Текст книги "Похищение Афины"
Автор книги: Карин Эссекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
– Я тоже. Покажите, пожалуйста, как ею надо пользоваться, – обратилась она к капитану Мейлингу, и тот, взяв у нее прибор, стал его настраивать.
Мэри последовала инструкциям моряка и сумела разглядеть торчащие далеко впереди кончики мачт затонувшего «Ментора». Корпус покинутого судна слегка покачивался на волнах. Она надеялась, что они минуют это печальное место в своем следовании к берегам Мальты, но этого не случилось, и Мэри не сомневалась, что жалкое зрелище останков корабля вызовет у Элджина глубокую меланхолию.
– Вот, что осталось от корабля, – указал ему капитан.
Элджин поморщился, но взял себя в руки и произнес:
– Когда погода наладится, мы постараемся его поднять.
И снова поднес к глазам трубу. Работы по спасению груза прекратились, так как зимние воды даже в южной части Эгейского моря были слишком холодны для ныряльщиков.
– Но стоимость этих работ намного превзойдет стоимость самого судна, – удивился капитан Мейлинг. – Боюсь, «Ментору» никогда больше не плавать по морям. Жаль.
Элджин выглядел несчастным. День стоял пасмурный, берега оставались пустынными, скалистые утесы Киферы возвышались над бухтой подобно страже. Немного было у него счастливых моментов после того, как пришла новость о пропаже груза. Будто намереваясь читать поминальную элегию, он достал из кармана лист бумаги со списком всего, находившегося на борту «Ментора». Этот перечень когда-то составил для него Гамильтон, а ныне все покоилось под теми водами, по которым они плыли.
– Части рельефа из храма Ники. Большая часть фриза из Парфенона. Статуи и колонны из Парфенона и соседних храмов. Множество статуй, добытых при раскопках на Акрополе вблизи Парфенона.
Голос и лицо Элджина с каждым новым наименованием становились все печальнее, тем не менее он продолжал:
– Две большие плиты из фриза Парфенона, добытые из стены, окружающей Акрополь. Множество порфировых колонн, разнообразных фрагментов и надписей из храма Афины и, что хуже всего, мраморное кресло гимнасиарха, подаренное твоим родителям афинским архиепископом.
Последняя утрата больше всего расстроила Элджина, поскольку это кресло было одной из величайших мировых ценностей. Хоть, может быть, истинная причина лежала в том, что именно этот дар вызвал приток денег мистера Нисбета, щедро вливавшихся в предприятие Элджина. Он скомкал бумагу и сунул ее обратно в карман. Мэри написала несколько жалобных писем родителям, горюя о стоимости потери, не уверенная в том, что они согласятся возместить эти траты. Ей хотелось смягчить удар, и она сообщила отцу о том, что художники уволены, выплаты прекращены всем, кроме Лусиери, который продолжал оставаться в Афинах, выполняя поручения ее мужа. Это может утешить мистера Нисбета.
Значительное количество сокровищ находилось уже на пути в Англию, а еще большая их часть ожидала отправки в порту Пирее. К ее огорчению, Элджин велел Лусиери продолжать вести раскопки. Где он думает хранить новые тонны этих мраморных обломков? После прибытия в Грецию они с Элджином еще не обсуждали этого вопроса, главным образом потому, что муж отклонял все ее усилия выяснить положение вещей.
– Я организовал дело так, чтоб при прибытии груза в Англию присутствовали моя мать и твой отец, – вот и все, что он сказал Мэри, когда она подняла эту тему.
Значит ли это, что на эти стороны возложена финансовая сторона хранения и присмотра за древностями?
Писем протеста от ее отца пока не последовало, но, может быть, они еще не дошли до нее. Мэри решила, что не будет докучать мужу этим вопросом. К весне – а до нее осталось всего несколько месяцев – они счастливо обоснуются в своем доме в Брумхолле, где, отдохнув в лоне семьи, обсудят все с ее родителями и примут самое разумное и правильное решение.
