Текст книги "Небесный скиталец"

Автор книги: Кеннет Оппель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Кеннет Оппель
«Небесный скиталец»

Глава первая
ГЛАЗА КОРАБЛЯ

Время близилось к рассвету, и я торчал наверху, на марсовой площадке. Я был сейчас глазами корабля. Мы вышли из Сиднея две ночи назад, и на погоду до сих пор жаловаться не приходилось. Я заметил темное скопление дождевых облаков на северо-западе, но мы оставим их далеко позади, и похоже, что весь обратный путь до Лайонсгейт-Сити пройдет гладко. Доплывем, как на облаке.

В небе трепещут звезды. Говорят, если долго смотреть в ночное небо, начинаешь чувствовать себя одиноким. Да ничего подобного! Звезды – лучшая компания. На сегодня нет ни одного созвездия, которое я не смог бы назвать. Орион. Волк. Змея. Геркулес. Дракон. Отец рассказал мне их истории. И когда я гляжу наверх, то вижу мир, полный приключений, героев и злодеев; все они толкаются и стараются превзойти друг друга, так что мне порой хочется им сказать, чтобы они замолчали и не отвлекали меня своей болтовней. Я видел все звезды, открытые астрономами, и еще целую кучу неоткрытых. А еще у каждой планеты – свой сезон. Венера. Меркурий. Марс. Ну и не забудьте о старушке Луне. Я помню каждую морщинку и оспинку на ее лице.

Моя вахта подходила к концу, и я уже предвкушал, как заберусь в койку, завернусь в теплое одеяло и сосну. Хоть стоял еще только сентябрь, а мы пересекали экватор, все же ночью в «вороньем гнезде» да на скорости сто двадцать километров в час было холодновато.

Подняв бинокль, я неспешно осмотрел небо. Здесь, на самом верху «Авроры», под защитой стеклянного купола, у меня был обзор на все триста шестьдесят градусов. Задача наблюдателя – следить за изменениями погоды, ну и еще за другими кораблями, особенно за подозрительными. Когда летишь над Тихим океаном, транспорта встречается немного, хотя несколько раньше я заметил далекие огни парохода, вспарывающего волны на востоке. Но то, что плавает, нас не интересует.

Мы прошли в трехстах метрах над ними.

До меня донесся аромат свежеиспеченного хлеба. Там, внизу, на камбузе, вынули из печи караваи, и рулеты, и булочки с корицей, и рогалики, и плюшки. Я сильно потянул носом. Лучше запаха и вообразить нельзя, и желудок мой свело от голода. Через считаные минуты мистер Риддихофф вскарабкается по трапу, примет вахту и я смогу пройтись мимо камбуза, проверить, не пожелает ли корабельный пекарь расстаться с одной-двумя сдобными булочками. Он почти всегда соглашается.

Небо прорезала падающая звезда. Сто шестая за этот сезон; я проводил ее взглядом. У нас с Базом небольшое состязание, и я на двенадцать звезд впереди.

И тут я увидел его.

Вернее, не то чтобы увидел. Потому что сначала единственное, что я заметил, – это чернота на месте звезд. Я опять вскинул бинокль и в лунном свете разглядел, что там находится.

В ночном небе висел воздушный шар, наполняемый горячим воздухом.

Ходовые огни его не горели, и это было странно. Он был метров на тридцать выше, чем мы, и медленно плыл перед нами с правого борта. Из горелки его внезапно вырвалась струя голубого пламени и несколько секунд нагревала воздух в оболочке. Но я не видел никого, кто управлял бы ею. Наверно, они поставили таймер. В гондоле не было заметно никакого движения. Она была глубокая и просторная, достаточно большая, чтобы с одной стороны соорудить некое подобие навеса, а внизу оставалось еще полно места для припасов. Не припомню, чтобы воздушные шары забирались так далеко. Я поднял к губам переговорную трубу:

– Докладывает марсовая площадка.

Я подождал чуть-чуть, пока мой голос продребезжит по трубе пятьдесят метров вниз, туда, где в чреве «Авроры» сокрыта командная рубка.

– Слушаю, мистер Круз.

