Текст книги "Твои фотографии"
Автор книги: Кэролайн Левитт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Сэм взял камеру и вышел на крыльцо. Пусть он тысячу раз снимал дороги, но с новым объективом все выглядело по-другому. Крупнее. Значительнее.
Он навел объектив на кота, по-прежнему лениво валявшегося на тротуаре. Едва он сделал снимок, как внутри что-то зажглось.
Весь день он фотографировал округу. Парк, где любила гулять Изабел, магазинчик деликатесов, где она покупала ему и себе изюм в йогурте, пляж, где он учил ее бросать камешки. Он истратил почти всю пленку. Когда отец пришел домой, Сэм ждал его на крыльце с камерой.
– Ты снова фотографируешь! – обрадовался отец. Только чтобы доказать, как отец счастлив без Изабел, Сэм поднял камеру и сфотографировал его. Чарли улыбнулся впервые за много недель.
На следующий день в парке он попытался снять ребятишек на качелях, и ему стало нехорошо. Он не хотел лезть за ингалятором и испортить снимок, поэтому щелкнул камерой, и, к его удивлению, сразу стало легче.
Наконец он заметил, что чем больше снимает, тем лучше ему дышится.
Он долго наблюдал за мальчишками, играющими в баскетбол на одном из кортов, прежде чем сфотографировать и их. Он никогда не мог играть и бегать без того, чтобы не обратиться к школьной медсестре, а потом терпеть издевки остальных, картинно хватавшихся за грудь и задыхавшихся. А Сэм мечтал двигаться так же свободно, так же быстро. И сейчас ускорил шаг, потом побежал. Камера болталась на груди.
Но дышать было по-прежнему легко, и он помчался еще быстрее, радуясь тому, как мимо пролетают дома. Он ни разу не задохнулся! И был так возбужден, что громко рассмеялся.
Сэм не знал, стоит ему радоваться или ужасаться, но никому не сказал о чудесном избавлении от астмы и тайком изучал свое дыхание, как заправский ученый. Нет, глупостей он тоже не делал. Каждое утро брал ингалятор со стероидом пулмикортом, вдыхал и ждал, пока затрепыхается сердце. Это означало, что лекарство подействовало. Пил теофиллин, хотя ненавидел лекарство, после которого бросало в дрожь. И на всякий случай носил в кармане запасной ингалятор.
Каждый день он брал с собой камеру и все лучше себя чувствовал. И фотографии тоже становились интереснее, насыщеннее. На день рождения па повез Сэма на Арубу. И когда проявил сделанные там снимки, оказалось, что они так хороши, что им пришлось отвести специальный альбом.
Поэтому Сэм прекратил принимать пулмикорт. Целую неделю он обходился без лекарств и при этом спал по ночам и просыпался с чистыми легкими.
Теперь он был убежден, что что-то случилось. То, что можно назвать чудом.
Он каждый день выбрасывал порцию таблеток в мусор, чтобы не волновать отца. И позволял ему покупать новые. Только в сентябре, перед началом занятий, наконец сказал отцу, что перестал принимать лекарства.
Чарли оцепенел от неожиданности.
– Это не слишком хорошая мысль, – пробормотал он.
Вряд ли стоило спорить с отцом, объяснять, что лекарства больше не нужны. Сэм понимал, что отец вспоминает все те случаи, когда сына пришлось увозить на «скорой» и ночевать в больнице у постели Сэма.
– Это было тогда. Время идет, – настаивал Сэм.
– Мы не можем быть в этом уверены.
Чарли потер виски.
– Можем, и я тому доказательство, – упорствовал Сэм.
Чарли задумчиво его оглядел:
– Ладно. Давай так: мы поедем к Питу и все расскажем. Потом я успокоюсь.
Пит – пульмонолог, который вел Сэма с самого детства – нахмурился, услышав, что тот месяцами не принимает лекарство и не только не задыхается, но даже не чувствует стеснения в груди. Он попросил Сэма проверить работу легких. Зажал ему нос и заставил дышать ртом в специальный сложный прибор.
– Вряд ли мне стоит еще сюда приходить, – гордо объявил Сэм.