Мэри с облегчением вздохнула, успокоенная тем, что переложила тяжесть принятия решения на родителей. Она не хотела возражать Элджину, который был убежден, что никакие расходы не могут быть чрезмерными в вопросе приобретения античных мраморов. К несчастью с «Ментором» он отнесся как к ужасной трагедии и торжеству его врагов. Но не сомневался, что в конечном счете одержит победу и над Наполеоном, и над алчными французами, и над завидующими ему англичанами или греками, и даже над силами самой природы. Мэри восхищало самообладание мужа, но она не хотела, чтобы расходы на спасательные операции оказались непосильными.
– Разве это может помочь? – спросила она, когда их судно поравнялось с обломанными мачтами «Ментора».
– О чем ты? – не понял ее Элджин.
– Какую пользу может принести то, что ты заставляешь людей нырять в холодную воду за обломками, которые весят тысячи фунтов? Я допускаю, что имею смутное понятие о спасательных операциях на море, но шансы на успех мне кажутся минимальными.
– Подобные операции именно таким образом и производят, Мэри. Мы наймем опытных ныряльщиков, а не тот сброд, который работал на нас до сих пор. – Теперь Элджин стал презирать команду рабочих, которых поначалу нанял. – Уверяю тебя, дорогая, что при необходимых затратах успех нам гарантирован.
В течение долгих пяти дней их судно прокладывало путь, сопротивляясь встречному ветру, пока не добралось до Крита, где капитан предупредил своих пассажиров, что кораблю потребуется некоторое время для перезагрузки. К тому же им следует дождаться перемены погоды. Мэри каждый день сходила на берег насладиться ощущением твердой почвы под ногами. Они брали экипаж и отправлялись в Ханию, где вдоль дорог сидело множество прокаженных. Эти несчастные, выглядевшие так, будто их обглодали какие-то чудовища, поразили ее. Заболевшим проказой запрещалось входить в города, и они принуждены были проводить остаток жизни среди себе подобных. Мэри изо всех сил старалась не отворачиваться, не желая обижать их, она не сомневалась в том, что их сторонится каждый из проезжающих. Кроме того, она так привыкла к лицу своего мужа – тоже покрытому язвами и изглоданному болезнью, – что оказалась способной на приветливую улыбку даже прокаженному.
Попутных ветров никак было не дождаться, и капитан велел ставить паруса, посчитав, что в зимних условиях лучшей погоды не будет. Они отправились, и на короткий путь до Мальты им пришлось потратить целых восемь дней.
Зато настроение Элджина сразу поднялось.
– Наконец мы возвращаемся в мир христиан! – возбужденно воскликнул он, услышав эту новость.
Французы защищали крепость на острове Мальта до тех пор, пока адмирал Нельсон не разбил флот Наполеона в Египте. Как только англичане одержали победу, остров был превращен в путевой приют для отправляющихся на восток и возвращающихся оттуда. Доброй славой гостеприимного пристанища он был обязан прекрасному госпиталю, который держали рыцари ордена святого Иоанна. Чете Элджин пришлось подчиниться приказу и задержаться на Мальте на двадцать дней, выдерживая карантин, прежде чем следовать далее на запад. Таково было правило для всех, кто оставлял зараженные чумой регионы Востока.
Мальта показалась Мэри и Элджину более знакомой, чем те места, в которых они провели последние три года. На острове было полно знакомых еще по Лондону англичан, некоторые из них отправлялись путешествовать на Восток, другие возвращались из странствий. Провести три недели карантина более приятным образом нельзя было и мечтать. Элджины оставались на борту «Дианы», но получили разрешение совершать прогулки по старому дворцу Борджа, средневековой крепости, окруженной прекрасными садами, хоть французы и распорядились сровнять саму крепость с землей. Они попросили расставить тенты в садах и под их укрытием наслаждались чаепитием на свежем воздухе.
