Текст книги "Сад земных наслаждений"

Автор книги: Карузо Джачинта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

4

Я совершил настоящий подвиг и вернулся в Лондон в тот же вечер, очень поздно. Мне хотелось как можно раньше отдать компьютер Джули Бонем на экспертизу. На следующий день было воскресенье, так что я расслабился и назначил Ребекке встречу на десять часов.

Она явилась, как всегда, минута в минуту. Блестящие, только что вымытые волосы были собраны в чудовищный пучок, как у зануды училки. И все же скрыть свою красоту Ребекке не удалось.

Я мысленно сравнил ее с госпожой Шару. Обе были прекрасны. Но фарфоровое лицо госпожи Шару все не шло у меня из головы, и я впервые всерьез подумал, что освободился от своей страсти к Ребекке. Всю обратную дорогу из Савойи в Лондон я только и мог думать, что о жене писателя – я даже имени ее не знал. И просто умирал от любопытства.

К счастью, это трепло, Дженнифер Логан, питает ко мне слабость, сказал я себе утром, принимая душ. Я позвоню ей, как только смогу, и попрошу разузнать кое-что о женщине, Которая, мягко говоря, воспламенила мои и без того жаркие чувства.

– Как вы доехали, сэр? – поинтересовалась Ребекка, и я несказанно удивился ее вопросу. Никогда она не беспокоилась о моем благополучии. Иногда мне даже казалось, что ей нравится видеть, как я страдаю.

– Отвратительно, – ответил я резко. – Но не будем об этом. Вот компьютер. – Я указал на свой письменный стол. – Я к нему не прикасался. Над ним поработали только ребята из криминальной полиции, сняли отпечатки пальцев. Он ваш.

Ребекка медленно подошла к столу и сосредоточенно посмотрела на ноутбук. Я знал, о чем она думает. Компьютер был грязный. На нем кишели миллионы микроорганизмов. Отпечатки уже сняли, перчатки надевать было незачем. Придется трогать компьютер голыми руками.

Я уже давно заметил болезненную страсть Ребекки к чистоте. Моей напарнице стоило огромного труда прикоснуться к чужому телефону или ручке. Однажды я попросил Ребекку напечатать что-то на своем компьютере, и она нажимала клавиши карандашом.

– Вы не хотите узнать, что я выяснила, пока вас не было, сэр? – спросила она, отрывая взгляд от ноутбука.

Я был настолько поглощен мыслями о госпоже Шару, что забыл о заданиях, которые поручил Ребекке перед отъездом. Прежде всего – связаться с агентством, которое предоставило новую работу Бонем и Хасельхоффу.

– Вы ездили в агентство?

– Да, сразу же после вашего звонка.

– И что выяснили?

– Во-первых, это действительно самое престижное агентство в данной области. Занимается персоналом высочайшего уровня. Устроиться туда не так-то легко, кандидаты проходят строжайший отбор. Но наши молодые люди с этим справились. Ответственный за набор персонала сказал, что они оба были очень хорошо подготовлены. Два отличных работника. Так что их приняли, ее послали во Францию, его – в Суссекс. По словам того же служащего оба назначения были чисто случайными. Джули Бонем должна была отправиться в дом к одной рок-звезде, но девушка, предназначенная для Шару, в последнюю минуту заболела, и Джули заняла ее место.

– Может, имеет смысл поговорить с той девушкой?

Ребекка взглянула на меня:

– Вы что-то подозреваете, сэр?

Я покачал головой:

– Просто не хочу ничего упустить.

– Хорошо. Я ее немедленно разыщу.

– А как с прежним агентством? Что вам удалось вытянуть из госпожи Блисс?

Ребекка нахмурилась:

– Единственная новость: Ян Хасельхофф часто ходил в Национальную галерею.

– Любитель искусства? – Я был удивлен.

– Похоже, что так.

– Пошлите агента в Национальную галерею с фотографией молодого человека. Посмотрим, может, кто-нибудь его запомнил. – Мы проделали ту же операцию в Суссексе, но безрезультатно. – Какие новости от Николза?

– К сожалению, плохие. Он все еще ничего не нашел.

