Текст книги "Время Надежды (СИ)"
Автор книги: Катерина Ректор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
37
Мы неторопливо следуем к Кружевному мосту. За это время отец мог сотню раз умереть. Мы, встречающие, плетемся позади королевской повозки. Я не знаю, как правильно назвать жутковатый дом на колесах. Резной, из черного лакированного дерева, он украшен фигурами чудовищ, настолько искусными, что на них неприятно смотреть. На упряжных животных – тем более. Их я успел хорошо разглядеть. То, что казалось пугающими украшениями – раскидистые рога, похожие на ветви мертвого дуба, чешуя с плесневелыми пятнами, – вблизи выглядит настоящим. Пожалуй, эти колдовские големы созданы, чтобы неутомимо тащить дом-повозку. Их сила питается магией короля.
Королева и принцессы не почтили нас взглядом. Занавески задернуты, словно дамы брезгуют нашим обществом. Им не интересен ни Серый замок, ни красота удивительного Кружевного моста, ни живописность моего родного ущелья. Мне должно быть все равно, но отчего-то я чувствую горечь.
– Жив?! – Спрашиваю у первого стоящего поблизости воина. Тот кивает, впрочем, не сильно уверенно. Глаза у солдата безумные, выпученные. Должно быть, у меня точно такие же. Брат, мастер Боллок и мастер Йом по-прежнему без сознания. Как мешки, опасно качаются в седлах. Их коней ведут под уздцы.
К мастеру Ватабэ подбегает слуга, что-то говорит, и городской смотрящий кивает мне. Наместник жив! Жив!
Вспыхивает надежда. И одновременно с ней расцветает разочарование. Я воображаю это чувство гнусным грибом, поганкой на тоненькой ножке с широкой бахромчатой шляпой, закрывшей мои добрые помыслы.
Если наместник – отец! – будет спасен королем, все вернется к тому, с чего начиналось с утра. То есть, мне придется подыхать на Турнире, брату – кусать локти от зависти, а нашему батюшке обустраивать празднество.
Вот незадача: мне хочется жить. Хочется стать достойным Анэстеем для своего города. Чувствовать, что топчу землю не зря, что после меня останется след. Но что тогда получается: желая собственного благополучия, я ищу смерти отцу. И брату.
Я плохой человек? Или хороший?
Кирстен 8
Площадь кажется огромным котлом. Довершают впечатление сложенные из серого камня укрепления и фасады домов. Возвышаются, точно стенки. Так просто отсюда не выбраться… Небо потемнело, набухло свинцовыми тучами. Кажется, нас всех здесь крышкой накрыло.
– Уже близко! Они здесь! На мосту! – Разносится по толпе.
Мое сердце начинает биться быстрее. Я обо всем забываю – о тошнотворной высоте, о холоде и затекших в неудобстве ногах. Жадно всматриваюсь в распахнутые ворота – там уже что-то темнеет. Смотрю на Йергена – тот замер с занесенным над очередным наброском мелком. Так прежде случалось, когда эльф играл с Габи в «остановись мгновение». Но сейчас в глазах хозяина нет ни капли веселья.
От труб и барабанов у меня начинает трещать голова. Или так влияет близость Владыки?
Кортеж Его Величества Ампелиуса Виэктриса Гобнэте Первого входит в замковые врата. Сначала появляются рыцари-знаменосцы, черные, точно сгустки ночи. Под ними вороные жеребцы, заросшие густым волосом грив, хвостов и мохнатых очесов. Каждый воин легко, одной рукой держит тяжелую пику со знаменем, огромным, точно ковер. В безветрии знамена реют сами собой. В унисон им наполняются колдовским ветром и горделиво взмывают сотни кроммовых флагов, украшающих площадь и здания.
Я не заметила, в какой момент пошел снег. Он странного темного цвета, словно пепел, медленно оседающий на землю. Только над угольной дорогой нет этого небесного праха. Монарший путь во дворец освещен солнцем. Впрочем, даже солнечные лучи подвержены кроммовой магии. Их оттенок неприятный, венозный.