В один прекрасный день, когда все семейство расположилось на траве, подставив лица долгожданному солнцу, они отдались мечтам о будущем. Брюс и его гувернер Эндрю устроили подобие рыцарского поединка, сражаясь на палках, которые вообразили мечами. Мастерман и малышка Мэри разучивали детский стишок, а Гарриетт спала в плетеной колыбельке. Мэри мысленно вознесла Богу короткую, но искреннюю благодарственную молитву за то, что после ужасных дней, проведенных в море, щечки ее детей розовые, а они сами здоровы и полны неуемной энергии. В то время как могли бы – побледневшие и осунувшиеся – метаться в лихорадке.
– Я написала матери, Элджин, – заговорила она. – Хочу, чтоб она наняла обивщика, который обустроит нам гостиные и обеденный зал в Брумхолле. Я уже выслала ей образцы тканей и размеры. Мистеру Постону я поручила окрасить стены в подходящие цвета. Помнишь, те оранжевые и золотистые тона, что тебе так понравились?
Мучения во время морских штормов она пыталась уменьшить, мечтая, как украсит Брумхолл всеми теми прекрасными вещами, которые они везут с Востока.
– Тебе они и вправду понравились? – продолжала она болтать. – О, Элджин, если это не так, ты скажи сейчас, пока я не заказала обои.
Она шутливо хлопнула его по руке, но мысли Элджина явно бродили где-то вдалеке. Потом, не глядя на нее, он заговорил:
– Я решил, что вначале нам следует сделать остановку и посетить Францию и Италию, прежде чем мы вернемся в Брумхолл.
Она не поверила своим ушам, потом решила, что неправильно поняла мужа. Не может же он в действительности предлагать превратить их и без того долгое путешествие в почти нескончаемое?
– Что ты имеешь в виду, скажи точнее?
– На континенте воцарился мир, по крайней мере, в настоящее время. Я бы хотел заехать в Рим и разузнать о существующих способах реставрации старинных мраморов. Затем, как мне кажется, нам неплохо было б остановиться в Париже. Лорд Хоуксберри продолжает хлопоты относительно моего назначения послом во Франции.
Мэри не отвечала.
– Я был уверен, что тебе тоже хочется в Париж. Или твои разговоры были лишь пустой болтовней с этим проходимцем Себастиани?
– Нет, мой дорогой, конечно же, я хочу съездить в Париж. Но мы уже так долго находимся в море и так давно не были дома. Ты же помнишь, что до нашего отъезда я всего одну неделю провела в Брумхолле? Я так тоскую по дому. Подумай о детях. Они пережили такие изматывающие переезды, и эти штормы, в которые мы попадали, и ненастная погода, и чума! Их следовало б привезти поскорей домой, пока наша удача нам не изменила.
Теперь погрузился в молчание Элджин. Не произнося ни слова, он внимательно смотрел на своего первенца, как тот носится по лужайке с Эндрю.
– Элджин, все говорят, что мир с Наполеоном не может быть прочным. Ты действительно считаешь, что мы имеем право подвергать детей дальнейшим опасностям? Если разразится война, а мы в это время окажемся в Италии или Франции, что с нами станет?
– Ты права. Путешествие по суше слишком опасно для них. Мы отошлем детей домой с капитаном Мейлингом, а твои родители заберут их в Портсмуте.
– Нет! – выкрикнула она почти мгновенно. – Я не хочу разлучаться со своими детьми! Это слишком жестоко, Элджин. Гарриетт едва исполнилось полгода, а старшие практически не знают никого из своих родственников. Им будет так страшно остаться на корабле одним, без нас, а после этого их ждет встреча с незнакомыми людьми.
– Но при них останутся няньки, с которыми они знакомы достаточно хорошо, – невозмутимо возразил муж.
– Но я не хочу никуда ехать. Я хочу домой.
Мэри понимала, как по-детски звучат ее возражения, но предложение Элджина повергло ее почти в шок, а перспектива отправить детей одних показалась такой бесчеловечной, что она едва не лишилась дара речи.