– А вам удалось выяснить, куда отправилась Джули Бонем по прибытии в Лондон?

– К сожалению, нет. Я разослала агентов на станции такси, в гостиницы, на вокзалы. В общем, повсюду. Такое ощущение, что, спустившись с трапа самолета, девушка растворилась в воздухе.

У меня зазвонил телефон. Ребекка, собравшаяся было продолжать, умолкла.

Я снял трубку и впервые в жизни обрадовался, услышав голос Дженнифер Логан. Я собирался связаться с ней на следующий день, но у журналистки был отличный нюх, и она меня опередила. Впрочем, ее звонок меня не удивил. Логан объявлялась по крайней мере раза три в неделю, но впервые решилась побеспокоить меня в воскресенье.

Я постарался быть любезным – все-таки она мне пригодится – и не стал упрекать ее за наглость. Чокнутой журналистке нужно было что-нибудь свеженькое для новой статьи об убийстве Бонем. Я излил на Логан обычный вздор: мол, нам во время расследований приходится держать рот на замке, чтобы не повредить ходу дела, но как только что-нибудь появится, она узнает об этом первой.

Ребекка взглянула на меня с удивлением. Она знала, что я терпеть не могу эту продажную журналистку, и мои ломания справедливо показались ей подозрительными. Но это были еще цветочки по сравнению с тем, что услышала моя напарница, когда я при помощи ловкого тактического хода перевел разговор на жену Люка Шару.

Как я и надеялся, Логан знала всю подноготную бывшей английской топ-модели, которая, достигнув вершины успеха, распрощалась со своей блестящей карьерой и вышла замуж за французского писателя тридцатью годами старше ее. Это событие долгие месяцы обсуждалось в светской хронике.

– А под каким именем она выступала, когда работала моделью? – спросил я у Логан.

– Под своим собственным.

– То есть?

– Лора Кисс.

Я засмеялся, чем еще больше озадачил Ребекку.

Как странно, вот уже больше трех месяцев я делаю все возможное, чтобы мисс Фригидность меня заметила. А теперь, когда я, кажется, этого достиг, мне почти все равно. Ну и ну! Вот уж не знал, что я такой ветреник!

– Лора Кисс, – повторил я. – Ты же не думаешь, что я и правда в это поверю?

– Можешь верить во что хочешь, но это ее настоящее имя. А почему она тебя так интересует?

– О, из чистого любопытства. Она вышла замуж по любви? – спросил я беспечным тоном. – Он ведь гораздо старше ее.

Ребекка уже поглядывала на меня подозрительно.

– Да, но он такой очаровашка! И богат. Невероятно богат! Лора Кисс сделала правильный выбор. Для нее это качественный скачок. Она уже была вхожа в высший свет, когда работала моделью, но это не в счет. А теперь красотка достигла настоящих вершин.

Карьеристка вроде Логан только так и может рассуждать, подумал я с неприязнью.

– А правда, что Лора Кисс увлекается садоводством?

Журналистка разразилась громким смехом.

– Кто тебе сказал такую чушь? Чтобы Лора Кисс цветочки выращивала?! Вот это да! Да когда она была моделью, меняла мужчин чуть ли не каждый вечер. Конечно, теперь, когда она замужем, таких слухов больше не ходит. Но не удивлюсь, если она продолжает развлекаться по-прежнему. Поверь мне, Николас, эта женщина увлекается всего одной вещью.

Не было нужды спрашивать, о чем именно идет речь. Эти непристойные сплетни о Лоре, как я начал называть ее про себя, злили меня. Я сдержался и спросил Логан, будет ли госпожа Шару блистать в лондонском свете в этом сезоне.

– А как же! Она ни одной вечеринки не пропускает. Как раз на следующей неделе будет прием по случаю юбилея Художественной галереи Уайтчепел. Лора Кисс есть в списке приглашенных.

– Ты можешь раздобыть мне приглашение, Дженнифер? – попросил я сладким голоском. Я уже в открытую флиртовал с журналисткой, и Ребекка поглядывала на меня все подозрительнее.

– Можешь пойти со мной. Я приглашена.

