Текст книги "Мститель (СИ)"
Автор книги: Карина Рейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Телефон снова пиликнул сообщением; не нужно быть Вангой, чтобы понять, кто и где пишет. Открываю чат и пролистываю целую поэму от лица Лёхи, в которой описываются все плюсы и минусы в том, чтобы быть мной.
«Чёрт, никогда сентиментальностью и тягой к задушевным беседам не болел, но я люблю вас, парни!» – на одном дыхании вываливаю я.
И хотя всё до последнего слова в сообщении правда, единственное, что я сейчас чувствую – это лютую ненависть, первобытный гнев, зудящую боль и загнивающую печаль.
«Ну вот, я тут распаляюсь, гневные речи составляю, а он меня своим «люблю» вынес нахуй… – отвечает явно растерявшийся Лёха – по буквам видно. – Ну всё, я щас расплачусь…»
И следом – куча рыдающих смайликов.
«Ладно, Ёжик, признавайся, где камеру спрятал?» – спрашивает Костян.
Он один не слышал, как я в первый и последний раз признавался парням в любви по пьяни ещё в одиннадцатом классе, потому что переоценил собственные силы, нахерачился от души и утух на диванчике в вип-зоне клуба. Мы с парнями, помниться, запихнули тогда его бухую тушку в багажник Лёхиной машины и благополучно забыли об этом. Никогда не забуду выражение лица Шастинского, когда на следующее утро Костян протрезвел и стал выламывать дверцу багажника – как раз, когда Лёха вёл автомобиль по трассе. Шастинский тогда чуть не отгрохал кирпичный завод прямо в собственной машине и схлопотал инфаркт – впрочем, как и все мы.
«Просто до сих пор мне ещё ни разу не попадались такие твари, которых хотелось бы сжечь на кухонной плите, одновременно насаживая задницу на кол, – изливаю душу другу. – Никита не в счёт».
«Это ты ещё с бывшей подругой Нины не знаком J», – фыркает Макс.
Да, сейчас я вспомнил, что он говорил о том, что она вставляет ему палки в колёса в отношениях с Ниной. Мне тогда показалось, что он просто малость преувеличил. Да только хрен там ночевал и валенки оставил: некоторые девушки чертовски заслуживают диагональную ленту с надписью «Конченная сука».
«Ну блять, опять бабы мутят воду! – ворчит Лёха. – Ёжик, не слушай Макса – бросай кого бы ты там ни трахал и беги без оглядки!»
Прекрасно понимаю, что Шастинский просто в очередной раз неудачно пошутил, но мои тормоза уже давно приказали долго жить, так что…
«Ага, сказал парень, который сам втрескался по уши! Завали хлебало, Шастинский! Видит Бог, если не заткнёшься, приеду в «Конус» и подорву тебя к чертям собачьим!»
«Воу-воу, полегче, горячие эстонские парни, – вклинивается Макс. – В чём дело, Корсаков?»
Почему-то моя фамилия, прозвучавшая в голове голосом Соколовского, успокаивает меня, и я вновь могу адекватно соображать.
«Я не знаю, что мне делать», – пишу в ответ, роняю телефон на колени и тру лицо ладонями, будто это как-то может помочь.
«Как далеко ты от «Конуса»?»
Автоматически прокладываю в голове путь от моего нынешнего местоположения до боулинг-клуба.
«Примерно в получасе езды».
«Тогда подкатывай – впятером по-любому разберёмся», – советует Макс.
«Да ты сначала сам до «Конуса» доедь!» – ворчит дед Алексей, и я понимаю, что не только меня сегодня не досчитались.
Запоздало вспоминаю нашу утреннюю переписку в чате, в которой, как говорится, ничто не предвещало беды – я подъёбывал Шастинского, который подъёбывал Макса, и мы собирались устроить группу поддержки для Костяна, а тут, выходит, мне поддержка и в самом деле нужна посильнее, чем Матвееву.
Чёртов Матвеев.
Сглазил-таки.
