Текст книги "Том 8. Девушка из космоса"

Автор книги: Картер Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Когда мы вошли в неуютную гостиную, я увидел, что у мисс Фрик кое-кто в гостях. Два парня примостились на краешке ветхой кушетки. Одного из них я сразу узнал.

– Привет, Марти! – Я одарил его настоящей дружеской улыбкой. – Тебя недавно оглушили тяжелым стулом, как я слышал?

Марти Круз хмуро посмотрел на меня, открыл рот, чтобы произнести что-то не слишком любезное, но передумал. Он не испугался, решил я, просто следил за своими манерами, учитывая обстановку.

Сидевший возле него второй человек был постарше – на мой взгляд, лет под сорок. По-настоящему красивый мужчина с каштановой шевелюрой, кое-где посеребренной сединой, и вандейковской бородкой. Холодные карие глаза в сочетании с орлиным носом придавали его физиономии безжалостное выражение. Он был одет в неброский черный костюм, безукоризненно на нем сидевший и резко контрастировавший с джинсами и бумажным спортивным свитером Марти.

– Думаю, это тот самый человек, о котором ты мне рассказывал? – обратился он к Марти вкрадчивым голосом воспитанного человека.

– Точно! – буркнул Марти. – Холман. И у нас с ним осталось неоконченное дельце!

– Я – Карл Круз, брат Марти. – Раздвинув в улыбке женственные губы, он продемонстрировал крепкие белые зубы. – Марти немного порывистый. Иногда он поступает ошибочно, но не слишком часто.

– Может, он проводит столь много времени, наблюдая, как вы создаете иллюзии, что стал путать мечту с действительностью? – высказал я предположение. – Например, он определенно вбил себе в голову, что он настоящий крутой парень.

– Послушай, ты…

Марти приподнялся с кушетки, но старший брат схватил его за локоть и потянул назад.

– Только не здесь! – твердо заявил Карл. – Не забывай, что ты в гостях у Кэти.

– О’кей! – Марти нетерпеливо провел тыльной стороной руки по губам. – Полагаю, он еще поживет на свете, но не слишком долго.

– Ваше время истекает, мистер Холман, – предупредила мисс Фрик. – Вы хотите, чтобы я вызвала санитаров из психушки, или предпочитаете закончить то, ради чего сюда явились?

– Терпение! – ответил я. – Я же не знал, что у вас собралась такая теплая компания. Я в восторге от знакомства с мастером иллюзий, человеком, который женился бы на Анджеле Бэрроуз, если бы Дарен не перебежал ему дорогу.

Карие глаза взглянули на меня с лютой ненавистью, но Карл тотчас справился с собой и снова улыбнулся.

– Теперь я начинаю уяснять, мистер Холман, почему Марти так жаждет вас побить! – Он принялся поглаживать свою бородку, словно она нуждалась в ласке. – Но, как я понимаю, без грубости в вашей работе не обойтись?

– Мне и в голову не приходило, что я груб, мистер Круз, – ответил я нарочито невинным тоном. – Мне казалось, я просто излагаю факты.

– Дарен был другом Марти, – ответил он, осторожно выбирая слова. – Марти познакомил меня с ним, а я его – с Анджелой. Все совершенно естественно. У меня нет желания продолжать этот разговор, мистер Холман. Ввиду того факта, что Дарен в настоящее время в бегах – полагаю, я подобрал точное выражение? – и находится с мисс Байер в Европе, совершенно бессмысленно обсуждать как его прошлую личную жизнь, так и мою.

– Вы правы, – согласился я. – Извините.

Я прошел в пустую спальню, выдвинул ящик письменного стола, достал путеводители, отобрал посвященные Западной Германии, сунул их во внутренний карман, а остальное положил на прежнее место.

Когда я возвратился в гостиную, все трое смотрели на меня так, словно я был тифозной бациллой или чем-то еще более вредоносным.

– Если вы уже управились со своими делами, мистер Холман, – произнесла увенчанная потрясающей прической блондинка, – то, полагаю, мне не обязательно вас провожать: вы и сами найдете дорогу.

– Очевидно.

– Мы открываем наш Дом иллюзий через неделю, мистер Холман… – Карл Круз снова погладил бородку. – Зашли бы и посмотрели… Думаю, вам было бы забавно.

