Текст книги "Один"

Автор книги: Карл Мунк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

ПЕСНЬ ВАЛЬКИРИЙ

Битва началась еще с рассветом и уже захватила краешек вечера. В звоне металла, криках раненых, в неистовом ржании лошадей и животных, стонах убитых неразличимы отдельные фигуры, а воины, перемешавшись – и свои, и чужие, – с одинаковой лютостью били, кололи, рубили всякое мелькнувшее движение.

Нападавшие лютовали – слишком кровавой давалась каждая пядь истоптанной и взрыхленной копытами земли, слишком много крови, дурманящей сознание.

Отступившие помнили лишь об этом – городу, к крепостным стенам которого теснил сейчас враг, нужно дать время уйти, поднять в горы женщин, детей и скот.

Еще тогда, когда не противник, а лишь слух взъерошенным голубем из соседнего городка об орде достиг жителей крепости, уже тогда правитель знал, что город не удержать.

Так решили боги – все жители города, столпившиеся на городской площади были свидетелями их воли.

Человека, которому выпала честь стать жертвоприношением для великих асов, выбрали жеребьевкой.

Чуть поодаль от плахи воины водрузили на каменное возвышение сосуд, наполненный камешками по числу мужчин в городе. Не забывали ни знатных, ни убогих – боги часто выбирают жертву по своему разумению. Горожане опасались не угодить и попасть впросак, если бы какой-нибудь последний пьяница и побирушка вдруг понадобился к престолу Великого аса.

Женщины, суровые, черноволосые, не уступавшие мужчинам в стати и крепости мускулов, окаймляли площадь сумрачной лентой, пока мужчины один за другим не проходили мимо сосуда.

– Следующий! – воины подпихивали замешкавшихся древками копий, жертву следовало определить до заката, а людской поток не иссякал.

Правитель предусмотрительно крикнул сбор по провинциям – в город уже который день стекались добровольцы из селян, не очень умелые в военном деле, но неустрашимые в упрямстве, и наемники, державшиеся стороной и обосновавшиеся лагерем за стенами крепости. На них правитель надеялся, лишь заплатив золотом.

Быстро темнело. С моря, клубясь, неслись облака, нависая над городом причудливыми громадами, диковинными чудищами и нелепо раздутыми фигурами людей и цветов.

Правитель отвлекся, гадая, что сулит небо, как восторженный клич взорвал толпу на сотни разверзшихся глоток.

Правитель глянул на помост. Избранником оказался невысокий веснушчатый паренек примерно возраста сына правителя.

Воины подняли жертву. Передавая из одних цепких рук в другие, опустили на плаху. Палачи завозились, связывая руки парня за спиной и опуская ему на голову мешок из сшитой в несколько слоев ткани.

Быстрая ночь глянула лунным оком в проеме туч. Плошадь осветилась факелами, выхватывая из темноты лица, обращенные к плахе. Люди теснились поближе, толкаясь и наступая друг другу на ноги. Стояла крепкая брань, граничащая с искуплением. До полночи оставалось время. Правитель прикрыл глаза. Он не первый, но, видно, последний раз обращался к асам с мольбой защитить город в битве с противником. Но сейчас что-то говорило ему, что вместо бесноватых приготовлений и только ради того, чтобы отрубить голову безвестному, стоило подумать, как и куда увести людей.

Правитель был достаточно наслышан о стремительности и беспощадности тех, кто сейчас в ночи скачет по направлению к городу. Еще не слышны топот копыт чужих коней, еще не один день пути отделяет врага от крепости, но правитель и сам не понимал, откуда эта уверенность и чувство потерянности, которые обручем стискивают сердце при взгляде на город. Правитель сжал челюсти так, что стало больно, пытаясь отогнать мрачные мысли: предчувствие поражения почти всегда – поражение.

Вдруг поднял голову, повернувшись к плахе. Шея от неудобного положения ныла тупой болью, – правитель который час сидел, не шелохнувшись, как было принято по обряду.

