этап эволюции современной домашней кухни, не стоит удивляться, что она оказалась настолько неоднозначным пространством. К 1920-м годам кухни стали весьма совершенными машинами для приготовления пищи. Беда в том, что готовить в них никто не хотел.

У американок была для этого дополнительная причина. В период Великой депрессии все больше женщин вынуждены были пойти работать, а тех, кто оставался дома, экономические проблемы заставили распрощаться с какими-либо претензиями на роль «ученых домохозяек» и вспомнить куда более старую традицию деятельных и стойких жен фермеров-переселенцев. Символом этой новой роли женщины стала картина «Американская готика», написанная Грантом Вудом в 1930 году: на ней мы видим просто одетую супружескую пару (она отводит взгляд, он сжимает в руке вилы), с решительным видом стоящую перед дощатым сельским домом где-нибудь в Айове. В этом портрете художник передал первопроходческий дух, сохранявшийся в американской глубинке, но к тому времени все больше женщин жили совсем в других условиях. Среди них увеличивалась доля работающих горожанок, обязанных тем не менее каждый вечер обеспечивать мужьям полноценный обед. Возникли предпосылки для появления одной из величайших фикций XX века – образа «богини домашнего очага», рожденного не воображением художника, а еще более мощной силой – рекламой.

Для зарождавшихся тогда американских компаний пищевой промышленности армия переутомленных, одолеваемых чувством вины домохозяек представляла собой идеальный рынок сбыта их новаторской продукции – полуфабрикатов. Требовалось только убедить женщин, что приготовление вкусной еды – священный долг домохозяйки. Раньше всех это осознал хлебопекарный концерн General Mills: в 1926 году он создал первую официальную «домашнюю богиню» – выдуманного персонажа по имени Бетти Крокер. Бетти Крокер вела собственную радиопередачу, где она интервьюировала приглашенных знаменитостей, давала советы по домоводству и делилась рецептами блюд. Жизненное кредо Бетти было несложным: не может быть счастлив дом, где не пахнет свежей выпечкой. «Вкусные булочки собственного приготовления, – утверждала она, – сохраняют любовь дольше, чем яркая помада». У программы была огромная аудитория: в ее адрес ежегодно приходили сотни тысяч писем, и для ответа на них пришлось привлечь 40 специалистов по домашнему хозяйству⁶⁴. Вскоре конкурирующие пищевые компании создали собственные машины пропаганды: сразу несколько фирм начали издавать женские журналы с кулинарными рецептами и все тем же подспудным посылом. «Гитлер угрожает Европе, – гласило одно рекламное объявление в журнале The American Home, – но сегодня Бетти Хейвен пригласила на ужин босса, и это куда важнее»⁶⁵.

Задав кандидаткам в «домашние богини» недостижимо высокую планку, пищевые компании предлагали простым смертным короткий путь к мечте – использовать их продукцию. Журнальные страницы ломились от самых невероятных рецептов с использованием полуфабрикатов. Один из них приводит в своей книге «Парадокс изобилия» историк Харви Левенстайн: смешать баночный фасолевый суп-пюре Campbell с баночным же черепаховым супом Апсога, добавить херес и сверху украсить взбитыми сливками⁶⁶. Сейчас эта смесь кажется невообразимой, но в те времена такие рецепты были весьма распространены. Мода на полуфабрикаты, похоже, заставила все население Америки на пару десятилетий отключить свои вкусовые рецепторы. Пока публика не могла нарадоваться на банки с супом, пищевые компании чувствовали себя превосходно, но к концу Второй мировой войны для удовлетворения все более придирчивых клиентов потребовались новые виды «удобной еды». В результате во второй половине 1940-х General Mills запустила в производство смеси для кексов «от Бетти Крокер». Для получения «вкуснейшей домашней выпечки» к содержимому пакета надо было просто добавить воды, но вскоре в компании осознали: если написать в инструкции, что нужно еще и вмешать в тесто яйцо, у домохозяек возникнет ощущение, что они по-настоящему «готовят» кекс. Это было чистой воды лукавство – способ обмануть женщин, заставив их поверить, что они действительно занимаются стряпней.