До сих пор я успешно избегал компании Логан, и теперь меня терзали сомнения. Соглашаться или нет? Потому мы никуда и не ходим вместе, сказал я себе со вздохом, что однажды на приеме я безо всяких церемоний пошлю ее куда подальше.

В итоге мы договорились, и я наконец повесил трубку. Я чувствовал на себе взгляд Ребекки, но сделал вид, что ничего не замечаю. Потом отошел от стола и открыл окно – мне срочно нужен был глоток свежего воздуха, – и тут затрезвонил мой сотовый.

Это была Бренда, в ярости оттого, что я пропал. Не выношу прилипчивых женщин, но высказываться по этому поводу при Ребекке не стал. Просто пообещал Бренде перезвонить, как только освобожусь. И на всякий случай отключил телефон.

– Что вы об этом думаете?

Ребекка, которая внимательно разглядывала компьютер, прямо подскочила от моего вопроса.

– О чем? – ответила она смущенно.

– О моей щетине! – воскликнул я с иронией. – Уже два дня не брился.

Она вытаращила глаза. Подумала, что у меня не все дома?

– О компьютере, сержант Уэнстон, – сказал я резко. – О чем же еще?

Она опустила глаза в пол и сжала губы. Вот она, та Ребекка, которую я знаю, испепеляет меня взглядом и не скрывает своей ненависти.

– Это достаточно распространенная модель, сэр, – произнесла она металлическим голосом. – С вашего позволения, я пойду в свой кабинет, чтобы изучить его.

– Расскажите сначала, что вы там вынюхали в Суссексе.

Ребекка отчиталась о проделанной работе, не глядя на меня. Без единого лишнего слова. Она снова превратилась в ведьму. И мне это даже нравилось: ведь когда мой сержант становится человеком, я сразу чувствую себя неловко и не знаю, как себя вести.

Я отложил эти мысли подальше и сосредоточился на только что услышанном.

Повторный обыск в комнате Хасельхоффа не принес результатов. Домоправительница Торки не добавила к своим показаниям ничего нового. Пол вспомнил одну деталь: голландец увлекался Камасутрой. Более того, он ее изучал. Для него Камасутра была не пособием по траханью всеми возможными способами, а мистическим текстом, заключавшим в себе древнее знание.

Вообще-то я достаточно хорошо разбираюсь в сексе, настолько, чтобы не попасть под чары Камасутры. Она наверняка увлекательна и даже полезна для тех, кому не хватает фантазии, но считать ее мистическим текстом… Ян Хасельхофф явно весьма разносторонняя натура, если он от Библии переходит к Камасутре.

– Если он ее изучал, значит, у него были соответствующие книги, – заметил я. – Почему же мы не нашли ничего такого среди его вещей?

– То же самое я спросила у Пола, – отозвалась Ребекка. – И он не смог ничего внятно объяснить. Заявил, что никогда не видел, как Хасельхофф изучал Камасутру. Все это со слов самого Яна. Однажды вечером, когда они играли в бильярд, тот неожиданно прервал партию, сказав, что ему нужно идти заниматься. Пол спросил, что именно он изучает, и Ян ответил: «Камасутру». Пол начал шутить по этому поводу, но его товарищ с полной серьезностью объяснил, что тут нет ничего непристойного, как принято думать, напротив, речь идет о древнем мистическом тексте.

Над этим открытием стоило поразмыслить. Я не очень-то понимал, как оно соотносится со всем остальным. Хотя мистический подход Хасельхоффа к сексу отчасти подтверждал мою гипотезу о том, что голландец был фанатиком.

Наш разговор с Ребеккой подошел к концу. Теперь ей придется взять компьютер. Ни за что в жизни не пропустила бы это зрелище. Она глубоко вздохнула, прежде чем прикоснуться к ноутбуку, схватила его и вышла из комнаты, выпятив грудь, под моими саркастическими взглядами.

Я тоже решил покинуть свой кабинет и отправиться к Бренде. Я проголодался, и меня нужно было накормить. Не только едой.

На работу я вернулся около четырех часов пополудни, расслабленный, как всегда после хорошего секса, и куда более уверенный с Ребеккой. Она по-прежнему возилась с компьютером. Перед работой она наверняка его продезинфицировала.