До клуба долетаю за пятнадцать минут, словив куда больше пары штрафов и несколько гневных гудков в задний бампер моей красотки. Умудряюсь опередить Макса, который заявляется практически сразу за мной и вклинивается на диван между мной и Костяном – поближе к обеим жертвам любви, очевидно…
Правда, озвучивать при всех новость о том, что я бесповоротно вхлопался в ту, которую, по идее, должен ненавидеть, не стал – об этом знал только Макс, которому из всей компании я почему-то доверял больше всех, хоть это и казалось неправильным. Но я искренне охреневал от того, что на нашей планете нашлась девушка, которая даже Лёху не оставила равнодушным. Её, конечно, было жаль, и я понятия не имел, что нужно сделать Шастинскому, чтобы заслужить её доверие.
Родиться бабой, например, но это уже не вариант.
Правда, на фоне его проблем мои собственные показались потерей очков, которые сидели на носу.
Я отчётливо помню момент, когда Макс отобрал у меня бутылку, но мне было слишком в лом идти за добавкой; к тому же, судя по тому, что уровень моего настроения с отметки «удавиться нахуй» дополз до «прожить ещё один грёбаный денёчек», поведение Соколовского больше смешило, чем раздражало.
Я не особо силён в самокопании и ненавижу психоанализ, если дело касается меня, но когда после приличных доз «душевного обезболивающего» – кажется, после второй бутылки я даже удачно и к месту шутил – Костян озвучивает безумную идею поехать по бабам, которая в итоге в моей голове предстаёт как весьма неплохая возможность поговорить наконец с той, которая так прочно запала в душу, мои печаль и боль девятым валом сносит надежда.
Только бы Оля выслушала…
7. Оля
Что такое глупость?
Вряд ли на этот вопрос существует единый для всех ответ.
Кто-то называет глупостью ехать за конфетами на другой конец города поздно ночью; для кого-то – ждать поезд, который давно покинул перрон; кто-то считает глупостью сохранять брак ради детей, которые этого однозначно не оценят.
У меня было собственное определение моим умственным способностям.
С моей стороны было очень глупо выискивать в толпе песчаные глаза, которые причинили адовую боль; глупее этого было лишь чувство тоски по отношению к близняшке, которую я не видела вот уже неделю, потому что временно переехала жить к бабушке. И всё же я сумасшедше скучала по обоим, хотя правильнее всего было бы забыть о том, что эти люди вообще существовали в моей жизни. Но если с разумом ещё как-то можно было бы договориться, то упрямое сердце ни на какие уговоры не поддавалось и по-прежнему кровоточило, стоило мне мысленно представить лицо Егора или Яны. Особенно больно было первые два вечера, которые я самозабвенно прорыдала в подушку, потому что Яна была моим вторым «Я», с которым за всю жизнь мы расставались лишь раз – когда я тяжело болела.
Единственной моей отдушиной стал Демьян, если можно так назвать человека, который в моей жизни отсутствовал только во время учёбы и ночью. Хотя после того раза, когда я бросилась ему на шею в пороге собственного дома, отец его чуть не пришиб, а мать и вовсе пришлось насилу отпаивать валерьянкой – даже мел в тандеме со снегом могли бы позавидовать цвету её лица в тот момент. Ещё примерно сутки родительница заново вспоминала, как разговаривать, а после практически с визгом пыталась запретить мне общаться с Демьяном и даже хотела заставить меня уволиться из миграционной службы. Правда, папе удалось её переубедить, хотя я понятия не имею, как как он это сделал.
Это казалось неправильным – то, что я пыталась выбить Егора из мыслей при помощи Стрельцова. Это и было неправильно, но я ничего не могла с собой сделать. Моё эгоистичное поведение очень напоминало поведение Беллы во второй части «Сумерек», когда Эдвард оставил её – она ведь тоже глушила боль при помощи Джейкоба. Помню, как я тогда осуждала её за это и самоуверенно заявляла, что сама никогда бы так не поступила…
Наивная идиотка.
