Текст книги "Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь"

Автор книги: Кэролин Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Несмотря на многочисленные аналогии, между римской моделью потребления и нашей собственной есть одно важнейшее отличие. Во времена Рима мир расширялся; сегодня это уже невозможно. Случилось так, что Рим лишился инфраструктуры раньше, чем пищи, но, судя по всему, и последнее было не за горами. На британцев конца XVIII века эта мысль оказывала отрезвляющее действие. Тогда Британия – первая страна Европы, чья столица по размерам могла сравниться с Римом, – впервые столкнулась с похожими проблемами в сфере продовольственного снабжения. С математической беспристрастностью подойдя к проблемам раздувшихся мегаполисов своего времени, английский демограф и экономист Томас Роберт Мальтус произвел некоторые простые расчеты и сделал пессимистический вывод. В своем «Опыте о законе народонаселения», написанном в 1798 году, он настаивал, что «численность населения всегда должна соответствовать объему средств к его существованию». Поскольку количество людей растет в геометрической прогрессии, а объем сельскохозяйственного производства – лишь в арифметической, в конечном итоге, по Мальтусу, у человечества не останется свободной земли для обработки, и оно будет обречено на голод. Только некоторое сокращение численности населения за счет войн, эпидемий и добровольного «нравственного самоограничения» может спасти от этого неизбежного конца.

Воздействие пессимистического прогноза Мальтуса было глубоким и всеохватным. Среди его многочисленных поклонников был и Чарльз Дарвин, который в теории естественного отбора применил идеи Мальтуса не только к человеку, но и ко всем живым существам. Впрочем, были у него и противники. Критики теории Мальтуса, чьи ряды начали множиться чуть ли не в тот момент, когда высохли чернила на последнем листе его рукописи, утверждали: он оставил за скобками один очень важный фактор – изобретательность, свойственную человеку. Люди, поясняли они, не вымрут от голода, а приспособятся к ситуации либо ограничив свое потребление ради общего блага, либо найдя способы увеличить производительность сельского хозяйства. Поскольку в чудодейственную силу искусственных удобрений верили далеко не все, включая и самого их создателя – Юстуса фон Либиха, мнения о том, как выполнить эту последнюю задачу, разнились. Тем не менее, оптимистическое большинство не сомневалось, что мыслительные способности человека позволят ему выпутаться из любой переделки.

С тех пор прошло 200 лет, а спор все не прекращается. И у противников, и у сторонников Мальтуса за это время появились конкретные аргументы. С одной стороны, массовый голод, начало которого он прогнозировал на середину XIX века, так и не наступил – в основном благодаря монокультурному зерновому хозяйству с использованием искусственных удобрений. С другой стороны, две крупнейшие по численности населения страны мира – Индия и Китай – сочли необходимым принять законодательные меры по контролю над численностью населения, которые, по сути, заменяют мальтусовское «нравственное самоограничение». Мнения о том, что же спасет человечество: ограничение его численности, современные технологии или новообретенное бескорыстие – по-прежнему расходятся. Одно тем не менее очевидно. Все, чего мы добились вырубкой тропических лесов и закачкой в землю бесчисленных химикатов, – это отсрочка ответа на поставленный Мальтусом вопрос. Сам вопрос от этого никуда не делся.

ДЕНЬГИ НЕ ПАХНУТ

Мы никогда не считаем или не должны считать испражнения чистым убытком.

Их следует использовать в качестве навоза.

