Текст книги "Мститель (СИ)"
Автор книги: Карина Рейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Спой мне, – тихо просит она.
Я не пою. Вообще. Не потому, что не умею, а потому, что пение – это особое отношение к человеку, а в моей жизни прежде не было особенных людей. Но её тихий голос – словно ключ разблокировки, после активации которого тело начинает жить собственной жизнью.
И я запел.
Единственную песню, которая сейчас пришла в мою больную голову – «JONY – Аллея».
Оля улыбается уголками губ и медленно засыпает, если судить по её расслабляющемуся лицу. Целую её в висок, пропуская каштановые пряди волос сквозь пальцы, и готов поклясться, что спящая Оля – самое милое и сексуальное, что я когда-либо видел.
И эта девушка моя, даже если она пока не знает об этом.
Ловлю себя на мысли о том, что я неисправимый придурок, потому что сразу не разглядел, что Оля и Олеся на самом деле – два совершенно разных человека, несмотря на точное внешнее сходство.
Нежный Ангел и бездушная сука, если быть точным.
И я обязательно выясню, почему они обе так похожи.
Оля вздыхает, невольно привлекая моё внимание, и я заставляю себя встать и выйти из комнаты, пока не набросился на неё, потеряв голосу окончательно. Единственное, что сможет вывести меня из строя – изрядная доза алкоголя, за которой я и отправился обратно в бильярдную.
Парни уже заканчивали партию, когда я с мрачной рожей влетел в помещение и направился прямиком к бару.
– Ууу, кому-то обломался секс, – хмыкает Макс.
Устремляю на него снисходительный взгляд.
– Поздравляю, шутка из репертуара Лёхи.
Шастинский обиженно фыркает, но тут же ухмыляется снова – будто щелкнули кнопкой.
– Походу, можно секту создавать – раз уж у меня последователи появились.
Делаю глоток коньяка и киваю.
– Правильно, братан, неси всякую херню – что угодно, лишь бы у меня мозги от твоего трёпа в узел завернулись и потеряли способность думать.
– Испанский стыд, да ты не шутишь! – охреневает Лёха и тут же откладывает кий в сторону. – Когда другу херово, напиться – святое дело!
– Ну, в эту веру я готов обратиться, – ржёт Костян, и мы застываем с раскрытыми ртами: он реально РЖЁТ – впервые за последний месяц. Правда, в ответ на нашу реакцию хмуриться. – Бля, ну я ж не робот! Заебался уже с тучей вместо рожи ходить!
Одобрительно хмыкаем и разливаем начатую мной бутылку по пяти коньячным бокалам – до самых краёв, ибо нехрен мелочиться. Правда, в этот раз тупо бухаем – без подъёба, шуток и болтовни «по душам» – просто нахуяриваемся в хлам, сбегая каждый от своих проблем.
Вот только градус совершенно не гасит моё желание; да ещё чёртова песня «The Weeknd – High for this» будто специально своей атмосферностью подстёгивает подняться наверх, разбудить девушку и воспользоваться её предложением. Но ведь я джентльмен – уже ненавижу это слово – поэтому пью до тех пор, пока тело не перестаёт отзываться на сигналы мозга. Растекаюсь медузой на кожаном диване, и память так некстати подкидывает мысль о том, что Оля хотела спать со мной.
Как здоровый мужской организм устоит против такого?!
Меня разрывало между тем, чтобы не оставлять девушку одну и тем, чтобы не напугать её утром своим помятым видом.
Короче, алкоголь сделал своё «чёрное» дело, и в итоге я отрубился там, где упал.
Просыпаюсь от того, что кто-то явно бессмертный настырно трясёт меня за плечо, а потом выливает на голову холодную воду.
– Вот же сука! – ору невидимому врагу.
Глаза широко распахиваются, и я вижу ухмыляющуюся рожу Матвеева, который выглядит чересчур бодро – либо он филонил и выпил меньше, либо это я бухал как не в себя.
– Костян, ты совсем охренел? – рычу в лицо другу, которому откровенно пофигу.
И его довольный вид заставляет меня призадуматься.
