Текст книги "Белки в Центральном парке по понедельникам грустят"

Автор книги: Катрин Панколь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 48 страниц)

Когда у человека дела идут плохо, это тут же сказывается на внешности. Шаваль сидел сгорбившись и выглядел вялым, обмякшим, поникшим. Но при виде Гортензии кровь заструилась у него по жилам вдвое быстрее, и по всему телу пробежала нервная дрожь. Она была еще красивее, чем ему помнилось.

Шаваль привстал со стула. Ноги у него тряслись и подгибались. Он смотрел на Гортензию во все глаза, и в лицо ему словно летели снаряды. Он тяжело, прерывисто дышал, глаза так и выкатывались из орбит. «Боже, – думал он, – ведь когда-то она была моя! Я наваливался на нее всем телом, насаживался на нее, мог ее мять и тискать, водить языком по ее груди, по нежному, упругому животу…» Ему словно разом снесли голову или выстрелили по нему из пушки. Он был не в состоянии мыслить трезво. Больше всего ему хотелось изо всех сил прижать ее к себе, и он судорожно вцепился в белую скатерть.

– Рада тебя видеть, – обронила Гортензия, усаживаясь в плетеное кресло.

– А я-то как рад, – с трудом выговорил Шаваль. Во рту у него пересохло, словно он долго жевал гипс. – Когда ты мне позвонила, я ушам своим не поверил.

– Хорошо, что у тебя тот же номер!

– А когда ты вошла, я… Я…

Он запинался. «Какое ничтожество», – подумала Гортензия. Ну, управиться с ним будет легче легкого. Он же совершенно собой не владеет, даже неинтересно! Не о чем будет рассказать Младшенькому. Гортензия была разочарована, но испытывала и некоторое облегчение. Мало ли, неизвестно, так ли уж хорош план Младшенького. Ей не хотелось строить из себя следователя и блефовать, чтобы выпытать правду. Инстинкт подсказывал ей другое: лучше сыграть на его сладострастии, посулить приманку, а там разом набросить ему петлю на шею. Ей ли не знать, что он за гусь!

Она сладко потянулась, раскинув длинные обнаженные руки и выпятив грудь, и заявила:

– Вот решила поинтересоваться, как у тебя дела… Я тут о тебе вспоминала и подумала: что-то давно о тебе не слышно.

Шаваль чуть не задохнулся от восторга. Она о нем вспоминала! Она его не забыла! Да не сон ли это? Он забормотал слова, которые всегда на устах у влюбленных:

– Ты обо мне вспоминала! Ты обо мне вспоминала! Господи! Ты обо мне думала!

– Что же тут удивительного? Ты мой первый возлюбленный. Разве можно забыть первую любовь?

– Я был твоей первой любовью! Твоей первой любовью! А ты мне тогда даже не сказала! Твоей первой любовью!

– Как будто тут нужны слова, – жеманничала Гортензия, поигрывая локонами.

– Господи, а я и думать не думал! Какой же я был осел!

– Неужели ты совсем не понимаешь, каким языком говорит женщина, когда она влюблена?

Шаваль смотрел на нее в растерянности. У него дрожали руки.

– Ты как все мужчины. Видишь что видишь, слышишь что слышишь, а дальше и не заглядываешь. А мы-то ведь прячем правду за ложью, алмаз в грязи…

И Гортензия, надув губы, напустила на себя оскорбленный вид. Какая черствость, какое непонимание! Она повернулась в сторону других столиков – в профиль она смотрелась еще привлекательнее.

– Прости меня, Гортензия, прости…

«Господи, ну что он несет, сколько можно!.. Пора сворачиваться, иначе он тут, прямо у меня на руках, концы отдаст».

Она снова встряхнула тяжелой копной волос и улыбнулась:

– Ладно, забудем. Все равно это дело прошлого.

Шаваль посмотрел на нее, как побитый пес. О нет! Какое там дело прошлого! Он хочет снова сжать ее в объятиях, прижать к себе, вымолить прощение за то, что был так слеп, глух, недалек. Он на все готов, лишь бы она вернула ему свое расположение. Он протянул руку и схватил ее запястье. С великодушием женщины, которой ведома добродетель прощения, Гортензия не сопротивлялась. Шаваль страстно сжал ее руку и обещал, что больше никогда, никогда не посмеет сомневаться в ней.