– Когда это ты успел закончить медицинский факультет? Давай-ка послушаем! – отрезал Пит.
Стетоскоп оказался теплым. Пит постучал по груди Сэма и прислушался. Сэм был так взволнован, словно только сейчас сдал на пятерку экзамен по математике.
– Все прошло, верно? – спросил он.
– Одевайся, пойдем в кабинет и поговорим, – ответил Пит.
Чарли и Сэм уселись на кожаном диване. Сэм выжидающе улыбался.
Пит постучал ручкой по столу.
– Твоя астма не прошла. Это такая штука: даже если ты не чувствуешь ее, она по-прежнему здесь. Сидит в твоих легких, которые повреждены, знаешь ты об этом или нет.
Он протянул Сэму листок бумаги и показал на диаграммы:
– Видишь? Синяя линия – это норма. Красная – твоя. Они не совсем совпадают.
– Я перерос астму, – настаивал Сэм.
Пит махнул рукой.
– Да, такое случается, но, как правило, не с детьми, которые так сильно болели. Не воображай, что тебе не понадобятся поддерживающие лекарства. Люди иногда умирают от внезапного приступа.
Чарли съежился от ужаса.
– И что же нам делать? – спросил он.
Пит что-то нацарапал на рецепте.
– Я хочу, чтобы ты принимал лекарства. И каждое утро дышал в пикфлоуметр. Если отметка опускается ниже цифры четыре, звони мне, договорились? И только посмей не выполнить приказ.
Сэм кивнул, не слишком прислушиваясь. На самом же деле он был в миллионе миль отсюда. И уже мечтал о том дне, когда в кармане штанов не будет ничего, кроме ключа от дома.
Через неделю Сэм пошел в школу, и хотя по-прежнему носил с собой ингалятор, никогда им не пользовался. И отмечал счастливые месяцы на календаре. Сентябрь, октябрь, ноябрь… К декабрю отец заметил, как поздоровел Сэм.
– Астма прошла, – заверил тот.
– Похоже. Поверить не могу, что это так.
– Может, я супергерой, – похвастался сын.
– И в чем твоя суперсила?
Сэм вдруг вспомнил, как когда-то слышал биение крыльев Изабел. А теперь осталось только мертвенное молчание.
– Я способен выжить в любых обстоятельствах.
19
Изабел была в Сохо, на новогодней вечеринке, куда не слишком стремилась попасть. Хорошему настроению не способствовало и слишком тесное, позаимствованное У подруги вечернее платье. Полтора года в Нью-Йорке, а она все еще не привыкла к шуму, суете и суматохе, какому-то ускоренному темпу, в котором шла жизнь. Пребывая в постоянном окружении людей, она по-прежнему была одинока.
– Все, что ты только захочешь, – здесь, – твердили новые друзья. Показывали ей круглосуточные закусочные, тренажерные залы, клубы… но найти то, что действительно нужно Изабел, было куда сложнее.
Она стояла у шведского стола, между женщиной в красных туфлях на высоких каблуках и черных джинсах и лысым мужчиной с серебряной серьгой. Глотнула вина и огляделась. В комнате пахло сожженным поп-корном, табачным дымом и дикой смесью духов.
Вечеринку устраивала Дора, подруга Мишель, предоставившая Изабел жилье. Квартира оказалась лучше, чем ожидала Изабел: огромная мансарда в Хеллз-Китчен, купленная Дорой в шестидесятых и стоившая сейчас, как небольшое государство. Она же и нашла Изабел ночную работу корректора в юридической фирме и даже помогла пройти тест на грамотность, так что теперь ей было на что жить, пока она посещает школу.
Изабел допила вино и взяла другой бокал. Дора схватила ее за руку и тронула за плечо лысого парня:
– Стен, это Изабел. Стен художник. Изабел фотограф.
Ободряюще кивнув Изабел, она ускользнула в толпу.
– Дора все мне рассказала о вас, – начал он.
– Что именно?
– Что вы учитесь в школе фотографии. Что живете в шикарной мансарде. И у вас есть черепаха.
Он улыбнулся, и она расслабилась. Люди всегда интересовались ее черепахой, что казалось ей странным. Но по крайней мере он не сказал «о, вы та самая, что побывали в аварии» и не смотрел на нее с жалостью.