Правда, не думаю, что Демьян был против того, чтобы быть моей жилеткой – складывалось впечатление, что он и сам не прочь побыть рядом и не только в качестве друга. Его внимание было приятным и вместе с тем немного напрягало, потому что я не из тех людей, кто вышибает клин клином, но и Стрельцова обижать не хотелось – в конце концов, может я всё себе напридумывала, а он просто хочет помочь.
В общем, всё свободное время я проводила с Демьяном, и было не так тошно, как в одиночестве – даже в петлю лезть больше не тянуло. Но мысли мои каждый раз были далеки от моей компании – хотя Демьян был на расстоянии вытянутой руки, в мыслях рядом со мной неизменно сидел Корсаков.
Всё стало ещё сложнее и запутаннее, когда Демьян вновь навестил нас вечером через пару дней после моей выходки, вот только пришёл он ко мне, а не к отцу. Отец хмуро наблюдал за нашей беседой из дальнего угла гостиной, а мать, поджав губы, скрылась в кухне и подозрительно долго гремела посудой. Поэтому, чтобы лишний раз не травмировать родительскую психику – ну и чтобы не сталкиваться с сестрой – я переехала в квартиру бабушки по отцу, которая пустовала со дня её смерти. Все выходные я потратила на то, чтобы привести её в божеский вид, и тем самым немного отвлеклась от всех этих проблем, что свалились на мою голову за последний месяц.
Сегодняшний день не стал для меня исключением в плане мазохистских пыток: едва выйдя из универа, мои глаза настырно отыскивают в толпе фигуру Егора, который стоит, словно статуя, и не отрывает взгляда от асфальта. Уже целую неделю я специально ставлю свою машину подальше от его, потому я, конечно, сильная духом, но выдержка у меня отнюдь не железная. Я знаю, что искренне злюсь и обижена, но в груди предательски щемит каждый раз, как вижу выражение его лица – будто весь мир схоронил.
Когда подхожу ко входу в УВМ, уже издали замечаю маячившего у окна Демьяна – словно часовой на посту. Он тут же машет мне рукой, зовя к себе, и у меня даже в мыслях нет сопротивляться. Вот только к тому, что произошло дальше, жизнь меня подготовить не успела совершенно.
Едва появляюсь в поле его зрения, как Демьян буквально втаскивает меня в кабинет, захлопывая дверь и прижимая к ней спиной. Его руки упираются в деревянную поверхность с обеих сторон от моей головы, в то время как я каждой клеточкой тянущегося к нему тела чувствую исходящий от него жар. Правда, справедливости ради стоит отметить, что на его близость отвечало только тело; мне же самой внутренне было крайне некомфортно – хоть я и Егор не вместе и вряд ли когда-то будем, мне казалось, что я таким образом его предаю.
Хотя с некоторых пор его вообще не касается моя личная жизнь.
И всё же от происходящего у меня перехватило дыхание – отнюдь не в романтическом смысле. Мне просто хотелось, чтобы дверь за спиной растворилась, и я смогла отойти от Стрельцова на безопасное расстояние. Но с другой стороны, ведь это я подпустила его слишком близко, дала надежду на то, что мы можем стать чем-то большим, чем простое прикосновение к плечу или сжатие ладони, так что теперь нужно отвечать за последствия.
Каким-то чудом выворачиваюсь из-под его руки и отхожу к окну, хотя это выходит с трудом – у меня мелкой дрожью заходятся колени.
– Оля… – слышу за спиной тихий голос Демьяна, от которого бегут мурашки и усиливается чувство вины. – Что не так?
Его горячие ладони обхватывают мои плечи, удерживая в надёжном капкане, который я так любила за его безопасность, но сейчас от этого простого прикосновения внутри разливалась паника.
– Всё не так, Дим, понимаешь? – кусая ногти, отвечаю. – Я как будто использую тебя, чтобы вычеркнуть из памяти того, в кого по-настоящему влюбилась.
Его хватка на мох плечах усиливается.
– Не помню, чтобы я возражал против этого, – шепчет он в мои волосы и утыкается лицом в затылок. От его горячего дыхания сводит скулы. – Ты же знаешь, что нравишься мне, так в чём проблема?
Качаю головой, роняя тихие слёзы.