Он был слишком стар, чтобы лечить недуги. Но распухавшие по ночам суставы и скрипящие кости заставляли не забывать: не так уж много теперь отпущено, чтобы обращать на себя внимание.

Правитель сам отстроил этот город, привел людей, собрав по побережью бедняков из рыбачьих хижин. Не один год и десятки смертей – каждое бревнышко, каждый камень мостовой обильно политы кровавым потом тех, кто стоял у истоков. Тогда правитель был молод и зол – со всем тщеславием молодости он захотел и сумел построить свою империю. Теперь он частенько жалел, что не остался с лесными братьями, хотя, став правителем, позаботился, чтобы в живых не осталось ни одного из шайки, промышлявшей на проезжих дорогах и даже рисковавших грабануть слабо вооруженный кортеж.

И сотни раз задавался вопросом, не стал ли он простодушной жертвой старой лгуньи, явившейся перед ним как-то ночью, миновав сторожевые посты и не разбудив ни одну собаку.

Многие события жизни правителя подернулись пеплом, еще о больших вспоминать недосуг. Но тогда, когда, толкнув носком башмака, его разбудила седая ведьма, тогда, казалось, он в жизни не избавится от священного ужаса: кому из смертных доводилось зреть посланницу великого Одина?

Почему-то он поверил Старой Хане сразу и безоговорочно. Теперь, спустя столько событий и лет, правитель подозревал, что, предреки старуха не славу, богатство и власть, а болезни, нищету и убожество, он вряд ли бы принял дар богов с такой готовностью.

Он помнил даже запах полыни той ночью, терпкий и остающийся на губах горьковатым белым налетом. Старуха бормотала чуть слышно. Рядом вповалку беспробудно спали товарищи по набегам и пирам, а он внимал каждому слову. Или это только казалось?

Его спрашивали:

– Зачем ты сидишь в этой дыре, дурак?

И он краснел, стыдясь сам себя, хотя даже в детстве не умел прощать оскорблений.

– Посмотри, что за никчемные люди тебя окружают.

И разбойник, внезапно прозрев, почувствовал отвращение к грязным, давно немытым телам, пропитанным запахом дикого чеснока и прогорклого жира. С омерзением и брезгливостью он вглядывался в лица тех, с кем делил скудный кров, чаще всего под открытым небом и ради кого еще вчера готов был рискнуть жизнью. Тем более, жизнь ничего ценного и не представляла.

– Ты можешь большее! Ты сможешь подняться над всеми!

И он верил, что где-то там, в светлом Асгарде уготована ему отличная от прочих смертных участь.

– Погляди – и это будет твоим! – шамкала старуха.

И ночь, просветлев, в зыбком мареве приоткрыла краешек завесы. Перед разбойником стройными колоннами взметнулся ввысь белый город на берегу озера, любуясь споим отражением и воде. Дивные дворцы из неизвестного бело-кремового камня, украшенные лепкой и цветными витражами. Люди на площади, рослые и белокурые, беззаботные в знании своей красоты и превосходства. Девушка в синем платье, единственно украшенном ниткой жемчуга. Невиданные цветы, хотя разбойник до сего мига все растения на свете разделял на годные на корм лошадям и негодные. А тут он до рези в глазах вглядывался в пышную глянцевую изрезь листьев и небрежную грацию восковых растреп. Он задохнулся от незнакомого аромата и выдохнул спекшимися от жажды обладаний губами:

– Что? Что я должен? Какова плата? Старуха согласно наклонила голову, премерзко хихикнув.

Тающие звуки донесли:

– Платить будешь потом!

А на том месте, где стояла вещунья, остался черный блестящий шар, не отражавший скудный свет. Светлый город тоже исчез. Разбойник воровато оглянулся, пряча шар за пазуху.

– Ой, братцы, какой дивный сон мне привиделся, – потянулся и сел на траве младший брат правителя. – Видел тут старуху, она нашему Петеру такого наобещала, что слюнки текут. Особенно девка хороша! – и снова провалился в сон.