– Я только сейчас вышел из реабилитационной больницы, – сообщил он.
Бокал дрогнул в руке Изабел, и на юбке появилось алое пятно. Стен отвернулся и заговорил с женщиной с платиновыми, торчавшими во все стороны волосами.
По мере того как тянулась вечеринка, она знакомилась с разными людьми. Дора советовала ей больше общаться. Постепенно Изабел поняла, что у каждого имеется своя история, не менее сложная, чем у нее. Единственная разница заключалась в том, что этим людям не терпелось выложить свои истории, а она не могла заставить себя думать о собственной.
Никто бы и глазом не моргнул, объяви она, что случайно убила женщину и, как последняя дура, влюбилась в мужа и сына покойной, которого наиглупейшим образом посчитала своим. Мало того, она подозревала, что всю эту толпу восхитил бы ее рассказ.
Здесь было полно парочек, и, глядя на целующихся молодых людей, Изабел вдруг поняла, как одинока и как тоскует по Чарли.
Сколько раз после отъезда она запрещала себе брать трубку и звонить Чарли. Порвала письмо и вернула купленный для Сэма подарок, потому что… какой смысл? Нужно же когда-то остановиться! Она причинила им достаточно вреда. Думала, что сможет замолить свой грех, но кончилось тем, что еще больше все усложнила.
Она пыталась излечиться. За три месяца посетила трех психотерапевтов, но, входя в их кабинеты, едва сдерживалась, чтобы не уйти сразу. Один засыпал ее вопросами, другой посоветовал забыть старую любовь, обретя новую… и она покидала всех, чувствуя себя так же ужасно, как до прихода. Разговоры о том, что случилось, еще больше расстраивали ее.
Я убила женщину. Случайно. Я полюбила жертв. Случайно.
Наконец она перестала выбрасывать деньги на ветер и с головой погрузилась в работу. Друзья помогали ей, как могли. Мужчины останавливали в супермаркетах и на улице, заигрывали, просили телефончик. И чаще всего она давала номер.
Но хотя все были достаточно славными, сердца не затронул ни один. Она им нравилась, наверное, из-за тайны, той части души, которую скрывала от всех. Считали, что в ней есть нечто драматическое, и каждый был уверен, что именно он и разгадает ее. Отопрет этот потаенный уголок. Но она часто думала, что если так и случится, он найдет пустую комнату. Похоже, любовь прошла мимо нее и исчезла навсегда.
Она посмотрела на часы и шагнула к двери. Сейчас только половина двенадцатого, и она не хотела ждать наступления Нового года и поцелуев незнакомых людей.
У окна стояла женщина с милым рыженьким малышом, которого привезла с собой, и Изабел стало грустно. Эти двое танцевали, держась за руки и громко смеясь. Счастливчики!
Изабел знала этот феномен. Будешь терзаться чем-то, и это что-то начнет то и дело попадаться на глаза. Приехав в Нью-Йорк, она повсюду видела матерей с детьми. Она могла сидеть в пустом кинотеатре, и рядом пристраивались мать с ребенком. Иногда в корейском овощном магазинчике ребятишки проскальзывали мимо нее в очереди к кассе, чтобы схватить сладости, и, бывало, она просто оставляла покупки и выходила на улицу. Она так тосковала по Сэму, что даже эти мелочи ранили.
Должно быть, она засмотрелась на мать с ребенком, потому что те перестали танцевать и уставились на нее. Женщина улыбнулась и помахала рукой. Малыш сделал то же самое. Изабел тоже помахала им, допила вино, поставила бокал и решительно направилась к двери. До свидания. До свидания…
На улице было душно. Небо выстлано тучами. Изабел пошла по Принс-стрит. Она была немного пьяна, спотыкалась, хватаясь за стены домов. Она совсем не умела пить.
– Идеальная жена для владельца бара, – шутил Люк, а иногда и хвастался этим посетителям, отчего Изабел всегда становилось неловко.