Иеремия Бентам⁵⁵

Из всех дурных привычек труднее всего избавиться от тех, что связаны с пищей. История полна примерами того, как города так или иначе погибали из-за еды. Конечно, цивилизации угасают по многим причинам: из-за недостатка знаний, изменения климата, международных неудач, даже простого невезения. Но, как отмечает Джаред Даймонд в своей книге «Коллапс», зачастую трагическую судьбу народа определяет выбор, сделанный в условиях полной информированности, даже когда факторы, которые могли бы их спасти, находятся у людей прямо перед носом⁵⁶. Изучение цивилизаций прошлого имеет свое мрачное очарование, потому что показывает нам: дилеммы, с которыми мы сталкиваемся сегодня, отнюдь не новы. Борьба за выживание – неотъемлемая часть человеческого существования, как и определенная слепота в том, что касается ее последствий. Если вы не владеете акциями агроконцернов, признаки того, что наша индустриализированная система питания имеет серьезнейшие изъяны, что мы уже довольно далеко продвинулись на пути к мальтузианскому апокалипсису однозначны настолько, насколько это вообще возможно. Тем не менее, как и многие предшествующие цивилизации, мы не видим проблемы, потому что веками приучали себя ее не замечать.

Подобно тому, как чужие семейные неурядицы кажутся нам куда более понятными, чем собственные, мы можем до бесконечности обсуждать, как неправы были римляне, и не замечать при этом, что и сами совершаем те же ошибки. Но даже такие безудержные потребители, как римляне, осознавали, что отходы имеют свою ценность. Как мы помним, у них были popinae (харчевни, специализировавшиеся на торговле мясом, оставшимся от храмовых жертвоприношений), а римские агрономы высоко ценили человеческие экскременты в качестве удобрения. Впрочем, самым вопиющим случаем эксплуатации нечистот стал указ императора Веспасиана, который ради пополнения казны ввел налог на общественные туалеты. По словам Светония, когда сын императора Тит заявил, что «налог на мочу» неприличен, отец сунул ему под нос горсть монет и предложил их понюхать. «Pecunia non olet» («деньги не пахнут») стало самым знаменитым высказыванием Веспасиана⁵⁷.

Даже города индустриальной эпохи порой демонстрировали просвещенное отношение к отходам. В XIX веке в Цинциннати (повторюсь – его прозвали «Свинополи-сом» за развитую мясную промышленность) свиньям было позволено свободно бродить по городу, а закон предписывал жителям выбрасывать пищевые отбросы на середину улицы, чтобы животным было удобнее ими кормиться. Один англичанин, посетивший город в 1832 году, отмечал: «Если бы я решил прогуляться по центру города, с вероятностью пятьсот к одному я задел бы рыло, с которого капает жижа из сточной канавы, еще до того, как добрался бы до теневой стороны улицы»⁵⁸.

Но из всех городов XIX века серьезнее прочих ставку на такой подход сделал Париж. Сооруженная Османом канализационная система весьма эффективно освобождала столицу от нечистот, но течение Сены было недостаточно сильным, чтобы унести прочь все эти отходы, и на протяжении 70 километров вниз по реке от Парижа ее воды напоминали черное, пузырящееся болото. Решение, призванное устранить эту новую «угрозу снизу», стало торжеством идей таких деятелей, как Либих и Чедвик, тщетно призывавших к использованию лондонских отходов. Во Франции их единомышленником был Пьер Леру – философ и обществовед, создавший в 1834 году теорию «круговорота» в противовес прогнозам Мальтуса. Поскольку люди – не только потребители, но и производители, утверждал Леру, стоит им научиться повторно использовать собственные отходы, и пищи хватит на всех. На родине теория Леру долгое время была предметом насмешек, но, зализывая раны в эмиграции на острове Джерси, он приобрел влиятельного поклонника в лице Виктора Гюго. Писатель настолько проникся доводами Леру, что в «Отверженных» ход повествования прерывается ради рассуждений на эту тему: «Кучи нечистот в углах за тумбами, повозки с отбросами, трясущиеся ночью по улицам, омерзительные бочки золотарей, подземные стоки зловонной жижи, скрытые от ваших глаз камнями мостовой, – знаете, что это такое? Это цветущий луг, это зеленая мурава, богородицына травка, тимьян и шалфей, это дичь, домашний скот, сытое мычанье тучных коров по вечерам, это душистое сено, золотистая нива, это хлеб на столе, горячая кровь в жилах, здоровье, радость, жизнь»⁵⁹.