– Что-нибудь нашли? – спросил я, заглядывая в кабинет напарницы.

Ребекка не отрывала взгляда от клавиатуры.

– Я как раз собираюсь распечатать один экземпляр, вы сможете прочесть, – сказала она холодно. – Насколько я могу судить, это должно быть интересно.

Мне пришлось ждать по меньшей мере минут двадцати прежде чем обещанный экземпляр оказался на моем столе. Весьма объемный. Похоже на какой-то доклад. Однако заглавие казалось забавным: «Алейт».

Я вопросительно посмотрел на Ребекку:

– Что за черт?

– Это история жены Босха. Ее звали Алейт.

Обычно я не сквернословлю на работе, особенно в присутствии Ребекки, чтобы не подавать ей лишний повод меня осуждать. Но в тот день, вновь услышав имя Босха, не сумел сдержаться:

– Опять он, разэтак его! – Я глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. – Это биография? – Я нервно теребил стопку бумаг.

– Не совсем. Здесь рассказывается и о работе мастера над тремя большими полотнами, которые составляют триптих «Сад земных наслаждений», написанный Босхом около 1500 года, теперь они хранятся в музее «Прадо», в Мадриде.

– Кто автор?

– Это анонимный текст. Я навела кое-какие справки, думала, Джули Бонем скачала его из Интернета. Но в сетке его нет. В библиотеках тоже. Похоже, мы имеем дело с неизданным произведением.

– Может, сама Бонем его и написала, – предположил я.

Ребекка скривила губы:

– Сомневаюсь, что это ее творение. На последней странице, под словом «конец», значится: «Вверяю тебе этот текст. Позаботься о нем».

– Что еще вы нашли в компьютере?

– Ничего.

– Как это – ничего? – удивленно переспросил я.

– Эта повесть – единственный файл в памяти. Я проверила жесткий диск и стертых документов не обнаружила. Могу с уверенностью утверждать, что Джули Бонем практически не пользовалась этим ноутбуком.

– Ее мать сказала, что девушка была помешана на Интернете, – возразил я. – А какой же Интернет без компьютера?

– Возможно, он был не единственный у Бонем.

Если Ребекка права и у девушки был еще и настольный компьютер – кто знает, где он теперь? Но об этом я подумаю позже. Пока меня больше всего беспокоил тот факт, что имя голландского художника XV века, будь он трижды проклят, всплывало повсюду, куда бы я ни сунул свой нос. Как будто недостаточно того, что Ян Хасельхофф родился в том же самом городе, что и Босх, так еще и Джули Бонем сначала хранит у себя репродукцию одной из его картин, а потом у нее обнаруживается таинственный текст, в котором рассказывается именно о нем. Или, если быть точным, о его жене. Делать нечего, придется срочно ехать в Голландию к брату Яна Хасельхоффа. Голландской полиции пока не удалось его найти, но у них обязательно получится.

– Я не так много знаю об этом Босхе. Вы можете раздобыть какие-нибудь материалы до нашего отъезда? – попросил я, и наши взгляды впервые встретились.

Ребекка кивнула.

– Куда мы едем, сэр?

– В Голландию, – ответил я, хватая папку. – Полетим завтра в Амстердам первым же утренним рейсом. Я почитаю материалы в самолете. Не обязательно присылать их мне домой сегодня вечером.

– Вам нужен топографический указатель произведений?

А почему бы нет, подумал я, уже направляясь к двери. Если какие-нибудь из них хранятся в лондонских музеях, можно будет заскочить посмотреть.

Я собирался было кивнуть, а потом вдруг осекся. Меня осенило.

– Проверьте, есть ли работы Босха в Национальной галерее.

Ребекка тут же поняла, что я задумал. И меньше чем через десять минут мои подозрения подтвердились: «Увенчание терновым венцом», полотно размером 73 на 59 сантиметров, написанное Босхом между 1508 и 1509 годами, было одной из жемчужин коллекции голландских мастеров в Национальной галерее наряду с «Автопортретом» Рембрандта и «Портретом послов» Гольбейна Младшего.

Может, именно поэтому Ян Хасельхофф стал заядлым посетителем музея на Трафальгарской площади.