На улице было полно людей, некоторые в карнавальных шляпах. Кто-то дул в бумажные рожки. Повсюду бурлило веселье, волновавшее ее. Очевидно, это было некое послание… если бы она только могла разгадать его смысл! Впрочем, она здесь совсем недолго. Еще успеет понять.
Пока что в Нью-Йорке ей нравились лишь занятия. Представить только, она ходит в школу, изучает любимое дело!
Освещение в городе было другим. Более резким и сложным. Она снимала на черно-белую пленку, потому что такие снимки казались реальнее: игра серых теней… все равно что идти через туман.
Она хотела сохранить свой мир маленьким, но он продолжал расширяться. Дел было очень много, но Изабел повсюду брала с собой камеру. И иногда смотрела в небо, хотя Дора советовала ничего подобного не делать, объясняя, что это сразу обличает в ней туристку, а следовательно, и мишень для всяких мошенников. Но Изабел было все равно. Ничто не могло заставить ее не поднимать глаза вверх. Даже сейчас, несмотря на тучи, в нью-йоркском небе была своя красота. Куда бы ты ни посмотрел, всюду высились огромные дома и толпились люди, и это так ее интересовало! Хотелось сфотографировать почти все, что она видела.
Изабел подняла воротник куртки и сунула руки глубже в карманы. Перед глазами стояла веселая парочка на вечеринке: мать и ребенок. Она не переставала тосковать о Сэме. Ощущала его тяжесть на коленях, шелковистость волос, тембр голоса. Она посылала Сэму фотографии города и книги, и хотя посылки не возвращались, ответа тоже не было. Несколько раз она звонила, и Чарли отвечал, что Сэм не может подойти к телефону, постоянно лежит в больнице с приступами астмы, и хотя Чарли никогда не говорил этого прямо, Изабел чувствовала: он почему-то винит в этом ее. Когда тоска становилась нестерпимой, она шла к озеру в Центральном парке и швыряла туда камешки, как учил Сэм. Сколько раз она хотела поехать домой, но груз занятий был так тяжел, а кошелек по-прежнему оставался таким легким, что она не могла выкроить время. Но самое главное, Чарли ни разу не попросил ее приехать.
Она знала, что дважды в год Сэм навещает деда с бабкой: в День благодарения и весенние каникулы, и всегда надеялась встретить его.
– Мой бывший живет в квартале от меня, и за пять лет я ни разу его не видела, – заметила как-то Дора, очевидно, намереваясь утешить Изабел.
Та никогда не встречала родителей Чарли, но видела достаточно снимков, чтобы узнать их. Но что она им скажет? Да, со мной все в порядке? А как вы? Как Чарли? Как Сэм? Верила, что они посочувствуют ей, а мать Чарли даже погладит по руке. Иногда же казалось, что они презрительно поморщатся, назовут ее убийцей, хотя Чарли говорил, что они недолюбливали Эйприл и, возможно, будут холодны с каждой его избранницей. Она знала, что они жили на Аппер-Ист-Сайд. И когда ей было особенно одиноко, ехала туда, проходила мимо их дома, огромного строения из песчаника, с горгульями, вырезанными по углам, и швейцаром в униформе у входной двери.
Обычно Изабел замедляла шаг, делая вид, будто любуется зданием, несомненно являвшимся шедевром архитектуры. А вдруг они сейчас выйдут… Узнают ли ее? Узнает ли она их?
Но конечно, дело кончилось тем, что швейцар спросил:
– Вы заблудились, мэм?
– Да, – пробормотала она, – извините.
Больше она сюда не возвращалась.
Изабел прислонилась к стене и на мгновение закрыла глаза. Ей не стоило пить вино. И скорее всего не стоило идти на вечеринку. Она пьяна, одинока, и все, что ей нужно, – в тысяче миль отсюда.
Она жалобно шмыгнула носом, вытерла слезы и оторвалась от стены.