Разбойник наклонился над спящим, колеблясь: значит, старуха была на самом деле. И еще, значит, есть кто-то, кто видел его судьбу. С минуту рука шарила на поясном ремне. Потом разбойник скрипнул отвинчивающейся крышкой фляги. Пару капель прозрачной жидкости упало в ушную раковину брата. Юноша не проснулся, лишь перевернулся от холодной влаги на другой бок.

А разбойник, стараясь не шуршать песком, отполз в сторону и притворился. Сел лишь, когда вокруг брата загомонили голоса.

– Ну, что там еще? – пробурчал недовольно, стараясь, чтобы голос не дрогнул злорадством.

– Да вот, лихорадка у Олава.

Разбойник поспешно подхватился, вглядываясь в лицо брата. Видно, за годы, что носил он на поясе флягу, яд утратил часть силы – юноша отчаянно цеплялся бредом за ускользающую жизнь. Благо, в сознание не приходил. Хотя, кому бы в голову пришло учиненное старшим братом злодейство. Петер успокоился лишь тогда, когда, прометавшись в жару с неделю, Олав умер. Но до последней минуты, пока дыхание вырывалось с тихим свистом из легких брата, разбойник не находил себе места: в видениях Олава стоял белый город. Ни о чем ином он и не говорил. Но все, чем бредил юноша, так не походило на убогую и неприхотливую жизнь, что значения словам Олава разбойники не придавали.

Один Петер, встретившись глазами с умирающим, понял. Олав на минуту открыл глаза, нашарил лицо старшего брата. Судорожная усмешка искривила губы, черные от жара:

– Что, начинаешь платить?

Петера колотнуло. Пальцы меж воли нащупали черный шар – сокровище было на месте.

Подзуживаемый какими-то смутными желаниями, Петер, тотчас, как похоронил брата, насыпав невысокий холмик песчаной земли, попращался с лесными братьями, не объясняя, куда и зачем лежит его путь.

Рыская волком, в течение нескольких недель перебивался случайными заработками за миску похлебки и глоток вина, пока не достиг побережья.

С моря тянуло сыростью и острым запахом йода. Как и обещала старуха, недалеко от берега, покачиваясь темным от смолы деревом, Петера дожидалось судно. С судна спустили лодку. Еще оставалось время повернуться спиной, но разбойник мельком в разрыве туч увидел женскую кисть, срезавшую алый бутон.

Лодка причалила, ткнувшись носом в прибрежный песок. Петер протянул руку одноглазому незнакомцу и перешагнул через борт лодки. Живо запели уключины. Лодка развернулась, взяв курс на судно, где мореходы уже поднимали паруса.

Странная то была команда. И первые дни, пока не привыкнул, Петер бесцельно мерял шагами палубу, всматриваясь в изжелто-пергаментные лица и изможденные тела, Кожу некоторых мореходов покрывали струпья от подживших ран, каждая из которых казалось, смертельна. У иных недоставало руки или ноги. Лоцман, насмешливый старик с выступавшими передними зубами, опирался на гладко обструганную деревяшку. Петеру казалось, старик следит за каждым его жестом: куда не повернись, Петер натыкался на колючий взгляд черных глаз, горевших непонятной ненавистью и злобой.

Но тяжелее всего – полная неизвестность. Плыли которую неделю, изредка приставая к безвестным островкам, где их всегда поджидал запас пресной воды и бочонки с солониной и сухарями. С Петером никто не разговаривал. Но и между собой мореходы общались лишь самыми необходимыми жестами. Главным, Петер заключил из отрывистых команд, был одноглазый, который то появлялся на палубе, то, несмотря на то, что кругом простиралось море, также неожиданно исчезал.

Единственным утешением был черный шар. Становилось невмоготу, разбойник доставал блестящую тайной игрушку и до рези в глазах всматривался в темнеющую глубину. Стоило сосредоточиться, и перед ним возникал город, который, как было обещано, будет принадлежать ему, стоит потерпеть. Петер был готов драться за свой город, убивать каждого, кто встал бы на пути. Он готов был работать дни напролет. Но ничего подобного не происходило: корабль по-прежнему плыл себе и плыл, все дальше удаляясь от материка. А на Петера попросту не обращали внимания, словно он был лишним чужаком или невидимкой.

