Текст книги "Мститель (СИ)"
Автор книги: Карина Рейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
И если с присутствием Корсакова я ещё как-то мирилась сквозь крепко стиснутые зубы, то приближающийся разговор с близняшкой нагонял на меня такую беспросветную тоску, что даже домой я поехала не сразу. Только навернув несколько кругов вокруг центра и более-менее подготовившись морально к грядущей катастрофе – по-другому это просто не назвать – поехала наконец в родные пенаты. В голове мелькнула шальная мысль завернуть к бабушке, трусливо избежав разговора и избавив себя тем самым от ненужных переживаний, но голос разума взял верх, перебарывая страх. В конце концов, это не я предала нашу дружбу и сестринские узы, которые на деле оказались не такими уж крепкими.
К тому моменту, как я перешагнула порог квартиры, вся семья уже была в сборе; он сидели на кухне, пили чай и так весело смеялись, что мне лишь ещё больше стало не по себе. Внезапно я почувствовала себя лишней в этом месте, ведь о том, что у кого-то из нас не всё в порядке, не знал никто, кроме меня.
– Привет, ребёнок! – весело хмыкнул папа, заметив в коридоре мою застывшую на месте тушку. – Как учёба? Ты сегодня что-то поздно.
Растягиваю губы в жалком подобии улыбки, стараясь не смотреть в сторону сестры даже случайно, чтобы не потерять самообладания, потому что уже одно её присутствие показало мне, что эти несколько часов не подготовили меня к разговору с ней совершенно.
– Хорошо, – далёким от соответствующего этому «хорошо» настроения голосом отвечаю. – Немного устала, пойду к себе.
Оставляю их, не дождавшись ответа, и бреду к себе в комнату. И пока я пытаюсь контролировать собственное тело и не разрыдаться снова, в комнату заходит… Яна.
– Что с тобой? – хмуро спрашивает она. – И не надо говорить, что всё в порядке, на тебе лица нет. Рассказывай.
Она плюхается на мою кровать, где ещё совсем недавно мы с Егором…
На всякий случай отворачиваюсь от неё, потому что губы дрожат, горло вибрирует от рвущегося наружу крика, а руки чешутся причинить сестре хотя бы сотую долю той боли, которую она причинила мне.
– Я даже не думала молчать сегодня, – также хмуро и немного хрипло отзеркаливаю в ответ. – Не после того, что я узнала вчера.
– И что это?
Глотаю слёзы вместе с комком, который застрял где-то в центре горла.
Я не знала, как именно спросить её о сексе с Егором, потому что от одной только мысли о том, что Яна была на моём месте, меня начинало мутить. Егор, конечно, вёл далёкий от монашеского образ жизни, но одно дело незнакомые мне девушки, и совсем другое – родная сестра.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – скулю я, потому что тело срывается с поводка, и по щекам ползут слёзы. – Например, о том, что произошло четыре года назад?
Я искренне надеялась, что она сделает недоумённое лицо и уверит меня в том, что ничего такого не было; но вместо этого близняшка так стремительно бледнеет, что у меня не остаётся никаких сомнений – она действительно подставила меня.
– Оля…
– Господи, я ведь считала тебя сестрой! – уже рыдаю я. – Как ты могла так поступить со мной?!
Подбородок Яны начинает дрожать мелкой дрожью; сейчас мне было хуже, чем после ухода Егора – потому что я чувствовала не только свою боль. Но даже если сестра и раскаивается, это ничего не меняет: она не имела права распоряжаться чужой жизнью.
– У меня не было выхода… – всхлипывает она.
– Я самый близкий тебе человек, не считая родителей, – не соглашаюсь я. – Ты должна была по крайней мере сказать мне об этом.
– Ты не поняла бы меня, – качает она головой, рыдая взахлёб. – Ты бы не смогла скрыть это от Андрея, а я боялась потерять его – ты ведь знаешь, как сильно я его люблю!
Я брезгливо скривилась.
– Ты бессердечная, ты знаешь об этом? Не думаю, что ты знаешь, что такое любовь – если бы ты действительно любила его, ты не поступила бы так с нами обоими!
