Текст книги "Я - его оруженосец. И, да, я девушка! Принц не в курсе! (СИ)"

Автор книги: Кармен Луна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 2

Он возник внезапно, как оживший сон или последствие слишком крепкого кофе. Просто взял – и появился у моей койки, с видом существа, которое проснулось не на той стороне кровати, не получило завтрак, обиделось на мир и теперь хочет мстить всему живому.

Был он корги. Маленький, круглый, коротконогий и… абсолютно чудовищный по количеству вложенного в миниатюрное тело негодования. Не тот милый корги с открыток, который радостно виляет хвостом и носит в зубах тапочки. Нет. Этот корги был создан богами специально для того, чтобы портить настроение неугодным личностям.

Шерсть у него сияла золотистым гневом, как будто каждая волосинка знала о моём вторжении в этот мир и не одобряла категорически. Окрас был почти рыжий, с белыми отметинами на груди и лапах, но этот приятный цвет не делал его милее – скорее походил на предупреждающий сигнал ядовитой змеи. Уши торчали, как антенны, нацеленные на каждый мой нервный вдох, каждое движение, каждую попытку выглядеть естественно. Хвост – короткий, как положено корги, – дрожал от едва сдерживаемого негодования.

А глаза – о, эти глаза! Они были глубоки, как бухгалтерская ревизия в день зарплаты, и смотрели на меня с тем уровнем неодобрения, который обычно бывает у старших родственников, если ты пришла на семейный ужин в рваных джинсах, с пирсингом и татуировкой на запястье. Карие, почти чёрные, с золотистыми искорками – и в этих искорках читался интеллект. Нехороший, подозрительный интеллект, который сразу видел насквозь любую попытку притворства.

Он не лаял. Он рычал. Протяжно, с достоинством и угрозой, как будто репетировал речь прокурора перед оглашением приговора. В этом рычании читалось всё: презрение к самозванцам, тревога за пропавшую хозяйку, немного обречённости и – отчётливая угроза разоблачения.

Вокруг меня всё ещё храпели и ворочались спящие. Кто-то пробормотал что-то невнятное, кто-то засопел громче. Но этот маленький страж стоял возле моей койки, как часовой у ворот крепости, и его присутствие заполняло всю казарму невидимой, но очень ощутимой тревогой.

А потом он заговорил.

– Ты не моя хозяйка. Где Мэйрин⁈

Да, он говорил. На чистом, чётком, разборчивом человеческом языке. Со всеми ударениями и интонациями, с тем самым презрительным акцентом, который присущ дворцовым дворецким, когда им поручают натирать серебро картошкой, а они привыкли командовать армией слуг. Голос у него был не детский, несмотря на размеры, а вполне взрослый, баритон с хрипотцой, словно он всю жизнь курил трубку и читал философские трактаты.

И я, конечно, должна была испугаться. И я испугалась. Но не только из-за говорящего пса – хотя это тоже было достаточно шокирующим открытием для девушки, которая ещё вчера думала, что самое странное в её жизни – это клиентка, требующая сделать ей укладку «как у Мэрилин Монро, но современную».

– Я… что? Простите, вы… собака? – лепетала я, чувствуя, как мозг судорожно лихорадит, как старый принтер с заклинившей бумагой, когда срочно нужно напечатать важный документ.

Он зарычал громче, сделав шаг вперёд, – шаг, на который его короткие лапы были анатомически едва способны, но он сделал его с такой грозной решимостью, что я даже отодвинулась к стене. Несмотря на свой смешной внешний вид, он умудрялся выглядеть угрожающе. Пёс поднял чёрный нос и начал меня обнюхивать. С яростью, с деловитостью, с таким видом, будто он – спецагент в отставке, а я – чемодан с подозрительной начинкой на таможне.

Он принюхивался к моей руке, потом к плечу, потом попытался дотянуться до лица. Каждый вдох сопровождался недовольным сопением, каждый выдох – презрительным фырканьем.