С ним происходило что-то странное: теперь он часами лежал на палубе, безучастный и равнодушный ко всему и грезил. В мечтах не было ни опостылевшего моря, сливавшегося с небом на горизонте, ни диких и жестких взглядов лоцмана. Ему теперь даже не нужен был черный шар, умевший показывать пространство через дальние годы.

Как-то, грезя, Петер очутился в небольшом чистеньком городишке, центром которого было строение серого камня. Ко входу стекались такие же чистенькие, как и сам город, его обитатели. Петер, пользуясь властью, которую дают грезы и воображение смешался с толпой и, миновав арку входа, очутился в ярко освещенном зале. Люди устремлялись по узкому боковому коридору. Петер, заинтригованный, опередил многих.

– Вот и ты, – перед разбойником, скрестив ноги на полу сидел полуобнаженный старик. – Я давно ждал тебя.

– Откуда ты меня знаешь? – заинтригованный, Петер протянул руку. Видение старика было вполне осязаемым и даже теплым. Никогда раньше у Петера не было таких реальных снов.

– Это не сон, – возразил старик. – Просто я хочу попытаться спасти твою душу, если не поздно. Хотя, – старик нахмурился, пожевав губами, – не знаю, стоит ли стараться: слишком невзрачна и полна желчи твоя внутренняя суть.

– Ты, старая колода, – разозлился Петер, – как ты смеешь воображать, что можешь понукать мной? Ты – мое порождение, тебя ведь на самом деле нет и быть не может. Я знаю, что сейчас плыву к своему городу белого камня, а ты – лишь моя выдумка, которой я забавляюсь от скуки.

– Да? – иронично покривился старик. – Тогда попробуй вернуться!

Петер развернулся, но там, где только что был туннель коридора, перед ним вырастала стена. Он закружил по залу – только стены сплошного камня.

Сдавшись, Петер обернулся к старику:

– Хорошо! Скажи, что все это значит?

– Не по душе мне забавы Одина, – невразумительно отозвался старик. – Выбрось, пока не поздно, черный шар.

Петер съежился: вот еще кто-то знал о его тайне.

– Это вовсе не такая уж великая тайна, как ты думаешь, – старик снова читал мысли. – Когда-то, когда боги, а не люди заселяли землю, у каждого аса была такая игрушка. Черный шар может растягиваться и спрессовывать время. И много путаницы и неразберихи принесли шары в этот мир, пока асы не решили, что лишь порядок и последовательность событий – залог того, что кому-нибудь не взбредет развернуть время вспять. А там, позади – прежний хаос и темнота. Древние знания утрачены даже богами. Что же будет, если отдать власть над временем простым смертным?

– А, – догадался Петер, – значит, управляя шаром, я смогу быть вечно молодым?

– Я так и думал. Как правило, вечная жизнь – это первое, что приходит на ум смертным. Но это не самое страшное, что ты сумеешь наворотить, если я не сумею остановить тебя. Ведь, удержи время лишь на год, не вылупится ни одного птенца по весне, не вырастет ни единого росточка, который через годы станет могучим деревом. Не появится на свет младенец, которому боги даруют право прославить подвигами и отвагой свой народ. И все из-за глупца, цепляющегося за тщету собственного существования!

– Но что мне за дело до птичек и нерожденных младенцев? – презрительно хмыкнул разбойник. Теперь, когда он узнал, что за сокровище он держит в руках, мечты о городе отступили, покрываясь дымкой. Он ведь сможет перешагивать через столетия.

Он увидит истоки зарождения жизни на земле – он шагнет в будущее, прихватив из прошлого то, что сочтет достойным его.

– Я вижу, – старик потер ладони, грея кончики пальцев. – Ты уже унесся в мечтах – однако, как видишь, ты по-прежнему рядом со мною. Как ты думаешь, зачем я рассказал тебе о власти черного шара?