– Я совершенно потерял из-за тебя голову, Гортензия!

Та легонько погладила его по руке: ничего, мол, страшного, бывает.

– Знаешь, странное все-таки чувство, – продолжал Шаваль, глядя на нее влажными глазами.

Кошмар, содрогнулась Гортензия, он того и гляди разревется. До чего же мерзкий тип!

– Я уже привык думать о тебе в прошедшем времени… Думал, больше тебя не увижу.

– Почему же?

– Ты так скоропалительно исчезла!

– Я все делаю скоропалительно, – согласилась она, – возраст такой.

Вот так! Напомним лишний раз гражданину про разницу в возрасте. Он-то уже сороковник разменял. Пускай поползает у нее в ногах.

– И потом, у меня много работы. Я подписала контракт с «Банана Репаблик». Через неделю уезжаю в Нью-Йорк.

– Ты едешь в Нью-Йорк?!

– Собственно, я тебе позвонила с корыстным интересом…

– Я могу тебе чем-то помочь?

– Я хотела спросить, может, ты знаешь эту контору? На что они делают ставку? Какой у них профиль покупателей, молодые девушки или женщины постарше? Какие модели рисовать, раздолбайские или, наоборот, вечерние платья? Можешь посоветовать?

Золотое правило: собеседнику нужно польстить. Тогда он расслабится, не будет держаться настороже, распустит хвост… Гортензия знала, это верный прием, особенно с таким человеком, как Шаваль. Он втянул комплимент, как дым сигареты: запретный, но тем более сладкий, – и надулся от важности.

– Я не очень хорошо знаком с этой компанией, но могу навести справки…

– Правда? Ты мне поможешь?

– Ради тебя, Гортензия, я сделаю все что угодно!

– Спасибо, учту на будущее. Ты прелесть!

В ее голосе зазвучала нежность. Шаваля будто посвятили в рыцари. «Боже мой! Господи! Сколько времени я проспал? Я совсем отвык думать! Когда я в последний раз строил какой-нибудь блестящий план? Я просто потерял аппетит. Но стоит Гортензии войти в кафе, бросить на стол сумочку и улыбнуться, как у меня снова пылает лоб и просыпается здоровый голод. Я и забыл, что такое настоящая женщина: опасная, надменная, требовательная, которая ждет от тебя такой смелости, что аж дух захватывает». Шаваль позабыл об осторожности. Теперь ему хотелось только одного: рассказать Гортензии обо всех своих дерзких замыслах, о том, как скоро он разбогатеет.

– Ну а ты? – как раз поинтересовалась она. – Чем сейчас занимаешься?

– У меня большой проект, – напыжился Шаваль.

– А-а, – с напускной небрежностью протянула Гортензия.

Шаваля это задело за живое. Она ему не верит!.. Как все тщеславные торопыги, он уже видит обещанное богатство у себя в кармане. И не обращая внимания на голос рассудка, – подумай он минуту, он бы держался куда осмотрительнее, – он бросился вперед очертя голову.

– Не веришь?

– Нет, почему же. – Но Гортензия всем видом выражала, что не верит ни единому слову.

– Проект очень денежный! Между прочим, не далее как вчера вечером я как раз заказал «мерседес»-кабриолет. Последняя модель.

– И впрямь денежный, – равнодушно заметила Гортензия, уткнувшись в меню десертов.

Она сосредоточенно выбирала между малиновым крем-брюле и фирменным пирожным с фруктовым муссом. Что он посоветует?

– Вижу, ты не воспринимаешь меня всерьез…

– Ты уже выбрал пирожное? Или ты не будешь? Никогда не знаю, что заказать… Здесь все так вкусно…

– Ты считаешь, что на мне можно ставить крест? Мне больно это видеть, Гортензия!

– Ничего подобного… Слушай, скажу тебе прямо. Мы тут разговаривали с Марселем, и, насколько я поняла, момент в делах сейчас довольно напряженный… По крайней мере, с его слов. А вы ведь работаете в одной сфере, нет?

– Вот тут-то ты, красавица моя, и заблуждаешься. Я теперь работаю в финансовой сфере. В высших кругах! Провожу операции, спекулирую…

– На собственные средства?

– Скажем так, средства есть.

– И рассчитываешь хорошо заработать?

– Более чем.