В1867 году, через пять лет после публикации «Отверженных», инженер-коммунальщик по фамилии Милле, горячий приверженец идеи фильтрации сточных вод, убедил своего начальника Эжена Бельграна опробовать этот метод в Париже. На экспериментальной ферме в Клиши Милле показал, что фильтрация сточных вод через песчаную почву не только очищает их даже эффективнее, чем обработка химикатами, но и делает землю чрезвычайно плодородной. Первый полученный там урожай, состоявший из 27 разновидностей овощей, по рыночной стоимости в шесть раз превзошел зерно, преходе выращиваемое на этом участке, а качество продукции оказалось настолько высоким, что она удостоилась диплома на Всемирной выставке 1867 года. Этот результат привел в восторг Чедвика, который поддерживал эксперименты Милле и бился за него с теми, кому не нравилась сама идея использования обогащенной сточными водами земли: «Один академик заявил, что эти плоды отвратительны и не годятся на корм скоту. Спросим у коровы, что она думает про мнение академика. Итак, мы разыскали корову и предложили ей на выбор две охапки травы – орошенной сточными водами и обычной. Она явно предпочла орошенную траву, а потом и вынесла окончательное суждение в виде более качественного молока и больших объемов масла»⁶⁰.

Совсем скоро орошению земли сточными водами сказали «да» не только коровы. Когда выяснилось, что пористая песчаная почва одновременно и очищает загрязненную воду, и становится плодороднее, экономисты внезапно нашли свой философский камень. Казалось, что экскременты теперь можно в буквальном смысле превращать в золото. В1869 году Милле и его помощник Альфред Дюран-Клайе открыли в Женвилье – сонной деревушке на противоположном от Клиши берегу Сены – первые в мире муниципальные очистные сооружения. Чтобы преодолеть неприязнь местных жителей, они предложили 40 окрестным фермерам бесплатно взять в обработку по участку орошаемой земли. Через год другие крестьяне начали осаждать инженеров просьбами наладить орошение сточными водами их собственных участков. Результат был настолько впечатляющим, что сам Наполеон III инкогнито посетил поля фильтрации и получил в подарок целую охапку сочных овощей. К 1900 году площадь орошаемых земель в Женвилье достигла 5000 гектаров: на каждый из них приходилось 40 ооо кубометров сточных вод в сутки, а урожайность составляла 40 ооо кочанов капусты, 6о ооо артишоков или 90 тонн сахарной свеклы с гектара в год. Вода лишь питала корни растений, не соприкасаясь со стеблями и листьями, и становилась после фильтрации настолько чистой, что ее можно было использовать в быту. Из захолустной деревушки Женвилье превратился в ведущего поставщика овощей и фруктов для столицы: его продукцию приобретали лучшие отели города, а люди специально приезжали туда на экскурсии, чтобы подивиться «подлинным райским кущам»⁶¹.

Любопытно, что Женвилье стал порождением одной из самых беспощадных зачисток городской ткани в истории; что именно османизация Парижа продемонстрировала возможность наступления нового золотого века городской экологии в индустриальную эпоху. Впрочем, то, что парижский эксперимент с утилизацией был совокупным результатом военной стратегии, санитарной реформы и особенностей географического положения, никак не умаляет его значения. По крайней мере именно так считали городские власти Берлина того времени. В 1878 году столица Германии отказалась от химической обработки сточных вод в пользу создания полей фильтрации по парижскому образцу. К концу столетия в окрестностях города действовали муниципальные хозяйства с общей площадью орошаемых земель в 68оо гектаров; семьям трех тысяч обрабатывавших эти участки фермеров предоставлялось бесплатное жилье⁶². Современники называли эти предприятия земным воплощением утопии. Некоторые из них и сегодня остаются неотъемлемым элементом берлинской системы утилизации отходов и очистки воды.