– Не Мэйрин, – заявил он, понюхав моё плечо. – Не тот запах. Не тот голос. Не та походка. Не та аура. – Он зло прищурился, и я не могла поверить, что корги вообще способны на такие мимические изыски. Его морда выражала сложную гамму чувств: от глубокого разочарования до философского отчаяния. – Ты кто, чёрт возьми?

– Я… Я просто… уснула, – пробормотала я, чувствуя, как щёки вспыхивают краской стыда, как душа ищет спасения в углу и не находит даже швабры для защиты. – Было метро. Была бабушка с тростью и совой. Книга. И… кофе. Много кофе. Я клянусь, я не хотела никого подменять! Я даже не знала, что такое возможно!

Я говорила быстро, сбивчиво, как школьница, которую поймали на списывании и которая пытается объяснить, что это всё недоразумение, она просто случайно посмотрела в тетрадь соседа.

Пёс отпрянул и принял позу, в которой любая другая собака выглядела бы мило и трогательно. Но не он. Он выглядел как прокурор, собравшийся закрыть дело века и отправить преступника на пожизненное. Уши прижались к голове, хвост поджался, но взгляд оставался неумолимым.

– Ты вторглась. В тело. В жизнь. В мой идеально налаженный распорядок дня, – огрызнулся он, каждое слово произнося с особым ударением, как будто зачитывал обвинительное заключение. – И, между прочим, я не просто собака. Я фамильяр. Мудрый, могущественный, терпеливый, с дипломом Имперской Академии Магических Искусств. До сегодняшнего утра. До тебя.

Он фыркнул. Настолько выразительно, что если бы фырканье было искусством, он бы получил за него премию и почётную грамоту. Звук получился одновременно презрительным и трагическим, как будто он оплакивал не только свою судьбу, но и судьбу всего мироздания.

Я же просто сидела, прижавшись к стенке койки, дрожа, как чайная ложка в сахарнице во время землетрясения, и смотрела, как короткие лапы топают туда-сюда по небольшому пространству возле моей койки, демонстрируя полный масштаб нанесённого оскорбления. При каждом шаге его когти цокали по деревянному полу, создавая ритм, похожий на отбивание морзянки: «SOS, моя хозяйка пропала, а вместо неё какая-то самозванка».

– Где Мэйрин? – снова спросил он, но теперь не с гневом, а… с опаской. С тревогой, которую он пытался скрыть под маской профессионального раздражения. И в этой перемене тона я услышала то, что выбило из меня остатки иронии и заставило понять всю серьёзность ситуации.

Он злился, да. Но он и искал. Ту, кто была ему больше, чем просто хозяйка. Ту, кого он, видимо, любил по-настоящему, несмотря на всю свою ворчливость. Ту, кого он не мог найти. И нашёл меня. Ошибку природы. Подмену. Взлом космической системы.

В его голосе прозвучала нота, которую я узнала – это было отчаяние, прикрытое показной злостью. Как у клиентки, которая ругается на мастера за неудачную стрижку, но на самом деле злится на себя за то, что не смогла объяснить, что хотела.

И от этого мне стало не по себе в десять раз сильнее. Потому что я поняла: я не просто попала в чужое тело и в чужой мир. Я разрушила чью-то жизнь. Чьи-то отношения. Чей-то налаженный быт.

– Я не знаю, – прошептала я, почти беззвучно, чувствуя, как голос дрожит. – Я понятия не имею, где Мэйрин. Но, кажется, я теперь – это она. Или она – это я. Или… нас поменяли местами какой-то непонятной магией. Может быть, она сейчас сидит в моём теле в московском метро и пытается понять, что за дичь происходит.

Корги прищурился, помолчал секунду, обдумывая мои слова, потом хмыкнул и отвернулся, будто не хотел показывать, что ему тоже страшно. Но я успела заметить, как дрогнули его уши, как на мгновение в глазах мелькнула растерянность.

– Прекрасно, – буркнул он, снова повернувшись ко мне, и в его голосе звучала усталость векового стража, которому поручили новое, особенно неблагодарное задание. – Значит, теперь мне придётся учить тебя, как выжить в этом мире. Как не выдать себя. Как не подставить нас обоих.