– Не скрою, меня это интересует. Я хочу создать собственную марку, и мне нужны будут деньги. Нужен инвестор с солидным бюджетом, который готов меня поддержать.

– К твоим услугам!

– Слушай, Брюно…

Услышать свое имя в устах Гортензии для Шаваля было слаще музыки. В пору, когда они встречались, она называла его только по фамилии. Ни о какой нежности между ними не было и речи. «Секс и деньги, ясно?» – отрезала она как-то, когда он решился заявить, что сходит по ней с ума.

– Послушай, Брюно, – заговорила Гортензия, отчетливо выговаривая каждый слог, словно обкатывала его в рту, и облизнула губы. – Я говорю серьезно, а не так, абы что…

– Я тоже!

– Надеюсь… Потому что мне до смерти надоело, когда человек хвалится-хвалится, а как попросишь материально поддержать, сразу сдувается. Языком болтать легко! Но судят по делам, а не по словам…

Ей пришло в голову, как вызвать Шаваля на откровенность.

– Ты имеешь в виду кого-то конкретно?

– Да, и ты его знаешь. Я очень на него зла, просто ужасно!

– Скажи мне, кто это, и я его немедленно убью! – предложил он полушутя-полусерьезно.

– Знаешь, что я скажу… Если придумаю, как его обчистить, обдеру как липку без всяких угрызений совести. Да он и не заметит! У него денег куры не клюют! А мне осточертело перебиваться с копейки на копейку, Брюно… У меня столько задумок, столько планов… Но что прикажешь делать без денег? А помочь мне никто не хочет. В этом году я лучшая студентка на курсе, я нарисовала несколько моделей, которые взяли крупные марки… Только мне это ничего не принесет! Ни гроша! А когда я обращаюсь к человеку, у которого денег завались, и прошу одолжить немного… Заметь – не подарить, одолжить! Я все верну до цента! Так нет, он не хочет. Говорит, мне еще рано, у меня, дескать, молоко на губах не обсохло. Ненавижу его, ей-богу, ненавижу!

– Успокойся. – Шаваль чувствовал себя настоящим мужчиной, сильным и надежным.

– Какой, спрашивается, толк иметь кучу идей? Куда мне их девать? Если у меня нет ни копейки, чтобы провести все это в жизнь?.. – Гортензия яростно стукнула кулаком по столу.

– Я тебе помогу, обязательно помогу.

В ответ она раздраженно вздохнула. К столику подошел официант. Гортензия с усталым видом заказала фруктовый пирог и копченый чай. Официант записал и удалился.

– Не хочу стать девчонкой на побегушках, – пробормотала Гортензия себе под нос, но так, чтобы Шаваль расслышал.

– Терпение, – проговорил он, – терпение!

Шаваль так разволновался, что ни на секунду не заподозрил обмана. С былой фатовской самоуверенностью он полагал, что блудная овечка вернулась – она не может без него, ей снова хочется вкусить с ним плотских утех. От этой упоительной мысли у него раздувались ноздри, ширилась грудь, кружилась голова, мешался рассудок. Чтобы четко все уяснить, он решил переспросить:

– У кого ты просила денег?

– Какая разница? Все равно ты тут ничего не сделаешь. Ох, как же я на него зла!..

– Ты сказала, я его знаю?

– Ты только его и знаешь.

– Это, часом, не Марсель Гробз? – вкрадчиво предположил Шаваль, напустив на себя проницательный вид, как заправский конспиратор.

– Как ты догадался?! – воскликнула Гортензия. – Ну и ну, Брюно, вот это да! Ничего себе! А он-то мне заливал, что ты человек конченый, выжатый, впору на свалку… Он об тебя, дескать, и ног бы не стал вытирать…

– Это он так говорил?!

– Именно в этих выражениях!

– Ну, он мне за это заплатит!

– Но я не стала ему верить, – добавила Гортензия с умильным видом. Так кошка смотрит на молоко, сама же опрокинув лапой блюдце. – Как видишь, совета по поводу «Банана Репаблик» я решила спросить у тебя.

– Ох и пожалеет старикан, что сказал такое!

Шаваль наклонился к Гортензии и кивнул ей, чтобы она придвинулась поближе. Она вытянула под столом ногу, коснулась коленом ноги Шаваля, и тот окончательно потерял голову.