Сердце у разбойника екнуло от недобрых предчувствий. В зале стало темнее и вроде труднее дышать. Он огляделся: так и есть, стены, неприметно, но неуклонно сближались. Потолок, вначале едва различимый купол высоко над головой, теперь угрожающе наклонился, грозя приплюснуть.

– Да, ты правильно угадал, – тоненько хихикнул старик, – тебе не выбраться из собственного видения.

Помертвевший разбойник кинулся к тщедушному уродцу, одной рукой ухватив и приподняв невесомое тело:

– Но твоя смерть придет за тобой раньше! – рявкнул Петер, осознав, в какую ловушку попал.

Еще мгновение – и голова старика, ударившись о камень стены, треснула, обдав разбойника брызгами крови и кусочками мозга.

Бешенство застило Петеру глаза. Он бросил обмякшую тряпичную куклу, которую смерть превратила прорицателя, и принялся топтать тело ногами, распаляя себя хрустом костей, пока мертвец не превратился в окровавленное крошево из чавкающего мяса и костяных обломков. Зал вроде перестал уменьшаться в размерах. Но выхода по-прежнему не было. Петер в отчаянии ковырял трещины между кладкой. Бил кулаками в холодный камень. Обессиленный, упал ничком, не сдерживая рыданий: тут не было никого, перед кем можно стыдиться унизительного бессилия.

Шел час за часом, а ничего не менялось. Разве что тело старика невесть куда пропало – лишь горстка древесной трухи да кучка опилок на том месте, где Петер бросил обезображенное тело.

Томясь тоской, Петер задремал. Всю ночь его мучали кошмары, ему чудилось, что он в тесных тенетах древесного ствола, и нет ни сил, ни желания вырваться из душивших его объятий. А потом он и сам стал деревом – и это было привычней и понятнее, чем его собственное тело из плоти и крови.

А очнулся он от того, что его с ног до головы окатило ледяной соленой волной, накрывшей лежащего на палубе разбойника. Петер вскочил на ноги, бешено озираясь. Ночь бесновалась штормом. По палубе, спасая паруса и снасти, сновала дикая команда. Мореходы, невольно отметил Петер, забеспокоились впервые с начала плавания. Небо прорезали стремительные молнии, словно нарочно стрегающие воду рядом с бортами судна. Черные воды с ревом тянулись к нему и, бессильные покинуть привычную стихию, вымещали всю злость на трещащих корабельных досках. Мачта обломилась тростинкой и тут же, подхваченная волной, исчезла в пучине. Корабль накренило – в трюме доски не выдержали напора воды. В брешь хлынуло море. Судну оставалось несколько минут до гибели. Петер, продираясь через вопящих от ужаса людей, добрался до кормы.

Он по опыту знал, что сейчас на месте затонувшего судна вода разойдется гигантской воронкой, утаскивая вглубь все, что не принадлежит морю – и тогда лишь души спасутся. Во вспышке молнии он еще увидел, как волна заглотнула хромого лоцмана, и ринулся вниз. На мгновение уйдя под воду, он захлебнулся тишиной, царившей под поверхностью воды. Вынырнул и, короткими взмахами отталкивая от себя воду, заторопился прочь от судна. Корабль крутнуло бесноватым волчком. Потом завалило. Петер завороженно следил, как огромный корабль еще качнулся и стремительно ушел в глубину.

Тотчас, словно этого и дожидалась, буря пошла на убыль. Небо просияло зловещими умытыми звездами. Петер начинал замерзать в холодной воде. Теперь чудесное спасение, причем дважды за одну только ночь, уже не казалось благом. Пытаясь согреть онемевшие члены, Петер поплыл в сторону заката. Не то, чтобы он надеялся достичь земли, но дожидаться гибели со смирением у него привычки не было.