Он замолчал, окинул меня оценивающим взглядом и добавил с плохо скрываемым омерзением:

– И, ради всего святого, перестань так сидеть. У тебя слишком подозрительно аккуратные колени для оруженосца. Ноги шире, спина прямее, руки – на колени, а не сложенные, как у благородной девицы на уроке этикета.

Я послушно раздвинула ноги пошире, выпрямила спину, положила руки на колени. Попыталась изобразить мужскую непринуждённость, хотя чувствовала себя как актриса в плохо подогнанном костюме.

– Лучше, – недовольно признал корги. – Но всё равно не очень убедительно. Мэйрин это давалось естественнее.

И я, не зная, смеяться мне или плакать, подчинилась. Потому что, если уж меня оценивает говорящая собака с университетским образованием, то… возможно, всё не так уж и плохо. Или очень-очень плохо.

Когда истерика начинает пробивать себе путь к поверхности, сначала дрожат руки. Потом – голос. Потом – здравый смысл. Я успела дойти до второго с половиной этапа, прежде чем в этом странном мире, полном запаха сырости, звона доспехов и тревожных взглядов, передо мной предстал мой персональный гид в новую реальность.

Его звали Снорри. И, судя по тому, с какой царственной ленцой он опустился у моих ног, устроившись на самодельной подстилке из старой рубашки, Снорри был тут не просто так. Он был фамильяром. Не домашним любимцем, не милым пушистым комочком с ушами-локаторами и выражением вечной обиды на жизнь. Нет. Этот корги был создан, чтобы контролировать, командовать, воспитывать и, что особенно удавалось ему безукоризненно, язвить.

Снорри сообщил мне всю правду быстро, чётко и без лишней дипломатии, словно преподаватель истории, у которого осталось ровно пять минут до конца урока, а материал ещё на целый семестр. Голос у него был деловой, без эмоций – как у чиновника, зачитывающего инструкцию по выживанию в критической ситуации.

Его хозяйка, та самая Мэйрин де Ленуар, была дочерью опального герцога Филиппа де Ленуара, который когда-то был близким другом короля, а потом попал в немилость из-за каких-то придворных интриг. Снорри не вдавался в подробности, но по его тону я поняла, что история эта была неприятная и, возможно, кровавая.

Мэйрин была девушкой, которой по всем законам этого мира не место было в мужском обществе мечей, заговоров и кровавой чести. Женщины здесь сидели в замках, вышивали, рожали наследников и молчали, пока мужчины решали их судьбы. Но Мэйрин была не из тех, кто готов смириться с такой участью.

И чтобы выжить, получить образование, научиться защищать себя, она притворялась парнем. Оруженосцем при дворе короля Этьена Третьего. Мишелем де Ленуаром – якобы младшим братом настоящей Мэйрин, которая, по официальной версии, жила в монастыре и готовилась к постригу.

– Довольно гениально, – признал Снорри с некоторой гордостью. – План разработали мы с её покойным отцом. Мэйрин стриглась под мальчика, перетягивала грудь, изучала мужские манеры, тренировалась с мечом. Прослужила при дворе уже три года, и никто ничего не заподозрил.

– А теперь, – продолжил он, глядя на меня с выражением глубокого философского пессимизма, – благодаря какому-то извращённому повороту судьбы, случайной старушке в метро и книге с гербом льва, в теле Мишеля оказалась ты. Парикмахер из двадцать первого века с умеренной любовью к кофе, смертельной усталостью от капризных клиентов и полным отсутствием навыков выживания в средневековых фэнтезийных условиях.

Я хотела возразить, что мои навыки не такие уж бесполезные – я умею обращаться с ножницами, например, – но Снорри продолжал свою лекцию.

– Мишель служит пажом у принца Арно, – сообщил он тоном, каким обычно объявляют о начале военного положения. – Принц – наследник престола, двадцать четыре года, красив, умён, воспитан и смертельно опасен для таких, как ты. Он привык к тому, что Мишель – его самый преданный слуга, почти друг. Они вместе тренируются, вместе едят, иногда даже спят в одной комнате, когда принц отправляется в поездки.