– Прости меня, – тихо просит она, и я чувствую очередной укол раскалённой арматуры в самое сердце. – Я должна была рассказать тебе, я знаю, но мне было страшно; я боялась, что ты перестанешь со мной разговаривать после такого… Станешь смотреть, как на ущербную…
Цепляю на лицо циничную улыбку сквозь слёзы.
– Знаешь, а это неплохая идея, – согласно киваю. – Вот только, скажи ты мне об этом тогда, четыре года назад, к сегодняшнему дню я бы уже давно остыла и простила тебя. А так ты лишь отсрочила свой приговор, который я собираюсь исполнить.
Подхожу к двери и распахиваю её гораздо шире, чем нужно для того, чтобы Яна убралась из моей комнаты.
– Уходи.
У меня было дежавю после вчерашнего разговора с Егором, за одним-единственным исключением: сейчас передо мной не парень, с которым я знакома три недели, а сестра-близнец, которая была рядом все двадцать три года моей жизни.
Тем больнее мне было сейчас.
– Оля, пожалуйста, позволь объяснить!
Мне невыносима мысль о том, что сейчас мы расходимся – будто разделённые сиамские близнецы, вынужденные отныне каждый жить своей собственной жизнью.
Отворачиваюсь от сестры, потому что чувствую, что ещё чуть-чуть – и я расплачусь и прощу её, а это будет значить, что я позволяю и дальше вытирать об себя ноги.
Яна выходит в коридор, продолжая тихо рыдать, а я захлопываю за ней дверь и второй раз за сутки сползаю по стенке.
Если мне вчера казалось, что я испытывала боль, то я на тот момент просто не представляла себе, что это такое. Я была морально убита и раздавлена; близняшке было ещё хуже, и это усугубляло моё состояние, и не было никого, кто мог бы помочь мне справиться с этим. Сейчас мысль о том, чтобы пожить немного у бабушки, не казалась мне такой уж трусливой: мне срочно нужен тайм-аут, чтобы прийти в себя и научиться заново дышать.
От звука неожиданно зазвонившего дверного звонка я буквально подпрыгнула на месте; не хотелось столкнуться в коридоре с сестрой, но в итоге любопытство всё же победило, и я тихо выскользнула из комнаты.
В пороге стоял… Демьян, собственной персоной.
– О, какие люди! – радостно воскликнул папа и протянул Стрельцову руку для рукопожатия.
Хитро прищурившись, Демьян схватил отца за конечность и притянул в свои медвежьи объятия.
– Привет, брат, – так же радостно отвечает мужчина, а потом обводит глазами прихожую, натыкается на меня и, кажется, тут же забывает обо всех остальных, сосредоточившись исключительно на мне. Его лицо тут же принимает выражение обеспокоенности и участия. – Что случилось, малышка?
Пока мужчины обнимались, я успела на короткий миг забыть о том, что пережила пару минут назад, но стоило Демьяну спросить, как рыдания снова начали душить меня. Не знаю, что послужило катализатором – не то забота в его голосе, не то ласковое обращение ко мне, но что-то внутри рухнуло.
Вот я стояла у двери в свою комнату, а вот уже мчусь сквозь коридор сломя голову и бросаюсь на шею к Стрельцову, который, к слову, ни капли не возражает. Наоборот, стоило мне, словно обезьянке, обвиться вокруг него всеми конечностями, как он сгрёб меня в такие же медвежьи объятия, в которые не так давно угодил папа. Он ничего не спрашивал и не пытался отстраниться, – просто обнимал одной рукой, а второй успокаивающе гладил по голове.
Не знаю, как долго мы давали повод для инфаркта моим родителям – час, месяц, год или всего секунду – но прорыдавшись на его плече, мне действительно стало легче. В надёжном коконе рук Демьяна мне было тихо и спокойно, словно они как барьеры защищали меня от любого негатива извне.
Жаль, что нельзя было спрятаться в них до конца своей жизни…
От подобной мысли глаза мои резко распахиваются и встречаются взглядом с глазами Стрельцова, в которых отражается отнюдь не дружеская поддержка.
Или всё-таки можно?