Мерно работая руками и ногами, Петер размышлял, что из случившегося с ним – провидение богов, а что – глупое стечение обстоятельств. Совесть за убитого старика Петера не мучала, но он смутно подозревал, что между убийством прорицателя и гибелью судна, посланного за разбойником великим Одином, есть какая-то внутренняя связь, таинственные истоки которой не поддавались разумению простого смертного. Перебирая четки последних событий, Петер вдруг припомнил, что совсем выпустил из виду. Хвала богам, шар времени был на месте, глядя по-прежнему равнодушно. Петер лег на спину. Теперь предстояло разобраться, как же им управлять. Светлого города в глубине шара сейчас не было. Зато, морщась и становясь ярче, по поверхности забегали зеленоватые звездочки, складываясь в узоры. Разбойник и так и эдак вертел шар, досадуя, что старик так не ко времени его взбесил, не успев рассказать о свойствах шара больше.

Звездочки замелькали картинкой, и Петер с удивлением увидел всю свою прошлую жизнь, начиная от рождения, которого, казалось, не помнил. Перед ним, раззявив истерзанный болью рот, беззвучно кричала черноволосая женщина, изгибая спину, когда схватки становились нестерпимы, и, слизывая с губ капельки пота, когда боль ненадолго отпускала. Красно-багровый червяк, каким, оказывается, появился на свет Петер, разбойнику не понравился, он погнал воспоминания дальше через детство к тому времени, когда они с братом стояли на развилке дороги, а над ними склонялись, гарцуя на лошадях, страшные бородатые мужики. Олав еще колебался, а Петер сразу и безоговорочно предпочел примкнуть к лесным братьям, которые, обнаружив, что у жертв взять особо нечего, предложили не вполне равноценный выбор: либо сук и крепкая веревка, либо парни становятся под начало разбойничьего атамана. Петер никогда потом не вспоминал об унижениях, которые пришлось перенести зеленым новичкам, все умение которых состояло в умении нарубить дров да подправить плетень. Пришлось обзаводиться новыми навыками – понятия же Петеру давались легче: он подспудно всегда подозревал, что в этом мире всем добра и благ не хватит. Так почему бы не быть среди тех, кто сам о себе сумеет позаботиться за счет простофиль. И к крови привык быстро, одним взмахом перерезая глотки уж больно цепко державшимся за свой скарб. Но и эти воспоминания Петер погнал вскачь, заставляя зеленые искорки сливаться в неразличимо несущиеся спирали.

Петер гнал и гнал воспоминания, с удивлением и ужасом обнаруживая, что нет ни дня, ни часа, в короткий промежуток которого он был бы абсолютно счастлив и не было мига, который была бы нужда повторить. Отчаявшись, Петер рванулся в будущее, но и там, уже окруженный почестями и льстивой готовностью лизоблюдов, он по-прежнему терзался ненасытным голодом неудовлетворенности.

– Да будет проклята такая никчемная жизнь! – воскликнул Петер, грозя небесам кулаком. На секунду он увидел свою собственную смерть и, даже не поняв, что это его конец, с ужасом отшвырнул черный шар. Тот легко закачался на волне, словно послушная собачонка, подплывая к Петеру, пока не ткнулся в руку.

И тогда же он понял, что пытался втолковать ему старик-прорицатель: узрев свое собственное будущее, человек приходит в такое отчаяние, что больше не будет способен ни на поступок, ни на стремления. К чему гореть желаниями, если все равно к финишу придешь с тем же скарбом, с которым пришел в этот мир?

И даже сейчас, один среди моря, продрогший, с членами, сведенными судорогой, Петер равнодушно знал: сейчас, приближаясь, мелькнет белым парусом суденышко. Его, жалея и охая, будет растирать бледнолицая девушка, наклоняясь над простертым телом и дыша жарким дыханием. Он проваляется в бреду ровно две недели, все такой же безучастный, пока полог, отделявший его закуток от остальной части каюты, не отдернется. И госпожа, приглядывавшей за спасенным девушки, не подойдет и не положит прохладную узкую ладонь на горячий лоб Петера. А он сожмет губы и отвернется к стене, до конца осознав, о какой плате говорила старуха. Узнав будущее, Петер лишил сам себя и порывов тщеславия, и сладости любви. И даже, не противясь судьбе, обнимая жену в первую брачную ночь, Петера передергивало от отвращения: не пройдет и трех лет, он застанет ее в объятиях своего ближайшего друга и приспешника. И одним ударом прикончит обоих. А сын, двухлетний малыш, так никогда и не простит отцу убийство матери, а, повзрослев, станет собирать последователей, чтобы перехватить власть у стареющего правителя. Но не успеет осуществить заговор, потому что в город ворвется орда, не оставящая от крепости камня на камне.