– Если это забавнее вашего Марти, тогда там, должно быть, подлинный шедевр! Я даже готов заплатить дополнительно пятьдесят центов.

Карлу удалось вовремя схватить Марти за руку и вторично удержать на кушетке.

– Я уверен, мистер Холман, что вы получите удовольствие. Некоторые из наших фигур, управляемых электроникой, кажутся более живыми, чем настоящие люди из плоти и крови. Такие, как вы, к примеру.

Марти и блондинка чуть не умерли от смеха. Лично я не нашел в этих словах ничего остроумного или забавного и, вежливо улыбнувшись, вышел на улицу.

Вернувшись домой, я налил себе порядочный бокал бурбона со льдом, уселся в кресло и, чувствуя себя страшно одиноким, занялся напитком. Минут через двадцать раздался звонок в дверь. Я побежал открывать с надеждой, что меня надумала навестить какая-нибудь рыжеволосая красотка, которая заблудилась, разыскивая клуб нудистов, и решила, что в таком виде найдет приют и понимание только у меня. Но, распахнув входную дверь, я сразу понял, что ошибался, ибо никто не способен спутать Хью Лэмберта с потрясающей рыжеволосой нудисткой.

– Рик? – Он определенно нервничал. – Нельзя ли с вами минутку поговорить?

– Входите. – Я распахнул дверь пошире. – Сегодня паршивый день с самого утра, с чего бы ему меняться.

Мы прошли в гостиную, и я приготовил ему бокал, пока Хью сидел на кушетке, стараясь успокоиться. Потом я тоже сел. В течение нескольких минут мы молча глядели друг на друга, словно пара электронных кукол Карла Круза.

– Вы продолжаете гневаться, Хью… Может, мне понадобятся затычки для ушей? – произнес наконец я.

Он медленно осушил свой бокал, откашлялся, потом виновато посмотрел на меня:

– Я вам не нравлюсь, верно, Рик?

– Верно, – согласился я. – Надеюсь, из-за этого вы не страдаете бессонницей?

– По вашему мнению, из-за того, что эта девчонка Байер дала мне от ворот поворот, я не мог подождать, пока Анджела сама не узнает о ее романе с Биллом Дареном.

– Вы упорно продолжаете говорить мне о том, что я думаю, Хью, – сказал я. – Это делается с какой-то целью или же вы практикуетесь на мне, намереваясь заняться рэкетом чтения мыслей на расстоянии?

– Вы то и дело твердите о лояльности, – пробормотал он. – Я отношусь к Анджеле весьма лояльно, на триста процентов более, чем вы полагаете. Даже более, чем считает она сама. – Руки Хью судорожно двигались, создавая в воздухе сюрреалистическое изображение его преданности, и замерли тогда лишь, когда он плеснул себе на брюки бурбоном. – Конечно, мне хотелось, чтобы она узнала, что Дарен обманывает ее, но узнала бы не от меня. Вот почему я сразу дал вам сведения.

– Значит, теперь вы можете спать спокойно по ночам, – буркнул я. – Верю вам, старина Хью.

– Вы не понимаете! – с неожиданной напористостью воскликнул он. – Я же хочу помочь вам разыскать их. Я хочу, чтобы Анджела точно знала, какой проходимец этот Дарен! И если вам удастся вырвать девчонку Байер у него из рук и привезти ее назад, этот сукин сын получит добрый урок!

– Почему вы просто не бросили мне в почтовый ящик открытку с подписью «ваш доброжелатель»? Тогда бы вам не пришлось приезжать сюда и тратить время на все эти разговоры.

– О’кей, Рик, о’кей! Я просто пытаюсь объяснить вам, что я на вашей стороне. Сегодня утром вы спрашивали меня, где вам следует их искать, и я ответил, что в Мюнхене, не так ли? Потому что девчонка там родилась.

– Да, вы назвали мне Мюнхен, – подтвердил я. – Спасибо!

– Есть еще кое-что. Может, вы знаете, а может и нет. Девушка – сирота. У нее есть двоюродный брат, Эрих Вайгель, и уж если она пожелает встретиться с кем-то в Европе, то, разумеется, с ним.

– Где я могу его отыскать?