6. Егор
Никогда не думал, что в своей жизни буду о чём-то сожалеть; даже когда отказался ехать в Швейцарию по обмену, это всё казалось каким-то несерьёзным и ненужным. В конце концов, наша семья была довольно обеспеченной, и при желании я мог увидеть любой уголок земли в любое время года.
И вот я встречаю свою мучительницу, которая и не мучительница вовсе, а та, от кого у меня в прямом смысле слова сорвало крышу к чёртовой матери. Это даже несмотря на то, что я был уверен в её причастности к тому, через что я прошёл четыре года назад – даже это не отрезвляло мозг от того, чтобы влюбиться в неё. И вот теперь, когда оказывается, что она совсем не та, за кого я её принял – хотя в это трудно поверить, учитывая, что её лицо калёным железом отпечаталось в памяти – отпала единственная причина, по которой я не должен был строить с ней отношения, но Оля стала далека от меня, как никогда прежде.
Она была на расстоянии вытянутой руки, и всё же нас разделяли её ко мне неприязнь и моё собственное чувство вины. Разговор с ней не дал бы мне никаких результатов, хотя поговорить – это именно то, чего я хотел больше всего. Мне стоило огромных усилий оставаться на месте, когда она появлялась в поле моего зрения, хотя всё моё нутро орало в голос и требовало схватить её и наконец-то сделать своей, не обращая внимания на её гнев. Я был готов терпеть её побои, оскорбления и ругань, лишь бы она была рядом, но девчонка ещё не готова к тому, чтобы контактировать со мной. Каждый раз, как я собирался подойти, её глаза выражали молчаливый протест – даже не просьбу – о том, чтобы я не смел к ней приближаться. Видит Бог, я прекрасно понимал, почему она злиться, и на её месте, скорее всего, послал бы меня нахуй, но я надеялся, что она поведёт себя более по-взрослому. Ничто не мешало нам поговорить и разобраться, какого хера у той – не_Оли – девчонки было Олино лицо.
– Апполон собирается возвращаться на Землю, или Хьюстон бухает без него? – слышу сквозь туман голос Лёхи и автоматически оборачиваюсь.
Шастинский весело скалиться во все тридцать два, хотя его глаза остаются совершенно непроницаемыми – с некоторых пор людей, понимающих, каково это – не быть с тем, кого любишь или только начинаешь влюбляться, в нашей банде стало целых трое.
Не считая вон тех двух гадов, сидящих напротив со своими вторыми половинками с невыносимо довольными ухмылками на рожах.
«Будто сорвали джек-пот», – мысленно бурчу и опускаю глаза на бутылку пива в руке, которая уже, наверно, успела покрыться толстым слоем мха.
– По тебе Пентагон плачет, – резонно вставляет Костян, допивая вторую бутылку.
Вот в его руках алкоголь сегодня не задерживался дольше положенного срока.
– А меня вот больше интересует другое, – вставляю я, лениво развалившись на диванчике. – Твоё положение явно хуже, чем у меня, но ты успеваешь сочинять в голове всякую херню, пока я пытаюсь понять, как мне вернуть назад мою девчонку. Как тебе это удаётся?
Лёха фыркает.
– Я мультизадачен.
Макс задумчиво хмуриться.
– А я думал, что это у тебя просто дар такой. Если пиздаболизм можно считать, даром, конечно.
– Максим! – возмущённо восклицает Нина и шлёпает Соколовского по плечу ладонью.
Точнее, собирается это сделать, но Макс перехватывает её ладонь своей и прижимает внутреннюю часть к губам. Кир воркует с Ксюхой, и Костян с Лёхой отворачиваются в разные стороны, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Я же научился упиваться собственным мазохизмом, поэтому, потеряв последние крупицы стыда, неотрывно наблюдаю, как глаза Макса вспыхивают, когда он наклоняется к Нине, чтобы поцеловать её. Чуть прикрываю глаза и представляю, как я вёл себя, если сейчас рядом со мной была Оля.
Ненамного лучше.
Может, даже хуже.
Наверно, я бы её попросту сожрал, в чём ещё недавно упрекал Макса.
Вообще очень легко обвинять человека в чём-то, не прочувствовав это «что-то» на собственной шкуре.