– Я так не могу.
Демьян тяжело вздыхает, отпускает меня и отступает.
– Прости, просто мне показалось… Неважно. – Ещё один тяжёлый вздох. – Можешь идти работать.
Незаметно смахиваю со щёк влагу и выскакиваю в безлюдный коридор, чтобы через минуту материализоваться в своём отделе. Вот только на работе сосредоточится не получается, потому что голову разрывает от мыслей о том, правильно ли я сделала, что отшила Демьяна. Быть может, это с ним я смогу создать нормальную семью и стать счастливой?
Перед глазами тут же появляется лицо Егора, и я понимаю, что с Демьяном никогда не получится семьи – хотя бы потому, что он не Корсаков.
Не помню, как доработала четыре часа – помню только, что мимо коридора, где находится кабинет Демьяна, я прошмыгнула на цыпочках, чтобы у него не возникло желания сделать ещё один дубль.
Бабулина квартира встречает меня мёртвой тишиной – настолько мёртвой, что я не слышу даже мерного гудения мотора холодильника, который обычно раздражал, но сейчас я отдала бы всё, лишь бы его услышать. Не включая свет, обвожу глазами квартиру и представляю, на что будет похожа моя дальнейшая жизнь – словно крот в подземелье.
И постоянно одна, потому что в личной жизни как в том анекдоте про банкет: то, что предлагают – не беру; то, что хочется – далеко находится; приходится делать вид, что не голодна.
Пару минут так и стою в темноте, упиваясь собственной безысходной болью, а после решаю принять душ и расслабиться перед какой-нибудь комедией с Джиммом Керри; а о том, что со мной будет дальше, я подумаю завтра.
Едва успеваю натянуть домашние вещи, когда раздаётся тихий стук в дверь. Мозг отмечает, что для дружеских визитов уже довольно поздно, да и друзей, которые захотели бы меня навестить, у меня пока нет. Почему-то без всяких задних мыслей, не думая о том, что это может быть опасно, открываю замок и распахиваю двери настежь.
Волосы встают дыбом на затылке, когда я натыкаюсь на пятерых парней, заполнивших собой всё свободное пространство лестничной клетки. Что-то едва уловимо знакомое есть в их лицах; правда, я об этом тут же забываю, стоит мне столкнуться взглядом со знакомыми песочными глазами, которые уже полторы недели преследуют меня во снах.
Едва наши взгляды скрещиваются, Егор тут же падает на колени, лишая меня дара речи, и опускает голову вниз, не давая мне возможности оценить выражение его лица.
Это такой изощрённый розыгрыш с его стороны?
Окидываю взглядом его друзей, но на их лицах застыл полнейший шок похлеще моего, так что розыгрышем здесь не пахнет.
Тогда чего он хочет? Прощения?
За секунду внутри проносится тысяча всевозможных эмоций, потому что мне одновременно хочется убить его, поцеловать, пожалеть и снова убить. Егор не шевелится и не поднимает головы; его поза выражает полнейшую скорбь, если я хоть немного разбираюсь в человеческом поведении.
Чувствую внутри боль, которая растекается по грудной клетке, бьёт под дых и заставляет слёзы собираться потоком в уголках глаз. А потом Корсаков поднимает голову, и внутри меня словно что-то ломается, потому что в его глазах плещется точное отражение моих мучений. Наверно именно это заставляет меня поверить в его искренность: язык может лгать сколько угодно, но глаза – никогда.
Буквально вцепляюсь пальцами в предплечья парня и тяну его вверх, поднимая с колен; мне всё ещё хочется ударить его, но и желание обнять никуда не делось, так что я просто прячу руки в карманах пижамных штанов.
– Ты ведь теперь не отцепишься, верно? – недовольно ворчу, хотя на самом деле готова рыдать от облегчения: если он по прошествии стольких дней всё ещё думает о том, как попросить прощения, может, ещё не всё потеряно.
Егор качает головой, и моё сердце предательски трепещет – совсем не так, как от близости Демьяна. Отхожу чуть в сторону, освобождая проход, и киваю в сторону коридора.