Толкая домохозяек на невольный обман, пищевые компании убивали сразу двух зайцев: повышали значимость приготовления пищи и одновременно не допускали, чтобы люди по-настоящему готовили. Вместо того чтобы получить удовлетворение от приготовления кекса (а оно, если честно, и заключается в том, чтобы добавить яйцо и воду в муку, смешанную с порошком какао), одураченные женщины платили за возможность сделать вид, будто они готовят. На протяжении всех 1940-х годов расходы американцев на питание неуклонно росли, хотя обычно в периоды благополучия наблюдается обратная тенденция. Люди тратили на еду все больше не потому, что покупали продукты лучшего качества: они платили за «добавленную стоимость» удобства. Доходы предприятий пищевой промышленности выросли до небес в основном благодаря тому, что они сумели убедить женщин из среднего класса, что те не умеют готовить, хотя большинство из них отлично бы справились с этим делом.

В1953 году журнал Fortune отмечал: Америка «только и думает, что об удобстве»: теперь можно «купить целый ужин с индейкой – все заморожено, разделено на порции, упаковано. Только разогрей – и подавай на стол»⁶⁷. Готовые блюда завоевали американский рынок как раз в тот момент, когда у типичной семьи появлялось все больше свободного времени: это позволило пищевым компаниям добавить к продукции, основанной на принципе «делаем вид, что готовим сами», новые пищевые «товары для отдыха». Высшим шиком считались готовые «телеужины»: для них даже специально разрабатывались пластиковые подносы, которые удобно было держать на коленях. Впервые в истории еда стала развлечением, даже предметом моды: в результате обычная домашняя кухня начала казаться безнадежно устаревшей. В нашумевшей книге «Дом завтрашнего дня», изданной в 1945 году, архитекторы Джордж Нельсон и Генри Райт утверждали, что кухня-камбуз в современном жилище уже неуместна: «Такая категория работников, как прислуга, исчезает. Первая мировая война оторвала женщин от домашних дел и отправила их в конторы. Вторая мировая увела из дома еще больше женщин – на этот раз на фабрики. В семьях среднего и высокого достатка, которым все больше приходилось заботиться о себе самим, сложилось совсем неблагоприятное мнение о прежних, так сказать, „минимальных" кухнях»⁶⁸.

Поэтому, утверждали авторы, надо совместить кухню с гостиной, заменив кухню-камбуз со свойственной ей «атмосферой операционной в больнице» пространством, «где приятно не только работать, но и жить... благодаря поверхностям из натурального дерева, ярким расцветкам и тканям»⁶⁹. Это была радикально новая идея. Никогда прежде кухни не допускались в приличное общество: теперь они должны были стать элементом парадной обстановки. Кухня открытой планировки стала необходимой принадлежностью продвинутого «современного» дома, а ее хитроумное оборудование – чем-то вроде витрины с кубками и наградами, которыми американцы так любят хвастаться перед друзьями. «Кухня мечты» даже стала орудием холодной войны: именно на примере ее интерьера, экспонировавшегося на американской выставке в Москве в 1959 году, Ричард Никсон пытался убедить Никиту Хрущева в превосходстве Запада.

С появлением кухни открытой планировки самое скромное помещение дома дождалось своего звездного часа, но и тогда не обошлось без ропота недовольства со стороны предполагаемых пользователей. Большинство американских домохозяек и так без особого энтузиазма относились к необходимости готовить. Теперь в открытой кухне они к тому же не могли спокойно сжигать жаркое, ронять очистки на пол, иметь недовольный вид, и, главное, мошенничать с полуфабрикатами. Приготовление пищи вышло из подполья, но, по мнению большинства женщин, лучше бы оно там и оставалось. Уже очень скоро начал набирать обороты возврат к отдельным кухням – на сей раз, чтобы скрыть не то, что в доме готовят, а то, что там этого не делают.

К концу 1960-х женщины сжигали уже не жаркое, а собственные лифчики. Новый политический феминизм расценивал готовку как форму угнетения домохозяйки, «пожирающую ее свободное время и мешающую ей развивать свои способности»⁷⁰. Это был возврат к риторике столетней давности, когда первопроходцы женского движения рассматривали стряпню как тяжкое бремя. Спустя столетие бунтов и нововведений женщины снова оказались там, откуда начинали. Во многом неприятие готовки было реакцией радикального феминизма не на реальность, а на фальшивых «богинь домашнего очага», придуманных пищевыми компаниями, но именно для этих компаний оно создало новые благоприятные возможности. Отказ стоять у плиты был для феминисток делом чести. Отныне есть размороженную пиццу на обед стало не просто приемлемым в обществе поведением, а знаком прогрессивных политических убеждений.