Сегодня ночью на вахте был капитан Уолкен, и я обрадовался, потому что он мне нравится гораздо больше остальных офицеров. Кое-кто из них зовет меня «Круз» или «юнга», считая, что в таком возрасте я никакой ещё не мистер. Но капитан – никогда. Для него я всегда мистер Круз, и теперь я и сам уже начал думать о себе как о мистере. Всякий раз, когда я возвращаюсь домой, в Лайонсгейт-Сити, в увольнение, и мама и сестры зовут меня Мэтт, собственное имя первые несколько дней звучит для меня непривычно.

– Аэростат в направлении «один час», примерно в километре от нас и на тридцать метров выше.

– Благодарю, мистер Круз. – Последовала пауза, я знал, что капитан осматривает огромные панорамные иллюминаторы командной рубки. Поскольку она находится далеко от носовой оконечности корабля, возможность увидеть из нее что-нибудь, находящееся высоко над нами, ограничена. Вот почему на передней марсовой площадке всегда стоит наблюдатель. «Авроре» нужны глаза на макушке.

– Да, теперь я вижу. Отлично, мистер Круз. Вы сможете разобрать его название? Мы осветим его.

На передней стенке командной рубки установлен мощный прожектор, и теперь его луч прорезал в ночи сияющую полосу и уперся в аэростат. Тот пребывал в плачевном состоянии, его оболочка сморщилась и опала. Или теплый воздух вытекал из нее, или горелка плохо работала.

– «Стойкость», – прочел я в переговорную трубу.

Похоже, прочность аппарата подверглась чересчур серьезным испытаниям. Может, ураган порвал оболочку или ударил его обо что-то. И по-прежнему никаких признаков пилота в гондоле.

Из переговорной трубы доносилось жестяное бормотание – капитан в командной рубке совещался с офицерами.

– Его нет в полетном листе, – услышал я слова мистера Торби, штурмана.

Каждый воздушный корабль должен перед отправлением зарегистрировать план полета. Если корабля нет в полетном листе, значит, он или нарушитель, или по какой-то причине отклонился от курса.

– Вам что-нибудь говорит о присутствии пилота, мистер Круз? – спросил капитан.

– Нет, сэр.

– Мы попробуем вызвать его по рации.

Я ждал. Ветер был совсем слабый, и аэростат практически не двигался. Мы быстро сближались. Было что-то жуткое в нем, темном и вялом, болтающемся в небе, точно покойник. Несколько мгновений спустя в трубе опять зазвучал голос капитана:

– Нам не удается связаться со «Стойкостью», мистер Круз. Никаких признаков жизни?

– Никаких, сэр.

Пятки мои слегка отяжелели, и я понял, что мы поднимаемся, – «Аврора» легонько задрала нос в небо и движется навстречу «Стойкости». Я потерял из виду гондолу, а в следующее мгновение мог видеть только самую верхушку аэростата, к которому капитан подводил наш корабль. Через помост марсовой площадки я ощущал, как замедляется пульс «Авроры», когда пропеллеры начали сбавлять обороты.

Когда долго побудешь наверху, начинаешь чувствовать каждое движение корабля кожей и мышцами, словно стал с ним одним целым.

Я услышал, как капитан кричит в мегафон из окна командной рубки:

– «Стойкость», это «Аврора»! Пожалуйста, ответьте, – снова и снова.

Если бы пилот спал, это должно было бы разбудить его, но после минуты-другой безуспешных попыток капитан сдался. В переговорную трубу я услышал, как он говорит рулевому:

– Поворачивайте, мистер Кахло, подойдем как можно ближе и попытаемся поднять гондолу на борт. Похоже, там раненые или корабль покинут – в любом случае «Стойкость» терпит бедствие. Мы не можем оставить его дрейфовать посреди трассы полетов, точно бродягу.

Поднять на борт? Проделать такое – просто подвиг. Спасение в воздухе требует высочайшего мастерства. Но Закон Воздушных Трасс требует оказывать помощь другому судну, терпящему бедствие.

Я услышал шаги по трапу. Моя вахта закончилась, и меня шел сменить Питер Риддихофф, третий помощник, еще достаточно молодой, чтобы нести вахту в «вороньем гнезде».

– Круз.

– Мистер Риддихофф.

Я кратко сообщил ему о воздушном шаре и протянул бинокль.

– Теперь он на «трех часах», – показал я. – Видна его верхушка. Мы подходим к нему.