Людям, живущим на урбанизированном Западе, трудно осознать, что города, в которых мы обитаем, – это часть органического континуума. Нам кажется, что мы живем независимо от природы, а потому нечего и беспокоиться об отходах – это даже представляется каким-то чудачеством. Впрочем, британцев этот вопрос никогда особенно не волновал. Продовольствие и сырье доставались нам слишком легко, а то, что нам больше не нужно, всегда можно было сбросить в море. В результате привычка все выбрасывать укоренилась у нас, как мало где в Европе. По данным 2007 года, только в Ирландии и Греции на душу населения приходилось больше мусора, чем в Британии⁶³. Но как бы мы ни пытались игнорировать проблему отходов, она от этого никуда не денется. Напротив, после сотни лет, что ее держали под спудом, она возвращается в западные города, снова грозя нам «снизу». В 2007 году специальный комитет палаты общин сделал такой вывод: «Чуть больше десяти лет назад 84% городских отходов – мусора, который муниципалитеты собирают в домах и офисах, парках и уличных урнах, – шло на заполнение ям в земле. Однако при нынешних темпах через десять лет с небольшим, по нашим оценкам, таких пригодных для заполнения ям уже не останется»⁶⁴.

Нам необходимо менять наши привычки, причем не только из-за дефицита ям, но и для того, чтобы избежать штрафов в рамках Директивы ЕС о свалках, предусматривающей с гою года суровые санкции за невыполнение поставленных в ней задач⁶⁵. Но именно сейчас, когда времена простого рассовывания отходов по ямам в нашей стране близятся к концу, мы оказываемся между молотом и наковальней. У нас, британцев, в отличие от берлинцев конца XIX века, нет ни желания, ни инфраструктуры для рециркуляции отходов. Когда в 2006 году правительство в последней по времени попытке побудить нас рачительнее относиться к отходам постановило вывозить бытовой мусор только раз в две недели, это вызвало лишь волну возмущения: в головах людей тут же возникли картины

городских ужасов вековой давности – стаи крыс и гниющие отбросы на улицах.

Не случайно рекордсменом Европы в вопросе рециркуляции стала не Британия, а Австрия. Этой гористой, лишенной выхода к морю стране по необходимости пришлось вырабатывать вдумчивое отношение к отходам: в 1980-х в Вене дошло до того, что на свалках просто не осталось свободного места. Городские власти начали отдельно собирать органический мусор и в специальных муниципальных хранилищах превращать его в компост, который потом используется на пригородных фермах или возвращается горожанам для удобрения садов и огородов. К 2000 году объем переработки органических отходов в Вене достиг 90 ооо тонн в год: это дает половину удобрений, необходимых для обеспечения продовольствием городских больниц, и позволяет ежегодно экономить около 7 миллионов евро⁶⁶. Сегодня в Австрии повторно используется до 6о% бытового мусора, для чего все граждане предварительно сортируют его по четырем категориям: стекло, органика, бумага и смешанные отходы. То, что невозможно переработать, в Вене уничтожается на ультрасовременном мусоросжигательном заводе, который к 2008 году должен обеспечивать отоплением две трети домов в городе. Тот факт, что этот завод украшен так же затейливо, как и насосная станция в Кросснессе, говорит сам за себя: в Вене система утилизации отходов вновь стала предметом гордости горожан.

Для современной Вены, как и для Парижа XIX века, результаты решения проблемы отходов стали настоящим откровением. Столкнувшись с угрозой локального экологического армагеддона на собственных задворках, город принял радикальное решение и внезапно обнаружил: то, чего он так опасался, на деле оказалось золотой жилой. Вывод Дональда Рида, относящийся к послереволюционному Парижу, приложим и к недавнему прошлому Вены: «Опасность для цивилизации исходила от бездумного вытеснения отходов из зоны внимания. Только за счет их переработки общество смогло избавиться от страхов и начать получать прибыль от скрытого богатства, которое оно прежде отвергало»⁶⁷.