– Ты щас похож на Несмертного Джо из киновселенной Безумного Макса, – ржёт Соколовский, смотря на помятую физиономию Лёхи.
И почему-то у меня складывается впечатление, что пернатый вчера вообще к алкоголю не прикасался… Может, Нина его закодировала?
– Тогда ты – сам Безумный Макс, – вяло отзеркаливает Шастинский.
Значит, не я один вчера перебрал…
Соколовский фыркает.
– Ты удивишься, но Безумный Макс – самый адекватный персонаж в этом дурдоме, так что спасибо за комплимент.
Усмехаюсь на их перепалку и поворачиваю голову обратно к Матвееву.
– Иди к своей Оле, пока она не проснулась, – говорит он таким тоном, будто знал, что я собирался спросить, в чём причина его хорошего настроения.
Фыркаю, потому что вариантов ответа у него не так уж и много.
То есть, всего один.
Полина.
Правда, про Костяна забываю мгновенно, потому что имя моей девушки блокиратором перекрывает остальные мысли.
Направляюсь в душ, чтобы привести себя в божеский вид, по пути не завидуя Романычу, которому предстоит разгрести свалку, что осталась после вечеринки.
Оля спит сладким сном в той же позе, в которой я её оставил, и даже не шевелится, когда я ложусь рядом, укладывая руку ей на живот и зарываясь лицом в её шёлковые волосы. Прижимаю её к себе максимально близко, и буря и раздрай внутри потихоньку испаряются. Боюсь, теперь, чтобы вести себя по-человечески, присутствие девушки в моей жизни должно быть постоянным.
Ангел вздыхает и поворачивается на спину; прежде чем осознаю, что делаю, накрываю её губы своими и чувствую, что просто не могу остановиться.
Безумие в чистом виде.
Девушка тут же просыпается, но не отталкивает меня, и это подстёгивает на продолжение ещё больше. Отрываюсь от её губ и смотрю в затуманенные зелёные глаза.
– Люблю тебя, – выдыхаю.
Почему-то в её адрес эти слова постоянно срываются сами собой, без принуждения, отвращения или обречённости; просто потому, что мне хочется это сказать.
– Люблю тебя, – чуть дрожащим голосом отвечает Оля, и я теряю дар речи.
Чёрт, теперь и умереть не жалко.
В столовой все уже облепили продолговатый стол, когда мы с Олей наконец спустились. Макс подтрунивал над помятой рожей Лёхи; Костян чатился с кем-то, и с его физиономии не сходила эта дурацкая ухмылка, которую я сам наблюдал у себя в ванной полчаса назад после Олиного признания – ага, эта лисья морда что-то придумал в отношении Полины; Кир вместе с Ксюхой – ну нихрена ж себе… – топтался у плиты и не столько помогал ей готовить, сколько отвлекал.
Только Нину нигде не было видно.
– Ты свою девушку потерял? – спрашиваю у Макса. – Хотя не удивительно, в таком-то свинарнике…
Дом Романова в самом деле больше походил на квартиру пьющего бомжа Василия в день получки пенсии…
В ответ на мою колкость Кир недовольно кривится.
– Выёживайся, сколько хочешь, Ёжик, вот только всю эту помойку тебе выгребать!
Лёха заходится диким ржачем.
– У меня на квартире где-то завалялся костюмчик развратной горничной из секс-шопа – одолжить?
Ухмыляюсь, потому что после того, как я узнал, что Оля меня любит, вообще любые подколы и наезды со стороны друзей по барабану.
– Лучше сдай его обратно, потребуй назад свои деньги и купи себе полкило мозгов – они нужнее.
– Нину я отвёз к своим родителям – сестра плохо себя чувствует, и Нина захотела поддержать ей, – встревает Соколовский, пока наши с Лёхой перебранки не трансформировались в абсурд.
Бросаю взгляд на часы.
– Сейчас ведь девять утра, – недоверчиво уточняю.
Макс закатывает глаза.
– Да ладно! Правда? Не может быть! – ёрничает друг. – Мы даже заснуть не успели, когда Вероника позвонила, а ты ведь знаешь, с какой добротой Нина относится к людям.