– Вот уж странное занятие – болтаться над Тихим океаном на мешке с горячим воздухом.

Я лишь покачал головой. Вообще казалось безумием отдаться на волю ветров, не имея никаких других двигателей. Надеюсь, никто не пострадал.

Я двинулся по трапу сквозь переплетения алюмироновых балок и оттяжек, обеспечивавших жесткость корпуса «Авроры». По одну сторону нависала стенка огромного газового элемента, одного из тех, благодаря которым мы держимся в воздухе. Ткань, из которой он был изготовлен, – удивительная штука, называемая пленочной оболочкой, – искрилась и легонько шуршала, когда я шел мимо, будто что-то живое и дышащее. Воздух был насыщен слабым ароматом спелого манго – запах гидрия, запертого в газовом отсеке.

Я спрыгнул на мостик, проложенный вдоль киля. Главная, так сказать, транспортная артерия, он проходил по всему кораблю – от командной рубки, офицерских кают и роскошных пассажирских палуб, размещавшихся в носовой части, и до грузовых отсеков и кают экипажа на корме. Обычно после вахты я отправлялся спать в свою каюту, но сейчас мне было не до этого. Я почувствовал, как корабль поворачивает, и понял, что мы сейчас будем пытаться поймать аэростат.

Мистер Кахло и два машиниста торопливо прошли на корму, к грузовому отсеку, и я пристроился позади них. Мне хотелось посмотреть, как это будет. Кроме того, им может понадобиться лишняя пара рук. Отсек был заставлен доверху деревянными ящиками, пароходными кофрами и всяким нестандартным багажом, но узкий проход, будто каньон, шел через него и наконец вывел нас на просторную свободную площадку возле загрузочного люка в корпусе корабля.

Там уже было несколько штурманов и старший помощник, Пол Райдо, разговаривавший по судовому телефону, наверняка с капитаном. Он скользнул по мне взглядом и, похоже, остался недоволен. Мистер Райдо – отличный пилот, все это говорят, но команда не любит его, не то что капитана Уолкена. У него длинное бледное лицо, водянисто-голубые глаза и красный нос, вечно заложенный, и кажется, что он всегда с трудом удерживается от раздраженного вздоха. И у вас возникает ощущение, что мистеру Райдо нет особого дела до матросов – а уж до юнги вроде меня и подавно.

– Разве вы не сменились с вахты, Круз? – спросил он меня, зная, что да, сменился.

– Да, сэр, но прошу разрешения остаться и помочь, если потребуется.

Он вздохнул:

– Хорошо, но пристегните ремень безопасности и держитесь подальше. Мы с минуты на минуту откроем грузовой люк.

Все вокруг уже успели пристегнуться. Я снял с крючка на стене кожаную сбрую и ступил в нее. Она плотно обхватила ноги и грудь, а длинная стропа от нее крепилась к кольцу, вделанному в стену. Мистер Райдо кивнул, и двое матросов начали открывать люк. Я непроизвольно расставил ноги пошире, чтобы не потерять равновесия. Когда он откроется, ветер – даже такой слабый, как сегодня, – яростно ворвется внутрь и обрушится на нас.

Две створки с шипением втянулись внутрь отсека и плотно прижались к борту. Ветер, гудение двигателей и резкий запах тропического моря ворвались в отсек. Внизу в звездном свете серебрился океан. Мы приблизились к аэростату, гондола его висела теперь на одном уровне с люком грузового отсека. Наши двигатели еще сбавили ход, и гул их стал ниже.

Мистер Райдо продолжал говорить по телефону, сообщая капитану о расположении наших кораблей, а капитан, в свою очередь, отдавал приказы рулевым и по машинному телеграфу – механикам наших четырех моторных отделений. Он хотел подвести «Аврору» как можно ближе, но чтобы снасти аэростата не намотались на наши пропеллеры. Не будь сегодня штиля, сделать это было бы невозможно. Мистер Райдо повесил телефонную трубку и, поднеся мегафон к губам, попробовал окликнуть аэростат:

– «Стойкость», пожалуйста, ответьте. Это дирижабль «Аврора». Пожалуйста, ответьте, «Стойкость»!