– Я как раз в него и мечу. Разбогатею именно за его счет!

– То есть как?! – удивилась Гортензия.

– Я выведал секретный код его банковских счетов и понемногу снимаю с них деньги. Я уже оплатил первый взнос за «мерседес». Потом, когда переведу побольше, открою собственный бизнес. Я уже об этом думал. Так вот, решено: открою его с тобой! Отыграемся за тебя сполна, красавица! Ха! Значит, я выжат до капли, меня впору на свалку?.. Еще посмотрим, кто там будет первым!

Гортензия смотрела на него ободряюще. Теперь надо не соглашаться сразу, а потянуть время, чтобы он разговорился и выболтал о своих махинациях все до конца.

– Ты чудо, Брюно…

На слове «чудо» она нарочно вытянула губы трубочкой, чуть крепче прижала к нему колено и с удовлетворением заметила, что Шаваль залился краской.

– Но это же так рискованно… А вдруг ты попадешься? Я буду переживать…

– Да нет! – загорячился Шаваль. – Я-то сам ничем не рискую. Все шито-крыто. Весь риск – на Анриетте. Деньги снимает она, а потом просто переводит половину мне. А я технически нигде не значусь.

– Так это она дала тебе коды?! – делано изумилась Гортензия.

– Нет, не она. Одна девица, которая втрескалась в меня по уши. Она мне и дала все номера. Кстати, она сама об этом не знает… Она работает в «Казамии». Некая Дениза Тромпе. Для своих – Пищалка.

Вот оно что, подумала Гортензия. Да, Младшенький – голова. Осталось только выяснить, к чему там джеллаба.

– Ты с ней спал? – спросила она с жалобной гримаской обманутой женщины и опустила голову, словно не в силах совладать с собой.

– Бог с тобой, любимая, о чем ты говоришь! Не спал я с ней! Я просто обольстил ее парочкой нежных взглядов, клянусь тебе! И потом… я уже ее бросил.

– Что я могу сказать? – горько вздохнула Гортензия. – Как будто женщина может перед тобой устоять. Кому как не мне, это знать…

– С Пищалкой это было легче легкого!

И Шаваль пустился пересказывать ей всю операцию, отведя себе самую благородную роль. О Пищалке он отозвался с глубочайшим презрением, высмеял ее платья из занавесок и убогую дряблую кожу, свел участие Анриетты к самой малости и, совсем разойдясь, щедро прибавил к сумме выручки несколько нулей.

– Я богат, Гортензия, богат как никогда. Можешь больше не искать спонсора, я оплачу твой проект!

– С ума сойти, – восхищенно кивнула Гортензия, – просто с ума сойти! А Марсель не догадается, как вы его обставили?

– Он слепо доверяет Пищалке, а эта курица втюхалась в меня будь здоров. Все под контролем!

У Шаваля на ходу рождались грандиозные планы. Он рассуждал, какие модели нужно нарисовать в первую очередь, отметил, что на первых порах продавать их лучше через Интернет, – «за Сетью будущее, дорогая моя! Так мы сразу быстро раскрутимся, а потом уже можно будет открывать реальные магазины…»

– Вот увидишь, вдвоем мы с тобой заработаем очень много!

Но Гортензия скептически надула губы. Ни в коем случае не выказывать воодушевления! Надо выяснить, не затевает ли он еще что-нибудь. При чем тут все-таки джеллаба?

– Думаешь?

– Послушай, если ты действительно злишься на Марселя…

– Я его ненавижу!

– Тогда поразмысли обо всем хорошенько. Спешить нам некуда. А пока ты думаешь, я буду снимать деньги. Действие – противодействие, действие – противодействие, – заключил он, подчищая зубы ногтем.

Очень воспитанно, отметила про себя Гортензия, очень элегантно! Вот она, истинная-то натура!

– Ты прав, мне надо подумать. Только никому больше не рассказывай, хорошо? Надо вести себя очень осторожно.

– Само собой! Ты меня совсем за олуха держишь? Да и кому мне рассказывать?

– Я имела в виду Анриетту. Ни в коем случае не говори ей, что мы с тобой встречались.

– Хорошо. Обещаю.

Шаваль положил локти на стол, посмотрел на девушку и покачал головой:

– Кто бы мне сказал три месяца назад, что я снова разбогатею и ко мне вернется любимая женщина!