Резная арка парадных ворот выглядит входом в подвал, низким и узким. В нее едва протискивается невероятных размеров королевская карета, запряженная восьмеркой самых омерзительных созданий, что я видела в жизни.
Как подрубленные, люди на площади преклоняют колени. На лесах для художников все тоже спускаются со своих табуретов. Многие мастера кряхтят и сквозь зубы ругаются. Ноги не у меня одной затекли…
38
Но, ко всеобщему разочарованию, карета проезжает мимо. Ее окна так и остаются прикрытыми шелковыми занавесками. Похоже, Его Высочеству Ампелиусу Виэктрису Гобнэте Первому наплевать, что мы собрались здесь почтить его честь.
– И это все, что ли?! – Вырывается у меня.
Йерген провожает хмурым взглядом процессию. За каретой плетутся представители встречающей знати. Некоторые из них то ли спят, то ли лишились чувств, – не представляю, что там с ними за воротами сделали… Впрочем, мастер Ватабэ суетится по-прежнему, а наместников наследничек, большой остолоп, красуется в золоченых доспехах.
– Рожкины ежки, они сорвали всю церемонию! – Восклицает один из пожилых маляров.
– Мы ничего не увидели! Ты хоть успел сделать набросок кареты?
– Да куда она денется, эта карета? Или что это такое, вообще? Она с таверну размером, ее даже в конюшни не затолкаешь! Будет стоять где-нибудь под навесом, нас наверняка пропустят ее с живца набросать.
– Ну да, верь. Надейся. Кому она нужна, твоя карета? Тьфу, проклятая! – Злится мастер, у которого Йерген числится подмастерьем. За все унижения я этого старика ненавижу, даже голос не могу слышать. Мое лицо само собой складывается в гримаску, и лишь усилием воли мне удается удерживать доброжелательное выражение. Чувство такое, словно выпила что-то прокисшее.
Маляры говорят, хором, одновременно. Как грачи, обсидевшие дерево по весне:
– А че там с наместником?! Эй, пескари, внизу глаголят о чем?
– Говорят, дышит пока. Но помирает.
– А я слышал, у него ротозейки поперли.
– Да ладно?!
– Тогда точно помрет.
– Да живой он, живой! Только что рабыня леди Марлен сказала. Очухается.
– А Вострик, который слуга сира Торда, сказал, что наместник Анэстей умер.
– Ну, дела… Тогда понятно, почему все спешат во дворец…
– Этот Вострик на Пяльцы ледяной дождь предсказал. И че? Да ниче! Верь ему больше, болван.
– Ладно. В задницу Вострика! Думаете, Его Величество поможет нашему старому пню?
– Конечно поможет, он же король. Да и кто еще может помочь? Чудодеек-то давно не осталось.
«Сами молчали, когда их всех жгли», – мстительно думаю я. «А теперь как сложное время, так сразу их вспоминаете. Помощи чудодейской вам не хватает».
– А по твоему мнению, что для города лучше? – Внезапно поворачивается ко мне Йерген. – Лучше, чтобы наместник умер? Или чтобы его сейчас на ноги подняли?
Эльф спрашивает так серьезно, словно ему и правда интересно мнение рабыни.
– Не положено о таком говорить! – Вспыхиваю я. Ляпну что-нибудь бестолковое, нас услышат. Потом доложат карателям. Разгром в мастерской и сломанная рука покажутся детским лепетом.
– Ага, нельзя. – Кивает Йерген.
Отчего-то мне кажется, что разговор не окончен.
Королевская карета давно скрылась из видимости. Но никто из нас не вернулся на табуреты. Художники и рабы сидят на досках настила. Люди на площади также остаются коленопреклоненными. А по угольной дороге маршируют колонны пеших и конных солдат. Они слаженно двигаются, все как один. Словно мрачный механизм, а не люди. Вид королевской армии будит во мне безотчетный ужас. Пожалуй, такой же, какой вызвали бы поднятые из могил мертвецы.