В тот день, когда Мишель увезла ее с Кейп-Кода, она была вне себя от тоски. Первые несколько недель в Нью-Йорке стали настоящим хаосом. У нее оказался миллион дел: обосноваться в квартире, устроить Нельсона. Получить телефонный номер. Зарегистрироваться в школе, найти темную комнату и послать карточки с новым адресом всем, даже матери, которая ответила открыткой с изображением большого креста и изречением «Вера найдет путь». Она все время плакала. Как-то разрыдалась прямо перед универмагом «Мейси», в теплый солнечный день. Никто не обратил на нее внимания. Люди спокойно шли мимо, словно она была невидимкой. И к собственному удивлению, Изабел почувствовала себя лучше. Похоже, Нью-Йорк именно то, что ей нужно.
Чарли и Сэм ни разу не позвонили, от них не пришло ни единого письма, и она заверила себя, что это, возможно, к лучшему. Иногда она представляла различные сценарии своей жизни. Чарли позвонит и скажет, что он свободен от всех демонов и хочет, чтобы она приехала и вышла за него замуж; Чарли и Сэм приезжают к ней и заявляют, что не могут жить без нее. Или Чарли находит ее и говорит, что нужно как-то жить дальше, побеседовать по душам, выяснить отношения…
Но пока у нее заболела голова: маленький узелок боли, крепкий, как бразильский орех, засевший в виске. Алкоголь должен был к этому времени выветриться, но она чувствовала себя еще более пьяной. Очень не хотелось возвращаться в пустую квартиру или звонить подруге, которая будет выражать ей сочувствие. Да и в любом случае все сейчас встречают Новый год!
Она поискала в сумке сотовый. Сердце колотилось, сильно тошнило, но она набрала номер.
Никто не ответил.
Да и что она скажет Чарли или Сэму? Как сможет все уладить?
Изабел положила телефон в сумочку.
Она добрела до отеля «Хьюстон» и направилась вверх по Хадсон-стрит. Пошел снег, оседавший на ее куртке. Тонкие модные красные балетки, купленные для вечеринки, скользили на мокром тротуаре. Мимо Изабел пробежала женщина с волосами, уже покрытыми снегом, и окинула ее злобным взглядом, словно считала виноватой в плохой погоде и испорченной прическе.
Изабел была пьяна, хотела есть, и голова болела все сильнее. Через два месяца ей исполнится тридцать девять.
Мимо проехало такси, и хотя зеленый огонек горел, в салоне было полно людей. Она пересекла Четырнадцатую улицу. До дома оставалось не менее десяти кварталов: приятная прогулка в хорошую погоду, но сейчас нужно немного передохнуть. Может быть, кофе? Или горячий шоколад со взбитыми сливками?
Она нырнула в первое же попавшееся кафе, маленькое, с десятью уютными деревянными столиками, на которых горели свечи. И ни единой души. Пустые рестораны – не слишком хороший знак, особенно на Манхэттене, но она замерзла и проголодалась и поэтому села.
Из задней комнаты немедленно появился мужчина в белом фартуке.
– Электричество вырубилось, – извинился он. – И вообще вырубилось все. Я даже не могу поджарить яичницу и только сейчас отослал домой официантов.
Она взглянула на него. Контраст черного и белого. Бледная кожа. Черные футболка, джинсы и кроссовки. Грива черных волос и обветренное лицо.
– Можно, я немного посижу? Очень уж сильный снегопад.
– Разумеется, будьте моей гостьей, – кивнул он и, присмотревшись к ней, так же быстро исчез в задней комнате.
Изабел стала потихоньку расслабляться, зачарованно уставившись в пламя свечей. Она чувствовала себя легкой, как перышко, словно любой порыв воздуха мог ее унести. Снег порхал и лип к окнам, так что она ничего не видела. И не успела вытянуть ноги, как он появился снова и поставил перед ней тарелку.
Три сорта твердого сыра, хлеб с хрустящей корочкой и красный виноград.
– Но… я ничего не заказывала, – растерялась она.
Он только отмахнулся.
– Холодный ужин за счет заведения. Вот еще кофе. Как раз то, что вам нужно. Еще не успел остыть.
Она молча смотрела на еду.
– Если не съедите это, все испортится, так что сделайте мне одолжение.
– Вы так добры, – кивнула она, и он изумленно вскинул брови.
Она не сознавала, как проголодалась, пока не подняла вилку. В животе заурчало, рот наполнился слюной.