– В Мюнхене, ясное дело.

– Ну и как это сделать? Встать на углу какой-нибудь улицы и громко выкрикивать его имя, пока он не подойдет?

– Я приготовил вам его адрес, Рик. – Он вытащил из кармана листок бумаги и вручил мне. – Но он, разумеется, будет на ее стороне, вы сами понимаете. Вам необходимо выжать из него всю интересующую вас информацию: как мне кажется, он – ваша козырная карта.

– Спасибо, Хью, – сказал я. – В конце концов, вы, возможно, и в самом деле мой родной дядя.

Он кривовато усмехнулся:

– Я на вашей стороне из-за Анджелы, и вы это знаете. Для меня вы такой же ублюдок, как и Дарен, а это, пожалуй, самое сильное ругательство, которое я употребляю.

– Чем этот Эрих Вайгель зарабатывает на жизнь? – спросил я, не обращая внимания на оскорбление, так как посчитал, что брань Лэмберта – все равно что лай комнатной собачонки.

Хью весело хихикнул:

– С виду Вайгель один из самых устрашающих типов, которых мне доводилось когда-либо видеть. Будучи в Мюнхене, я поспрашивал о нем, но так и не получил вразумительного ответа. Полагаю, что средства на существование он добывает незаконным путем, аморальным и жестоким. Это написано у него на физиономии. Надеюсь, вы позабавитесь, выжимая из него информацию, старина, а если из Европы вы уже не вернетесь, я брошу пару окурков в ваш плавательный бассейн – за упокой вашей души.

Глава 4

Не знаю, кто придумал бессмертное изречение «Путешествовать значит возвращаться». Когда ты летишь самолетом, то постигаешь всю неприятную суть этого изречения, пристегнув ремень безопасности. Нет, я не нервничаю в самолете, я просто боюсь. Да, статистика права, утверждая, что я в большей безопасности в воздухе, чем посреди собственной гостиной. Но пол в моей гостиной не передвигается со скоростью двухсот миль в час на высоте тридцати пяти тысяч футов над уровнем моря без видимых глазу приспособлений, препятствующих падению вниз.

Правда, с моей стороны было бы несправедливо умолчать о том, что в моей гостиной не появляются каждые полчаса соблазнительные стюардессы с различными напитками и яствами.

К тому времени, как я добрался до гостиницы в Мюнхене, я счел странствия Марко Поло истинным втиранием очков. Тоже мне герой! Менее чем за двадцать четыре часа я обогнул половину земного шара, в то время как этому обманщику потребовалась пара лет на спине у верблюда, чтобы обнаружить Китай. В те дни это государство, как и многие другие страны, покоилось на спине у огромной черепахи, и некоторое время я провел в своем номере в отеле, размышляя над тем, куда, к чертям, провалилась эта черепаха. Потом добрался до кровати и проспал не знаю как долго. Чувство времени, а также надежность хронометра были поколеблены моими частыми попытками уяснить судьбу тех девяти часов, которые каким-то непонятным образом были похищены у меня с того момента, как я вылетел из Лoc-Анджелеса. Ну как можно быть вчера в одном месте, а сегодня – в другом?

Во всяком случае, когда я принял душ, побрился и оделся, часы в Мюнхене показывали десять утра – время завтрака. Я выглянул из окна и увидел, как со свинцового неба валится большими хлопьями мягкий снег, что полностью соответствовало моим представлениям о зиме в Европе.

Я полистал телефонную книгу, отыскал номер телефона Эриха Вайгеля и попросил оператора гостиницы соединить меня с этим абонентом. В ожидании звонка я держал пальцы скрещенными, загадав, чтобы Хью Лэмберт так же бойко говорил по-немецки, как я: это означало бы, что Вайгель говорит по-английски, иначе они бы друг друга не поняли.

– Вайгель, – произнес мне в ухо холодный ясный голос.

– Меня зовут Холман, – сообщил я. – К сожалению, я не говорю по-немецки, мистер Вайгель.

– Я говорю по-английски, – отчеканил тот же голос.

– Хью Лэмберт посоветовал мне разыскать вас, когда я доберусь до Мюнхена, – начал я. – Это касается Моники Байер, то есть Брюль.

– Да? – Голос доносился издалека.