– Заходи.
Лицо Корсакова начинает светится как новогодняя ёлка, и я отчаянно подавляю улыбку, которая хочет растянуть мои губы, потому что Егор не должен знать о том, что, несмотря ни на что, я безумно скучала по нему.
Правда, светится оно недолго: едва его взгляд падает вглубь дома, по лицу парня пробегают чёрные волны.
– Эта сука тоже здесь? – с ненавистью спрашивает он.
Он не называет имени, но я чисто интуитивно понимаю, о ком именно он говорит, хотя понятия не имею, как он узнал о близняшке, которая подставила меня.
– Мы больше не общаемся.
И это чистая правда, хотя от этой правды глупый орган в очередной раз обливается кровью.
– Эй, а как же я? – возмущается один из друзей Егора. – Или свою проблему разрулил, а дальше – хоть трава не расти?
Из этой небольшой реплики делаю вывод, что не только у Егора проблемы в личной жизни; очевидно, мальчишки слегка выпили и решили устроить рейд по квартирам, чтобы совместными усилиями выбить себе прощение. Мне смешно наблюдать, как Корсаков разрывается между тем, чтобы заскочить ко мне и помочь другу, и явно не знает, что выбрать.
– Иди, потом вернёшься. Я подожду, – милостиво предлагаю решение. – Кажется, действительно настало время для серьёзного разговора.
Егор очень внимательно смотрит в мои глаза, словно ища подтверждение моим словам, и очень хочет не то дотронуться до меня, не то поцеловать, но в итоге сжимает руки в кулаки и просто кивает. Провожаю его глазами до тех пор, пока вся компания не скрывается на лестнице, и только после этого возвращаюсь в квартиру. Прислоняюсь лбом к деревянной поверхности входной двери и пару минут просто пытаюсь переварить увиденное. Грудь по-прежнему рвёт от противоречивых эмоций.
Разве можно одновременно любить и ненавидеть?
Мне очень хочется быть с Егором, но разве он сможет сказать мне что-то, что перевернёт мой мир с ног на голову и заставит по-другому посмотреть на ситуацию?
Вряд ли.
Выходит, лучшее, что мы можем сделать – это разойтись… друзьями.
Плетусь обратно в гостиную, чтобы до возвращения Егора получить очередную порцию кусачего жжения в груди, понимая, что выбрала для просмотра комедию, которую мы с сестрой всегда смотрели вместе. Рука сама тянется к телефону, но я тут же одёргиваю её: только после того, как я сказала Егору, что мы с Яной больше не общаемся, я осознала в полной мере, что мы действительно отдаляемся друг от друга. Возможно, это не было бы так болезненно, если бы мы были просто сёстрами, может даже с разницей в пару лет. Но когда ты имеешь близнеца, будь готова к тому, что долгий разрыв с ним приведёт к потере сна и частенько – к отсутствию аппетита.
Совершенно залипаю на том, как пузырится мороженое в моей кружке, приправленное Кока-Колой, но отвлечься не могу, потому что меня трясёт от мысли, что мне придётся провести некоторое время в непосредственной близости от Егора. А стоит только представить, что я должна как-то сказать ему о том, что нам, как в лучших традициях российской мелодрамы, нужно остаться просто друзьями, и при этом не выдать с головой своих истинных чувств, в горле застревал комок размером со спутник Плутона.
От вновь раздавшегося стука в дверь вздрагиваю, но оттягивать разговор и в мыслях нет; Корсаков тяжело дышит, будто на мой десятый этаж поднимался не на лифте, а по лестнице бегом. Я открыла было рот, чтобы спросить его об этом, но так и не произнесла ничего вслух, потому что меня бесцеремонно заткнули.
Причём самым быстрым способом – попросту смяв мои губы своими.
Это не было похоже на обычный поцелуй – Егор буквально пытался выпить меня до дна, в то время как я боролась с самой собой, потому что желание ответить на эту мучительную пытку было запредельно велико, но я не могу, не должна отвечать, потому что…
Чёрт, почему я не должна отвечать?