Даже чересчур хорошо и в основном не к тем, к кому надо, но это уже не моё дело…
Плюхаюсь на стул рядом с Олей, укладывая левую ладонь на её бедре, отчего девушка вздрагивает, но не отстраняется – привыкает, видимо – и устремляю взгляд на Макса с Лёхой, которые тихо о чём-то спорят.
– Вы щас похожи на двух бабок-сплетниц у подъезда, – фыркаю. – Обсуждаете скидки на гречку? Или ЖКХ опять наглеют?
В ответ получаю широченный оскал от Соколовского.
– Да сцепление пожёг этот Шумахер – не скажу, от какого слова.
Лёха кривится.
– Захлопни свою зубастую пасть. Я ещё не забыл твоё новое прозвище.
Парни фыркают и начинают подначивать совершенно похуистично к этому отнёсшегося Макса, в то время как я концентрирую внимание на Оле.
– Я помню, как ты мне пел, – отчего-то краснея, тихо произносит она.
Но её каким-то макаром слышат все в этой комнате; челюсти Макса, Кира и Костяна грохаются на пол, в то время как Лёха давится соком.
– Что он сделал? – недоверчиво спрашивает последний.
Хмыкаю, а после с губ самовольно срываются наизусть знакомые строчки.
– А я всё думаю о ней, о ней, о ней,
Нет никого мне родней, родней, родней,
Она ярче огней, огней, огней,
Нежно светит по ночам, по но – по ночам.
Среди старых аллей, аллей, аллей,
Гуляю, думаю о ней, о ней, о ней,
И когда ты придёшь ко мне, ко мне,
Я тебя не отдам, никому не дам.
Щёки Оли краснеют ещё больше, в то время как столовую накрывает настолько звенящая тишина, что я слышу, как бьётся жилка на шее моей девушки.
– Охуеть, – роняет Макс. – Не знал, что ты поёшь, чувак.
– Ага, и это называется лучший друг… – бубнит Кир. – Кто вы такие, черти, и куда девали моих друзей?!
Шастинский задумчиво потирает подбородок.
– Что мы имеем в итоге? Ёжик поёт; Макс неплохо тренькает на гитаре; я мог бы сесть за барабаны; Кирюху с Костяном за синтезатор посадим – прославимся! Сбацаем русскую версию «US5»…
Соколовский делает вид, что задумался.
– У меня где-то косуха завалялась…
– А у меня в кладовке отцовские армейские ботинки на толстой подошве пылятся, – вставляет Костян.
– Ага, и будем мы как пятеро придурков – один в косухе, второй в ботинках… – ворчит Кир. – Будто один прикид на всю группу разделили.
Лёха мечтательно уставился в потолок.
– Ну прикинь, Матвеев: выходишь ты на сцену, а на тебе из одежды – один только кожаный напульсник… При таком раскладе ты можешь спеть какую-нибудь херню – «В лесу родилась ёлочка», например – и всем будет похуй, потому что интересовать их будет явно не песня…
Костян отвешивает Лёхе подзатыльник и заразительно хохочет.
– Какой же ты, Шастинский, трепло!
Оля прикусывает губы, чтобы скрыть улыбку, но у неё ничего не получается. По себе знаю, что, когда мы собираемся вместе, вести себя серьёзно не получается от слова совсем. А я как дебил застываю, уставившись на идеальные пухлые губы, изогнутые в мягкой улыбке, будто в жизни не видел ничего красивее.
Вот Оля встаёт и тянется за стаканом воды, который ей протягивает вечно улыбающаяся Ксюха, но до рта его так и не доносит. Выражение лица Озарковской меняется так же стремительно, как движется секундная стрелка; раз – и вместо улыбки на её лице застывает гримаса не то страха, не то боли. Настроение Оли падает куда-то в швы между кафельными плитками на полу, и стакан выскальзывает из её тонких пальцев. Словно в замедленной съёмке наблюдаю, как хрупкое стекло безжалостно тормозит о пол, с треском разлетаясь на сотни осколков, и обдаёт каплями брызг мои джинсы.
Даже не осознаю, когда вскочил на ноги, чтобы подхватить девушку за талию.