– Судьба мраморов поставлена на карту. Погоди, Мэри, прежде чем возражать, выслушай меня. Мы должны поехать в Рим и встретиться там со скульптором мистером Антонио Кановой. Эту встречу я уже организовал, написав ему письмо. Мне необходимо знать его мнение о том, возможна ли реставрация старинного мрамора, или нам следует оставить наши приобретения в том состоянии, в каком они находятся.
– Ты имеешь в виду те, что лежат на дне моря?
Он не улыбнулся в ответ.
– Нам с тобой принадлежат самые грандиозные произведения искусства в истории человечества. Для тебя эти слова что-нибудь значат?
– Для меня самым ценным являются мои дети, – ответила Мэри. – А твои мраморы, какими бы старинными они ни были, для меня ничто в сравнении с благополучием моих детей.
– Мэри, ты должна думать о будущем. Ведь речь идет всего о нескольких неделях. Прошу тебя, не будь эгоистичной. Мраморы – это первейшая ценность. И забота о них – наша с тобой наиважнейшая обязанность.
Она точно не помнила тот момент, в который поняла, что снова беременна. Она могла бы догадаться об этом, когда прощалась с детьми в Неаполе. Март стоял очень ненастным, и доктор Скотт решил, что детям лучше будет не покидать судна, а распроститься с родителями на борту. Мэри разыскала в Неаполе художника-портретиста и попросила его прибыть на корабль и зарисовать всех трех ее крошек, чтобы иметь возможность видеть их перед собой, когда дети уедут. Малышка Мэри не могла понять, чем ее мама так расстроена, Мэри старалась скрыть слезы, понимая, что может расстроить старших детей. Элджин «как мужчина мужчине» объяснил ситуацию трехлетнему Брюсу, и тот сумел не уронить ни слезинки. Расцеловал родителей в щеки и вернулся к гувернеру, который обнял его и прижал к себе. Эндрю, может, и пьяница, подумала Мэри, но он добр к мальчику. Она покрыла поцелуями щечки и пальчики Гарриетт и отпустила ребенка, только когда поняла, что больше не может удерживаться от слез.
В ту минуту, когда она отворачивалась от них, в животе у нее что-то так сильно сжалось, что ей показалось, она даже не сумеет сделать следующего вздоха. Мэри попыталась взять себя в руки, чтобы не встревожить малышей еще больше и они по ее виду не догадались, как плохо она себя чувствует. Нет, ради детей она должна быть храброй. Она выпрямилась, хоть не могла даже набрать в грудь воздуха, и изобразила на лице прощальную улыбку. Калица, взяв ладошку Гарриетт, помахала этой крохотной ручонкой в ответ. Мэри казалось, что она умирает.
Точно так же она не догадалась о своей беременности, когда они с мужем находились в студии Антонио Кановы и обсуждали с ним судьбу мраморов. Красавец скульптор, венецианец по происхождению, уже двадцать четыре года назад обосновался в Риме. Скульптор выбрал этот город, чтоб иметь возможность изучать произведения античного искусства. Мэри он не показался старым, она даже сорока лет ему бы не дала. Они с мужем полюбовались его работами «Тесей и Минотавр» и «Три грации» и нашли их грациозными и мечтательными. Мнение известного скульптора о его мраморах было единственным авторитетным для Элджина.
– Вы правы, плачевное состояние скульптур, пострадавших и от рук варваров, и от времени, достойно сожаления, – сказал ему мастер. – Но это произведения величайших мастеров, каких когда-либо видел мир. Я польщен тем, что вы обратились ко мне с просьбой об их реставрации, но мне, как и любому другому художнику, кажется святотатством даже прикоснуться к ним резцом.
Мэри почувствовала приступ тошноты, покидая мастерскую Кановы, но отнесла его за счет облегчения, испытанного при мысли, что ей не придется оплачивать услуг великого скульптора по реставрации. Позже, когда они в тряском экипаже ехали во Флоренцию, по тому, как болезненно отзывались в ее теле все толчки и ухабы, она начала подозревать реальное положение вещей. Но ничего не сказала, надеясь, что причина плохого самочувствия лишь в упадке настроения и усталости, а также плохом качестве пищи, подаваемой в деревенских гостиницах, и в продолжительности путешествия.