Мысли растекаются густой патокой, и с каждой секундой под дерзким напором Корсакова мои губы сами раскрываются ему навстречу, словно преданный пёс, соскучившийся по хозяину, который долгое время отсутствовал. Его язык, скользнувший в мой рот, будто пытался стереть эти полторы недели, которые я сгорала от боли и обиды, сметая все неприятные воспоминания, подчиняя, успокаивая, заставляя влюбляться заново в каждое его прикосновение. Сильные руки намертво прижимали к хозяину, не давая даже нормально дышать, не то что думать; кончиками пальцев Егор изучал каждый миллиметр кожи, до которого мог дотянуться, при этом не давая упасть.
Как при таком сбивающем с ног натиске можно было удерживать себя в руках и не терять головы?
Я должна была хотя бы попытаться.
Сердце зашлось в кровавой агонии ещё до того, как я вцепилась пальцами в плечи Корсакова в попытке оттолкнуть парня от себя. На такой молчаливый протест Егор лишь ещё крепче прижал меня к себе, усиливая натиск, и мне пришлось взять в кулак все те жалкие крохи силы воли, которые жар его тела и сила желания ещё не успели развеять, словно пепел по ветру. На мои слабые отпихивания он не реагировал совершенно, и меня вместе с болью стала захлёстывать паника, потому что я оказалась в шаге от падения в собственных глазах. Мозг, очищенный от тумана приливом адреналина, выдал единственное решение, которым я тут же воспользовалась, укусив Егора за губу.
С яростным шипением парень расцепил мёртвую хватку, с удивлением и растерянностью во взгляде отходя на шаг; при этом его дыхание было таким же тяжёлым, как и моё. И я бы обязательно залилась румянцем смущения, если бы не отрезвляло сумасшедше колотящееся сердце, разгоняющее боль острыми иглами по венам. Егор так близко и так непостижимо далеко, что глупый орган теперь больше похож на кровавые ошмётки.
Несколько мгновений, – и буря в песочных глазах напротив утихает, а вместе с ней возвращается и печаль на его лицо. Егор несколько раз глубоко вдыхает, чтобы окончательно успокоиться, и прячет сжатые в кулаки руки в карманах тёмных джинсов.
– Прости, я не должен был набрасываться на тебя, – слышу его хриплый голос, от которого всё тело покрывается мурашками, требуя повторить этот абсолютно сумасшедший поцелуй, после которого кажется, будто до этого я ещё ни разу не целовалась по-настоящему.
Даже с Егором.
Просто киваю, потому что не уверена, что голос меня не подведёт, и шагаю в гостиную, зная, что парень последует за мной. Усаживаюсь в кресло, чтобы обезопасить себя от близости Корсакова, потому что второе подобное вторжение в моё личное пространство я точно не перенесу без потерь.
Собственной гордости, например.
Я прекрасно понимаю, что обещала ему серьёзный разговор, но в голове ноль процентов идей, с чего именно его начать. Да и Егор совершенно не сбирается упрощать мне задачу: просто сидит напротив, пристально изучая каждый сантиметр моего лица, будто пытается заново запомнить до мельчайших деталей, и это равносильно тому, как если бы он дотрагивался до меня. Мне приходится отвернуться, потому что под таким пристальным взглядом я совершенно не могу сосредоточиться.
В моей голове куча вопросов без ответов, и я решаю начать с самого простого.
– Как ты узнал, где я?
Я могла бы предположить, что он наведался ко мне домой и спросил адрес у родителей, но я быстро отмела этот вариант, потому что он вряд ли пошёл бы туда, где живёт моя близняшка.
На лице парня отражается внутренняя борьба, в то время как щёки немного краснеют, и меня раздирает искреннее любопытство – настолько сильное, что я на время забываю о той боли, что безостановочно обгладывала меня последние дни.
– Ну, возможно мне пришлось следить за тобой, – отвечает он наконец, и мои брови удивлённо ползут вверх.
Он следил за мной?
За МНОЙ?
– Зачем? – искренне недоумеваю я.
Он безразлично пожимает плечами, но его пальцы нервно дёргаются словно от удара током.