Я ушел с работы, охваченный тревогой, и бегом бросился домой, читать распечатанный текст. Я сгорал от любопытства. Раньше Босх был для меня лишь художником, рисовавшим чудовищ. Я смутно помнил его произведения, но практически ничего не знал о его жизни. Чем же он так заинтересовал молодых людей двадцати с небольшим лет?

Этот вопрос мучил меня всю дорогу. Наконец я устроился поудобнее в кресле, с выпивкой под рукой, открыв папку с надписью «Алейт». И нашел ответ.

5

Алейт

Хертогенбос, Март 1503 года

Великий Магистр пришел, как всегда, вовремя. Алейт спросила у подоспевшей служанки, один ли он. Она не испытывала особой симпатии к этому человеку, но муж, похоже, обманывался на его счет. Они часами сидели запершись в мастерской. Алейт по-прежнему называла Великого Магистра евреем, несмотря на то что он семь лет назад обратился в христианскую веру. На торжественном обряде в соборе Хертогенбоса присутствовал сам герцог Бургундский. И когда Алейт высказывала сомнения по поводу этого человека, муж успокаивал ее, говоря, что волноваться не о чем.

Но она волновалась. В присутствии еврея Алейт чувствовала себя неловко. Ей не нравилось властное выражение его глаз, черных, как преисподняя. Они смотрели на все хищно. И в то же время им невозможно было сопротивляться. Высокий лоб, на который острым углом спускались густые темные волосы, длинный нос с горбинкой, большой чувственный рот – все его лицо дышал силой.

Губы еврея всегда были плотно сомкнуты, он никогда не улыбался. Еще и поэтому Алейт ему не доверяла. Но муж тоном, каким разговаривают с непослушными детьми, объяснял ей, что Великий Магистр – его лучший заказчик.

Мастерская мужа, как и их дом, выходила на рыночную площадь Хертогенбоса. По дороге Алейт попыталась сосчитать в уме картины, написанные мужем для еврея за последние годы. Их было по меньшей мере четыре, одна эксцентричнее другой. Последняя, едва начатый триптих, попросту вызывала тревогу.

Алейт боялась, что муж навлечет на себя гнев Братства Богоматери. Йероен состоял в нем вот уже шестнадцать лет, и на протяжении этого времени много работал над украшением капеллы Братства в соборе Святого Иоанна, цветные витражи и окна над хором были его рук делом. Члены Братства всегда обращались к Йероену, если им требовались услуги художника. Несколько лет назад он председательствовал на Пиру Лебедя [4]4
  Лебедь был символом Братства Богоматери, и его члены ежегодно собирались на пир, где в качестве основного блюда подавалась эта птица или гусь.


[Закрыть]– а это самая высокая честь, какой может удостоиться член Братства.

Зачем же было ставить под угрозу их привилегированное положение в добропорядочном обществе Хертогенбоса ради капризов этого еврея?

Она, Алейт ван дер Меервенне, родилась в 1453 году у Постеллины, дочери аптекаря, и Гойартса ван дер Меервенне, человека богатого и знатного, а потому всегда обладала этим особым положением. А ее мужа звали Йероен ван Акен, и происходил он из семьи бедных ремесленников. Дед, Ян ван Акен, родом из Ахена, был художником. Отец, Антоний, вместе с двумя братьями пошел по родительским стопам. После его смерти старший брат Йероена унаследовал отцовскую мастерскую. Он подписывался именем ван Акен, как все художники из их рода. А Йероен, чтобы обособиться от них, взял в качестве псевдонима последний слог названия родного города и подписывался как Иероним Босх.

Алейт гордилась тем, что ее муж – художник. Они были женаты уже двадцать пять лет, и между ними никогда не возникало разлада. Йероен очень хорошо управлял имуществом, полученным в приданое за нею. Он распоряжался деньгами по своему усмотрению, и однажды дошло даже до стычки со свекром, когда тот попытался воспользоваться капиталом дочери. Алейт, разумеется, всегда поддерживала мужа. Она слепо верила ему и была признательна за заботу. И самоотречение воздалось ей сторицей, ведь благодаря их браку Йероен обрел куда более высокое положение в обществе. Теперь он был богат и мог не беспокоиться за свое будущее и, значит, работать, как он хотел и на кого хотел.