Ничего. Кое-кто из наших пассажиров, наверное, уже проснулся. Большинство из них не заметили бы, что корабль тормозит и разворачивается, но этот мегафон, несмотря на всю звукоизоляцию их кают и салонов, способен разбудить многих.

– Проклятье, – пробормотал мистер Райдо. – Мистер Кахло, мистер Чен. Захваты.

Двое мужчин схватились за специальные концы, каждый из которых оканчивался четырехлапой кошкой. Моторы почти остановились, и «Аврора» медленно скользила борт о борт с аэростатом. Гондола его находилась прямо напротив нас, метрах примерно в пятнадцати.

– Давай! – крикнул мистер Райдо, и мужчины, пошире расставив ноги, размахнулись. Лини, будто змеи, метнулись в ночь, и крючья кошек прочно зацепились за край гондолы.

– Тащите ее. Побыстрее.

Мистер Райдо всегда командовал так отрывисто. Капитан Уолкен произнес бы что-то вроде: «Давайте попробуем, не удастся ли нам втащить ее, джентльмены. Когда вы будете готовы». Он говорит «спасибо» и «пожалуйста» всегда, хотя не обязан этого делать. Приказ есть приказ, но, когда к нему добавляют «пожалуйста», выполнять его куда приятнее.

Матросы прикрепили свои лини к лебедкам и взялись за рукояти. Мистер Райдо, ухватившись одной рукой за стойку, свесился вниз, проверяя, не попадет ли баллон воздушного шара под наши пропеллеры. Потом он бросил взгляд на аэростат.

– Стоп! – крикнул он. – Ближе нельзя.

Я придвинулся поближе к люку и увидел, что аэростат и «Аврора» вот-вот соприкоснутся своими самыми широкими частями. Столкновение никому не нужно, даже с такой мягкой штукой, как воздушный шар, – ведь никогда не знаешь, вдруг там окажется что-нибудь острое, что зацепится за обшивку или порвет ее. Беда была в том, что, хоть аэростат и «Аврора» почти касались друг друга боками, гондола была на добрых десять метров ниже и…

Опускалась.

Я не сразу заметил, но теперь это было очевидно. Это не «Аврора» поднималась, а аэростат падал. Несмотря на редкие вспышки автоматической горелки, он снижался, медленно, но верно, и, если мы ничего не сделаем, море поглотит его.

– Держите его! – рявкнул мистер Райдо на матросов, и те застопорили лебедки, пытаясь удержать гондолу от дальнейшего падения. Теперь она была почти под нами, и я смог заглянуть внутрь.

На дне гондолы лежал пилот.

– Смотрите! – вскрикнул я.

Воздушный шар продолжал снижаться, ускользая от нас, едва не наваливаясь на наши винты.

И тут вошел капитан Уолкен. Он из тех людей, рядом с которыми чувствуешь себя увереннее. Просто становится легче от одного его вида. Носи он бархатную мантию и корону – и был бы точь-в-точь великий король; будь на нем медицинский халат – и вы бы доверили ему свою жизнь. Но мне он больше нравится в синем капитанском кителе с четырьмя золотыми нашивками на рукаве и в фуражке с золотым позументом. У него аккуратно подстриженные усы и борода, добрый открытый взгляд и широкие плечи. Капитану около шестидесяти, и его вьющиеся волосы совсем седые. Он не то чтобы очень высокий или крупный человек, но, когда он появляется, ты буквально чувствуешь, как все вздыхают с облегчением: ну вот, теперь все будет хорошо.

Капитан с одного взгляда понял, что происходит.

– Мистер Райдо, не будете ли вы любезны вернуться в командную рубку и взять на себя мою вахту. Благодарю вас, здесь продолжу я.

– Да, сэр, – отозвался мистер Райдо, но могу спорить, ему это не очень-то понравилось.

– Джентльмены, приготовьте шлюпбалку, пожалуйста, – распорядился капитан Уолкен.

Шлюпбалка располагалась посередине грузового люка – небольшой кран с выдвижной качающейся стрелой, с помощью которого в доке поднимали и опускали груз. Матросы кинулись к нему.

Не дыша я смотрел, гадая, хватит ли ее длины. Я понял, что задумал капитан.

Потом я перевел взгляд на человека в гондоле. В свете прожектора «Авроры» он казался белым, точно мертвец. Но вот он слегка пошевелился, рука дернулась.