По прибытии во Францию они узнали, что Наполеон захватил все английские суда, оказавшиеся во французских водах, и конфисковал их грузы. Мэри охватила страшная тревога за детей, но никакой возможности узнать, успели ли они вовремя добраться до Портсмута, не было.
– От души надеюсь, что мать соблазнилась возможностью увидеть внуков поскорей и приехала за ними сама.
Мэри пребывала в самом дурном настроении, но не могла дать ему волю, поскольку они путешествовали в сопровождении преподобного Ханта.
Элджин ясно видел, как она расстроена.
– Разумеется, дети уже добрались до Англии, – сказал он. – Прошло три недели с того дня, как мы оставили их в Неаполе. Им много лучше там, где они теперь. Путешествие по морю они совершали на корабле под командой опытного капитана, а это много безопасней, чем ехать по суше. Во всяком случае, не думаю, что французов заинтересуют трое маленьких шотландцев. А вот то, что на борту английского военного корабля находятся мраморы, французы наверняка знают. Могу только от души надеяться, что им не удалось захватить «Браакель».
Ее раздосадовало, что Элджин, в который раз уже, больше озабочен безопасностью статуй, чем жизнями собственных детей, но она постаралась уверить себя, что он прав. Ей нужно успокоиться и взять себя в руки, возможно, пройдет еще месяц, пока она получит известие о прибытии малышей домой.
Неужели уже три недели прошло с тех пор, как она в последний раз виделась с ними? Это означает, что ее регулярные недомогания запаздывают на восемь недель, а это, в свою очередь, может говорить лишь об одном. Мэри в страхе отбросила страшную мысль и вслух сказала:
– Возможно, нам не следует пересекать границы Франции.
Мэри не казалось предосудительным, что приходится прибегать к ссылкам на войну с Наполеоном, чтобы сократить время их поездки. Она мечтала оказаться с детьми в Брумхолле, гулять в саду, пока они бегают рядом, а ее мать сидит в плетеном кресле под большим дубом и что-то вяжет. Особенно сильна была эта тоска сейчас, когда она стала подозревать, что опять беременна.
– Не забывай, что я обладаю статусом дипломатической неприкосновенности, Мэри. У меня налажена связь с Талейраном.
Он произнес имя человека, которого называли князем дипломатии, с уверенностью. Талейран имел во Франции репутацию бунтаря – аристократ, революционер, калека, священнослужитель, философ. Ему чудесным образом удаюсь не стать жертвой террора, а при Наполеоне занять пост премьер-министра.
– Его службы уведомили меня о нашей безопасности. Разве могут быть более надежные гарантии? Французы сохраняют верность нормам международных сношений. Они не варвары, в конце концов.
– Но если, как ты говоришь, Наполеон пришел в бешенство из-за того, что ты вывез сокровища Парфенона у него из-под носа, следует ли нам рисковать и появляться во Франции в эти смутные времена?
– Лорд Уитворт, наш нынешний посол во Франции, еще не покинул Париж. Она посещает обеды у Наполеона и Талейрана, проводит вечера и в опере, и где угодно. Даже не отказывает себе в ухаживаниях за балеринками, насколько мне известно. Исходя из этих сведений, я не вижу, почему мы должны бояться ступить на французскую почву.
Они прибыли в Лион семнадцатого мая и тут же почувствовали, что обстановка стала напряженной. Британия отказалась снять претензии на владение Мальтой на том основании, что французы не оставили ни Нидерландов, ни Германии. Вся Европа считала, что война неизбежна.
– Нам, пожалуй, не следует затягивать наше пребывание в Париже, – предположил Элджин, узнав о том, что британские подданные, оказавшиеся в это время во Франции, находятся под надзором. – Нам наверняка не будет позволено вернуться обратно в Италию. Все, что мы можем сделать, – это терпеливо дожидаться возможности возвратиться домой.