Внутри привычно растекается глухая боль, как если бы я прошёлся по полу, усыпанному детальками от лего. Хотя нет… Я бы с радостью согласился попрыгать по чёртовому конструктору, если это помогло бы унять эту ноющую хрень в груди.
Я ненавидел себя и злился одновременно.
Я же мужик, чёрт возьми! Какого хера я вообще сижу в кругу друзей и думаю о девушке как какой-то сопливый пятнадцатилетний пацан, вместо того, чтобы наслаждаться обстановкой?!
Ах, да, я же упиваюсь собственным мазохизмом…
Хмыкаю своим мыслям и делаю первый глоток горьковатого напитка, который уже успел нагреться в моих ладонях. Пользуясь тем, что Шастинский и Матвеев продолжают с повышенным интересом изучать окружающее пространство, хотя я знаю, что им знаком здесь каждый сантиметр, я продолжаю прибавлять себе баллы за наклонности маньяка и наблюдаю, как парни бережно обращаются со своими жёнами.
Чёрт, это… невыносимо больно.
Настолько больно, что хочется выдрать собственное сердце из груди и скормить его кому-нибудь. По-моему, лучше быть бессердечным сукиным сыном и не страдать от того, к чему не привык, чем ненавидеть самого себя за то, чего раньше не заметил бы.
Ну, или как-то исправлять ситуацию и возвращать Олю обратно и приклеивать её к своему долбанному бедру.
Вот только в голове было ноль идей, как сделать так, чтобы она хотя бы начала смотреть в мою сторону. Я примерял ей в голове обе фамилии, которые каждый день крутились в моей голове, и поймал себя на мысли, что ей не подходит ни одна из них. Ей бы пошло быть Корсаковой, вот только она, скорее, расцарапает мне рожу, чем возьмёт мою фамилию.
«Моя фамилия Озерковская, а не Измайлова!» – новой вспышкой боли взрывается мысль в голове, и я вскакиваю на ноги.
– Твою же мать! – вырывается у меня, пока я швыряю бутылку на стол и прихватываю куртку.
Парни изумлённо переглядываются, кажется, решив, что я окончательно двинулся, а девчонок я вроде и вовсе напугал.
– Ты как будто привидение увидел, – фыркает Лёха.
Сомнительная альтернатива.
Правда была в том, что все эти несколько дней я прекрасно знал, что надо сделать для того, чтобы понять, почему Оля и не_Оля – на одно лицо.
– Ты куда рванул, малахольный? – несётся мне в спину голос Костяна, но я оставляю его вопрос без ответа, потому что слишком зол на себя за то, что тормозил последние пару дней.
Только бы Сергей Николаевич не был в отпуске.
Уже на ходу набираю номер отца, который наверняка занят, потому что приходится звонить ещё целых четыре раза подряд, пока он наконец не ответил.
– Мне нужна твоя помощь, – вместо приветствия рычу в трубку – сейчас мне не до условностей, пусть даже с собственным отцом. – Мне нужен номер телефона Калинина.
– И тебе привет, сын, – усмехается отец. – Зачем? Опять что-то натворил?
Собираюсь закатить глаза, но вовремя спохватываюсь: что ещё может подумать родитель, когда ты просишь у него телефон следователя?
Хотя какая-то доля правды в его словах есть.
– В некотором роде, – бурчу в ответ. – Ты можешь сбросить его смс-кой?
Трубка вздыхает.
– Не знаю, что ты сделал, но надеюсь, что однажды ты всё же возьмёшься за ум.
– Неужели недостаточно того, что я сам разгребаю то дерьмо, в которое вляпываюсь? – оскаливаюсь в ответ.
– Тебе почти двадцать три, – хмыкает гаджет. – Было бы смешно, если бы за тобой твоё дерьмо разгребали родители.
Теперь фыркаю уже я – отец никогда не гнушался молодёжного сленга и вполне себе мог поддержать разговор в моём же духе.
Это была одна из миллиона причин, по которой я его чертовски уважал.
– Ну так что, мне на тебя рассчитывать?
– А разве когда-то было по-другому?
Резонно.
Отец сбрасывает вызов, и буквально через считанные секунды мой телефон пиликает звуком входящего сообщения, которое я тут же открываю, чтобы набрать очередной номер.