Вот почему Йероен проводил время в обществе Великого Магистра и поддерживал его учение. Алейт делала вид, что ничего в нем не понимает, но она была неглупа. Тайный культ Великого Магистра и его секты попахивал серой. Рано или поздно все они попадут в лапы к дьяволу.

Они называли себя homines intelligentae, [5]5
  Люди понимающие (лат.).


[Закрыть]но были болеем известны под именем адамитов. Их учение родилось из ереси Братьев и Сестер Свободного Духа, последователи которого считали себя земным воплощением Святого Духа.

Алейт знала о них не много, но и это малое заставляло ее дрожать от негодования. Поговаривали, что Братья и Сестры Свободного Духа встречаются по ночам в пещерах и исполняют странный ритуал, посвященный Адаму. Прародитель рода человеческого жил нагим в земном раю, и они, мужчины и женщины, исполняли свои обряды, сбросив одежды. Нагими они молились, слушали проповеди, причащались, а церковь свою называли раем. Рассказывали также, что после службы послушники совокуплялись и называли это действо райской радостью.

Алейт пробовала заговорить об адамитах с мужем, но он посоветовал ей не слушать сплетни кумушек. Ведь она сама видит, что Великий Магистр – человек добропорядочный, образованный и любезный. Это была правда. Алейт слышала его рассуждения о философии и теологии, как, впрочем, и об алхимии. Йероен всегда был очень внимателен к словам Великого Магистра, время от времени комментировал его речи, просил объяснений.

Алейт вошла в помещение, более просторное и светлое, чем мастерская, – муж обычно работал тут над своими главными творениями. Мужчины беседовали, стоя возле последней картины Йероена. Это была левая створка недавно начатого триптиха. На ней изображалось Сотворение мира, и называлась она «Земной рай». Хотя земного там было очень мало. Йероен, как всегда, дал волю воображению: этот многоцветный рай населяли единороги, жирафы, слоны, гигантские ящерицы, чудовищные создания, имени которым Алейт не могла придумать. Создатель держал за руку Еву, Адам сидел у его ног.

– Иди же сюда, Алейт, – сказал муж, глядя на нее своими вечно удивленными глазами. Его лицо было призрачно бледным, в углах рта залегли глубокие морщины.

«Он стареет», – подумала Алейт с легкой грустью. Они были одного возраста, в тот год обоим исполнялось по пятьдесят. К ней время было более милосердно. Она оставалась стройной, длинные светлые волосы еще не поседели. Сейчас она носила их по немецкой моде, с пробором посередине, и украшала голову жемчужной диадемой.

Еврей обернулся к ней и учтиво поздоровался.

– Я любовался работой вашего мужа, – сказал он, снова обращаясь к картине. – Ему с удивительной точностью удалось передать чувства Адама.

Алейт подошла ближе к полотну. Адам, устремленный к Создателю, пристально смотрел на только что сотворенную женщину, а та опустила глаза к земле и как будто дремала.

– Он поражен, потому что появившаяся перед ним женщина была извлечена из его собственного тела, – продолжал еврей. – И в то же время его охватило истинно мужское желание пробудить Еву силой своего взгляда. Так исполнится действо познания, уже предвещаемое жестом Творца: Он поднимает правую руку и благословляет их: «Et erunt duo in carne una» – «И будут одна плоть».

Алейт похолодела, услышав эти слова. Ей тут же вспомнилось то, что муж называл грязными пересудами кумушек: адамиты собираются по ночам в пещерах, служат свою мессу, а после вознесения даров и проповеди свет гаснет и мужчины совокупляются с женщинами. Говорили также, что они сходятся как-то по-особому, хотя и не противоестественно. По законам своего бредового учения – так, как Адам познал Еву в раю. У Алейт не хватило духа попросить у мужа объяснений, однако она сгорала от любопытства. Если Братья и Сестры Свободного Духа знают о каком-то особом искусстве любви, то непонятно, как оно может одновременно отличаться от обычного акта соития и не оскорблять Природу.