– В чём дело? – слишком грубо спрашиваю, потому что на нежности не хватает терпения – она меня до чёрта напугала.
– Не знаю, – удивлённо отвечает побледневшая Оля и тянется в задний карман за телефоном.
Я вижу, как она спешно набирает телефон Яны, но через секунду на дисплее высвечивается имя её сестры, которая сама ей звонит.
Ясно, вся эта хуетень про особую связь близнецов.
Но от того, что они решили позвонить друг другу в одно и то же время становится как-то не по себе.
– Ты в порядке? – слышу двойной голос, будто у меня слуховые галлюцинации, и понимаю, что они даже один и тот же вопрос задали одновременно.
Вот же срань.
Пока они удостоверяются в том, что обе в порядке, я уже побочно определяю, в чём дело, потому что, если Оля и отнеслась к моей версии о третьей сестре с иронией, то я чёрта с два забыл об этом.
И потому, едва девушка кладёт трубку и облегчённо выдыхает, я загоняю её в новые проблемы.
– Спорим, что вам обеим стало херово, потому что херово вашей общей близняшке? – спрашиваю в лоб.
Оля досадливо хмурится, мол «что за бред?».
– Это всё какая– то ерунда…
– Третья близняшка? – переспрашивает Макс. – День перестаёт быть томным…
– Хочешь ты или нет, – перебиваю Олю и торможу Макса, – но мы прямо сейчас едем к твоим родителям, и ты задаёшь им единственный вопрос – сама знаешь, какой именно.
Лицо девушки снова бледнеет, и я понимаю, что, несмотря на то, что она не верит в мою версию событий, Оля боится, что именно я в итоге окажусь прав.
И что-то мне подсказывает, что именно так всё и будет…
9. Оля
Можно сколько угодно пытаться обмануть всех вокруг, называя самый реальный вариант развития событий полнейшим бредом сивой кобылы, вот только с собственной головой такие фокусы не проходят. Уже раз десять я набирала номер Егора, чтобы попросить поехать куда угодно, только не ко мне домой, потому что хоть я и не сомневалась в честности своих родителей, было страшно осознавать, что я могу чего-то не знать о своей семье. И ровно десять раз я молча убирала телефон обратно, потому что у моей трусости не было под собой никакого основания.
Разве за всю мою жизнь родители хотя бы раз заставили меня сомневаться в себе? Да ни за что! А уж если бы у меня и Яны была ещё одна общая сестра – не смолчали бы точно, просто потому, что родительское сердце дрогнуло бы без промедления. И раз так, то оснований сомневаться у меня нет, ведь так?
Тогда почему, чем ближе к дому я оказывалась, тем сильнее колотилось сердце, словно лопасти вертолёта?
Егор следовал за мной в своей машине попятам, и только поэтому я до сих пор выжимала педаль газа. Вот только цели у нас с ним были разные: он хотел узнать о моей «второй сестре», а я – убедиться, что у него паранойя, и на самом деле в городе по чистой случайности живёт моя клонированная копия.
Едва ставлю машину на сигнализацию, как Егор берёт меня за руку, будто без контакта с ним я не смогу передвигаться, но его присутствие всё же заставляет меня чувствовать себя лучше. И я знаю, что это не блажь самоуверенного мальчика – обозначить меня как свою территорию – а именно тот жест, с помощью которого обычно без слов говорят «я с тобой».
Хотя его уверенность в том, что Олеся тоже моя сестра, больше нервировала меня, потому что для меня признать наличие ещё одной близняшкой означало согласиться с тем, что мои родители сломали ей жизнь, а нас с Яной обманывали с самого начала, потому что сами не знать про неё никак не могли.
Родители вместе с сестрой чаёвничают на кухне, которая сейчас почему-то кажется мне меньше; раньше мы вчетвером принимали участие в этом своеобразном ритуале, куда всем остальным путь был заказан – только члены семьи и всё такое – и вот я привела Егора в святая святых, хотя ради этой традиции даже Яна не пускала сюда Андрея.
Наверно, поэтому лица всех троих вытянулись от удивления, а не потому, что я пришла не одна. А вот лично меня беспокоили совершенно другие вещи: откровенный ужас задать самый пугающий вопрос и какой-то нелепо-детский страх познакомить парня с родителями.