– Счастье покровительствует смелым.

– Какие у тебя планы на вечер? Может, сходим куда-нибудь?

– Ой, так обидно… Я обещала матери и сестре, что поужинаю с ними, я их толком и не видела, как вернулась из Лондона… Но в другой раз обязательно, ладно?

И она нежно взяла поклонника за руку, как женщина, которая чувствует себя в долгу и преисполнена благодарности. Шаваль великодушно отозвался:

– Ну, сегодня так и быть. Но все остальные вечера до твоего отъезда – за мной. И кстати, я могу приехать к тебе в Нью-Йорк. А? Ведь как будет здорово! Мы с тобой поднимемся на смотровую площадку Рокфеллеровского центра, погуляем по Пятой авеню, жить будем в какой-нибудь шикарной гостинице…

– Чудесно, Брюно! – Гортензия закатила глаза. Она нежно поглаживала его руку.

«Ты только смотри задницу не надорви, болван!» – мысленно добавила она.

Вечером она ужинала у Жозианы и Марселя.

Марсель вернулся с работы рано, принял ванну под музыку Луиса Мариано, подпевая: «Мехико, Ме-е-е-хи-и-и-ко-о-о-о…» – облачился в сиреневый халат с бархатными отворотами, прыснул на рыжую шерсть на груди одеколоном и с удовольствием уселся за стол, предвкушая спокойный и приятный вечер. Телятина в коньячном соусе, фирменное блюдо Жозианы, хорошая сигара, рядом ненаглядная жена и сын… Это были его любимые минуты. В последнее время ему все реже случалось провести вечер так.

Почесывая живот, Марсель уселся перед тарелкой, заявил, что готов съесть живую лошадь с седлом и стременами, и принялся подбирать соус куском хлеба.

Солнце садилось за парком Монсо. Вдалеке кто-то играл на флейте. Тонкая трель пронзительно отдавалась в общей тишине. Удивительно, но кругом было действительно непривычно тихо, будто жизнь в городе замерла. Марсель позабыл о времени, о длинном рабочем дне, обо всех заботах. На дворе лето, думал он, можно чуток расслабиться, покуролесить с лапочкой, попеть ей песенки в постели, разогнать туман в голове…

Жозиана убирала тарелки. Младшенький требовал каштанового мороженого. И печенья.

Марсель открыл ящик с сигарами. Выбрал сигару, поднес к носу, глубоко вдохнул. Покатал ее в пальцах. Рыгнул, извинился перед Гортензией. Склонил голову набок, посмотрел на них и вздохнул:

– Вот бы каждый день так… Без проблем, без всех этих туч над головой, просто с близкими, дома, греться в любви… Слышать больше не желаю ни о каких делах! По крайней мере до завтра.

– Да вот в том-то и дело, – заговорила Жозиана и снова села за стол. – Кое о чем надо потолковать, медвежатина ты моя. У твоего сына, да и у меня тоже, кое-что так наболело, что аж зуд берет.

– Только не сегодня, лапочка. Мне так хорошо, спокойно, вольготно… Холестерин падает, сердечная мышца расслабляется, так и хочется перед тобой покраснобайствовать…

С этими словами он наклонился к Жозиане и игриво ущипнул ее за талию. Но та увернулась и объявила трагическим голосом:

– Дела плохи, Марсель Гробз, из рук вон плохи!

Сперва Жозиана рассказала о встрече с Шавалем. Потом Младшенький описал, что увидел у того в голове. И наконец, Гортензия сообщила, что ей удалось выведать. Марсель слушал молча, стряхивая время от времени пепел с сигары. На скулах у него играли желваки.

В заключение Жозиана добавила:

– Дело, конечно, такое, что мудрено поверить, но все истинная правда!

– Вы уверены, что у вас не разыгралась фантазия? – Марсель снова сунул сигару в зубы.

– Шаваль мне все расписал, – напомнила Гортензия. – Посмотри последние операции на своих счетах. Вот тебе и доказательство.

– В самом деле, – согласился Марсель.

– Эта женщина нас вовек в покое не оставит, волчище! Вечно будет держать на нас зуб! Ей поперек горла, что ей дали отставку. Я тебе тысячу раз говорила – ты с ней слишком миндальничаешь! Когда с ней по-доброму – она не добреет, наоборот, еще пуще заводится.