У меня перехватило дыхание.

– То есть я должна… жить рядом с принцем? Притворяться его другом? А если он заметит, что я не тот, за кого себя выдаю?

Снорри вздохнул так тяжело, что с пола поднялся клочок пыли. Усевшись прямо передо мной, он уставился взглядом следователя на подозреваемого, который вот-вот сознается в преступлении.

– Если кто-нибудь узнает, что ты не Мишель – тебя казнят. Скучно, но факт, – мрачно констатировал он, как будто обсуждал прогноз погоды на особо унылый ноябрьский день. – За обман короны, за проникновение во дворец под ложным именем, за… ну, за многое. Здесь не любят самозванцев. Так что веди себя как мужчина.

Я попыталась кивнуть, понять, осознать, принять эту информацию. Но Снорри, видимо, почуял, что мои полные ужаса глаза ещё не до конца впитали всю глубину ситуации, в которой я оказалась.

– Только… не переусердствуй, – добавил он с видом врача, который сообщает пациенту: «Жить будете, но хромать начнёте, и вообще больше никогда не танцуйте». – У тебя губы подозрительно сочные для оруженосца. И ресницы слишком длинные. И движения… ну, ты понимаешь.

Я застыла, как статуя.

Губы. Сочные. Я. Мишель. Мужчина. Сочные губы.

Холодный пот мгновенно покрыл спину, а внутренний голос запаниковал: «Всё. Всё пропало. Крышка. Конец фильма. Пиши завещание. Передай привет маме и девочкам из салона.»

– Мэйрин научилась справляться с этим, – продолжал Снорри, видимо, наслаждаясь моим ужасом. – Она кусала губы, чтобы они были менее заметными. Сутулилась. Говорила низким голосом. Никогда не улыбалась слишком широко. И вообще старалась быть серой мышью, чтобы не привлекать внимания.

– А если я не справлюсь? – прошептала я.

– Тогда мы оба умрём, – бодро ответил Снорри. – Меня сожгут как пособника обманщицы. Тебя – повесят как самозванку. Или наоборот. Здесь не особо разборчивы в способах казни.

Снорри, довольный произведённым эффектом, фыркнул и улёгся поудобнее, сложив лапы перед собой с видом полного превосходства. Словно корги, лично спасший королевство от вторжения драконов, а теперь требующий за это орден, пожизненную пенсию и лишнюю миску мясных пайков.

Я сделала глубокий вдох, стараясь не смотреть на своё отражение в поблёскивающем медном тазике у стены. Не хотела видеть эти самые сочные губы, которые могли стать причиной моей смерти.

Всё нормально. Всё хорошо. Просто я попала в тело девушки, которая притворяется парнем при средневековом дворе. С говорящим псом-наставником, заговорами, интригами и смертельным приговором в случае малейшей ошибки. И мне нужно обмануть принца, который привык к своему пажу как к лучшему другу.

Просто новый обычный день в новой, совершенно безумной жизни.

Только бы принц меня не разглядел слишком внимательно. И только бы эти проклятые губы меня не выдали. Хотя бы сегодня.

– Кстати, – добавил Снорри, уже почти засыпая, – сегодня у принца Арно турнир. Ты должна помогать ему готовиться. Полировать доспехи, седлать коня, подавать оружие. И постарайся не упасть в обморок при виде крови. Мишель этого никогда не делал.

Прекрасно. Турнир. Кровь. Принц. Губы.

Что ещё может пойти не так?

Глава 3

Он вошёл, как входят только люди, уверенные в собственной власти, обострённом чувстве справедливости и умении одним взглядом вызывать у окружающих лёгкую потребность исповедаться, даже если грехов у них и не было. А у меня грехов была полная корзина: от подмены личности до непреодолимого желания поправить ему волосы, которые, по всей видимости, никогда в них не нуждались.

Арно де Монталье, наследный принц королевства Валансия, местная легенда с лицом, достойным старинных монет и при этом совершенно не предназначенным для поцелуев. Потому что от одного его взгляда хотелось не целоваться, а тихо выйти в окно, желательно не открывая ставни.