– Неделю назад я хотел подкараулить тебя у твоего дома, но ты так и не приехала, поэтому решил узнать, где ты пропадаешь.
Растерянно качаю головой и чувствую уже привычный дискомфорт в области сердца.
– Почему ты не рассказал мне всё до того, как мы переспали? – спрашиваю с упрёком. – До того, как я в тебя влюбилась, а потом собирала себя по частям?! Тебе не приходило в голову, что если бы вместо того, чтобы мстить мне за то, чего я не делала, ты бы в первый же день подошёл и задал мне тот вопрос, всего этого можно было бы избежать?!
Мыслить связно не получалось, потому что я постоянно перескакивала от одной боли к другой: он назвал меня двуличной, в то время как сам вёл двойную игру; забавлялся со мной, в то время как я с сумасшедшей скоростью влюблялась в него без памяти; уверенно становился важной частью моей жизни, в то время как сам не планировал пробыть в ней долго.
– Нет, не думал, – честно признался он, но от его честности мне стало ещё хуже. – Когда я увидел тебя, такую уверенную, в коридоре в тот день, гнев, словно сошедший с рельс поезд, сносил все остальные чувства. Единственное, о чём я мог думать – как сильно тебя ненавижу.
На глаза снова навернулись слёзы.
Господи, я бы простила ему его слепую ненависть и желание отомстить при условии, что всё не зашло бы так далеко; но он знал, что делает, когда подкатывал ко мне, а это не то же самое.
– Ты правда влюбилась? – тихо спрашивает Егор.
Не получается сдержать удивлённый нервный смешок: столько недопонимания и ошибок между нами, превратившие обычные два метра свободного пространства в пропасть, а его интересует только это…
– Не думаю, что это тема для обсуждения сейчас, – качаю головой. – Ты хотел мне что-то сказать – и я готова слушать.
После всех этих «ненавижу», «как же больно», желания вырвать собственное сердце из груди и много чего ещё, что пережила за какие-то двести сорок часов, я действительно чувствовала, что готова наконец выслушать всё, что он захочет сказать.
Но вместо ответа Егор вновь нарушает моё личное пространство: просто поднимается с дивана, подходит вплотную и вновь опускается на колени; при этом его лицо оказывается в опасной близости от моего. Правда, ненадолго: не успеваю опомниться, как он обхватывает мои щиколотки руками, впиваясь пальцами в кожу, и утыкается лицом в бёдра. Моё дыхание перехватывает словно от спазма, который лишил мои лёгкие способности сокращаться; руки самовольно тянутся к голове парня, желая зарыться в его густой тёмный ёжик волос, и мне приходится сжать их в кулаки и отвести за спину, при этом до боли прикусив губы, чтобы не сорваться и не наделать глупостей – например, обнять его в ответ, простить и позволить быть рядом.
Егор сильнее стискивает мои ноги, будто обнимая за нас двоих, и его тяжёлое дыхание отзывается мурашками по телу, которые собираются в один гигантский нервный комок где-то между первым и вторым шейными позвонками. Но когда я, несмотря на близость парня, которого искренне люблю, пытаюсь сформировать в голове ту самую фразу, три простых слова застревают в самом основании лёгочных альвеол. Никогда раньше не понимала выражение «слёзы душат», потому что максимально болезненная причина моих слёз прежде – это разбитые коленки в погоне за майскими жуками; а сейчас, когда слова о дружбе никак не хотят слетать с языка, потому что сердце протестует против закапывания чувств в бездонную яму, в полной мере осознала и прочувствовала.
Это всё равно что сказать умирающему человеку о том, что у него ещё вся жизнь впереди.
– Я люблю тебя.
Растерянно моргаю.
Кажется, от пережитого стресса у меня уже начинаются слуховые галлюцинации, потому что Егор никак не мог…
Но он поднимает своё лицо ко мне, на котором отражается вся скорбь мира, и мне приходится укусить себя до крови, чтобы губы перестали дрожать, а физическая боль хоть немного заглушила душевную.