Не случайно самые бурные дебаты вокруг отходов разгорелись именно в XIX веке. В тот момент города переживали сложнейший переход от доиндустриального, полусельского существования к иллюзорной автономии индустриальной эпохи. Именно тогда стал очевиден масштаб задачи: городское потребление оказалось поистине глобальной проблемой. Но затем этот момент прошел: кризис, казалось, удалось преодолеть за счет смелых инженерных решений и временных технических мер. Однако сейчас, 150 лет спустя, мы понимаем, что так только казалось.

Сегодня, когда проблема отходов вновь встала перед городами, нам предстоит трудная работа. Города, в которых мы живем, плохо приспособлены для повторного использования отходов: напротив, большинство из них ориентированы на нечто прямо противоположное. Разрастание городов вздувает цены на землю, делая коммерческое растениеводство в их окрестностях экономически нерентабельным (поля фильтрации в Женвилье прекратили работу в 1980-х именно по этой причине).

Поскольку снабжение городов продовольствием вышло из-под контроля муниципальных властей, копировать подобный опыт теперь гораздо труднее. Кроме того, в городах остается все меньше природы. Скармливать объедки свиньям – проверенный временем способ утилизации, но он требует наличия этих свиней в городе или хотя бы неподалеку. В свое время пригород Лондона Тотнэм, к примеру, славился «вторичными» колбасами, делавшимися из мяса свиней, вскормленных на лондонских отбросах⁶⁸. Но в современной системе продовольственного обеспечения нет места для таких милых странностей. Даже если бы удалось отстроить логистику подобного процесса, европейские директивы, изданные после эпидемии ящура в 2001 году, запрещают кормление свиней объедками. ЕС предписывает перерабатывать такие отходы в компост или направлять их на метановое брожение, а не скармливать напрямую животным, которые окажутся у нас на столе. Как и с другими аспектами продовольственной цепочки, законодательство, ориентированное на нужды крупного промышленного производства, делает невозможными локальные решения, отлично работавшие на протяжении столетий.

Отходы – побочный продукт самой жизни, а жизнь в наше время чрезвычайно усложнилась. Тем не менее, как показывает опыт австрийцев, приложив усилие, города можно превратить в достаточно эффективные механизмы утилизации. Мы в состоянии изобрести новые технологии, чтобы поставить отходы себе на службу и использовать их для созидания новой жизни. Однако, когда мы говорим о снабжении городов едой, главная битва идет не за судьбу того, что там выбрасывается, а за контроль над тем, что туда поступает. «Грязь» на наших улицах – ничто по сравнению с той отравой, загрязнением, разрушением и истощением, что несет природе наша пища еще до того, как попадет к нам на стол. При этом масштаб этого разорения можно было бы сократить на треть, если бы мы просто съедали все, что покупаем.

В конечном итоге решение проблемы отходов зависит от изменения нашего к ней отношения. По природе своей мы ценим только то, за что нам приходится бороться, а то, что достается без усилий, так же легко и выбрасывается. В Британии исконная приморская сытость приучила нас не задумываться о нашем месте в органическом континууме. Мы делаем вид, будто не имеем никакого отношения к системе, которая куда больше и несравненно древнее нас. Как это было и в Риме, наша взаимосвязь с ней незаметна для нас самих, но это не значит, что мы не являемся ее частью. В глобальной продовольственной цепочке отходы – это недостающее звено: важнейший элемент, от которого зависит судьба всего цикла. Чтобы цепочка действовала и дальше, ее концы необходимо замкнуть. Горожане прошлого слишком хорошо понимали ценность пищи и ее побочных продуктов, чтобы их разбазаривать. Если органический цикл разрывался, это происходило только потому, что людям не хватало знаний, чтобы понять долгосрочные последствия собственного потребления. У нас такого оправдания нет.