Он был высок. Не просто «высок», а как башня гордости, увенчанная шевелюрой цвета воронова крыла и льдом в глазах. Высокий – это когда ты смотришь снизу вверх и понимаешь, что даже на каблуках будешь выглядеть как ребёнок рядом с родителем. Широкие плечи, длинные ноги, точёная линия челюсти – всё это создавало ощущение, что природа не поскупилась на материалы, когда лепила будущего короля.

Да-да, именно льдом были его глаза. Синим, холодным, резким, как утренний душ в январе после отключения горячей воды. Не небесно-голубым, не васильковым – именно ледяным синим, с серебристыми прожилками, которые, казалось, светились собственным холодным светом. Он смотрел так, будто перед ним не оруженосец, которого он знал три года, а подозреваемый в покушении на корону. Или на его рубашку. Или, не дай бог, на его доверие.

Одет он был в простую белую рубашку из тонкого льна – не парадную, а рабочую, для тренировок. Но даже в этой простой одежде выглядел так, словно портные всего королевства работали только для него. Чёрные кожаные штаны, высокие сапоги, ремень с серебряной пряжкой в виде геральдического льва – всё строго, функционально и при этом безукоризненно.

Волосы у него были действительно чёрные, но не угольно-чёрные, а с тёмно-каштановым отливом, который проявлялся на солнце. Длинные настолько, чтобы слегка касаться воротника, но аккуратно подстриженные, без единого торчащего волоска. И главное – они лежали так естественно, что было ясно: этот человек никогда в жизни не тратил часы перед зеркалом на укладку. Просто встал, провёл рукой по волосам – и готово.

Я ненавидела его за это.

Я стояла. Нет, я пыталась стоять. Вертикально, ровно, без паники, как подобает верному слуге. Но тело предавало: спина от страха выгибалась дугой, как у кошки, увидевшей огурец, колени превращались в кашу из манной крупы, а в животе завывали сирены всех служб экстренного реагирования одновременно. Сердце стучало так громко, что я была уверена – он его слышит.

Принц, между тем, подошёл ближе, и воздух вокруг стал плотным, как сливки в холодильнике. С ним пришёл запах – не парфюм, а что-то естественное: кожа, чистота, лёгкий аромат того мыла, которым пользуются люди, не нуждающиеся в доказательстве своего статуса. И ещё что-то металлическое – наверное, от меча, который он носил всегда, даже на тренировки.

Хотелось вдохнуть – но лёгкие решили бастовать, требуя немедленного повышения зарплаты и дополнительного отпуска.

Он остановился. Ровно в двух шагах от меня. Посмотрел. Молча. Очень долго. Столько, что я успела перебрать в голове все известные мне молитвы (три штуки), заговоры на удачу (один, и тот сомнительный) и рецепты маскирующих тональных средств (бесполезно в данной ситуации, но мозг цеплялся за привычное).

Его взгляд был тяжёлым. Не физически, конечно, но ощущение такое, словно он положил мне на плечи невидимые гири. Он изучал меня с той тщательностью, с которой ювелир изучает подозрительный алмаз. Глаза двигались от лица к плечам, от рук к осанке, снова к лицу. Задерживались на губах. На волосах под шапкой. На том, как я дышу.

– Мишель, – наконец проговорил он, голосом, в котором можно было свернуть шею сомнениям и заодно парочке надежд. Голос у него был низкий, бархатистый, с лёгкой хрипотцой – видимо, результат многолетних тренировок с мечом и командования людьми. – Ты сегодня выглядишь… иначе.

Слова повисли в воздухе, как петля на виселице. Он не уточнил, лучше или хуже, что, учитывая моё положение, было особенно тревожно. Хуже – это подозрения. Лучше – тоже подозрения, но с другой стороны.

Мои губы дёрнулись в нечто, что, возможно, задумывалось как дружелюбная улыбка, но по итогу больше походило на нервный тик человека, у которого только что сломался кондиционер в разгар лета.