– По телефону трудно разговаривать, – решительно заявил я. – Может, мы могли бы с вами встретиться и обсудить данный вопрос?

– Где вы остановились?

– В отеле «Четыре времени года».

– Прекрасный выбор, мистер Холман! У них на нижнем этаже – чудесный бар. Я встречусь там с вами в полдень.

– Большое спасибо! – поблагодарил я. – Я высоко ценю…

Но в трубке раздались гудки.

Я спустился в бар приблизительно в одиннадцать сорок пять, устроился в уютной нише и заказал бурбон со льдом. Минут через десять к столику подошел парень:

– Мистер Холман?

Ростом он был примерно шесть футов два дюйма. Широкие плечи, крепко сбитое тело, светлые волосы коротко подстрижены, мясистый нос, глубоко посаженные светло-голубые глаза, узкий вертикальный шрам подчеркивал ямку на подбородке, очертания рта напугали бы даже могильщика. Как и говорил мне Хью, Вайгель и впрямь выглядел крутым парнем. Элегантность его одежды ни капельки не смягчала неприятного впечатления.

– Не присядете ли, мистер Вайгель?

– Danke[8]8
  Спасибо (нем.).


[Закрыть].

Он уселся, присматриваясь ко мне, и заказал подскочившему официанту пиво. Когда напиток был подан, он приподнял кружку в знак приветствия, выпил ее до половины и опустил на стол.

– У меня маловато времени, мистер Холман, – произнес он сухо. – Буду благодарен, если вы сразу перейдете к делу.

Я вкратце обрисовал ему положение вещей – как Анджела Бэрроуз поручила мне отыскать Монику Байер и как я обнаружил, что она с Дареном улетела из Лос-Анджелеса в Париж. Из слов Лэмберта я выяснил, что Мюнхен – город, в котором она родилась, а единственный человек, с которым она пожелает здесь встретиться, – ее двоюродный брат Эрих Вайгель.

Когда я закончил, он закурил сигарету, выпил еще немного пива, затем слегка пожал плечами:

– Эта мадам Бэрроуз – та самая, которая выкупила здешний контракт Моники?

– Да.

– И она хочет вернуть Монику назад, поскольку вложила в нее капитал?

– Полагаю, вы правы.

– Какое мне дело до ее затрат и капиталовложений?

– Имеется прекрасная роль в большом американском художественном фильме, съемки которого начнутся приблизительно через неделю. Если Моника возвратится назад к тому времени, тогда, возможно, с ее карьерой будет все в порядке. Если же нет, то она может поставить крест на своей карьере, во всяком случае в Голливуде. Анджела Бэрроуз не успокоится и будет преследовать ее, пока не разыщет. При наличии контракта и, очевидно, судебного дела о невыполнении его, не составит особого труда добиться, чтобы Моника нигде и никогда не снималась.

Вайгель допил пиво, откинулся на спинку стула и взглянул на меня внимательно из-под тяжелых век. Это был поразительно бесстрастный взгляд, и на мгновение я почувствовал себя не человеком, а ничтожной козявкой.

– Прежде чем я устрою так, что вы сможете повидаться с Моникой, мистер Холман, вам придется мне кое-что пообещать.

– Например?

– Вы не скажете ей, что вас сюда прислала мадам Бэрроуз, и не сообщите о причине, по которой прибыли в Мюнхен. И не обмолвитесь о своем желании забрать ее назад в Америку.

– Черт побери, почему я должен с этим соглашаться?

– Хорошо! – У него в голосе прозвучала недобрая нота. – В таком случае обещайте мне не делать этого при первой встрече с ней. Затем, если вы пожелаете ее снова увидеть… – Он пожал плечами. – Вы скажете ей все, что вам заблагорассудится.

– Такое условие мне кажется неразумным, – произнес я в полнейшем недоумении, – но о’кей, мы договорились.

Он взглянул на часы:

– Мы встретимся с вами в вестибюле отеля в два часа. Рекомендую подкрепиться, мистер Холман, и надеть на себя что-нибудь теплое. Нам предстоит сегодня совершить довольно долгую поездку.

Затем он встал со стула и, даже не сочтя нужным обернуться, вышел из зала.

Я остался сидеть за столом с недопитым бурбоном и множеством оставшихся без ответа вопросов.