ГЛАВА 7 СИТОПИЯ

С балкона квартиры Шу Ли на четвертом этаже дома в центре Дунтаня видны просторы устья Янцзы, остров Хэн-ша, а за ним и громада Шанхая на континенте: его силуэт с острыми иглами небоскребов едва различим в вечерней дымке. Прямо под моими ногами оживает улица: люди возвращаются с работы, заходят в магазин купить что-нибудь к ужину, присаживаются в баре на углу пропустить рюмочку. Их голоса четко доносятся до меня снизу, как и пряный запах жареной рыбы, заставляющий пожалеть, что время еды еще не пришло. Но помимо приятельской болтовни покупателей и продавцов шума на улице практически нет. Большинство людей здесь ходят пешком или ездят на велосипедах, а единственный вид транспорта – трамвай – по пути в пригороды лишь тихо поскрипывает о рельсы покрытыми резиной колесами.

В Дунтане типичный июльский день: жаркий и влажный, с легким намеком на то, что позже начнется гроза. Поскольку дождя пока нет, я выполняю строгий наказ Шу Ли полить ее растения: в основном это овощи – китайский шпинат, побеги фасоли высотой в метр, горькие тыквы. Тут же, на балконе, я открываю вентиль, и в горшки с растениями по трубе поступает обогащенная питательными веществами вода. Шу Ли живет в одном из нескольких многоквартирных домов в центре Дунтаня, где в подвале расположено продовольственное производство, поэтому воду она получает напрямую из муниципальных резервуаров через трубопровод со счетчиком. Прежде вода была бесплатной, но спрос оказался настолько велик, что городские власти вынуждены были установить на нее особый тариф. Перегнувшись через перила, я вижу, как из подвала после смены выходят рабочие, которые весь день ухаживали за фруктами и бобовыми – основной продукцией пищевых предприятий Дунтаня.

Я выключаю оросительную систему и готовлюсь к выходу: сегодня я встречаюсь с Шу Ли и компанией ее друзей «на дамбах» – защитных сооружениях, отделяющих

Дунтань от заболоченных земель в восточной части острова. Мы поужинаем в ресторане, специализирующемся на блюдах из выловленной в окрестностях рыбы: он сохранился с не столь уж далеких времен, когда единственными обитателями этих мест были немногочисленные рыбаки, пара-тройка крестьян да несколько сотен тысяч гнездившихся здесь морских птиц. Из ресторана открывается великолепный вид на морскую гладь за топкими низинами, и я уже предвкушаю отдых от жары в прохладе его веранды. Кое-кто считает, что этот вид портит расположенная прямо в море гигантская ветроэлектростанция. Должна признаться, что, впервые увидев ее, я была несколько ошеломлена (ветряки имеют почти 70 метров в высоту), но теперь привыкла и даже нахожу ее красивой. Вообще, приезжая в Дунтань, ты знаешь, что чему-нибудь обязательно придется удивиться. Любой гость становится тут участником крупнейшего в истории эксперимента по практическому внедрению такого уклада жизни, при котором в атмосферу выпускается как можно меньше парниковых газов. Когда я впервые попала сюда, кое-что, помнится, казалось очень странным: необходимость ежевечерне открывать клапаны системы пассивного охлаждения квартиры, сортировать мусор по шести категориям, поливать растения специальной водой. Ко всему этому я со временем привыкла, но другие аспекты жизни в Дунтане до сих пор поражают: тишина, разнообразие дикой флоры и фауны прямо у порога и, конечно, свежайшие морепродукты...