– Я… – начала я и тут же прикусила язык. Голос прозвучал слишком высоко. Слишком мягко. Слишком… женственно.

Из-под лавки, где притаился Снорри, как невидимый приговор, раздался хрипловатый, шепчущий голос. Только он мог шептать так выразительно, словно параллельно чесал когтём по доске дисциплинарных нарушений.

– Не паникуй. Не моргай слишком часто. Не виляй бёдрами. Ты ими виляешь даже просто стоя. И убери эту улыбку – ты выглядишь как торговка цветами на рынке.

Я покраснела. Да так, что почувствовала – бинты на груди сейчас задымятся от жара. Я что, правда виляю? Боже, да я просто стою! Ну, может, немного переносила вес с ноги на ногу… ну может, чуть развела стопы в стороны, как учили на курсах йоги…

Так, стоп. Соберись. Ты – юноша. Простой, ничем не примечательный оруженосец. С серой кожей. Обычной. Без блеска. Без намёка на хайлайтер, которого у тебя, к счастью, здесь нет.

Я попыталась встать более по-мужски: ноги пошире, плечи квадратнее, подбородок выше. Получилось что-то среднее между солдатом на плацу и манекеном, у которого заржавели шарниры.

Принц щурился. Смотрел внимательно. Подозрительно. Как охотник, вышедший на след зверя, который вроде как похож на зайца, но почему-то носит стразики и пахнет французскими духами. Что-то в моей осанке, в движении, в дыхании, в том, как я держала руки – а может, и во всём сразу – настораживало его.

Тишина затягивалась. Я слышала, как где-то за стеной кто-то точит меч – ритмичный звук металла о камень. Как капает вода с потолка в углу казармы. Как Снорри сдерживает дыхание, притаившись под лавкой. Как бьётся моё собственное сердце – громко, неровно, предательски.

– Ты плохо спал? – вдруг спросил он, и в его голосе прозвучала нота, которую я не смогла определить. Заботы? Подозрения? Просто вежливого интереса?

– Да, ваше высочество, – каркнула я. Нет, я не ответила – я именно каркнула, как ворона с больным горлом. Мой голос предал меня и звучал так, будто я только что откашлялась сосновой шишкой, запив её песком.

Принц нахмурился. Совсем легонько, но я заметила – между бровями появилась маленькая складка, а уголки губ чуть опустились.

– Странно, – пробормотал он, скорее себе, чем мне. – Голос у тебя… – Он не закончил фразу, но продолжал смотреть. Изучать. Вычислять.

Я стояла, как статуя, и молилась всем богам, каких знала, плюс ещё парочке, о которых слышала краем уха. Пусть он отвернётся. Пусть уйдёт. Пусть забудет об этом разговоре и вообще о моём существовании.

Он кивнул. Слегка. Медленно. И развернулся – резко, как военный, приученный к чёткости движений. Ушёл – так же молча, как пришёл, но теперь его шаги звучали задумчиво. Каблуки сапог стучали по камню не торопливо, а размеренно, словно он о чём-то думал.

Но в воздухе остался след. Осталась угроза. Или просто… ощущение, что он ещё вернётся. И в следующий раз будет смотреть ещё внимательнее.

Снорри подполз ближе, высунул морду из-под лавки, посмотрел на меня снизу вверх и изрёк с видом врача, сообщающего неутешительный диагноз:

– Если он тебя раскусит, я сразу делаю вид, что впервые тебя вижу. Я – всего лишь собака. Невинная, пушистая, ни в чём не виноватая собака. Меня – никто не спрашивал о твоих криминальных авантюрах.

– Спасибо за поддержку, – проворчала я, опускаясь на край койки. Ноги всё ещё дрожали.

– Кстати, – добавил Снорри, укладываясь рядом, – у тебя действительно подозрительный голос. И манера держаться. И вообще ты слишком… чистая для оруженосца. Мишель всегда была немного измазана – краской от доспехов, маслом от кожаных ремней, пылью от тренировочного поля. А ты выглядишь, как будто только что вышла из купален.