– Я люблю тебя, ты слышишь? – твёрдо произносит он, и на этот раз я не могу списать всё на глюки и сделать вид, что мне просто показалось.
Мне хочется его ударить, причём изо всех сил, потому что… Господи, ну как после такого можно вообще предлагать остаться друзьями? Если мне до этого признания было невыносимо больно, то теперь мне проще было шагнуть из окна квартиры, чем сказать то, что я собиралась.
Удерживать истерику внутри больше не вижу смысла – всё, что я могла прочувствовать за это время – прочувствовала в полном объёме и перевыполнила норму на целую жизнь вперёд.
Не смогу. Я просто не смогу.
Если я сейчас скажу это разрывающее на части «давай останемся друзьями», всё, что от меня останется – пустая оболочка.
Егор словно чувствует мои внутренние метания.
– Я бы никогда не сделал тебе больно, если бы знал, что у тебя есть сестра-близнец. – Мне бы было легче, если бы в его словах я услышала хоть каплю фальши; но её нет, и я чувствую себя куклой, которую выпотрошили и набили ватой. И Корсаков добивает меня: – Верь мне, солнышко.
Думаю, если бы я тонула – даже в спасательный круг вцепилась бы не с такой силой, как в плечи Егора. Я захлёбывалась слезами, пытаясь просочиться в тело парня, переползая к нему на колени, в то время как он с силой вжимал меня в себя. Я чувствовала, как его тело сотрясает мелкая дрожь, и делила её с ним напополам в равном объёме.
Когда рыдания превратились в тихие всхлипывания, а руки намертво приросли к телу Егора, я всё же нашла в себе силы отстраниться, – чтобы научиться доверять ему, придётся начинать всё заново, потому что такую хрупкую вещь, как доверие, невозможно восстановить за один день по щелчку пальцев.
Корсаков же гипнотизирует мои губы и шумно сглатывает.
– Можно?
Пытаюсь унять бешено колотящееся сердце.
– Вообще-то, на первом свидании не принято…
Договорить мне вновь не дают, но на этот раз я с тихим стоном сама открываюсь для поцелуя, чем явно срываю у парня тормоза, потому что если до этого он меня пил, то сейчас пытался съесть. От его грубых нетерпеливых губ мои собственные болезненно ныли и наверняка опухали, но я не могла найти в себе силы оттолкнуть Егора, потому что… В общем, нужно быть честной хотя бы с самой собой и признать, что мне искренне этого хотелось.
Вот Егор отпускает мои губы из плена и прислоняется своим лбом к моему, а после в дребезги рушит мой мир одним-единственным вопросом?
– Почему у твоей близняшки не твоя фамилия?
Что?
Отстраняюсь настолько, что между нами может протиснуться микроавтобус; весь романтический настрой тут же слетает, словно бумажная маска, и я непонимающе смотрю в лицо Егора.
– В каком смысле не моя?
В его ответном взгляде сквозит такое же недоумение.
– Ну ты Озарковская, сама же говорила, – начинает объяснять мне, словно пятилетнему ребёнку. – А у неё Измайлова, – потому я тебя так и назвал. Правда, зовут её не Оля.
Хмурюсь, совершенно не понимая, что происходит.
– Если бы Яна вышла замуж за Андрея, она бы стала Хмелевской, а не Измайловой, – рассуждаю вслух. – Ты уверен, что ничего не путаешь?
– Какая Яна? – совершенно растерявшись, спрашивает Корсаков. – Её зовут Олеся.
Мне хватает пары секунд, чтобы понять, что здесь что-то не так: либо Егор меня очень искусно дурит и пытается обмануть, либо я что-то не догоняю.
– Но мою близняшку зовут Яна, а не Олеся.
Искренняя растерянность, что отразилась сейчас на его лице, ответила на все мои вопросы: Корсаков вовсе не задумал очередную игру; либо он как-то ошибся, либо в моём родном городе живёт мой клон.
– Тогда я вообще ничего не понимаю, – хмурится парень. – Когда я спросил её, знала ли она, что делает, когда подставляла тебя, она совершенно осознанно кивнула. Ты уверена, что у тебя нет…