Ладно, признаюсь. Дунтаня не существует – по крайней мере пока. Но очень скоро он появится на карте. С окончанием первой очереди строительства в 2020 году он станет первым в мире самопровозглашенным «экогородом» – местом обитания 8о ооо человек, где каждая деталь продумана так, чтобы свести к минимуму воздействие на окружающую среду. По заказу Шанхайской промышленно-инвестиционной корпорации его проект с 2005 года разрабатывает лондонский филиал инженерной компании Ашр. Эта фирма, основанная в 1946 году

Уве Арупом (человеком, благодаря которому, среди прочего, воплотился в жизнь проект Сиднейского оперного театра), сегодня является одной из крупнейших на планете междисциплинарных консалтинговых компаний в области архитектуры и дизайна. Дунтань наверняка станет самым большим, смелым и сложным проектом, над которым когда-либо приходилось работать ее сотрудникам. Команде Ашр не просто предстоит определить облик экогорода XXI века, перед ней поставлена задача максимально сохранить хрупкую экосистему выбранного под строительство участка. Восточная оконечность острова Чунмин в 25 километрах от Шанхая – один из последних нетронутых сельских районов в этой части Китая, типичный пример того ландшафта и образа жизни, что ежедневно исчезают под гусеницами бульдозеров по всей стране. Здесь, однако, такого не случится. Строительство Дунтаня не должно потревожить ни крестьянские хозяйства, ни рыбаков, ни птиц.

Дунтань проектируется в соответствии с тем, что сотрудники Arup называют «принципами интегрированного урбанизма». Имеется в виду новый подход к градостроительству, призванный найти баланс между зачастую противоречащими друг другу критериями урбанизации – экономическим ростом, общественным благополучием и экологией. Добиться этого предлагается с помощью «добродетельного круга» (вместо чаще встречающегося круга порочного), благодаря которому каждая из этих задач начнет способствовать решению остальных. Типичный пример интегрированного урбанизма – «деревенские кластеры», лежащие в основе планировки Дунтаня: замысел состоит в том, чтобы горожане жили, работали и делали покупки в одном и том же районе. За счет этого сократится потребность в транспорте, а также будет обеспечена многофункциональность уличной жизни, характерная для традиционных городских центров. Или возьмем те же продовольственные производства, где будет выращиваться хотя бы часть еды для горожан. Это многоэтажные здания, где солнечная энергия будет питать светодиоды, под которыми в несколько слоев разместятся посевы, орошаемые богатой питательными веществами водой из городской канализации. По крайней мере так все выглядит в теории – пока еще не закончены испытания, которые окончательно прояснят, как станут работать эти многоуровневые фермы в духе Женвилье. Поскольку жилые дома будут иметь до восьми этажей в высоту, Дунтань станет сравнительно компактным городом: средняя плотность застройки тут составит 75 домохозяйств на гектар, примерно как в типичном жилом районе в центре Лондона¹. Одним словом, цель состоит в том, чтобы сделать Дунтань максимально экологичным и удобным для жизни, не поступаясь основными преимуществами городской жизни. Подобные устремления делают будущий город если не воплощением утопии, то по крайней мере долгожданным контрпримером для той безжалостной урбанизации, что свирепствует в Китае и других странах Азии.

Насколько жизнь в Дунтане будет отличаться от жизни в традиционном городе? Придется ли его обитателям учиться «вести себя правильно», чтобы заложенные в проекте идеи воплотились в жизнь? По мнению Алехандро Гутьереса, возглавляющего команду проектировщиков из Ашр, этого не потребуется: к тому времени, когда город будет построен, изменится весь наш мир: «Двести лет назад люди выбрасывали экскременты прямо на улицы, а у нас это вызывает смех. Через 20 лет мы спросим „Как, у людей не было квот на выбросы двуокиси углерода?", и тоже расхохочемся»². Город будет поражать не только тишиной – там планируется использовать электромобили, – но и обилием зелени. Треть зданий будет иметь озелененные крыши, что улучшит их теплоизоляционные характеристики и позволит им удерживать дождевую воду. Улицы густо засадят деревьями, которые будут обеспечивать спасительную в этом климате тень. Продовольственные производства планируется разместить прямо в центре города, чтобы, как разъясняет Алехандро, «по утрам, когда вы отправляетесь на работу, в ваш дом приходили сельскохозяйственные рабочие». Благодаря ветроэлектростанции у побережья и солнечным батареям на крышах город, как ожидается, сможет самостоятельно обеспечивать себя значительной частью потребляемой электроэнергии. Кроме того Дунтань должен стать первым в мире городом без отходов: все упаковочные материалы будут перерабатываться для повторного использования на специальных сборных пунктах, а компост и сточные воды станут удобрениями для окрестных экоферм – при этом воду планируется очищать, пропуская через галечные дамбы, возведенные вокруг прибрежных болот.