Пока на меня смотрели удивлённые лица членов семьи, мои уши заложило от грохота бьющегося сердца; кровь стучала в висках, грохотом отдаваясь в барабанных перепонках; меня бросило в жар – вплоть до того, что покраснели щёки, хотя вдоль позвоночника ползли ледяные мурашки. Понимаю, что реакция на происходящее у меня какая-то нездоровая, но не могу сделать ничего, чтобы угомонить сошедший с ума орган до тех пор, пока почуявший неладное Егор не начал растирать мои предплечья ладонями. Хотя, даже не смотря на это, по нарастающему звону в ушах начала догадываться, что ещё немного – и я потеряю сознание.
– Дыши глубже, – слышу тихий шёпот на ухо.
Делаю вдох, только теперь осознавая, что невольно задержала дыхание, и открываю рот, но алфавит будто стирается из памяти гигантским ластиком – совершенно не понимаю, как складывать буквы в слова, а слова в предложения. И вот пока я строю из себя мумию, отец теряет терпение.
– В чём дело? – его глаза бегают от меня к Егору и обратно, а после подозрительно сужаются. – Ты беременна?
От подобного, странно логично-нелепого обвинения у меня отваливается челюсть, зато я получаю возможность быстренько прийти в себя и собраться наконец с мыслями.
– Что? Вовсе нет! – чересчур эмоционально возражаю и против воли краснею. – Я вовсе не это хотела сказать.
– Тогда чего ты мнёшься в коридоре? – К «расследованию» подключается мама. – У тебя такой вид, будто ты что-то натворила.
Я натворила?! Учитывая тему, на которую я собираюсь устроить допрос, если всё подтвердится, что у нас есть ещё одна сестра – накосячила здесь точно не я.
– Просто я не знаю, как помягче спросить, нет ли у меня ещё одной близняшки.
В квартире повисло такое молчание, что мне начало казаться, будто из помещения выкачали весь кислород; тишина становилась звенящей и давящей на и без того натянутые нервы. Но ответ на свой вопрос я всё же получила, хотя никто из родителей не произнёс ни слова – шок на их лицах сказал лучше сотни тысяч слов. Чтобы почувствовать растерянность Яны, мне даже было необязательно смотреть на её лицо, потому что моё собственное состояние ухудшилось вдвое.
Мать тяжело вздохнула и опустила затравленный взгляд на блестящую поверхность стеклянного стола, в то время как папа сжал рукой мамины сцепленные в замок пальцы.
Вот вам и весь ответ.
– Не думала, что этот день настанет так быстро, – тихо роняет мама, а у меня сердце обливается кровью – вроде и жалко её, и орать в голос хочется. – Надо было рассказать уже давно, но я не хотела давать вам ложную надежду на встречу
– особенно после потери связи с вашей мамой.
Мне кажется, что голос родительницы я слышу как сквозь вату, потому что звон в ушах появляется вновь, разгоняясь со скоростью света. Виски будто сводит судорогой, пока я пытаюсь краем сознания ухватиться хоть за что-то, что поможет мне оставаться в сознании. Егор подхватывает меня на руки как раз в тот момент, когда перед глазами всё начинает зеленеть и расплываться, а мышцы расслабляются настолько, что уже не удерживают меня в вертикальном положении. Я отчётливо слышу чей-то испуганный вопль, пока Егор несёт меня куда-то, прижав мою голову к своему плечу. Но у меня совершенно нет сил владеть собственным телом, поэтому моя голова безвольно откидывается назад.
Последнее, что помню – испуганное лицо Яны.
Дальше – полный провал…
Темнота – это всегда глухая тишина и полный покой в моём представлении; не понимаешь, где находишься, какое сейчас время суток, и сколько времени ты провёл в этом ничто. Это полная потерянность и чувство оторванности от мира, потому что все твои органы чувств абсолютно бесполезны и бессильны перед этой беспросветной массой. Правда, ни во сне, ни в бессознательном состоянии ты не способен чувствовать нечто подобное, потому что функционируют только жизненно необходимые органы и ничего больше.