Справившись со своим стаканом и плотно поев, я прошел в вестибюль и стал ждать Вайгеля; он появился ровно в два. Мы прошли к спортивной машине марки «мерседес», и через несколько минут Вайгель ввел ее в плотный поток транспорта.

Первые минут двадцать мы вообще не разговаривали, и лишь когда позади остались пригороды Мюнхена и машина устремилась к покрытым снегом холмам, Вайгель произнес:

– Нам придется проехать миль шестьдесят. До Хильфендорфа. Вы слыхали о нем?

– Нет, – покачал я головой.

– В переводе с немецкого это название означает «Деревня надежды». Когда-то Хильфендорф был известным курортом, славившимся минеральными водами, и люди охотно приезжали туда в надежде, что целебная вода излечит все недуги. Но позднее появились более крупные и лучшие курорты, и теперь Хильфендорф снова стал маленькой деревушкой.

Я старался припомнить все курорты с минеральными источниками, упомянутые в путеводителях Моники Байер. Нет, никакой Хильфендорф там определенно не упоминался.

– Так что же Моника и Дарен делают в Хильфендорфе? Вроде бы они не нуждаются в минеральной воде? – спросил я.

– Моника там одна, – последовал короткий ответ. – Дарен оставил ее на следующий же день после приезда в Париж.

– Почему?

Вайгель осторожно повел машину вниз по крутому опасному склону. Потом «мерседес», сердито заурчав, пошел на порядочной скорости на подъем.

– Мы поговорим об этом позднее, – буркнул мой спутник, – у нас будет время на обратном пути в Мюнхен – уже после того, как вы повидаетесь с Моникой.

По мере того как машина упрямо взбиралась в царство Баварских Альп, местность становилась все более и более живописной. Снегопад прекратился, небо немного прояснилось.

Вайгель вел машину с какой-то порочной лихостью, используя мощность и маневренные особенности «мерседеса» до предела.

Затем, примерно через час, он свернул с шоссе, и мы начали осуществлять крутой спуск по узкой дороге, которая петляла и вертелась во все четыре стороны. Повороты были настолько неожиданными и страшными, что у меня просто волосы встали дыбом.

– Вот мы и приближаемся к Хильфендорфу, – объявил Вайгель. – Не забудьте о нашей договоренности, мистер Холман.

Эта была не просьба, а утверждение.

– Не забуду. Надеюсь, что наша договоренность имеет под собой реальную почву.

– Вы в этом убедитесь.

Деревушка приютилась в долине. Казалось, что она дремлет здесь вот уже четыре сотни лет и не собирается просыпаться ради кого-то или чего-то.

Вайгель медленно поехал по главной улице, по обе стороны которой возвышались постройки в готическом стиле. Свернув вправо, он проехал еще примерно квартал. Затем остановил машину перед высокими чугунными воротами, которые были заперты. Мы вышли из машины, и Вайгель нажал кнопку звонка, вделанного в каменную стену возле ворот. Через несколько минут из здания вынырнул пожилой человек, облаченный в подобие врачебного халата, и отпер ворота.

Пройдя по вымощенному булыжником тесному двору перед двухэтажным строением, мы с Вайгелем поднялись по трем ступеням широкого крыльца к входной двери.

Открыла нам дверь довольно пожилая медсестра в белой форме; она вежливо наклонила голову, здороваясь с Вайгелем, и прежде, чем она отошла в сторону, пропуская нас внутрь, они перебросились несколькими фразами.

Заперев входную дверь, медсестра провела нас по широкому вестибюлю к какой-то двери и тихонечко постучала в нее. Мужской голос внутри произнес:

– Herein![9]9
  Войдите! (нем.)


[Закрыть]

Сестра распахнула дверь, и я прошел следом за Вайгелем в типичный врачебный кабинет. Из-за письменного стола поднялся невысокий, совершенно лысый человечек в очках без оправы и поздоровался с Вайгелем по-немецки. Они коротко переговорили друг с другом, после чего Вайгель повернулся ко мне:

– Это доктор Эккерт, мистер Холман.

Маленький человечек поклонился официально и произнес уже по-английски:

– Herr[10]10
  Господин (нем.)