Они заторопились в Париж, стараясь побыстрее оказаться там. Элджин обратился к Талейрану с письменной просьбой подтвердить гарантии своей безопасности и получил ответ, заверявший, что дипломат с семьей может оставаться во Франции сколь угодно долго и что разрешение на выезд будет предоставлено по первой же их просьбе.
Элджин и Мэри прибыли в столицу Франции, изнемогая от усталости, вызванной долгим путешествием. Они остановились в отеле «Ришелье», элегантном особняке из красного гранита, намереваясь отдохнуть двое суток, пока не будут готовы их дорожные паспорта, и затем отправиться в Кале. Первым соотечественником, которого они увидели в отеле, оказалась миссис Дюнде, уроженка Шотландии, которую Мэри знала еще в Эдинбурге.
– Ох, милые вы мои, – запричитала она, целуя Мэри и Элджина в обе щеки. – До чего ж я довольна, что вас вижу, хоть и не понимаю, как это могло случиться. Вам не известны последние события в Париже?
– Что же это за события? – спросил Элджин.
Глаза шотландки расширились, и голос упал до шепота.
– Лорд Элджин, разве вам ничего не известно? Но как же так? Бонапарте, этот разбойник, объявил войну.
– В самом деле? – переспросил Элджин, сохраняя невозмутимость.
– Ну да. Он даже позволил себе кричать на лорда Уитворта! Вызвал английского посла к себе в кабинет, будто по официальному делу, и принялся дерзко браниться. Бонапарте вел себя как человек, который не дает себе воли только в силу необходимости держаться определенных рамок. Он до того повысил голос на бедного лорда Уитворта, что тот, конечно, взорвался! Наш посол уже оставил Францию! Мне известно об этом от американского посла.
– Когда это произошло?
– Каких-то несколько дней назад. – Миссис Дюнде наклонилась к ним ближе и зашептала: – Бонапарте продал половину тамошнего континента – земли, которые они называют Луизиана, – американцам и прикарманил пятнадцать миллионов. И собирается потратить их на войну с нами! Французы захватили всех англичан в возрасте от восемнадцати лет до шестидесяти, и все они стали détenus [58]58
Задержанный, арестованный (фр.).
[Закрыть]. Им придется остаться тут, пока Наполеон не отменит приказа. Ох, хвала Господу, что я оставляю этот город вместе с американским послом!
– Détenus? – переспросила, не поняв, Мэри. – Они задержаны?
– Я так и говорю.
Элджин старался собраться с мыслями. Не самое приятное для дипломата получать сведения такого характера от частного лица, разузнавшего их по дружбе с американским послом. Но они в течение долгих дней путешествовали в каком-то рыдване и, конечно, ничего не слыхали об объявлении войны. Мэри ухватилась за рукав мужа, но он успокаивающим жестом потрепал ее по руке.
– Мне неприятно слышать о том, что произошло с вашими английскими друзьями, но, как официальное лицо, я обладаю дипломатическим иммунитетом. А теперь, прошу прощения, но я должен позаботиться о леди Элджин. Она утомлена долгим путешествием.
Когда они последовали за носильщиком в комнаты, Мэри едва дышала от страха.
– Элджин, скажи, нас могут задержать тут?
– Что за чепуха, моя милая. Мне дал слово сам Талейран. А он второй человек во Франции после Наполеона.
Непоколебимая уверенность мужа и собственная слабость после долгого пути помогли Мэри спокойно провести ночь в огромной пуховой постели их номера. Она знала, что скоро им снова придется сниматься с места и отправляться в дорогу, а потому, что бы ни случилось наутро, ей лучше набраться сил за время ночного отдыха. Перед сном Элджин накапал им обоим лауданума, оставленного ему доктором. Свою дозу лекарства он запил большим бокалом французского коньяку.
– Следует по мере возможности пользоваться теми радостями, которые предоставляет нам ситуация, – заявил он жене.