И нет солдатам числа. Они заполнили площадь, и улицы Серого замка, и Кружевной мост, и долину… О боги, мы ничего не можем противопоставить такой сокрушительной силе! Ненавижу! Как же сильно я их ненавижу! Так яростно, что ближайшие воины могут услышать мои истошно вопящие мысли.
Угнанные из Арглтона дедушка с бабушкой, убитый отец, тонущая в пламени мама, рыдающая Габи, которую у меня отбирают…
Все это сделали кроммы! Кроммы, и продавшиеся им наместниковы лизоблюды.
Солдаты идут и идут. И в какой-то момент я понимаю, что у меня не осталось сил что-то чувствовать. Выдохлась. Тупо смотрю на ряды черных доспехов. Теперь мне кажется, что это не мертвецы. Там внутри вообще нет людей. Только пустота. Я помню, как утром еле сюда притащилась. А моя ноша – ничто по сравнению с весом лат, оружия, заплечных мешков и заброшенных за спины щитов.
Йерген вернулся к наброскам. Заглядываю ему через плечо. Вместо красивых рисунков у эльфа получилось бессвязное нагромождение линий. Он попросту заштриховал лист.
Зря мы потратили кошель медяков. Ничего не увидели.
Я ни на волос не приблизилась к Габи.
39
Гордиан 8
Не знаю, многие ли ощущают подобное. Но в решающие моменты время для меня замедляется. Чувствую ледяное спокойствие, мысли очищаются от шелухи. Вижу происходящее в мельчайших подробностях. Мне кажется, я могу отвести рукой лезвие меча, ползущее мне в лицо со скоростью слизня. Будто я кромм, повелевающий временем.
Увы, мне только так кажется. Времени всегда не хватает. Когда все заканчивается, меня сметает усталостью. Пушечным ядром сносит в вялое опустошение.
Пушечное ядро… Вот, вспомнил подходящий пример. Как обстреливали «Вертлявую». Тогда я впервые в жизни увидел, на что способны металл вместе с порохом. Свинцовые ядра крушили палубу и борта, дробили дуб в мелкое крошево. Разлеталась щепа, хлестали обрывки веревок, в лицо летели кровь и брызги воды. Вокруг кричали, калечились и умирали. С жутким стоном рухнула за борт грот-мачта. Нас сразу же повело. А я… Я видел все зазубрины, все мельчайшие трещины, каждую щепку, все трупы и корчащихся раненых – разом все, что происходит на палубе. Это ведь невозможно, согласны?
Так же сейчас, только без пороха и мертвецов. Хотя, последнее до сих пор под вопросом… Скорей бы увидеть отца. Мое внутреннее время замедлилось, – тело чувствует, что наступил очередной сверхважный момент.
Мы у парадного входа в старый дворец. Король пожелал первым делом проведать наместника. Спешившись, с почтительного расстояния наблюдаю, как к королевскому экипажу подносят изысканную лестницу, и Ампелиус Виэктрис Гобнэте Первый перетекает по ней на угли дорожки.
Следом за супругом появляется королева Аделаида. Ее холодная красота безупречна. Лицо гладкое, без единой морщины, оно кажется маской. Ее Высочество была бы прекраснейшей женщиной в мире, не порть ее лик презрительное выражение. Волосы убраны в сложную прическу из скрученных кос, – перевились, словно змеиный клубок. Корона иссиня-черная, из матового материала. Не представляю, что это. Кость, дерево? Может, даже металл? Зубчики короны напоминают пальцы скелета с когтями. Повелительница держится так, словно массивный убор ничего вовсе не весит. Платье королевы украшено сотнями рубинов, оправленными в золото. Камни зловеще багровеют, – точь-в-точь потеки крови.
С плеч Ее Величества ниспадает мантия из роскошного черного меха. Служанки словно из-под земли прорастают. Ловко подхватывают шлейф, чтобы не позволить коснуться краем дорожки.
40
Как и супруг, королева Аделаида живое воплощение образа монаршьей особы. Все именно так представляют себе кроммовых королев. Я с нетерпением жду появление ее дочерей. Неужели, кому-то из четверых предстоит стать моей нареченной? Хотя, я не хочу тешить себя бессмысленными надеждами, будто смогу прожить настолько долгую жизнь, чтобы успеть связать себя узами брака.