На этот раз трубку снимают после второго гудка.
– Алло?
Я думал услышать что-то вроде «Следователь Калинин» или «Калинин слушает», а потом вспомнил, что звоню на его личный номер, где он вряд ли ждёт рабочих звонков.
– Валерий Андреевич? – на всякий случай уточняю и получаю в ответ лаконичное «да». – Это Егор Корсаков, может, вы помните…
На том конце провода раздаётся глубокий грудной смех.
– Как же, как же, Егор! Ты по делам звонишь или как?
Беззвучно хмыкаю: с тех самых памятных времён, как я чудом избежал тюрьмы, Валерий Андреевич и мой отец по непонятным причинам сошлись в тесном знакомстве. Иногда отец даже приглашал Калинина и его жену в гости; правда, вторая половинка следователя была настолько пафосной, что уже после первого их визита я перестал появляться за ужином.
– Вообще-то, я хотел узнать кое-какие детали своего дела четырёхлетней давности, если можно.
Калинин крякнул что-то невразумительное и прикрыл трубку ладонью, разговаривая с кем-то.
– Зачем тебе это? – устало спрашивает он. – Столько лет прошло; просто радуйся, что ты на свободе.
Где-то внутри начинает разгораться глухое раздражение: если бы мне был нужен жизненный совет, я бы нормально добухал с друзьями, и после четвёртой бутылки даже Шастинский переквалифицировался бы в годного психолога.
– Боюсь, я вынужден настаивать, – с нажимом отвечаю, потому что моя жизнь зависит от грёбаного клочка информации, а этот…
– Хорошо, Егор, я позволю тебе заглянуть туда краем глаза, – неохотно роняет Калинин. – Но это должно остаться в стенах моего кабинета.
– Да знаю, не маленький, – уже с облегчением выдыхаю. – Спасибо.
До участка доезжаю за пятнадцать минут, и чем ближе оказываюсь, тем чаще ловлю себя на том, что внутренне надеюсь на непричастность Оли.
На пропускном пункте охранник спросил вместе с паспортом, к кому я приехал, а также причину моего визита, и подозрительно хмыкнул, услышав избитую фразу «по личному вопросу». Очевидно, как и мой отец, решил, что я где-то накосячил и пришёл выкупать свои грешки; уже за одно только это я ненавидел наши органы правопорядка. У меня были бы все основания полагать, что Калинин продажный, если бы я наверняка не знал, что до моей с родителями поездки в участок отец уже пытался сунуть ему взятку, которую буквально получило обратно в лицо.
Говорю же, нормальный мужик.
Ещё бы свои советы при себе держал – вообще бы цены не было.
Хотя в кабинет мне хочется ворваться, потому что под кожей уже зудит от неопределённости, всё же поднимаю деревеневшую руку для стука: в конце концов, это отделение полиции, а не квартира того же Лёхи, куда я частенько вваливался в полнейшем неадеквате как к себе домой.
Калинин в кабинете был один; согнувшись в три погибели, он корпел над каким-то толстенным делом, клеенном-переклееном дополнительными листами разных форматов, делая пометки в блокноте.
Вот уж кто реально накосячил, так это блондин, чья фотка была налеплена на корке.
Калинин вскинул голову с густыми волосами цвета мокрого песка и растянул губы в улыбке, в то время как его серо-голубые глаза оставались серьёзными. Готов поклясться, что видел, как перед ними мелькали материалы только что прочитанного дела.
– Проходи, садись, Корсаков, – кивает он на стул напротив. – Чай, кофе?
– Потанцуем? – саркастично добавляю: я сюда не чаи гонять приехал.
Следователь фыркает и, кажется, слегка расслабляется, а после выуживает из сейфа за спиной безликую серую папку, которая по толщине даже на реферат не тянет.
В каком-то мазохистском смысле – хотя мне теперь к этому не привыкать – становиться немного обидно за своё хилое криминальное прошлое.
– Должен ли я предупреждать тебя о том, чем грозит разглашение конфиденциальной информации? Я уже молчу о том, что этой папки в принципе не должно было быть в твоих руках.
Я нервно хмыкаю.
– Это не в моих интересах.