Дунтань – первая реальная попытка создать постиндустриальный город, существующий в гармонии, а не противостоянии с природой; он призван создать новую парадигму для городов XXI века. Тем не менее, несмотря на наличие экоферм и продовольственных производств (не говоря уже о доставшейся по наследству рыболовецкой флотилии), один аспект жизни города проектировщики не в состоянии изменить так радикально, как им хотелось бы. Какая-то доля потребляемого в Дунтане продовольствия будет производиться на месте, но большую часть он все же будет получать по традиционным каналам снабжения. Проблему формулирует Нил Грейндж, отвечающий в проектной группе за вопросы экологической устойчивости: «Даже если бы город был в состоянии выращивать для себя достаточно еды (что само по себе сомнительно), жителям никак не запретишь покупать более дешевые продукты питания, произведенные за его пределами». Иными словами, как бы тщательно сотрудники Ашр не продумывали физическую ткань Дунтаня, они все равно не могут решать, как он будет функционировать. «Без права влиять на управление наши возможности по определению ограничены, – отмечает Грейндж. – Мы бы очень хотели создать более тесную связь между проектом и городскими властями, предусмотрев систему обеспечения устойчивого развития. Но это зависит от заказчика и китайского правительства»³. Однако управление – не единственная проблема, с которой сталкивается Ашр в борьбе за экологичность Дунтаня. Чтобы разработать по-настоящему экологически

сбалансированный проект, объясняет Грейндж, его команде нужно было бы участвовать в выборе места для строительства, проанализировав экологическую ситуацию во всем регионе.

Вот в этом-то и состоит загвоздка. Какой бы зеленой идиллией ни стал Дунтань, город так или иначе будет подключен к глобальной системе снабжения, которая уж точно не подходит под это описание. Экологический след каждого жителя Дунтаня – расчетная площадь земель, необходимых для удовлетворения его потребностей в пище, воде и энергии, а также для поглощения отходов его жизнедеятельности – должен составить примерно 2,4 «глобальных гектара»⁴. Это, конечно, намного меньше 5,8 гектаров, нужных сегодня для обеспечения жизни среднестатистического жителя традиционного города (и огромный шаг вперед по сравнению с аналогичным показателем для американского горожанина – около ю гектаров). Но это все равно больше, чем 1,8 гектара – а именно такая доля территории планеты по справедливости приходится на каждого ее обитателя⁵. Жизнь в городе всегда обходилась окружающей среде дороже, чем жизнь непосредственно на земле, не только потому, что горожане тратят много энергии, но и потому, что еда для городов по необходимости поступает издалека. К примеру, на обеспечение продовольствием европейских городов, по последним оценкам, приходится до 30% их экологического следа⁶. Чтобы города стали по-настоящему зелеными, нужно переосмыслить не только их физическую форму, но и то, как едят горожане, а это непросто сделать в условиях глобальной экономики, где система продовольственного снабжения представляет собой высоко консолидированную, полностью сложившуюся и фактически автономную сеть. Пока мы не выполним эту задачу, строительство экспериментальных продовольственных производств останется если не пустой показухой, то уж в лучшем случае лишь частичным решением проблемы.