Все Петер знал, дожидаясь среди моря судно с белым парусом. Не знал только, как избавиться от горькой оскомы вечного проклятия знанием будущего.

Правитель смерил расстояние, которое еще оставалось пройти луне до полуночи. Выходило, осужденному оставалось жить несколько минут. Правитель сделал знак. Палачи подхватили жертву, опуская на жертвенник голову осужденного. Парень, казалось, безучастный до сего момента, вдруг закричал и начал вырываться.

Толпа осуждающе зароптала: это было дурным знаком. Раз избранный богами выказал страх, значит, на поле битвы воинов ждет опасность.

Правитель неприметно усмехнулся: знало бы людское стадо, что парень просто боится умирать. А великим асам без особой разницы, победит ли эта сторона или слава достанется противнику.

Впрочем, даже провидцам будущего не дано предугадать помыслы великих асов.

В исходе битвы, которая еще не началась, были заинтересованы трое. Вернее, и Один, и ас Локи уже вернулись с ночной забавы и отсыпались во дворцовых опочивальнях.

К предстоящему вечером пиршеству с лесного оленя содрали шкуру. А бочка с вином, вкатившаяся из погребка вверх по ступеням, глухо ухнула хмельным чревом.

Третьей была Фригг. По праву светлейшей супруги Одина она подозревала, что Локи, пропадавший в Миргарде месяцами, заявился в Асгард неспроста. Теперь, прижавшись к стене и скрытая пологом, Фригг подслушивала. Один, которому Локи старательно подливал и подливал, хмелел мало. Лишь по блеску глаз да сжатой челюсти можно было догадаться, что Один меру перешагнул.

– Как ни суди, а все-таки пока твоя дружина – лишь отлично отлаженный механизм, – Лис Локи вперился в Одина. – А ты подумал, что будет, если, к примеру, на наш лагерь хлынет вулкан или землетрясение?

– Ну, – зевнул ас, прикрыв рот ладонью, – в Миргарде не так часто мировые катаклизмы: ни черта моим воинам не сделается!

Локи скрыл досаду, двумя руками поднес к губам ковш с медовухой. Который час он убеждал Одина, что тела воинам – обуза. А Один упрямился: Асгард был готов принять десяток-другой воинов, но несколько сотен душ – их не расселить, не прокормить. Асы взбунтуются, вздумай Один привести свою дружину. Что великий ас решил пополнить отряд небесных воинов, знали все. Лишь Локи да Один знали истинное положение вещей: власть Одина в небесной обители хоть и велика, да не беспредельна. Лишь на всеобщем сборище богов Один может требовать увеличения числа воинов. Да и то в разумных пределах. Пройдоха же Локи уговаривал и вовсе на несуразное: он предлагал души воинов оставить в Миргарде!

Дело то неслыханное даже для великих асов. Ведь каждой твари предопределено прародителями место в мирах. Как не проникнуть смертному в небесный Асгард, так и душе не положено быть среди живых.

– Но кто узнает? – злился Локи, представляя, как его дружина, не касаясь земли, летит по воздуху, сея ужас. Даже мурашки пробежали по спине от нетерпения. Но Один, хоть и кивал согласно, упорствовал по-прежнему:

– Предки нас проклянут!

– Какие предки? Где ты их видел? – Локи оттолкнулся от стола. Взмыл к потолку. Там, раздосадованный, завис.

Кончай злиться, – Один поморщился на висящего вверху приятеля.

Локи демонстративно молчал, хрустя костяшками пальцев.

– Черт с тобой, в завтрашней битве, как старуха Хель явится после боя подбирать души убитых, подмени их душами моих воинов, – и прихлопнул столешницу ладонью: – Да будет так и храни нас, предки!