Пару секунд он внимательно всматривается моё лицо и кивает.
– Верно. – Поднимается на ноги, натягивает пиджак и отходит к двери. – Я в техотдел, а у тебя пятнадцать минут. Закрою дверь, чтобы никто не вломился; тебе-то за это ничего не будет, а меня вышвырнут отсюда к чёртовой матери с волчьим билетом.
Я согласно киваю и развязываю узел на папке ещё до того, как за спиной щёлкает замок; пальцы нервно перебирают страницы, а глаза цепляются на угловатые размашистые буквы, среди которых в основном фигурирует моё имя. Сперва я даже не улавливаю смысл того, о чём читаю, пока взгляд не застревает на незнакомом имени. Перелистываю в начало и перечитываю заново, наверно, раз десять, прежде чем до меня доходит, что в заявлении и протоколе стоят не Олины инициалы.
У потерпевшей даже имя не её.
Твою ж мать…
Память тут же фотографирует имеющийся в заявлении адрес «потерпевшей», который не совпадает даже с районом, в котором живёт Оля сейчас.
Может, они переехали?
Пока мозг пытается переварить полученную информацию и не завернутся при этом в грёбаный узел, в замочной скважине двери вновь поворачивается ключ; словно специально отработанным движением захлопываю дело, на автомате завязываю тесёмки и плавным движением руки швыряю дело на стол – будто всю жизнь так делал.
На пороге замирает Калинин с таким видом, будто я в его кабинет влез глухой ночью и взломал сейф; захлопывает дверь и садится напротив.
– Ну что, узнал всё, что хотел? – спрашивает он.
Открыть рот не успеваю, потому как дверь вновь распахивается – без стука – и в проёме появляется мужчина в форме. На вид ему нет и сорока, хотя по седым вискам делаю предположение, что он или на самом деле старше, или немало в этой жизни повидал.
– Калинин, тебе очередное поручение, – громким басом подаёт голос… хм… подполковник, судя по погонам, и опускает на стол Валерия Андреевича ещё одно увесистое дело. – Так, а это кто?
– Племянник, – отмахивается в мою сторону Калинин и с досадой смотрит на папку. – Николай Степаныч, я итак этими поручениями завален по самое горло, – вспыхивает Калинин. – Поручите его кому-нибудь другому – Малышеву, например!
– Малышев пьёт, – нетерпящим возражений тоном заявляет подполковник.
– А я тоже пью! – Чёрт, мне стоит космических усилий сдержать ржач – Калинин ни разу не притронулся к спиртному в доме отца, потому что закоренелый трезвенник. – Вы знаете, КАК я пью? Малышев так не пьёт!
На лице полковника застывает выражение «можешь мне не заливать», на что Калинин тяжко вздыхает.
– Ну ладно, он пьёт… но работает-то хорошо!
– Работает хорошо, – поддерживает подполковник и тут же качает головой. – Выглядит плохо.
Едва за подполковником закрывается дверь, я вскакиваю на ноги.
– За помощь спасибо, но делать вид, что я пришёл с вами поболтать не стану, – серьёзно заявляю.
Калинин хмыкнул.
– Тебе и не надо. Это с отцом твоим мы на короткой ноге. Да и тем общих для бесед задушевных у нас с тобой нет. Так что всегда пожалуйста. Павлу Николаевичу «привет» передавай.
Киваю уже на ходу, выскакивая в коридор, даже не удосужившись попрощаться – надеюсь, Валерий Андреевич спишет такое поведение на моё невменяемое состояние, а не на невоспитанность, потому что вопреки собственному распиздяйскому характеру позорить отца я не собирался.
Где-то по дороге от входа в участок до машины я благополучно похерил свой боевой настрой, и сдулся, как лопнувшее колесо. Снова этот грёбаный первобытный страх уличить Олю во лжи – то, что она с семьёй переехала после «происшествия», казалось более закономерным, чем вера в то, что каким-то мифическим чудом в нашем городе материализовалась её до абсурдного точная репродукция.
Единственное, что не давало покоя – разные фамилии.
Только это заставило меня сесть в машину и выжать педаль газа до упора, взяв курс на спальный район на противоположном конце города.