В темноте они лежали в постели, Мэри потеснее прильнула к мужу, прижала ступни к его ногам. Именно в такой позе они провели все ночи своей супружеской жизни, и Мэри казалось, что эта близость гарантирует ей большую безопасность, чем присутствие тысячи янычар, или полицейских, или солдат любой армии мира.
Они забыли накануне задернуть шторы на окнах, и утреннее солнце разбудило Мэри много раньше, чем ей бы хотелось. Едва очнувшись от сна, она услышала стук в дверь, неохотно открыла глаза и увидела, что Элджин уже встал, поскольку на нем был утренний халат. Не успела она сказать и слова, как он уже вышел за дверь гостиничного номера. Мэри быстро вскочила и подбежала к дверям.
– В чем дело? – услышала она голос мужа.
Отвечавший ему мужчина говорил официально, равнодушно и так отрывисто, будто отдавал команду. Она надеялась, что знание французского подвело ее и что она неправильно поняла сказанное этим человеком. Мэри выглянула из комнаты и увидела, что перед ней стоит не посыльный из отеля, а человек в военной форме. Элджин молча прикрыл за ним дверь и обернулся к жене. Выражение его лица было изможденным, этой ночью он спал без маски и не успел надеть ее утром. Жалкий обрубок носа торчал посреди лица, красивые когда-то голубые глаза были обведены темными кругами.
– Приказ от Бонапарта, Мэри, – негромко выговорил он. – Я должен считать себя военнопленным.
Мэри отправила матери письмо с объяснениями, что хоть Элджин и является официально prisonnier de guerre [59]59
Военнопленный (фр.).
[Закрыть]и они вынуждены не покидать Париж, он не заключен под стражу. Более того, задержанию в Париже был придан нарочито светский характер, и подвергнутые ему, наравне с почти полутора тысячами англичан, которым также было запрещено покидать Францию, продолжают проживать в отелях. Дорожные паспорта были конфискованы, и за Элджином установлена слежка. Мэри сообщила матери, что в отеле есть прекрасный сад, где он может каждый день совершать прогулки. В пределах Парижа Элджину разрешается путешествовать сколько угодно, но выезжать за черту города запрещено.
На самом же деле возможность гулять в очаровательном саду Элджина не обрадовала, и настроение его резко ухудшалось по мере того, как время проходило, а разрешения оставить Францию все не поступало.
– Я не тот человек, который способен долго выдерживать неопределенность, – жаловался он жене.
Но теперь их жизнь была полна этой неопределенностью. Команде ныряльщиков в Греции предстояло с приходом весны продолжить работы, но никакие известия от них не доходили до Парижа. Французы патрулировали греческое побережье, охотясь за сокровищами, которые Элджины успели вывезти, и за теми, которые еще оставались на складе в Пирее.
– Если ты не видишь возможности их транспортировки, почему бы тебе не дать знать Лусиери, чтоб он свернул работы? – спросила она однажды мужа.
Для нее это было вопросом, продиктованным здравым смыслом. Зачем продолжать поиски, если не можешь вывезти то, что уже отыскал? Сейчас, когда Англия ведет настоящую войну с Францией, лорд Нельсон наверняка не предоставит ни одного военного корабля в распоряжение Элджина. И каким образом они смогут вывезти оставшееся, она просто не представляла.
– Ты никогда не понимала меня, Мэри! Никогда!
Последнее время он стал еще более нетерпимым, особенно с ней, но Мэри старалась не отвечать на эти выпады. Она продолжала помогать мужу чем могла, до последнего дня финансировала его предприятие. Она сумела убедить отца оплатить по прибытии груза в Англию таможенные сборы. Их величина достигла огромной цифры, это было целое состояние для любого человека, а мистер Нисбет еще нес расходы по содержанию троих детей. В середине июня она получила известие от матери о том, что дети благополучно прибыли. С тех пор как она в марте рассталась с ними в Неаполе, прошла целая, преисполненная мучений вечность.
– Твоя матушка пришла в такой восторг от внуков, что представила их королю! – воскликнула Мэри.