Помимо воли взгляд Алейт блуждал среди чудовищных существ в пруду у ног Творца. Там извивался трехголовый ибис, а птица с пастью дракона пожирала лягушек, появлявшихся на поверхности воды. Женщина подавила отвращение и постаралась сосредоточиться на словах еврея.

– Я одобряю также те изменения, что вы внесли в изображение драцены. Аллюзия на Шонгауэра была слишком грубой.

Он говорил о Древе Жизни за спиной Адама, имевшем вид толстоствольной пальмы, точнее, драцены, той же, что фигурировала на гравюре немецкого художника Шонгауэра. Однако он, намекая на название растения, изобразил на стволе трех миниатюрных драконов. Йероен же избрал для своей картины вьюн.

В центре полотна бил Источник Жизни. Это было наполовину растение, наполовину искусственное сооружение, сделанное из какого-то неизвестного вещества. Алейт много расспрашивала мужа о нем, и Йероен всякий раз отвечал, что Источник – это не растение, он не мраморный и не хрустальный, но все это вместе. Он принадлежит царству сверхчувственного. Идею мужа было трудно понять, но Алейт заставляла себя сосредоточиться.

Еще ей было неясно, почему из круглого отверстия в основании Источника выглядывает сова. Муж сказал Алейт, что отверстие – это центр картины, Источник – это вертикальная ось, а поднятая вверх рука Создателя – ее продолжение. Горизонтальная же ось проходит через глаза совы.

– Хорошо, – соглашалась Алейт, теряя терпение. Непонятно, куда могли завести их подобные рассуждения. – Но что все это значит?

Муж подавил тяжкий вздох, а потом заговорил о понятии «orbis»:

– «Orbis» означает не только круг или диск, но также и орбиту, и расположенное внутри око. Диск в центре полотна притягивает взгляд зрителя, словно магнетический зрачок.

– Но что все это значит? – не унималась она.

– Взгляд зрителя невольно падает на центр диска, где сидит сова, а за ней ничего нет, там пустота. Но это пустота лишь в чувственном смысле, на самом деле она полна идей именно благодаря присутствию совы. Вот и получается, что зритель на мгновение забывает самого себя и мир, чтобы погрузиться в созерцание и размышление.

Алейт на время задумалась.

– Как мистики? – проговорила она наконец растерянно.

Муж кивнул.

– А сова? – снова спросила Алейт.

От этой птицы у нее озноб шел по коже. А Йероен был словно одержим ею. Он уже изображал ее на рее «Корабля дураков» и на древе познания добра и зла в картине «Воз сена».

– Сова символизирует познание тайны.

– Какой тайны?

– Тайны смерти. Она принадлежит к породе существ, которым позволено проникать за грань невидимого. Она ведает и смерть, и мудрость Божью, А царство Сына, согласно Иоахиму Флорскому, распускается в мудрости.

Алейт знала, на что намекает Йероен. Монах Иоахим Флорский три века назад сказал, что история мира началась в царстве Отца, где властвовал закон. На смену ему пришло царство Сына, где властвует мудрость. Оно длится до сих пор и пресечется с наступлением царства Святого Духа. Великий Магистр и его ученики ждут именно этого.

– Так вот, – заключил муж, – сова ведает смерть и то, что будет после.

Погруженная в эти воспоминания, Алейт потеряла нить беседы. Вернувшись к реальности, она поняла, что еврей и Йероен говорят о правой створке триптиха.

– Мне бы хотелось, чтобы вы изобразили там все человеческое безумие, – произнес еврей.

– Я уже сделал предварительный рисунок, – ответил Йероен и направился к столу. Порылся в покрывавших его бумагах, наконец нашел какой-то лист и протянул его Великому Магистру.

Пока тот его рассматривал, Алейт тоже исподтишка заглянула в рисунок. Сначала она толком не поняла, что изобразил там муж. Ее взору открылся пустынный пейзаж со странными сооружениями: в центре возвышались два ствола, из-за которых выглядывал диск, увенчанный ртом. Однако, присмотревшись получше, она поняла, что ствол слева – это дерево, и его многочисленные ветви служат опорой гигантскому яйцу, разбитому и пустому. Правый ствол представлял собой нечто среднее между деревом и мужчиной.