Глядя на королеву-мать, не питаю иллюзий. Не думаю, что принцесса обрадуется помолвке с простецом вроде меня. Я сын городского наместника, Арглтон один из множества городов, порабощенных кроммовой волей, а Восьмигорье – одна из захваченных ими стран. Даже по местным меркам во мне нет знатной крови. Мы выскочки, но здесь все предпочли об этом забыть.
Нет. Не о таких браках мечтают принцессы.
Когда королевские дочери одна за другой выходят из экипажа, я понимаю, что был прав в своих ожиданиях. Они совершенны, точно ожившие статуи. У всех точеные черты, кожа точно жемчуг, сияет. Сестры выглядят ровесницами, и между собой очень похожи. Все с одинаковыми прическами, в равно бесценных нарядах. К своей досаде, я не знаю, как их различить.
Принцесс обступают служанки в простых черных робах. Расправляют складки на мантиях, раболепной суетой подчеркивая их холодную стать.
Между мной и королевскими дочками пропасть, не меньше. Не представляю, как развлечь их светской беседой, – не говоря уж о большем. Все, что я смогу выдавить, будет косноязычным, убогим. Не достойным внимания. Мой опыт общения с Фрейей и другими девицами ничто в обществе монаршьих особ.
Как зачарованный, любуюсь их красотой. Потом замечаю: на меня тоже обратили внимание. Одна из сестер выхватила взглядом, смотрит искоса, из-под густых темных ресниц. Ее глаза точно угли, – каменные, что рассыпаны у принцесс под ногами. Такие же потухшие, пыльные, лишенные искры. Она с ленцой осматривает меня, от подбитых железом сапог до кончиков примятых шлемом волос. Наверное, точно так же оценивала бы выставленного на продажу раба. Мимолетное, презрительное внимание. Растерявшись, я расплываюсь в глупой ухмылке. Заметив это, она изгибает бровь и чуть заметно вздергивает головку. Верхняя губка приподнимается, словно принцесса ощутила запах тухлятины. У нее ровные белые зубы, как камушки.
Значит, вот она, нареченная. Я усмехаюсь собственным мыслям. До чего последовательна зараза-судьба: если нас обвенчают, семья с принцессой получится под стать моей нынешней. Отец, мать, брат, – мы друг для друга чужие.
Принцесса шепчет что-то сестре. Та едва заметно дергает плечиком, словно давит смешок. Хотя, на лицах девушек все то же светское безразличие.
На душе остался гадкий осадок. Не получается переварить. Скорей бы завершилась церемония встречи. Я не могу ни на что повлиять, или как-то ускорить процессию. А в гобеленовом зале умирает мой наместник-отец. Может быть, уже умер. И я не знаю, что по этому поводу чувствую.
Остается лишь наблюдать, как последним из кареты выходит наследник. Лет пяти – семи мальчик, щуплый, с рыхлой кожей цвета муки, слишком бледной для кромма. Его болезненный вид не сочетается с совершенством остальных членов семьи. Едва спустившись по лестнице, мальчик усаживается на колени и начинает перебирать камни. Няня осторожно берет его за руку, отряхивает бархатные штанишки и подводит ближе к матери. В обеих руках наследник держит по углю.
Глашатай объявляет:
– Его Высочество король Восьмигорья и окрестных земель Ампелиус Виэктрис Гобнэте Первый с дражайшей супругой. Ее Высочество королева всего Восьмигорья и окрестных земель Аделаида. Наследный принц Филипп! Сиятельные принцессы Клавдия, Ванесса, Досиа и Кассиа…
Король обрывает глашатая едва заметным жестом. Тот замолкает на полувздохе, словно пронзенный стрелой.
– Сейчас не время прелюдий.
Голос Повелителя разносится над площадью. В унисон ему флаги наполняются ветром. Потом король поворачивается ко мне, и я склоняюсь в почтительнейшем поклоне. Под латной накладкой в колене что-то громко хрустит.