Фригг машинально слизывала текущие струйки пота. Осторожно отступила: она-таки оказалась права, Локи толкал Одина на нарушение заветов предков. Для светлых асов было мало недоступного, еще меньше запретного. И чуть ли не единственный запрет Локи подзуживал Одина нарушить!

Фригг отступила. Пятилась до поворота. Лишь тогда кинулась бежать: пора валькириям вспомнить свои обязанности.

Локи погонял крылатого коня – дружина отставала. Несмотря на то, что разрешение Одина было получено, Локи волновался.

Слишком долго он шел к цели, и теперь опасался любой малости: что звезды укажут глупым жителям нижнего мира, что в сегодняшней битве лучше сдаться на милость врага, или противник, застигнутый в походе разбойной бандой, до места сражения не дойдет.

Локи, сильно опередив дружину, галопом промчался по землям правителя Петера. Поуспокоился: несмотря на то, что вчерашнее жертвоприношение милостей богов не посулило, правитель-таки услал мирных женщин, детей и совсем уж дряхлых в горы. По узкой тропе тянулись людские фигурки и повозки с поклажей.

Локи ринулся к небесам, сверху обозревая поле битвы. Раненых было много. Еще больше убитых – будет чем поживиться ведьме Хель.

Локи с силой дернул себя за чуб:

– Эх, великий Один, знал бы ты!..

Замысел Локи был прост и лукав одновременно: Локи хотелось власти. Безраздельной. Никому не подотчетной. Пока воины дружины Одина были живыми существами – поди спрячь от глаз аса такую уйму народа. Локи вовсе не собирался возвращать души воинов в Асгард. Он и его дружина мертвых душ как-нибудь и без небесной обители обойдутся. Дремучие леса и дикие горы Миргарда спрячут воинов, не нуждающихся ни в еде, ни в одежде. Лишь приказ Локи принудит дружину действовать – и так, как Локи захочет.

Ас упивался видениями грядущей славы: он страхом принудит подчиняться непокорных, смертью заплатят те, кто не захочет признать Локи – верховным правителем Миргарда. А там, спустя время, и о власти в остальных мирах, даже в Асгарде, можно подумать. С таким-то воинством: тренированным, умелым, а, главное, неуязвимым?

– Дружина! К бою! – воскликнул Локи, видя перед собой не равнину, устланную телами и еще оставшимися в живых противниками, слабо отбивавшими удары, а бесконечное пространство миров.

Воины влетели на равнину, готовые к схватке. Будто саранча усеяла поле. Черные плащи воинов Одина то появлялись, то исчезали: вражеские стороны, узрев странных воинов, взаимные распри отложили, накидываясь на воинов десятками. Локи полюбовался выправкой своих парней – десятками и клали его дружина нападавших.

И в тот момент, когда число убитых сравнялось с числом воинов в дружине, Локи бросил золотую сеть. Души убитых, было, поднявшиеся, испуганно затрепетали. Теперь оставалось наслать смертельный сон на дружину, а полуслепая правительница царства мертвых, все время проводящая в полумраке подземного мира, вряд ли заметит подмену.

Локи поднял руку, готовясь произнести заклинание смерти.

– Что ты творишь, Локи? – руку перехватили. Локи дернулся, обернувшись. «Да уж, как не везет», – хмыкнул. Перед ним, гарцуя на белокрылом коне, явилась Фригг. Глядела с ненавистью.

– Смотри, что ты наделал! – Фригг яростно дернула Локи, чуть не опрокинув. Ас нахмурился: все поле являло собой застывшую картину. Павшие воины не были живы, но и не были мертвы. Смертельный сон тел, лишенных души, не обретшей пристанища. Страшные раны кровоточили на еле взнимавшихся грудях спящих. Чуть подрагивали ресницы воинов с пробитыми насквозь копьями телами. Юноша, из виска которого торчал обломок древка копья, причмокивал во сне губами и, давясь кровавыми пузырями, улыбался.

Воины Одина неприкаянно озирались на небывалое. Их лошади, испуганно переступали, пятились, опасаясь наступить на валявшиеся вповалку тела.