Однотипные панельные пятиэтажки Южного микрорайона всем своим видом вгоняли в такую тоску, что хотелось послать всё нахер и свалить домой, но чёрта с два я в таком случае буду считать сам себя мужиком. Да и лучше быстрее покончить со всей этой канителью и либо возвращать строптивую девчонку с горящими глазами обратно в свою жизнь, либо давать заднюю, перематывать зажёванную плёнку и двигаться дальше.
Торможу возле нужного подъезда, пытаясь вычислить окна искомой квартиры, когда гаджет оживает в кармане пальто. Вытаскиваю на автомате и вижу значок пришедшего сообщения в общем чате. Открываю приложение с тяжёлым вздохом, ожидая увидеть там очередное нытьё Лёхи о том, какие мы все отстойные друзья или жалобы Костяна на меня – потому что я опять про что-то забыл.
И, чёрт возьми, оказываюсь прав по всем пунктам.
Пропускаю гневную тираду Шастинского о том, что он разнесёт дом моих родителей на атомы, если я не отвечу, и торможу на последнем сообщении.
«Даю тебе пять минут, сучий ты потрох, чтобы ответить! – грозится Лёха. – Я слишком зол, чтобы придумывать, как я это сделаю, но уверяю, я убью тебя!»
«Что, Шастинский, у тебя настолько оскудел лексикон, что ты реплики у Отелло воруешь?» – скупо выливаю раздражение.
«Тебя сегодня ждать вообще, или ты забил на нас большой и толстый?» – подаёт «голос» Костян.
Этот упрёк заставляет меня нахмуриться.
«Ты когда к своей Полине мчишься, не чуя земли под ногами, много помнишь о том, что где-то там, в заученном наизусть боулинг-клубе тебя ждут четверо друзей? Я так не думаю».
Примерно на пару минут чат умирает; первым в себя приходит Макс.
«А ведь ты практически клялся мне, что это только месть J… – Я буквально вижу, как Соколовский самодовольно хмыкает. – Теперь слушай внимательно: даже если сквозь ненависть ты что-то чувствуешь к ней – не будь конченным придурком и не борись с этим, потому что в итоге только ты потом будешь ходить с рваным куском мяса вместо сердца и проклинать всех нас в том, что ты безбожно тупил, а мы нихуя не сделали для того, чтобы поставить твои мозги на место!»
Дальнейшие попытки Лёхи воззвать к моей совести оставляю без внимания, потому что таких пламенных речей я от Макса никогда прежде не слышал. Даже когда мы вытаскивали Лёху с того света, и Соколовский подбадривал каждого, хотя сам держался на честном слове, я не чувствовал той ударной волны, которая сейчас вышибла весь воздух из моих лёгких. А всё потому, что я вынес из его слов ту истину, которая перекраивала все основы мироздания и законы притяжения на уровне фундамента.
Я влюбился.
И попросту подохну без неё.
На моё счастье в этих панельных домах домофона не было, потому что в голове было ноль целых, ноль десятых идей о том, что ответить на вопрос «какого чёрта я припёрся в их подъезд на ночь глядя».
«Не жила ли в вашей квартире девушка, которая написала на меня заявление?»
«Нет ли здесь точной копии Оли Озарковской-Измайловой?»
Ненавижу эту грёбаную взрослую жизнь со всеми её проблемами и осложнениями после них…
Торможу перед нужной квартирой с крепкой деревянной дверью и сразу жму на звонок, надеясь, что дверь мне откроет не какая-нибудь бойкая мнительная старушка, которая с радостью пересчитает мои рёбра бейсбольной битой или жахнет в задницу зарядом соли из двустволки.
А когда открывается дверь, я очень хочу отмотать время назад и надеяться на встречу с бабкой-совсем_не_божьим_одуванчиком.
Потому что передо мной стоит Оля.
Вот только теперь у неё на меня охеренно правильная реакция – неописуемо дикий ужас и шок.
– Как ты меня нашёл? – дрожащими губами спрашивает она.
– Охуеть… – срывается вместо ответа с моих губ.
И видит Бог – слово «охуеть» слишком мягко описывает ситуацию.