Стрела шлюпбалки медленно выдвинулась на всю длину.

И все равно она не доставала до гондолы по меньшей мере двух метров.

– Жаль, – спокойно заметил капитан. – Пожалуйста, втяните ее обратно, джентльмены.

Я взглянул вниз и увидел, что вода уже совсем близко. Капитан приказал выпустить немного водорода, чтобы снизиться вместе с воздушным шаром, но спускаться еще ниже было опасно, даже просто безрассудно, потому что в любой момент внезапный порыв ветра или непредсказуемый поток воздуха мог подхватить корабль и швырнуть в море.

– Итак, джентльмены, у нас не слишком много времени, – произнес капитан. – Ситуация простая, и наши действия очевидны. Кто-то должен прицепиться к концу шлюпбалки и, раскачавшись, перелететь в гондолу. Это единственный способ попасть в нее, прежде чем она опустится в воду.

Он взглянул на мистера Кахло, и на мистера Чена, и на мотористов и матросов. Лица их в свете прожектора казались бледными, и ни одно не выражало восторга при мысли о том, как придется болтаться на тонком лине над поверхностью океана.

Я с надеждой затаил дыхание.

Капитан внимательно посмотрел на меня и улыбнулся:

– Мистер Круз, я гляжу на вас, и мне кажется, что у вас единственного нет ни малейших следов страха. Я прав?

– Да, сэр. Я не боюсь высоты.

– Я знаю, мистер Круз. – И он в самом деле знал, потому что я служу на его корабле уже больше двух лет, и он видел, с какой легкостью я передвигаюсь и по «Авроре», и вне ее.

– Сэр, – вступил мистер Чен, – парень не один такой. Позвольте мне пойти.

И все сразу охотно принялись предлагать свои услуги.

– Отлично, джентльмены, – ответил им капитан, – но я полагаю, что мистер Круз и вправду самая подходящая кандидатура. Вы все еще хотите пойти, мистер Круз?

– Да, сэр.

– Мы не станем говорить об этом вашей матушке. Согласны?

Я улыбнулся и кивнул.

– Ваш страховочный пояс хорошо подогнан?

– Так точно, сэр. – Я так и сиял от гордости и надеялся, что остальные не заметят румянца на моих щеках. Капитан подошел и лично проверил мой ремень, ощупав сильными пальцами каждую стропу и пряжку.

– Будь осторожен, парень, – сказал он тихо и шагнул назад. – Хорошо, мистер Круз, пристегнитесь к шлюпбалке, и мы выдвинем вас наружу.

Он сказал это так, будто предлагал прогуляться на А-палубу, полюбоваться видом из окна. Он выбрал меня не только потому, что считал, будто я меньше всех боюсь. Любой другой из экипажа мог бы сделать это. Но я был еще и легким, килограммов на двадцать пять легче всех остальных. Капитан боялся, что гондола слишком хрупкая и едва выдержит собственный вес, когда ее начнут вытягивать, и не хотел добавлять ей лишней тяжести. Так что, кроме всего прочего, он искал кого полегче. И все же я был горд, что он доверил это дело мне.

Трос шлюпбалки оканчивался сильно загнутым крюком, и за него-то я и зацепил свои два страховочных ремня. Их немного подтянули лебедкой, и получилось что-то вроде качелей. Здесь, вблизи, стрела шлюпбалки казалась слишком хрупким куском металла, чтобы вверять ей жизнь, но я знал, что она выдержит пятьдесят таких, как я.

– Я знаю, у вас получится, – сказал мне капитан. – Держите. Он вам понадобится, чтобы перерезать канаты, присоединяющие гондолу к шару. – Он подал мне свой нож. Я сунул его под пряжку. – Если вы готовы, начнем.

– Готов, сэр.

И тогда матросы выдвинули стрелу шлюпбалки наружу. Вместо палубы грузового отсека подо мной оказалась посеребренная поверхность океана, темная и эластичная, как змеиная кожа. Стрела достигла самой дальней точки и замерла. Гондола все еще была вне досягаемости, ее край находился сейчас примерно в двух метрах подо мной. Там, внутри нее, человек вновь пошевелился, и мне показалось, что он застонал, хотя, возможно, это был ветер или скрип каната, а может, голос кита в океане.