– Я просто стараюсь вести себя достойно. Не лишать же мне ее средств к существованию.

– Она понимает только силу! Ты к ней с душой, а ей это в обиду! Вот она и звереет…

– Мама правильно говорит, – вмешался Младшенький. – Раз в жизни тебе надо дать ей как следует по шее. Со всей жесткостью. У нее же все есть. Квартира осталась за ней, ты ей выплачиваешь пособие плюс пенсию на отдельный счет… Но этой жадюге все мало. Хватит уже заниматься благотворительностью! С какой стати тебе выделять на нее отдельную статью расходов? Это абсурд!

– Это ей на старость, – объяснил Марсель. – Я знаю, что такое бедность. Это когда по ночам страх берет за горло, все время всего боишься, приходит письмо – боишься распечатать, экономишь последнюю копейку… Я хотел, чтобы она до такого не дошла.

– Она бездельница. Заняться ей нечем, вот и выдумывает целыми днями, как бы отыграться, – сурово ответил Младшенький. – Сократи ей доходы, пойдет как миленькая работать, как все приличные люди.

– В ее-то годы! – воскликнул Марсель. – Куда она пойдет?

– Не такая она беспомощная, как ты думаешь. Скотина она еще та, но с силенками у нее все в порядке.

– Не выставлять же мне ее на улицу, – пробормотал Марсель, посасывая сигару.

– Она бы, можно подумать, пощепетильничала!

– Знаю, знаю… К тому же мне осточертели ее махинации… Не надоест ей!..

– Какое там! – воскликнула Жозиана. – Уж она-то не успокоится до последнего!

– Да я все думал, что она образумится, остынет… Чего ей неймется? В таком возрасте женщине полагается играть в бридж, вязать, ходить по концертам, собирать гербарий, пить чай с каким-нибудь престарелым воздыхателем, читать Пруста с Шатобрианом… На худой конец – выучиться играть на пианино, на кларнете… или там, не знаю, бить чечетку! Я ей все даю, чтобы она горя не знала, а она мне плюет в физиономию!

Марсель нарочно горячился, но на самом деле он просто не хотел показывать, как ему обидно, что его так ненавидит женщина, которую он когда-то любил. За которой ухаживал, о которой заботился, которую высоко ценил.

Он то воздевал руки к небу, то опускал их, возмущался, сплевывал табак, краснел, бледнел… Но сквозь все эти клубы пара было отчетливо видно, как горько ему понимать, что с ним снова так подло обошлись.

– Отец, хватит, не заводись. Не надо бороться с ветряными мельницами. Анриетту ты не переделаешь. У нее теперь единственный смысл жизни – тебя ненавидеть. У нее и дел-то других нет. И яду в ней еще много…

– Вот и пожалуйста, оно и видно, – подтвердила Жозиана. – Надо просто выгнать ее из нашей жизни поганой метлой. Первым делом урежь ей пособие. А главное – закрой ее личный счет! Вы разведены. Суд вынес решение. Выполняй его – и точка.

– В полицию я ее не сдам, и не просите, – покачал Марсель головой.

Флейта смолкла. А ему так хотелось, чтобы она заиграла снова и смягчила боль. Ему претило затевать войну с Анриеттой. Он посмотрел на жену и сына. Они правы. Если женщина кого-то так ненавидит, добротой и милосердием ее не вылечишь. Наоборот, надо нанести ей удар, как змее, чтобы она скрутилась узлом, чтобы издохла! «Шут с ними, с деньгами, но вот если она и счастье у меня украдет, вот тогда я за себя не отвечаю!»

– Вызови ее. Вместе с Шавалем. Устрой им очную ставку. Скажи, что подал заявление в полицию, что уже ведется расследование, что им светит хороший срок… Не знаю, выдумай что-нибудь, главное – напугай. Шибани хорошенько по лбу, чтобы поняли. Ты же знаешь, как вогнать человека в страх, когда надо, а, волчище?

– Я и так только и делаю, что воюю, – вздохнул Марсель. – Устал я…

– Но не наказать их – трусость, – наставительно произнес Младшенький, подняв палец. Как будто цитировал Марка Аврелия.

– А что мне делать с Денизой Тромпе?