Он был прав. Теперь, когда адреналин схлынул, я заметила, что действительно выглядела слишком аккуратно для человека, который должен был вставать на рассвете и заниматься грязной работой.

И я, дрожа на всех уровнях существа, поняла: добро пожаловать, Татьяна. Ты в игре. И ставки – выше, чем стоимость салонной укладки с ламинированием и восстановлением кератином.

Я – девушка. Под прикрытием. Без опыта, без подготовки, без малейшего понятия о том, как ведут себя мужчины в этом мире. С нервами, натянутыми до такой степени, что ими можно было бы играть на лютне. Только никто бы не рискнул – слишком звонко звучал бы страх.

С каждой секундой я всё яснее осознавала: моя жизнь, уютно уместившаяся в расписании между окрашиваниями, укладками и мечтами о нормальном отпуске на море, умерла где-то там, на заднем сиденье вагона подземки, уткнувшись в книгу с гербом и золотыми завитушками. А теперь я – оруженосец. При наследном принце. В замке, полном заговоров, железа, каменных коридоров, теней и взглядов, которыми можно препарировать человека до самых потайных мыслей.

Фехтование? Никогда. Я даже в школе прогуливала физкультуру. Верховая езда? Только если это кресло мастера с подъёмом и массажем. Военная дисциплина? Я с трудом вставала по будильнику и считала большой победой, если успевала позавтракать. А тут – режим, строевая, форма, субординация, и не дай бог не туда посмотрела или слишком мягко ответила на вопрос.

И всё это – на фоне лжи. Настолько глобальной, что если бы ложь была тканью, то я сейчас носила бы платье с подъюбником из целой вселенной. Я не Мишель. Не юноша. Не сын опального герцога. Я – девушка из XXI века, затаившаяся внутри чужого имени, тугих бинтов и мужской шапки, с ежеминутным страхом, что кто-то вдруг посмотрит слишком внимательно.

А один такой уже смотрит. Принц. С глазами, которые режут до костей, и интонацией, от которой хочется выпрямиться, даже если ты и так уже в стойке «я не виноват, честно, это не я разбил вашу любимую вазу».

Он не просто смотрит. Он замечает. Чувствует. Его инстинкты, наточенные как клинок годами придворных интриг и борьбы за власть, уже чуют во мне неладное. Не того. Не того Мишеля, которого он привык видеть каждый день на протяжении трёх лет. И не того оруженосца, которого можно без страха подпустить к себе ближе, доверить секреты, позволить спать в соседней комнате.

Он слишком близко. Слишком быстро разберётся в том, что происходит. А я слишком слаба, чтобы не дрогнуть под его взглядом, слишком неопытна, чтобы играть роль убедительно.

Нельзя раскрыться. Нельзя сказать правду. Нельзя влюбляться. Особенно в него. Тем более в него. Потому что он – угроза номер один. Он – тот, кто может спасти. Или выдать. Или… притянуть к себе так, что даже воздух в лёгких станет предательски сладким, а мысли окончательно перестанут слушаться разума.

А я уже чувствовала, как что-то внутри откликается на его присутствие. Что-то глупое, иррациональное, совершенно неуместное в данной ситуации. Как будто тело помнило о том, что оно женское, несмотря на все бинты и мужскую одежду.

Я сижу на краю койки, жёсткой, неудобной, пропитанной запахами чужих тел и чужих страхов. Руки стиснуты в узел. Снорри тихо дремлет у стены, но даже во сне ухом ведёт, как локатор, улавливающий малейшие изменения в окружающей обстановке.

За окном – замок. Башни из серого камня, увитые плющом. Острые крыши, покрытые тёмной черепицей. Узкие окна-бойницы, через которые пробивается раннее утреннее солнце, рисуя на стенах причудливые узоры света и тени. Оно такое тёплое, мягкое, настоящее… И всё равно не греет.

Потому что всё здесь – красиво. И страшно. И слишком нереально, чтобы поверить, что это – моя новая жизнь. Что я больше не Татьяна, которая спешит на работу в салон красоты. Что я теперь Мишель, который должен служить принцу и не выдать себя.