Я свою темноту, приносящую покой, пропустила мимо; такое ощущение, что твоя жизнь – это киноплёнка, из которой вдруг вырезали парочку кадров, а ты даже не понял, когда это произошло, хотя место склейки в плёнке видишь отчётливо. Глаза ещё были плотно сомкнуты, и у меня никак не получалось разлепить их обратно, чтобы вновь обрести контроль над собственным телом. Слух тоже не нормализовался, поэтому чьи-то голоса я слышала в фоновом режиме – будто ты идёшь мимо чьего-то дома, в котором громко работает телевизор, но понять, что именно говорят нереально. Уши будто заткнули толстым куском ваты, от которой хотелось избавиться, но я-то знала, что в них ничего нет.
Вот потихоньку тело приходит в себя, и полуглухота сменяется утихающим звоном, позволяя различить голоса говоривших.
– Нельзя было вываливать на неё такое так резко, – произнёс папа. – Надо было сначала подготовить как-то…
– Подготовить?! – взвизгнула Яна. – Как к такому вообще можно быть готовым – всю жизнь считать вас семьёй и узнать, что вы фактически – чужие люди!
– А раньше блять рассказать им об этом не пробовали? – слышу злой голос Егора и испытываю жгучее облегчение от того, что он рядом. – Не подготавливать их к этому двадцать лет, а сказать сразу, когда они уже более-менее могли хоть что-то понимать? Детская психика намного гибче, чем у взрослого человека; там, где двадцатидвухлетняя Оля потеряла сознание и доверие к семье, та же семилетняя Оля приняла бы всё как есть – дети мало что понимают в жизни. В конце концов, в силу своей детской наивности ей бы показалось, что такая херня случается со всеми.
Я была согласна с его словами, но не на сто процентов – просто потому, что до тех пор, пока не узнаю, что случилось, не смогу судить о том, насколько виноваты мои родители.
В голове вспыхивает мысль о том, что мать раньше чуть ли не каждый день говорила о том, что родители – не те, кто дал жизнь, а те, кто воспитал.
Теперь понятно, почему именно эту аксиому она так настойчиво вдалбливала в наши с Яной головы на протяжении всей жизни.
Глаза всё-таки разлепляются, и я вижу перед собой сестру и парня, которые с беспокойством заглядывают в моё лицо; при виде близняшки мои щёки заливаются краской стыда – Яна оказалась гораздо сильнее меня по духу, раз не лежит рядом со мной в таком же состоянии.
Если только она не…
– Ты знала? – прерывисто карканьем шепчу, глядя ей в глаза.
Если она соврёт – это будет понятно сразу.
– Нет, – качает она головой, и я облегчённо выдыхаю, потому что ответ прозвучал более чем искренне. – Иначе съехала бы к бабушке вместе с тобой. Ну или к Андрею.
Киваю, делаю глубокий вдох и перевожу взгляд на родителей: мать стыдливо отводит глаза в сторону, в то время как отец заботливо приобнимает её, механически потирая её предплечья ладонями – совсем как недавно делал Егор для меня. Осторожно выдыхаю и пытаюсь сесть, но от любого движения меня снова начинает мутить, поэтому придётся вести переговоры в таком неудобном положении.
– Сначала я задам вопрос, который делает меньшую по диаметру дыру в моей груди: у нас с Яной есть третья сестра-близняшка?
Мама вытирает молчаливые слёзы и впервые встречает мой взгляд.
– Да, есть. Кажется, девочку зовут Олеся.
Та самая, что подставила меня с тем заявлением, ага…
Смотрю на Егора, выражение лица которого расшифровывается не иначе как «Я же говорил», и вместе с тем выражает ту степень заботы и беспокойства обо мне, когда впору задать вопрос «Что бы я без него делала?».
А действительно, что?
Почему-то именно сейчас, в не самый подходящий момент, мне подумалось о том, что Олеся тогда могла пойти в другой клуб, или что Егор в тот вечер остался бы дома, или что я могла быть чуточку сильнее и остаться в старом универе, терпя моральное насилие Влада. Если бы хоть один из этих трёх пунктов имел место быть – мы с Егором никогда бы не встретились, и от осознания этого становилось слегка неуютно.