– Она не виновата, – ответила Жозиана. – Ей даже не нужно ничего говорить. Я уверена, она женщина порядочная. Это Шаваль ее использовал… И вот что я тебе еще скажу, волчище. Ты уже один со всем не справляешься. Ты вконец измотался. Давай я вернусь в компанию. Младшенькому я тут не нужна. Мне самой дома скучно до смерти и нечего делать, только и нарезаю круги по комнатам. Тебе нужен помощник – я тебе буду помощником. И буду держать ухо востро. Мы с Младшеньким уже немного поработали и нашли новый товар, шикарную штуку. Надо только подписать договор, и дело в шляпе!

– Но Младшенький… Куда ему одному? Ему еще рано! – Марсель в растерянности глянул на сына. Тот чинно сидел во главе стола.

– Пусть мама работает на полставки, – предложил тот. – Утром со мной, а после обеда будет ходить на работу. Ей совершенно необходимо проветрить голову. А у меня после обеда все равно уроки с Жан-Кристофом. Он учен, я с ним осваиваю много интересного. Развиваюсь…

– Вот уж это точно, сынок! Ты меня с каждым днем все больше поражаешь.

– Кроме того, – продолжал Младшенький, – мне весьма любопытно следить, как продвигается твой бизнес. Это чрезвычайно интересно. Мир меняется, и радикально. Когда случится масштабный переворот, тебе, может, будет уже не по силам приспособиться к новым реалиям… Нас ждут огромные потрясения, отец.

– Ты-то откуда знаешь?

– Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Так больше продолжаться не может. Ты просто сгоришь на работе, и нам с мамой это будет очень неприятно… У нас над головой будут кружить черные птицы, и нам придется сжаться в комочек, чтобы они нас не склевали.

Марсель тяжело дышал и мотал головой, как конь, который отказывается брать последнее препятствие – больше нет сил. Гортензия молча слушала Жозиану и Младшенького. Как дружно оба берегут и опекают Марселя! Она чуть было не растрогалась и подавила вздох.

– Ваша взяла, – сказал Марсель. – Я вызову Шаваля и Анриетту. Шаваля устраню раз и навсегда. Скажу ему, что у него теперь волчий билет и работу он больше нигде не найдет. На этом, надеюсь, с ним будет покончено. А Анриетте оставлю квартиру и пособие, и хорош. Дальше пусть сама разбирается.

– И этого многовато, волчище.

– Знаешь, это, конечно, глупо, то, что я скажу… Мне казалось, за счастье надо расплачиваться. Вот когда пса годами держат на привязи, он привыкает, что у него вечно цепь на загривке. Так и я… Я так долго жил у нее под каблуком, что, в общем, привык быть рабом. Но больше я сидеть сложа руки не буду, даю вам слово! Вот перед Гортензией. Спасибо тебе, родная, что ты нам так помогла. Ты, в общем, славная девушка.

Гортензия промолчала. Определение «славная девушка» пришлось ей не по вкусу, но она не стала придираться.

Марсель решительно отодвинул стул и встал.

– Значит, война! И церемониться я больше не буду.

Остальные закивали.

– Прекрасно, – заключил Марсель. – Засим решено. У меня два новых партнера, и я теперь могу целыми днями с чистой душой плевать в потолок. А пока, лапочка, пойдем-ка отметим твой карьерный взлет в интимной обстановке.

Жозиана вскинула голову.

– Ты точно не сдуешься? Обещаешь?

– Я буду несгибаем и жесток. Как кровавый тиран.

– И дашь мне работу?

– Ты будешь моей законной половиной и в постели, и на работе.

– И не будешь меня шпынять и попрекать?

– И зарплата у тебя будет, как у министра финансов.

– А мне, – вставил Младшенький, – причитается какое-нибудь место в компании?

– Мы составим триумвират!

Жозиана на радостях прыснула со смеху и протянула ему обе руки. Марсель размашисто обнял ее, поднял, прижал к себе и повел в комнату, рыча от счастья.

– Какие они все-таки зайчики, – не удержалась Гортензия, глядя, как они, пошатываясь, идут в обнимку по коридору. Марсель на ходу тискал и покусывал Жозиану в обнаженное плечо, а та отбивалась и приговаривала: «Да погоди ты, погоди, они же на нас смотрят!..»