Еда была восхитительной, сыр острым, с кусочками клюквы и апельсина. Он счастливо смотрел, как она ест, а потом завел музыкальный ящик. Итальянскую арию.
– Благодарение Богу за батарейки. Теперь у нас истинно новогодняя атмосфера.
– Вы не обязаны делать все это для меня, – заметила она.
– Почему нет? Я делаю это для всех посетителей.
– Погода еще больше испортилась. Нам обоим пора домой.
Он пожал плечами, и Изабел заметила его глаза необычайного ярко-синего цвета. Интересно, сколько ему лет? Может, сорок пять? Самое большее – пятьдесят.
– Открою вам маленький секрет, – заговорщически прошептал он. – Это не совсем мой ресторан. Я заменяю сегодня друга. Пассивного партнера моего собственного ресторана.
Он сунул руку в карман фартука и вручил ей ярко-зеленую карточку. Ресторан «У Фрэнка».
– Я всю жизнь хотел одного: готовить. Был тем самым маленьким чудаком, который стряпает себе завтрак и берет в школу изысканные ленчи, над которыми все смеются.
Он с интересом смотрел на нее. Изабел вспомнила про свои влажные волосы и покраснела.
– А вы где работаете? – спросил он. – Знаю, что неприлично задавать подобные вопросы. Но вы, похоже, занимаетесь чем-то необыкновенным.
Когда Изабел сказала, что она фотограф и учится в школе, он оживился.
– Не сможете ли сфотографировать меня перед моим рестораном? Я делаю новый пакет документов для инвесторов, и нужен мой снимок. Ненавижу фотографироваться! Я, конечно, заплачу вам. И угощу настоящим обедом!
– Не хотите сначала увидеть мои работы? – спросила она, но он отмахнулся.
– Вы и моей работы еще не видели, так что нас обоих ждет сюрприз. Так или иначе, я вам доверяю.
– Но вы меня не знаете!
– Зато с первого взгляда распознаю людей. Я хорошо в них разбираюсь.
– Правда?
– А зачем мне сочинять?
– Договорились, – сказала она и, когда он пожал ей руку, чтобы скрепить сделку, ощутила прилив жара.
Всю следующую неделю она думала о Фрэнке. Как щедро он делился добротой, не задумался впустить ее и накормить. И ни разу не спросил, что привело ее одну в кафе, в канун Нового года…
День, когда Изабел фотографировала Фрэнка, выдался обжигающе холодным. Перед уходом из дома она надела две пары джинсов и расчесывала волосы, пока те не заблестели.
Ресторан Фрэнка был на Западной Восемнадцатой улице. Сплошные окна и зелень. Внутри стояли полированные деревянные столы с цветами. На Фрэнке был белоснежный халат шеф-повара, в котором он выглядел старше и довольно забавно. Увидев ее, он улыбнулся.
– На улице холодновато, – заметил он. Сегодня он был бодр и искрился энергией, отчего оживилась и Изабел.
– Не важно! – заявила она. – Мы сделаем несколько снимков в интерьере и еще несколько – на улице. Не волнуйтесь, я работаю быстро.
Начав снимать его, она забыла, как нервничала вначале, и стала искать лучшее, самое естественное освещение, заставив его прислониться к окну. Запретила позировать со сложенными руками, как это делает большинство поваров.
– Говорите со мной, – велела она, глядя в объектив, и когда он начал рассказывать о своем детстве, шестерых братьях и сестрах, живших в крошечном городке штата Мичиган, о том, как сестра любила наряжать морскую свинку в кукольные одежды, Изабел стала нажимать спуск.
Она истратила десять катушек пленки. Заставила его стоять перед окном, на кухне, сидеть за столиком и позировать у стойки. Он ни разу не пожаловался. Не спросил, закончила ли она. Не намекнул, что правый профиль выгоднее смотрится. Делал все, как она просила.
– Все, – кивнула она наконец, вставая и потягиваясь.
– Прекрасно, – улыбнулся он. И хотя имел в виду, что рад завершению сеанса, при этом смотрел на нее. И на какую-то секунду, пока Изабел не вспомнила, кто она такая и может ли быть счастлива после того, что сделала, почувствовал, как мир блестит и переливается яркими красками.