Она весело размахивала полученным письмом, пытаясь отвлечь мужа от мрачных мыслей.
– Хоть она и называет их «маленькими греческими дикарями, даже не знающими английского». Но она обожает своих внучат!
– Я в этом не сомневался, – отвечал тот. – В этом письме нет известий о прибытии мраморов? Может оказаться, что вся коллекция уже находится в руках французов! Неизвестность становится просто невыносимой.
Действительно, корреспонденция между двумя странами, которая никогда не была регулярной, теперь оказалась практически блокированной вследствие военных действий. Французские чиновники вскрывали письма, как те, которые отправляли Элджины, так и адресованные им. Мэри предприняла попытку переслать весточки родным через леди Твидейл, которая, к общему удивлению, получила разрешение вернуться на родину. Но эту добрую женщину остановили на границе, и вся корреспонденция и документы, что были при ней, оказались конфискованными. Миссис Дюнде предложила отправить письма с нею, но предупредила, что женщин, случалось, даже обыскивали в поисках писем. Мэри была в отчаянии, не получая известий о детях. Их портрет она держала у кровати и принималась отчаянно целовать, когда становилось особенно грустно.
– Они, наверное, думают, что мы их бросили, – жаловалась она мужу.
– Ерунда. Они разумные дети, – отвечал тот, – и имеют прекрасный присмотр. Ни твой отец, ни доктор Скотт не допустят у них таких мыслей.
Мэри стала приглашать на вечерние чаепития знакомых, от души надеясь, что их английские и шотландские гости сумеют повысить настроение мужа. Погода в Париже стояла ужасная, дождь начинался каждый день аккуратно после обеда, а гром грохотал так громко, что у нее появились приступы головной боли. Одним на удивление ясным днем им нанес визит не кто иной, как граф Себастиани, старый поклонник Мэри. Он прослышал об их неприятностях и пришел с предложением оказать помощь.
– Я непременно поговорю с Наполеоном о вас, лорд Элджин, – пообещал он. – Он настроен негативно по отношению к вам, как вы знаете, но я обладаю некоторым влиянием на него.
Элджин был счастлив позабыть о старом соперничестве, лишь бы обрести свободу. Он дошел даже до того, что оставил Мэри наедине с французом, а сам отправился на прогулку в сад.
– Мы ценим ваше сочувствие, граф Себастиани.
Мэри старалась говорить как можно более официально, помня об их последнем свидании, во время которого граф предложил ей стать его любовницей. Она заметила, что он не лишился ни капли своего обаяния, и понимала, насколько опасным для нее может быть этот человек.
– Я так много рассказывал Жозефине о вашей красоте и вашем уме, что она заинтригована, леди Элджин. Я шепну ей на ушко несколько слов, чтоб она замолвила словечко за вашего мужа.
– Мы будем счастливы.
Мэри отлично помнила, как убедительно умеет шептать этот человек в женское ушко.
– Вам следовало бы посещать по вечерам оперу. Жозефина поглядит на вас, и я, может, сумею представить вас ей. У нее доброе сердце, и она питает слабость ко мне.
«Охотно верю», – невольно подумала Мэри, глядя в красивые глаза.
О, этот человек умел волновать женщин. И время, казалось, шло ему на пользу, давая возможность шлифовать опыт. Но Себастиани был джентльменом и не пытался воспользоваться ситуацией, в которой оказалась Мэри. Он только предложил свои услуги, что сделало его более привлекательным в ее глазах.
Мэри рассказала мужу об этом предложении, но он отказался выходить по вечерам и посещать оперу. Не желая скучать в одиночестве, оплакивая свое положение, Мэри стала приглашать несчастных изгнанников в гости играть в вист. Слух о ее приемах скоро разнесся по всему Парижу, и англичане, что были в городе, – и кое-кто из дипломатов других стран – стали сражаться за честь бывать на вечерах у леди Элджин. Так однажды в их доме появился с собственной колодой карт один шотландец, уверявший, что знает Мэри с детства.