[Закрыть] Вайгель сообщил мне, что вам необходимо встретиться с Fraulein[11]11
  Девушка (нем.).


[Закрыть] Брюль.

Я с минуту смотрел на него, потом перевел взгляд на Вайгеля:

– Она больна?

– Через минуту вы сами все увидите, – сухо ответил он.

– Пять минут, пожалуйста. – Эккерт сурово посмотрел на него. – Не более!

– Я понял, – произнес Вайгель. – Позднее мы с вами потолкуем.

– Как угодно, – вежливо ответил доктор Эккерт. – Я к вашим услугам.

Он снова уселся за стол, мы же вышли в вестибюль.

Пожилая сестра повела нас по коридору и, остановившись перед другой дверью, извлекла из кармана связку ключей, выбрала один и заговорила по-немецки с Вайгелем.

– Она хочет, чтобы мы на минуточку задержались здесь, сама же войдет первой, – пересказал мне Вайгель ее слова. – Возможно, – он замялся, подыскивая нужные выражения, – она опасается, как бы не было затронуто человеческое достоинство, понимаете?

– Конечно, – сказал я на всякий случай, хотя ровным счетом ничего не понял.

Медсестра, прикрыв за собой дверь, исчезла в комнате. Мы ожидали в молчании, пока она снова не появилась через минуту и знаком не пригласила нас войти.

Внутри помещение больше походило на камеру, чем на палату или комнату. Малюсенькое зарешеченное окно находилось почти под самым потолком и пропускало ровно столько света, чтобы придать помещению призрачный, нереальный вид.

Мебель состояла из деревянного топчана, придвинутого к стене, маленького столика и стула с прямой спинкой.

На топчане сидела девушка, скрестив ноги. Не посчитав необходимым поднять голову, когда мы вошли, она продолжала нежно баюкать тряпичную куклу, которую держала на руках. Широкое и бесформенное одеяние, вроде ночной рубашки из белого материала, достигало ее щиколоток. Обуви на ногах не было. На балахоне виднелись пятна от пролитого супа и прочей еды. Спутанные черные волосы, вьющиеся крупными кольцами, ниспадали на плечи.

– Моника? – ласково окликнул девушку Вайгель; ему пришлось трижды повторить имя, прежде чем она подняла голову.

Вплоть до этого момента я хранил в памяти ту прекрасную, сделанную крупным планом фотографию, которую мне дала Анджела Бэрроуз. Девушка из Космоса с развеянными по ветру волосами. Переброшенная через плечо непокорная прядь. Темные выразительные глаза. Крупный дерзкий рот…

Спутанные черные волосы производили шоковое впечатление, но куда больший шок я испытал при взгляде на ее лицо. Оно было – как бы это выразиться? – лишенным всякой индивидуальности. Бегающие глаза пусты, ни на секунду ни на чем не задерживаются. Рот широко раскрыт. И я увидел, как из одного угла его вытекла на подбородок тоненькая струйка слюны. Девушка этого даже не заметила.

Вайгель заговорил с ней по-немецки по-прежнему мягко и сострадательно. Но девушка, не обращая внимания, продолжала баюкать куклу монотонным, неживым голосом. Вайгель помолчал какое-то время, затем перешел на английский:

– Как ты чувствуешь себя сегодня, Моника?

Он задавал множество подобных стандартных вопросов, даже сказал что-то о кукле, но не добился никакой реакции. Прекратив бесполезные попытки, он посмотрел на меня и кивком головы указал на дверь. Я понял его, и мы вместе вышли из комнаты. Сестра сразу же заперла дверь снаружи.

Когда мы вошли в кабинет к Эккерту, он предложил нам сесть и принялся хлопотать вокруг нас, словно мы его пациенты.

Первым заговорил Вайгель.

– Доктор Эккерт – один из лучших психиатров в нашей стране. Он руководит маленьким частным санаторием[12]12
  В ряде стран под словом «санаторий» подразумевается психиатрическая лечебница.


[Закрыть], чтобы иметь возможность наблюдать за несколькими специальными случаями и лечить больных по своей методике. – Он закурил сигарету с какой-то холодной решительностью. – Доктор, я хотел бы, чтобы вы сообщили мистеру Холману свое мнение о состоянии мисс Брюль.