– Спустите меня немного ниже! – крикнул я через плечо.

Оглянувшись на корабль, я чуть замешкался. Не от страха. Все выглядело таким незнакомым. Я никогда не видел «Аврору» в полете, со стороны, и вот я болтаюсь посреди неба, а люди стоят на краешке палубы и таращатся на меня через открытый грузовой люк.

Они травили трос, пока я не оказался на одном уровне с гондолой.

Страха я не чувствовал. Вздумай кто-нибудь приложить ухо к моей груди, он услышал бы, что сердце в ней бьется не быстрее, чем когда я стоял в «вороньем гнезде». И дело не в моем бесстрашии – это просто явление природы, потому что я рожден для полета и именно небо – самое подходящее для меня место в целом мире. Я тощий, как щепка, и походка у меня легкая. В команде шутят, что у меня кости как у чайки, полые, чтобы легче было летать. Перелететь это небольшое расстояние здесь, на высоте ста двадцати метров, было для меня не сложнее, чем перепрыгнуть через трещину на тротуаре. Потому что в глубине души я чувствовал, что, если когда-нибудь сорвусь, воздух не даст мне упасть, удержит меня, точно птицу с распростертыми крыльями.

Налетевший ветерок слегка раскачивал меня на конце стрелы. Ухватившись за страховочные ремни, я принялся сгибать и распрямлять ноги, ну просто мальчишка на качелях. Вперед – назад, вперед – назад. Вылетев вперед, в самую дальнюю точку, я глянул вниз и увидел, что нахожусь уже почти над самым краем гондолы. Еще чуть-чуть. Я полетел назад, поджав под себя ноги.

Вот оно: тот миг, когда ты уже замер, завис на долю секунды, прежде чем снова качнуться обратно.

– Травите линь! – крикнул я и устремился вперед, распластавшись, выбросив ноги, и почувствовал внезапно, что падаю – и продолжаю падать. Я быстро выпрямился и увидел, что конец вытравили, я скольжу вниз в сторону гондолы, быстро, но…

Недолет.

Я резко дернулся вперед, вытянулся и все же сумел уцепиться за край гондолы, врезавшись всем телом в плетеную корзину так, что дух вон, и обдирая лицо о прутья. Лишь мгновение спустя мне удалось вдохнуть. Руки горели от боли. Я услышал, как сверху, с «Авроры», меня подбадривают. Я подтянулся, нащупал ногами опору и с треском перевалился через край корзины.

Прямо рядом с человеком.

Но времени заниматься им не было. Вскочив, я ухватился за крюк шлюпбалки, отцепил от него оба страховочных ремня и огляделся, ища, за что бы их зацепить, – это должно быть что-то прочное, ведь этой штуке придется удерживать гондолу, когда я перережу канаты, связывающие ее с шаром. У меня над головой была металлическая рама с горелкой. Раму поддерживали четыре металлические стойки, приваренные к каркасу гондолы. Все это было на вид довольно хлипким, но ничего лучше я не увидел. Я зацепил крюк за раму с горелкой, постаравшись, насколько смог, разместить его по центру.

– Выбирайте! – завопил я в сторону «Авроры» и увидел, что линь быстро заскользил вверх и натянулся. Крюк дернулся, и гондола содрогнулась. Рама издала отвратительный протяжный скрежет. Звук этот мне решительно не понравился. Боясь дышать, я уставился на эти четыре железяки, что связывали раму с корзиной. Никто не рассчитывал, что им придется удерживать на весу гондолу. Для этого есть воздушный шар.

Но сейчас этот шар снижался, медленно оседая на гондолу – и на горелку. Если все это вспыхнет, мы с пилотом аэростата окажемся в огненной ловушке.

Канаты. Канаты.

Я никогда не летал на воздушных шарах, и их оснастка была мне незнакома.

Восемь канатов связывали баллон и гондолу, по два на каждый угол корзины.

Я услышал, как капитан кричит:

– Осторожнее, мистер Круз!

Я бросил взгляд наверх. Гондола, хоть и была прицеплена к крюку шлюпбалки, подтаскивала огромный воздушный шар все ближе к корпусу и механизмам «Авроры». Через несколько минут они столкнутся. Надо поспешить.