Пока мы как два дебила пялимся друг на друга, я пытаюсь высмотреть на ее лице то, что поможет разобраться в этом чёртовом клубке, который намотался вокруг моей жизни. Внутри включается чуйка, которая настырно пищит о том, что передо мной кто угодно, но только не Оля.
По крайней мере, не та Оля, в которую я влюбился.
Хер знает, как это объяснить.
– Так, пока я ещё могу адекватно соображать, неси сюда свой чёртов паспорт! – нетерпящим возражений тоном приказываю.
Конечно, будет охрененно «весело», если в паспорте я увижу данные Ольги, но наступать на одни и те же грабли не собираюсь – лучше сразу выяснить всё, чтоб потом не страдать хернёй.
Пару секунд девушка по страшному тупит, а после шарит рукой по сумке, которая висит здесь же на крючке. Вырываю из её дрожащих пальцев документ и открываю страницу с фотографией.
Следующие эмоции просто сметают друг друга, словно волны цунами. Сначала от облегчения я готов добровольно вместе с воздухом выдохнуть из груди лёгкие, потому что девушка напротив – точно не Оля. Но когда поднимаю на неё глаза, чувствую внутреннего зверя, который от желания вцепиться в девичью глотку воет белугой, и от этого дикого звука закладывает уши.
– Ты близняшка, что ли? – спрашиваю сквозь зубы.
Она просто кивает, потому что говорить, видимо, разучилась.
Вот же блять!
– Какого хера вообще происходит?! Где, мать вашу, я так накосячил, что до сих пор всё это дерьмо расхлёбываю?! – Пытаюсь привести мозги в порядок, иначе ещё немного – и я взорвусь нахрен, а вместе со мной и половина города. – Так, я буду задавать вопросы, и для тебя же будет лучше, если ты просто будешь молча кивать. Поняла?
Девушка кивает.
Отлично, значит, не совсем дура.
– Четыре года назад ТЫ написала на меня заявление о своём якобы изнасиловании?
Кивок.
Меня перекашивает от одной только мысли, и всё же я должен знать…
– У нас что-то было? Только не вздумай врать.
Секунда кажется мне вечностью, пока я жду ответа, но вот девушка отрицательно качает головой. Зажмуриваюсь, потому что не хотел бы такого близкого знакомства со швалью вроде неё, но она зарабатывает пару баллов в моих глаза за честность.
– Ты знала, что делала, когда подставляла сестру, назвавшись её именем?
Очередной кивок.
Ранее заработанные баллы просто сгорают в огне моей чистейшей ярости.
Сука. Просто сука.
– Почему?!
Девушка открывает рот для ответа, потому что одним кивком тут не объяснить всю эту херню, но я чувствую, как в венах закипает кровь, превращаясь в кипучую отраву, и торможу девчонку взмахом руки.
– Знаешь, лучше заткнись, иначе я за себя не отвечаю.
Впечатываю кулак в стену сантиметрах в десяти от её головы и швыряю паспорт куда-то вглубь квартиры под аккомпанемент из молчаливых слёз девушки. И это вовсе не слёзы раскаяния, испуга или обиды. Это была ярость чистой воды, которую кроме как солёной влагой по щекам она выразить не могла, ибо прекрасно понимала, что по поводу своей последней угрозы я не шутил. И мне приходится титаническими усилиями заставить себя передвигать ноги в сторону лестницы, потому что больше всего мне хочется подчиниться зверю, сидящему на цепи где-то в тёмном углу моей души, и сделать этой сучке ещё больнее.
Как?! Как, блять, можно было так жёстко подставить родную сестру?! Мы с парнями даже общих родственников не имеем, но лучше сами сдохнем, чем сделаем нечто подобное с кем-то из нас.
В машине хлопаю дверцей так, что любому другому за это давно надрал бы задницу, и на всякий случай щёлкаю блокировкой, потому что искушение вернуться и сделать «чёрное дело» по-прежнему велико. В груди печёт так, будто кто-то изнутри облил лёгкие керосином и поднёс к ним горящую спичку, да ещё сверху втащил отбойным молотком, потому что болело адски. Из-за этой твари я потерял единственную девушку, которую был готов, а главное хотел видеть рядом не только ночью.