– Хорошо. – Лысая голова доктора энергично закивала, поблескивая под светом висевшей наверху лампочки, и я поймал себя на том, что ищу на стенах солнечных зайчиков. – Надеюсь, господин Холман, вы понимаете, что я не могу сделать окончательных выводов на столь ранней стадии заболевания?

Стекла его очков без оправы требовательно сверкнули, и мне пришлось согласно кивнуть головой.

– Во-первых, налицо полный упадок сил. Абсолютная, – он задумался, подыскивая подходящее слово, – абсолютная регрессия. Полагаю, я правильно выразился по-английски? Она совершила, фигурально выражаясь, полнейшую регрессию, возвращение к младенческому состоянию, почти к зачаточному. Она совершенно не может себя обслуживать, понимаете? Разучилась есть, мыться, причесываться. Полагаю, это кататония<sup>[13]13
  Кататония – психическое расстройство с преобладанием двигательных нарушений.


[Закрыть]</sup>. – Он несколько раз энергично кивнул. – Да, определенно кататония! Несомненно, вызванная большим эмоциональным шоком, сильной душевной травмой, и, учитывая ее ранние потрясения… – Теперь голова его закивала очень медленно. – Я сожалею, глубоко сожалею, но пока у меня нет особых надежд на ее выздоровление в будущем.

– Я не уверен, что правильно вас понял, доктор, – сказал я. – Вы считаете ее безумной?

– Я не люблю это слово, – сухо ответил он. – Но в общепринятом смысле данного термина, так, как он трактуется в словарях, да. Мисс Брюль безумна.

– И как вы считаете, она может выздороветь?

– Не исключено. – Стекла очков предостерегающе блеснули. – Но сколько для этого потребуется времени – это другой вопрос. Может быть, месяцы, может быть, годы, а может быть, выздоровление не наступит никогда. Понимаете? К сожалению, это все, что я могу сказать в данный момент, господин Холман. Через шесть месяцев, возможно, я буду в состоянии дать вам более определенный ответ. Более полный анализ, предварительная психотерапия, только после этого можно будет разобраться в случившемся.

– Благодарю вас, – сказал я.

Эккерт выскочил из своего кресла с неожиданной быстротой, и я решил, что наше интервью с его точки зрения уже завершилось. Вайгель тоже поднялся, сказал доктору несколько фраз по-немецки, затем обратился ко мне:

– Мы еще поговорим, но не здесь.

– До свидания, господин Холман! – Лысая голова закивала, очки сверкнули.

Через пару минут чугунные ворота с грохотом закрылись за нами. Вайгель молча повел машину по главной улице деревушки, но у ресторана затормозил.

– Мне нужно выпить, мистер Холман, – заявил он, – полагаю, вам это тоже не повредит. За столом мы сможем поговорить.

– Ваше предложение мне по душе! – ответил я совершенно искренне.

Я попросил бурбон, но мне пришлось удовлетвориться скотчем. Нас обслуживала пухленькая розовощекая официантка. Мой стаканчик выглядел настоящим лилипутом по сравнению с колоссальной кружкой пива, заказанной Вайгелем. Я отпил немного скотча и в приятной атмосфере этого заведения почувствовал себя гораздо раскованней. В конце зала в камине весело потрескивали поленья, стулья были удобные, за соседним столом громко смеялись две блондиночки в лыжных костюмах.

Все это представляло резкий контраст с полуосвещенной мрачной камерой, где на деревянном топчане сидела, скрестив ноги, еще недавно такая красивая и полная жизненных сил девушка и баюкала грязную тряпичную куклу, а из уголков ее рта стекала тонкими струйками слюна.