Очевидно, мои мысли написаны маркером у меня на лбу, потому что Егор сжимает мою руку и осторожно целует в висок, будто боясь, что от его прикосновений мне станет хуже. Но вся загвоздка была в том, что рядом с ним я чувствовала себя лучше даже больше, чем рядом с Яной.
– А теперь скажи, что мне послышалось, будто ты сказала, что мы ещё и не твои дети, – умоляюще прошу я срывающимся от слёз голосом. – Как такое вообще возможно?!
Мама вопросительно смотрит на папу, и тот уверенно кивает. Кн иг о ед . нет
– В молодости я болела раком, – тихо начала мама, а у меня от ужаса всё внутри перевернулось. – Слава Богу, это выяснилось ещё на начальной стадии, поэтому вовремя назначенное лечение принесло свои плоды. Я пять лет проходила химиотерапию и пила таблетки мешками, чтобы побороть проклятую болячку. Хотя, признаюсь честно, с самого начала у меня не было никакого желания начинать лечение, несмотря на уверения врачей в том, что у меня хорошие шансы. Сначала я долго плакала от несправедливости, а потом опустила руки, потому что… Ты знаешь, у меня такой характер, что, когда дело доходит до борьбы, я готова проиграть ещё до старта. А потом я встретила вашего папу и снова рыдала от несправедливости – почему он появился в моей жизни именно сейчас, когда я умираю? Но он заставил меня взять себя в руки и начать проходить все эти жуткие процедуры, от которых потом кружится голова, и чувствуешь себя выжатой, словно лимон.
Через пять лет после очередного обследования врачи сказали, что рак ушёл, а мы радовались, что теперь сможем создать нормальную семью, – мама с любовью посмотрела на отца, и у меня защемило сердце, потому что уж очень сильно здесь не хватало большого «но». И оно не заставило себя долго ждать. – Но когда мы посетили центр планирования семьи, после сдачи анализов выяснилось, что после всех процедур, которые помогли мне победить рак, я оказалась бесплодной. Это стало внезапным ударом для нас обоих. Снова слёзы, снова желание опустить руки, забиться в тёмный угол и жалеть о том, что чёртов рак не убил меня. Я чувствовала себя бракованной, пустышкой, неспособной сделать то, что так естественно для любой женщины – дать новую жизнь. Ваш папа, как мог, успокаивал меня; снова благодаря ему я начала бороться, снова пила таблетки, даже подумала сделать ЭКО, хотя всё это было не по мне. И вот в один из дней, когда мы проходили через парк, который расположен на территории больницы, увидели девушку – совсем молодую, которая рыдала на скамейке так громко, что невольно разрывалось сердце. Не помню, как оказалась рядом с ней, как задавала ей вопросы; помню только, что девочка была совсем одна – сирота без родственников, друзей, а после того, как узнала, что у неё будет тройня – ещё и без парня. Трус бросил её, едва узнав о беременности. Девушка сетовала на то, что в одиночку ей будет тяжело справляться даже с одним, а уж с тремя… В общем, я тот день помню как в тумане; пришла в себя, только когда мы обе подписывали бумагу о том, что она добровольно отдаёт мне двух девочек, а я не препятствую её общению с ними. Почему-то до этого момента мысль об удочерении мне даже в голову не приходила – не знаю, почему.
В день родов Василисы – так зовут вашу маму – мы объяснили акушерке нашу ситуацию и попросили пойти на уступку. В конце концов, ничего плохого мы не делали, даже наоборот – спасали двух малышек от участи расти в детском доме. Врач попалась сердечная, вошла в положение и сделала запись о том, что у Василисы родилась одна девочка – Олеся, а Олю и Яну записали на меня. Едва я взяла вас обеих на руки – таких крохотных, копошащихся – я поняла сразу, что вы обе мои девочки, как бы странно это ни звучало. Василиса вас буквально от сердца отрывала – это было видно по её печальным глазам – но она искренне желала своим малышкам счастья; да и мы ведь не запрещали ей видеться с вами.