Нож сверкал в лунном свете, пока я пилил первый канат. Он был толстенный, и сердце у меня вначале упало, но острый капитанский нож резал просто здорово. Первый из канатов с треском лопнул, а гондола даже не качнулась. Я принялся за второй, напротив чтобы гондола не кренилась.

Баллон теперь нависал почти над самой горелкой. Некогда было суетиться и искать клапан подачи газа, чтобы перекрыть его, но я ужасно боялся пожара.

Третий и четвертый канаты.

Человек у моих ног опять застонал, рука его дернулась и задела мой ботинок.

Пятый.

Я глянул вверх и увидел, что баллон медленно оседает прямо на меня, заслоняя собой «Аврору». Он был ужасающе близко от ее моторного отделения и винтов.

Лопнул шестой канат, и теперь лишь два оставшихся, в противоположных углах, связывали баллон с гондолой.

Внезапно горелка проснулась, запущенная таймером, столб голубого пламени вырвался из нее и поджег ткань баллона. Та сразу же вспыхнула, и огонь метнулся вверх. Я проверил крюк шлюпбалки. Когда будут перерезаны последние два каната, только он да стрела шлюпбалки будут нас удерживать.

Дрожащими руками я начал кромсать седьмой канат. С громким хлопком потертые волокна разорвались, и гондола резко накренилась. Лежащий без сознания пилот заскользил и врезался в оказавшийся внизу борт. Если бы не крюк, мы бы перевернулись и вывалились в море. Я подтянулся наверх, к последнему, уже тлеющему восьмому канату. Вонь от горящей материи была ужасная, хотя, по счастью, дым и огонь в основном уносило вверх, прочь от меня. Но вес пылающего баллона давил теперь на раму, грозя уничтожить гондолу.

Я бешено рубил восьмой канат. Что-то горящее обожгло плечо, и я скинул это прочь и в панике увидел, что занялись несколько прутьев, из которых была сплетена корзина. С этим разберемся потом. Надо перерезать этот последний канат.

Я яростно накинулся на него с ножом, перерубил и вцепился в край гондолы, резко дернувшейся вниз. Металлическая рама горелки завизжала, приняв полный вес корзины. Висящая лишь на крюке шлюпбалки гондола вывернулась из-под охваченного огнем баллона – и как раз вовремя. Пылающий шар быстро понесся вниз, чертя след обрубками канатов, точно гигантская медуза, решившая донырнуть до океанского дна. Я затаил дыхание, когда он пролетал мимо гондолы.

Ивовые прутья трещали в огне, и я подхватил с пола одеяло и сбил пламя. Гондола резко дернулась, закачалась, и нас потащило вверх. Убедившись, что с пожаром покончено, я опустился на колени подле человека.

Мне было не по себе, оттого что он так сильно ударился о борт.

Я осторожно перевернул его на спину и подложил под голову одеяло. Ему было на вид около шестидесяти. Лицо, заросшее бородой, заострилось – одни скулы и нос. Губы потрескались от ветра и жажды. Красивый джентльмен.

Я не знал, что еще сделать, поэтому просто взял его за руку и сказал:

– Ну вот, мы уже почти на борту, и док Халлидей вас посмотрит и приведет в порядок. – На миг показалось, что его глаза откроются, но потом он словно нахмурился, слабо качнул головой и губы его разомкнулись и что-то беззвучно шепнули.

На дне валялась всякая всячина. Пустые бутылки из-под воды, консервы. Астролябия, циркули, и компас, и свернутые карты. Сверху раздался жуткий скрежет, я взглянул и увидел, что одна из металлических стоек рамы оторвалась от каркаса гондолы. Слишком большой вес. Я с ужасом смотрел, как рама начинает выгибаться от тяжести.

– Скорее! – заорал я ребятам на «Авроре». Лебедка торопливо тянула нас вверх, но все же недостаточно быстро, потому что гондола резко дернулась и вторая стойка оторвалась начисто. Корзина начала медленно крениться, по мере того как слабели две оставшиеся стойки.

Мы были уже на одном уровне с грузовым люком, но нужно было еще затащить корзину внутрь, а гондола грозила вот-вот опрокинуться и вытряхнуть нас в воду. Металлическая рама стонала и скрипела. Я уцепился одной рукой за край корзины, а другой ухватил этого человека за запястье, зная, что у меня не хватит сил удержать нас обоих, если гондола перевернется.