– В семье Моники и раньше были случаи помешательства, – неожиданно заговорил Вайгель. – По материнской линии. У нее самой в семнадцатилетнем возрасте было нервное расстройство. Но тогда ее полностью вылечили за три месяца, и я надеялся, что больше такого не повторится. – Он выпил чуть ли не половину своего пива и обтер губы тыльной стороной руки. – Этот тип, Дарен, обещал жениться на ней, когда они приедут в Европу. Но в первую ночь в Париже она отказалась с ним спать, и они серьезно поссорились. Причем ссора была не только словесная, но и с рукоприкладством. Моника заявила, что не будет с ним спать, пока он на ней не женится, а он ответил, что у него и в мыслях не было жениться на ней. Кончилось все тем, что он ушел неизвестно куда, оставив ее одну в отеле. – Вайгель закурил новую сигарету. – Моника позвонила мне оттуда. Она просто обезумела, весь ее мир зашатался и разрушился. Америка и мысль об утраченном ею большом шансе подействовали на нее ужасающим образом. Но ведь все это получилось потому, что она полюбила этого человека и он сказал, что они уедут из Америки и будут жить счастливо. Просто надо улизнуть тайком, а в Европе они поженятся. Я сказал ей, чтобы она не переживала, я немедленно вылетаю в Париж и привезу ее в Мюнхен, где ее примут по-родственному. Я так и сделал, конечно, но когда прибыл в Париж, она была уже практически в таком состоянии, в каком вы застали ее сегодня. К счастью, доктор Эккерт мой старый друг. Он сразу же согласился забрать ее в свой частный санаторий в качестве привилегированной пациентки. Но вы слышали, что он сказал о ее шансах на выздоровление? – Он печально покачал головой. – Скоро я начну поиски этого негодяя Дарена. – Эту фразу он произнес свистящим шепотом. – Полагаю, спешить тут ни к чему: куда бы он ни уехал, я его разыщу.

– И?

Он красноречиво взглянул на меня из-под густых нахмуренных бровей.

– Убью его, что же еще? – произнес он деловито.

– Ну… – Я поморщился. – Дарен не моя проблема, а вот Моника Байер – да. Или, теперь уже можно сказать, была моей проблемой. Единственное, что мне осталось сделать – это улететь обратно в Лос-Анджелес и сообщить о случившемся Анджеле. Раз Моника в таком состоянии, хранящийся у нее контракт превратился в пустую бумажку.

– Вы можете сказать ей еще кое-что. Передайте ей от моего имени, мистер Холман, что о Монике забочусь я и буду заботиться до конца ее жизни, если уж так получится. Я не потерплю никакого вмешательства со стороны мисс Бэрроуз. Пусть она запомнит раз и навсегда: если у нее появятся мысли вмешаться или предъявить какие-то права на Монику, я буду вынужден объявить сестру сумасшедшей официально.

– Я все скажу, но не думаю, что Анджела Бэрроуз настолько мстительна… Когда она узнает, что произошло, она уничтожит контракт и забудет о нем.

– Надеюсь, вы правы. – Он глянул на часы. – Если не возражаете, мистер Холман, допьем то, что у нас осталось, и выедем в Мюнхен. Сегодня в семь вечера у меня важная встреча.

– Разумеется. – Я проглотил остатки скотча. – Поехали!

Поездка в Мюнхен проходила приблизительно так же, как из Мюнхена до санатория. Мы почти не разговаривали. Приблизительно в половине восьмого Вайгель остановил машину перед входом в мой отель.

– Я ценю то, что вы сделали для меня, мистер Вайгель, – сказал я.

– Это было необходимо, – холодно произнес он. – Вы понимаете, что после случившегося с Моникой я не испытываю ни к кому из американцев особого расположения.

– Естественно, – ответил я. – Полагаю, началом беды был тот момент, когда Анджела Бэрроуз выкупила контракт Моники и забрала ее в Штаты.

– Фактически все это – дело рук Лэмберта! – бросил Вайгель. – Мне кажется, если бы он так рьяно не наседал на эту самую Бэрроуз, она бы сама ничего не предприняла. Он часами разговаривал с ней по телефону, убеждая, что из Моники получится яркая звезда. – Он зло рассмеялся. – А теперь вы видели, во что она превратилась!

– Мне думается, вы не должны винить за это Хью Лэмберта, – промолвил я осторожно. – Он считал, что делает все это в интересах своей хозяйки и Моники.

– Возможно, но что это меняет?

– Это исключительно мое личное мнение. Лэмберт не из обворожительных типов. Вы ведь не считали иначе, когда впервые познакомились с ним?

Вайгель пожал плечами:

– Он знал, что я единственный человек, который мог восстановить Монику против него и его намерения забрать ее с собой в Америку. Поэтому, разумеется, со мной он был сама любезность.