Мама так неожиданно замолчала, что мне стало не по себе; я пыталась переварить в своей голове то, что на меня только что свалилось, и понять, через что прошли все мои родители, и… не смогла. Не знаю, как бы я поступила на месте обеих своих мам, но одно я знаю точно: чтобы сделать подобное, нужно иметь колоссальное количество мужества, смелости и сил.
Я бы так точно не смогла.
– А что было потом? – слышу тихий голос Яны и вспоминаю, что эта история и её касается…
Мама встряхивает головой, будто изгоняя неприятные воспоминания.
– Первое время Василиса действительно приходила вместе с Олесей; мы даже шутили по этому поводу – что-то вроде шведской семьи. – Мама невесело усмехнулась. – А едва вам исполнилось три, её визиты вдруг резко прекратились. Мы ездили к ней домой по тому адресу, что она оставляла нам, но двери никто не открыл; и соседи ничего не слышали – они никогда ничего не слышат, когда это их не касается. Некоторое время мы ещё пробовали её искать – обзванивали больницы, морги, даже объявление вешали – всё без толку, она будто просто… испарилась. Мы с папой сделали всё, что было в наших силах, но этого оказалось недостаточно, поэтому решили, что не станем вам ничего рассказывать – только лишние травмы и проблемы, а мы не хотели вас расстраивать. Задача родителя – оберегать своё дитя, а не давать лишних поводов для боли…
Ну ладно, вот теперь мне очень сильно хотелось реветь нечеловеческим голосом, но я не уверена, что это как-то помогло бы облегчить ту боль, что сейчас тупым ножом с зазубринами кромсало сердце на куски. Моя семья в моих глаза была эталоном идеала, честности, открытости и доверия, а подобное откровение… И всё же мне за что было их ненавидеть – такая жизнь действительно лучше, чем восемнадцать лет мыкаться по детским домам, а потом получить хороший пинок во взрослую жизнь с волчьим билетом.
Мы с Яной поднимаемся на ноги, не сговариваясь, и одновременно обнимаем расстроенных родителей; всхлипнув, мать с отцом прижимают нас к себе что есть сил, и несколько минут мы просто стоим, пока родители не успокаиваются и не приходят в себя.
– Это ничего не меняет, – всхлипываю в ответ. – Вы всё равно останетесь нашими родителями, что бы ни случилось.
– Я, наверно, пойду, – слышу за спиной голос Егора и от неожиданности вздрагиваю: совершенно забыла, что он здесь.
– Не уходи, – тихо прошу.
Знаю, что это эгоистично – он, скорее всего, чувствует себя здесь не в своей тарелке, невольно став свидетелем такой драмы, а я не могу его отпустить, потому что его присутствие как бальзам на израненную душу.
Егор кивает и падает в ближайшее кресло, а мои родители ретируются в спальню – пить успокоительное и переваривать события сегодняшнего дня. Яна вытаскивает из заднего кармана телефон, и я знаю, чей номер она набирает – ей, как и мне, нужна поддержка любимого. Я без предупреждения плюхаюсь к Егору на колени и, крепко обхватив за шею, утыкаюсь лицом в надёжное плечо. Его сильные руки надёжно прижимают меня к себе, ограждая от внешнего мира.
– Всё будет хорошо, – слышу его твёрдый голос и нехотя проникаюсь уверенностью парня.
По-другому просто не должно быть.
Мы сидим так бесконечно долго – в полной тишине, не говоря друг другу ни слова, потому что сказать хотелось много, и нечего было сказать одновременно. Были только мой удушающий захват на его шее, и его сильные руки, которые ни на секунду не застывали на месте. В моей голове крутилась тысяча мыслей в секунду, постепенно превращаясь в кашу, и вот я уже совершенно не могу понять, чего же хочу от жизни.
Ну почти.
– Ты помнишь, где она живёт? – тихо спрашиваю.
Хотя я не уточняю, про кого именно спрашиваю, Егор всё равно понимает, о ком идёт речь.
– И хотел бы – не забыл.
Я вскакиваю на ноги, потому что в голове моментально проясняется, и я обретаю объект для вымещения той боли и обиды, которые засели глубоко внутри.