– Это большие дети, – ответил Младшенький. – Я их обоих нежно люблю. Когда я был маленьким, я иногда подслушивал у дверей спальни, как они там рычат и стонут. Поверь, моя дорогая, так я много чему научился. С тобой я буду на высоте.

Гортензия поспешила перевести разговор на другое:

– Ты уже заглянул в мысли Гэри?

– Да.

– И что? Не томи, Младшенький, пожалуйста, будь человеком!

– Ты влюблена в него?

– Не твое дело! Расскажи, что ты там видел?

– Много чего. Например, у него на кухне на видном месте пришпилен билет на самолет на твое имя. Гортензия Кортес, Лондон – Нью-Йорк. Куплен несколько месяцев назад, но Гэри до сих пор его хранит. Когда у него плохое настроение, он швыряет в него дротики.

– Он хотел забрать меня с собой! – прошептала Гортензия.

– Весьма вероятно.

– Он позвонил мне и оставил сообщение, а я его не получила… Мама как в воду глядела. На мобильники нельзя полагаться.

– В данном случае дело не в операторе, а в некоем юнце непрезентабельного вида, с прыщавой физиономией.

– Жан Прыщавый!

– Сообщение от Гэри стер он. И не только от Гэри.

– А я-то подозревала аятоллу! Вот оно что!.. Ну а кроме билета на самолет, еще что-нибудь там видно?

– Какой-то домик в глубине парка. Довольно странно, потому что, с одной стороны, он в очень уединенном уголке, а с другой – вокруг почему-то полно народу… Пруды, небоскребы, желтые такси, коляски, белки… Гэри часто там бывает. Это его тайное прибежище. Он слушает адажио из одного концерта Баха и сам наигрывает его понарошку в воздухе – упражняется.

– Он один?

– Да. В домике один. Он разговаривает с белками и играет на фортепиано… Еще я видел квашню и средневековый замок.

– Замок в Центральном парке?!

– Нет, замок в каком-то пустынном месте, где мужчины ходят в юбках.

– А, это в Шотландии! Это его отец! Он ездил в Шотландию искать отца. Слушай, ну ты даешь…

– Очень красивый замок, но полуразрушенный. Его бы хорошенько отреставрировать. Галереи обваливаются, донжон дышит на ладан.

– Расскажи лучше еще про домик.

– Домик в парке. К нему ведет узкая тропка, посыпанная белым гравием. Ее не так просто разыскать… Надо немножко пройти. Через мостик. Мостик дощатый, узкие такие серые планки. Дорожка то вверх, то вниз, много поворотов… В самом домике чувствуешь себя так, будто ты на свете один-одинешенек, где-нибудь на вершине Гималаев… Это маленький круглый деревянный домик, открытый всем ветрам.

– И он точно там один?

– Он слушает музыку и кормит белок.

– А обо мне он думает?

– Гортензия, я вижу только предметы, а не чувства.

– Но ты никогда не ошибаешься?

– Это для меня самого совершенно новая способность. Я ее и обнаружил-то случайно. Я занимался изучением волн и параметрами передачи излучения и заметил, что человек тоже излучает магнитные волны определенной частоты и они могут передаваться от одного к другому… Но я еще это все до конца не проработал. Ты в курсе, что в 1948 году диаметр одного проводка транзистора составлял примерно сотую часть толщины человеческого волоса? По сравнению с первыми транзисторами это феноменально! Те по толщине были примерно как таблетка…

– Большое тебе спасибо, Младшенький, – прервала его Гортензия. – Этого мне достаточно. Дальше я как-нибудь сама. А насчет джеллабы у Шаваля в голове ты, кстати, ничего не выяснил?

– Нет. Тут я позорно буксую. Мне еще в этом плане расти и расти…

– Так что, до встречи через семнадцать лет? – вернула его Гортензия из эмпиреев на грешную землю.

– Ладно, – вздохнул Младшенький. – Но я тебе еще звякну в Нью-Йорк проведать.

Гортензия чмокнула его в рыжую макушку и распрощалась.

Дома у матери в кабинете еще горел свет. Гортензия толкнула дверь. Жозефина сидела на полу перед грудой красных, голубых, белых и желтых карточек, разложенных по стопкам. Она брала карточку, переносила ее из одной стопки в другую, всовывала в середину… Дю Геклен лежал неподвижно, уткнувшись мордой в передние лапы, и смотрел на нее исподлобья.