А в голове, несмотря на всё – страх, ложь, принца с его пронзительными глазами и возможную казнь – вертится один простой, человеческий, абсолютно отчаянный вопрос:

Что за чёрт? Почему я? Почему именно моя жизнь должна была превратиться в какой-то безумный средневековый квест на выживание?

И главное – кто, ну вот кто, в этой проклятой истории вылил мой латте? И можно ли как-то вернуться назад, к нормальной жизни, где самой большой проблемой было то, что у меня закончился любимый шампунь?

Но глубоко внутри, в самом потайном уголке души, крошечный голосок шептал нечто совсем другое: «А может быть, это и есть твоя настоящая жизнь? Может быть, ты наконец стала той, кем должна была быть?»

Я прогнала эту мысль прочь. Но она всё равно осталась, как осадок на дне чашки, который невозможно отмыть.

Солнце ещё не успело окончательно проснуться и потянуться за горизонт, а меня уже гнали на плац – вон туда, где пахнет потом, сталью, мужской злостью и амбициями, распухшими до размеров боевых топоров. Воздух здесь был густой, как будто в нём растворили всю мужскую агрессию королевства и приправили запахом кожи, металла и того особого аромата, который источают люди, уверенные в своём превосходстве.

Я брела, как обречённая на казнь, за остальными оруженосцами, будто в торжественном шествии идиотов к собственным похоронам. Мои ноги двигались автоматически, но каждый шаг давался с трудом. Ботинки – слишком большие, мужские, грубые – натирали пятки. Бинты под рубашкой сдавливали рёбра так, что дышать было трудно. А шапка, под которой были скрыты волосы, уже начинала создавать ощущение парника на голове.

Только тут вместо гроба был меч – холодный, тяжёлый, скользкий от утренней росы, как упрёки судьбы, материализованные в железе. Я держала его в руке, как человек, никогда в жизни не державший ничего тяжелее фена или профессиональных ножниц. Металл был незнакомым, чужим. Рукоять – обмотанная кожей, потемневшей от пота предыдущих владельцев – казалась слишком толстой для моих ладоней.

А в голове… в голове гуляли ветра отчаяния, паники и полной, безоговорочной профнепригодности. Мысли метались, как испуганные птицы: «Что я здесь делаю? Как держать эту штуку? Что, если меня заставят с кем-то драться? А что, если я кого-то случайно поранию? А что, если поранят меня?»

На плацу кипела жизнь. Если под «жизнью» понимать хриплые выкрики тренеров, удары железа о железо, облака пыли, поднимающиеся от топота ног, носки, пахнущие, как предательство человечности, и парней, которые смотрели на меня как на новенького кролика, случайно зашедшего в клетку к голодным, очень голодным волкам.

Плац был большим – размером с добрых полфутбольного поля. Вокруг стояли деревянные чучела для тренировок, на некоторых ещё красовались следы вчерашних ударов. В углу лежали горы щитов, шлемов, учебных мечей. У дальней стены располагались лавки для отдыха, но судя по тому, как на них лежала пыль, отдыхать здесь было не принято.

Оруженосцы были грубыми, широкоплечими, шумными. Они орали друг на друга, смеялись над чужими ошибками, сталкивались плечами, как бы играючи, но я чувствовала – в этих «играх» можно лишиться зубов, самооценки, а заодно и нескольких рёбер. Большинство из них были моего возраста или чуть старше, но выглядели так, словно провели детство не за книжками, а за тем, что колотили друг друга палками «для закалки характера».

Был там Гарет – рыжий, веснушчатый, с руками, как у грузчика, который почему-то считал, что каждая его шутка достойна королевского двора. Был Бруно – тёмноволосый, мрачный, говоривший только когда его спрашивали, и то односложно. Был Лукас – блондин с ангельским лицом и дьявольским характером, который умел улыбаться так, что хотелось проверить, не спрятал ли он нож за спиной.

И все они, абсолютно все, время от времени поглядывали в мою сторону. Не дружелюбно. Не с интересом. А так, как смотрят на слабое звено в цепи, которое вот-вот лопнет и подведёт всех остальных.