– Веди меня к батюшке, Гордиан.
Моргаю, потрясенный. Повелитель знает, действительно знает мое имя!
И сразу же мне становится противно. Вот я дурак, ничем не лучше своего тщеславного братца. Конечно, король меня знает. Ведь он с моим батюшкой, – какое неподходящее слово для наместника Келебана! – договорились о политическом брачном союзе.
Мне кажется, все идет не туда. Увы, предчувствие меня редко подводит.
Филипп очнулся на удивление вовремя. Мой брат своего не упустит. Плетется по левую руку с таким же мучнистым лицом, как у наследника-тезки. Оба мы раболепно пятимся, чтобы случайно не повернуться спиной к королю и не нанести Повелителю смертельное оскорбление. Я уже ненавижу помпезный, непрактичный в реальной схватке доспех. Держать полусогнутое положение в нем нелегко, поясница и плечи болят. Я вспотел и, должно быть, начал вонять.
Не знаю, как себя разумней вести. Ждет ли король развлекающую беседу? Или отчет о делах? Решаю пятиться молча. По моему лицу течет пот, который я изредка утираю платком. Доспехи при этом препротивнейше клацают. Не думаю, что Повелителю нравится смотреть, как я вожусь со своей тряпочкой. С другой стороны, созерцать мою красную, мокрую физиономию еще более отвратительно…
41
Филипп пробует залопотать, но спотыкается, проглатывает слова и замолкает.
Потом мы входим в гобеленовые покои. Я смотрю на отца, – тот на ложе, словно в гробу. По грудь накрыт одеялом, руки сложены, сухие, со старческими пятнами. Рядом несколько длиннобородых лекарей с тазиками и удушливыми благовониями, от которых хочется распахнуть окно.
Так странно… Впервые я вижу отца таким. Похожим на обычного человека, немощным, словно усохшим. Он лежит, переодетый в простую рубаху.
Отец лежит. Это так чудовищно… неестественно? Непривычно? Чудно?
Всматриваюсь в заострившиеся черты, старческие пятна на коже, – откуда они взялись, раньше же не было?! – на жидкие, прилипшие ко лбу волосы…
Лекари падают перед Повелителем ниц. Тазик у одного выворачивается из рук, глухо брякается на ковер, расплескав содержимое. Лекарь громко всхлипывает.
Перешагнув через злополучную посудину, король подходит к изголовью наместника. Из-под рукавов его мантии выползают черные щупальца тени. Бросаются вперед, ощупывают отца, проникают в ноздри и рот.
– Как жаль, – вздыхает Повелитель. – Он был полезным человеком.
У меня все внутри обрывается. Жилки в душе начинают трепетать от волнения. Что я чувствую? Радость? Свободу? Какое недостойное чувство.
Пальцы Ампелиуса Виэктриса Гобнэте Первого едва заметно двигаются, словно ощупывают струны на арфе. Я замечаю, какие у него жуткие ногти. Как когти. Синюшные, с желтоватыми заостренными концами, крошащимися в заусенцы.
Тьма облизывает отца, окутывает его, точно кокон, лезет под одеяло. Повелитель едва поводит подбородком, – тело отца неестественно приподнимается и складывается в поясе. Наместник садится, как тряпичная кукла, которую сгибают невидимыми руками. Его голова безжизненно завалилась к плечу, рот распахнут, сквозь щелки в веках видны белки закатившихся глаз. Изо рта вьется дымок. Черный, точно копоть чадящей лампадки.
Потом глаза отца открываются. Филипп ахает, судорожно прикрыв рот руками. Лекари трясутся, ближний ко мне стучит зубами так громко, словно рядом работает плотник. Внезапно старик вздергивается, рывком перекручивается в поясе и без движения падает на бок, замолкая.
Повелитель раскрытой ладонью делает жест, словно хочет что-то поднять. Глаза отца наливаются густой чернотой. Изо рта вылетает клубок такой плотной тьмы, что она кажется осязаемой. Потом белки проясняются, и черными остаются лишь круглые радужки. Плоские, лишенные блеска. Неживые глаза.