Алейт с досадой отвела взгляд. Ей не нравились чудовищные создания, которыми муж населял свои картины. Она по-прежнему с ужасом вспоминала дьявольскую фигуру с носом в форме трубы и павлиньим хвостом из «Воза сена».

– Я собираюсь поместить это чахлое дерево в середине ада, на контрасте с Древом Жизни в раю, – сказал Йероен Великому Магистру.

– Древо смерти, коварное существо, являющее собой совокупность всех мировых грехов, – пробормотал еврей, продолжая сосредоточенно рассматривать набросок.

– Я думал и о том, чтобы изобразить ад как место, где сталкиваются между собой природные стихии и животные инстинкты человека.

Великий Магистр поднял глаза на Йероена.

– Вам следует прочесть «Видение Тундгала», если вы этого до сих пор не сделали. В этой поэме дано самое ужасное описание ада из всех известных, там рассказывается об изощреннейших пытках для грешников, осужденных на муки.

Алейт вздрогнула. Еврей коротко взглянул на нее своими черными, как та самая преисподняя, глазами.

– Быть может, наши речи пугают вас, сударыня?

Йероен тоже с беспокойством взглянул на нее. Алейт разозлилась. Она знала, как муж боится, что она выкажет недоверие, которое испытывает к еврею. Впрочем, то недоверие было взаимным: Алейт чувствовала, что и еврей, несмотря на свою утонченную любезность, относится к ней враждебно.

– Вовсе нет. Просто в комнате прохладно. Пожалуй, я схожу за шалью.

Сказав это, она вышла из комнаты величественной, королевской поступью, шурша широкими юбками. За дверью в мастерской кипела работа. Подмастерья готовили краски, ученики рисовали, суетились слуги. Алейт пересекла рыночную площадь и вернулась в дом. Служанка сказала, что госпожу спрашивала Агнес, ее компаньонка.

Три года назад Алейт спасла ее от монастыря, куда семья собиралась заключить девушку, поскольку никто не захотел жениться на ней. Взяла ее к себе и ни разу не пожалела об этом решении. Общество Агнес, преданной, образованной, оказалось очень приятным, она умела поддержать беседу и разбиралась в музыке. По правде сказать, последний ее талант иногда приводил Алейт в отчаяние: Агнес играла на скрипке и, когда ее охватывала грусть, могла предаваться этому занятию долгими часами. Такова была ее единственная пагубная привычка, но многочисленные достойные качества целиком искупали ее.

Алейт нашла свою компаньонку на третьем этаже, в комнате для вышивания.

– Ты искала меня?

Агнес резко подняла голову от холста и пристально посмотрела на госпожу. Глаза девушки блестели от волнения. Она была уже не молода и не отличалась красотой, но живость черт делала ее весьма милой.

– В городе только об этом и говорят! – воскликнула Агнес, порывисто вставая. – Герцогиня родила мальчика. Он появился на свет десятого марта в Испании, в Алькале, и при крещении его нарекли Фердинандом. Герцог узнал о рождении четвертого сына, находясь во Франции. Однако слабый дух герцогини пострадал от родов. Говорят, она почти не приходит в себя.

Алейт не хотелось комментировать последнее замечание. О душевном здоровье герцогини Бургундской и так ходила масса сплетен, и добавлять к ним ничего не хотелось. Однако восемь лет назад ничто не предвещало столь мрачной развязки. Алейт видела герцогиню Хуану в середине свадебного кортежа, с длинными черными распущенными волосами, искрящуюся от счастья, как и положено невесте. Она направлялась в церковь Святого Гуммариуса в городе Лир, чтобы сочетаться браком с герцогом Филиппом. Хуана была дочерью испанских монархов, Изабеллы и Фердинанда, и, быть может, именно потому, что родилась она в этой солнечной стране, туманные ледяные равнины Брабанта так и не стали ей домом. Уже в первый год брака у герцогини начались нервные приступы, сопровождавшиеся плачем и криками. При дворе поговаривали, что во время таких припадков у нее даже слюна идет изо рта, как у бешеной собаки.