Взглянув вверх, я увидел, как крюк скрежещет по раме, высекая искры, вот-вот сорвется с оторвавшейся стойки, и мы наверняка упадем…

С ужасным грохотом мы ударились о палубу грузового отсека. Внутри.

Я услышал голос капитана:

– Закройте грузовой люк, будьте добры! Мистер Кахло, свяжитесь с командной рубкой и попросите снова набрать высоту до двухсот метров.

И потом все столпились вокруг, заглядывая в гондолу. Док Халлидей забрался в нее, и я посторонился, чтобы освободить для него место. Чья-то рука хлопнула меня по плечу, я обернулся. Капитан Уолкен улыбался мне:

– Хорошая работа, мистер Круз. В самом деле, отличная работа!

Мне вдруг ужасно захотелось пить, и еще я почувствовал, что устал до смерти, и вспомнил, что на ногах уже больше шестнадцати часов и в другое время уже давно спал бы в своей койке. А вместо этого я болтался посреди неба. Я начал выбираться из корзины, но колени задрожали, и капитан Уолкен и мистер Чен подхватили меня под руки и перенесли на палубу.

– Ты храбрый парень, Мэтт Круз, – заявил мистер Чен.

– Нет, сэр. Просто легкий.

– Он легче воздуха, наш мистер Круз, – сказал один из штурманов. – В другой раз он прокатится на облаке, это точно!

Чьи-то руки ерошат мне волосы, хлопают по спине, кто-то говорит: «Молодец!», и я пытаюсь не улыбаться и все равно улыбаюсь и даже смеюсь, потому что так здорово знать, что я все-таки втащил эту гондолу внутрь, спас пилота и все оценили это. Все эти люди, которые знали моего отца. Его они тоже называли мистер Круз.

Док Халлидей и еще один матрос перекладывали пилота из гондолы на стоящие наготове носилки.

– С ним все будет в порядке? – спросил я доктора.

– Еще не знаю. – Вот и весь сказ, и лицо дока было таким мрачным, что у меня как-то странно заныло под ложечкой. Плетеная корзина из прутьев в нашем грузовом отсеке выглядела странно и совсем не к месту.

– Идите отдыхать, мистер Круз, – сказал мне капитан.

Я кивнул, но уходить не хотелось. Я глядел, как они кладут пилота на носилки, и гадал, кто он. И еще мне хотелось осмотреть гондолу и выяснить, что же там случилось.

– Сначала спать, мистер Круз, – повторил капитан. – Ваш отец очень гордился бы вами.

Я постарался сдержать горячую влагу, подступившую к глазам.

– Благодарю вас, сэр.

Ноги мои дрожали, пока я выбирался из грузового отсека и тащился обратно по узкому мостику к каютам экипажа. Легче воздуха? Да я чувствовал себя тяжелым, как свинец. Я открыл дверь в свою каюту, бросил взгляд на часы. Пять тридцать девять. Я стянул рубаху и брюки и забрался в койку. И, как часто бывало, когда я засыпал в воздухе, я покинул свое тело и заскользил рядом с «Авророй», и отец присоединился ко мне, и мы полетели.

В полдень я сменился с вахты и пошел в лазарет узнать, как дела у пилота аэростата.

– Не слишком хорошо, Мэтт, – ответил док Халлидей. – У него воспаление легких, и я уверен, что несколько дней назад он перенес сердечный приступ. И еще ужасное обезвоживание.

– Но он будет жить?

Доктор приподнял брови, и губы его сложились в печальную улыбку.

– Думаю, нет, Мэтт. Даже окажись он на земле, его сердце и легкие в таком состоянии, что едва ли можно что-либо сделать.

– Кто он?

– Бенджамин Моллой. Согласно документам, он пытался в одиночку совершить кругосветное путешествие.

Время от времени слышишь о таких вещах. Какой-нибудь парень решает облететь вокруг земли на воздушном шаре, наполненном горячим воздухом. Никому еще это не удалось. Они всегда или вынуждены бывают приземлиться, или о них никто больше ничего не слышит. Я не знал, был ли этот мистер Моллой храбрецом или просто безрассудным авантюристом, но не мог не восхищаться его дерзостью.