– Ваше Величество! Молю, простите меня. Я не смог Вас встретить. – Скрежещет отец. Звук идет откуда-то из груди. Губы не двигаются. Наместник смотрит истертыми пуговицами глаз.
Меня мутит от отвращения. Липкий, нутряной ужас сковывает горло и мешает дышать. На отца невыносимо смотреть.
«В горло мне куриные ноги», – простонал бы сейчас мастер Семиуст. Я чувствую, как голову сковывает обруч боли.
Повелитель неторопливо сжимает кулак. Послушная ему тьма стягивается из углов, словно нехотя отпускает наместника, лезет королю под руку и исчезает, зажатая в его когтистой ладони. Король смотрит на отца сверху вниз:
– Хочу, чтобы ты и дальше работал для меня хорошим наместником. Без тебя Арглтон нравился бы мне гораздо меньше.
– Господин, я буду служить Вам до последнего вздоха. До последнего стука своего никчемного сердца. И после. Всегда. Пока Ваша воля меня не отпустит.
Повелитель кивает:
– Мне симпатичны твои слова, Келебан.
Кирстен 9
Обратный путь проходит в молчании. Давно стемнело, мы плетемся по темным улочкам в мастерскую. В городе то ли праздник, то ли поминки. Не ясно, что несет простым жителям приезд короля. Не известно, что на самом деле с наместником. Умер тот, или его спас Повелитель? Болтают разное, иногда странное. Например, что возвращенный к жизни наместник Келебан будет пить кровь и закусывать сырыми птичьими шеями. Еще говорят, будто новым наместником стал тот позолоченный остолоп на коне. А, нет, не так. Дела перешли к принцу Филиппу, к мастеру Ватабэ, к… Король уедет из Арглтона к следующей осени.
Некстати вспоминаю Габи. Хотя, как это, некстати. Я о ней помню всегда.
– Кирстен, я такую большую какашку выкакала. Огромную! Как твое лицо!
Она сидела на своем детском горшочке, и бесхитростно восхищалась собой. Из-под собранного в комок на коленях платьица торчали грязные загорелые ножки.
О боги, как это было давно. Летом.
Конечно, я совсем не обиделась. Мы посмеялись с девчонками на рынке. Старая торговка Бонниамия даже угостила Габи ранним яблочком, румяным и ароматным. При случае я и Йергену рассказала, тот любит слушать про выходки моей младшей сестры. Эльф грустно улыбнулся, растянув шрам на щеке:
– Кирстен, это наиточнейшее описание большей части заказов, которые я получаю. Какашечные портреты. Не похожие на владельцев, а чтоб было покраше. И головы раза в два больше тулова. И лбы нужно повыше…
– Как думаете, сегодня все было зря? – Спрашиваю, пытаясь отвлечься от воспоминаний. Мне больно думать о сестре, потому что я недовольна собой. Такой особенный день потеряла впустую.
– Зря ничего не бывает. – Блекло отзывается хозяин, и я ему не верю. – По крайней мере, я утер нос этим индюкам, Торкве и мастеру Ваталобею.
Ну да. Он все о своем. О творчестве и своих великих амбициях. Что ему чужая сестра.
– И чем вы утерли? Тем, что сидели выше или ниже на пару ростов? – Дерзю я. – Это не стоит мешка с медяками.
– О, девочка. Никогда не знаешь, как отзовутся вложения. У нас и на другие дни остались кое-какие привилегии. К тому же нам не нужно тащить на себе обратно все свои сумки, чтобы завтра снова переть их во дворец. Кирстен, я надеялся, что ты оценила прелесть предоставленного в наше распоряжение ларя из кладовой для работников замка.
Хозяин раздражает этим своим «О, девочка». Оскорбительное, уничижительное обращение. Понимаю, что Йерген вкладывает в это слово: я, Кирстен, дурочка, и ничего о жизни не знаю.
Это он у нас терпит плевки в спину сколько..? Пару сотен лет, небось, давно набежало.
