Текст книги "Похищение Афины"
Автор книги: Карин Эссекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
Сенсационная информация вызвала бурю гнева и критики со стороны всех, даже доктора, посещавшего ее. Ее родители и мать Элджина были разгневаны таким решением. Она что, не имеет никакого уважения к себе? – спрашивали все заинтересованные стороны. Она писала матери:
Пожалуйста, не брани меня! Ты и так меня все время ругаешь. Я тут одинока и больна. Все хлопоты, предпринятые мной, имели одну только цель – освобождение моего мужа. И я ровно двенадцать месяцев не видела трех своих деток. Если мне придется выкармливать грудью мое дитя, чтобы сохранить ему жизнь, я пойду на это!
Но ни один из ее адресатов не вел себя более странно, чем Элджин. Его послания были самыми противоречивыми. Иногда он сурово ругал ее за то, что она кормит младенца грудным молоком, подобно простой крестьянке. А иногда слал страстные письма о том, что мечтает прильнуть к ее пышной груди вместе с ребенком. Мысли о сексе и связанных с ним последствиях были в этот момент ее жизни сущим мучением, но Мэри старалась не думать об этом. Конечно, имея четырех здоровых детей, Элджин забудет о страхе лишиться наследника. И поскольку она была очень одинока и в изгнании бесконечно тосковала по своим детям, она изливала свою любовь к ним на младенца. Уильям был единственным утешением и источником радости для нее. Только существование этого ребенка помогало Мэри превозмогать тоску.
– Вам решительно необходим свежий воздух, Мэри, – объявил Роберт одним солнечным утром, подойдя к ее дверям.
Она все еще была бледна и слаба после родов и могла лишь лежать в постели, нянчась с малышом. Дождливая парижская весна и собственная физическая слабость не позволяли Мэри другого времяпрепровождения.
– Да, время вашего заточения подошло к концу, воздух чудесный, за окном июнь и в парках чудо как хорошо. Давайте отправимся на прогулку.
Немного поколебавшись, Мэри оделась сама и одела ребенка. Какое это было удовольствие гулять в парижском парке с Робертом, который знал название каждого цветка, дерева, птиц и даже насекомых! С того дня их прогулки стали ежедневным ритуалом, они совершали их втроем каждый день, если позволяла погода. Мэри казалось, что Роберт проводит целые дни у окна, потому что стоило выглянуть из-за туч солнышку, как он тут же являлся к ней. Эти гулянья продолжались до тех пор, пока одна незнакомая женщина не попросила разрешения взглянуть на ребенка. Когда же она поздравила Роберта с таким красивым сыном, оба – и Мэри, и Роберт – были до того смущены, что не поправили ее.
Несколькими днями позже Роберт объявил, что уезжает.
– Сэр Джозеф Бэнкс обратился к Бонапарту с просьбой относительно меня, – объяснил он.
Сэр Джозеф был не только учителем Роберта, но и ученым, уважаемым всеми прогрессивными людьми науки независимо от их национальности. Знаменитый ботаник исследовал острова Тихого океана, совершил плавание вместе с капитаном Куком, был директором Королевского ботанического сада, в его честь были названы несколько островов. Король имел о нем самое высокое мнение.
– Мои бумаги готовы, я не должен пренебрегать возможностью вернуться домой.
– Домой?
Мэри понимала, что ведет себя эгоистично, но в эту минуту она могла думать только о том, как изменится ее жизнь после отъезда Роберта.
– Но, мистер Фергюсон, вы не были дома уже много лет.
Она надеялась, что он отметит ту официальность, с которой она к нему обратилась.
– Мне следует уехать, Мэри. Вы понимаете, почему это так, и я не хочу компрометировать вас, указывая причины.
Она продолжала идти, но была так потрясена его словами, что не понимала, куда направляется. Боялась взглянуть на него, встретить его серьезный взгляд, ожидающий ответа на сказанное. Она хотела отвечать, но опасалась касаться того предмета, что затронул он.
– Я не имею права просить вас остаться. Вы относились ко мне с таким безграничным терпением. Надеюсь лишь, что вы не забудете о лорде Элджине, вернувшись в Шотландию. И мой муж, и я благодарны за ваши усилия.
– Я не смогу забыть о вас, леди Элджин, – сказал Роберт и жестом подозвал проезжающий экипаж. – В отель «Принц Галльский».
Он открыл дверцу и помог сесть ей и ребенку.
Мэри не могла видеть несчастное, потерянное выражение, которое было сейчас на лице Роберта, думать о том, что осталось недосказанным. Он так много сделал для нее. Что было бы с ней, одинокой в чужом городе, без него? Как и чем она может отблагодарить его, не вызвав бурю эмоций – молчаливых, но подлинных, – понятных им обоим?
– Прошу прощения за то, что не могу проводить вас домой. – Он взял ее руку, холодную, дрожащую, и поцеловал ее. – До свидания.
Афины, девятый год тридцатилетнего перемирия со Спартой
Суд над Фидием был откровенным позором, но для него единственным способом внести ясность и доказать свою невиновность. Я не присутствовала на нем. Посещение суда женщиной и так считалось неприличным, мое же присутствие могло оказать подсудимому плохую службу. Меня считали той злобной фурией, что подбила его совершить поступок, в котором он обвинялся. Обвинялся пока не приговором суда, а толками на рыночной площади, где злые слова носились в воздухе вместе с дымом костров и вонью рыбной требухи. По мере того как люди все чаще обсуждали скандальное происшествие, они стали считать виновной в нем меня, а не его. Это я, по их мнению, хотела осквернить храм Афины Парфенос и просила скульптора изобразить мое лицо, и это я, как они считали, пользуясь колдовством и своим влиянием на Перикла, склонила Фидия к согласию удовлетворить мою жажду богохульных действий.
По совету Перикла Фидий и я продолжали утверждать, что я не позировала для статуи Афины. Наши враги стояли на своем, к тому же они утверждали, что на щите Афины Фидий изобразил себя и Перикла. Делегация избранных магистратов посетила Парфенон, чтоб решить, существует ли подобие между внешностью этих двоих мужчин и изображениями, имеющимися в храме, но была вынуждена признать, что подобие, если и имеется, то крайне незначительное. Так же был решен вопрос и относительно сходства между мной и ликом статуи Афины. Обескураженная Эльпиника, заводила этой эскапады, и ее новый единомышленник, Алкивиад, начали искать другие средства нападения.
Стали множиться слухи о том, что Фидий, работая над статуей, присвоил большое количество золота, и ему вынесли обвинение в расхищении общественных фондов. Суд должен был состояться сегодня, и мы пока понятия не имели о том, какой приговор будет вынесен. Магистраты из палаты мер и весов приказали снять со статуи ее золотой наряд, чтобы они могли определить вес драгоценного металла. Фидий тревожился, не подкупили ли членов суда и не представят ли они ложных данных. Если такое произойдет, могут быть выдвинуты обвинения и в адрес Перикла.
Эльпиника, которую мы встретили на играх на следующий день после пира, высказалась прямо. Эта женщина специально прошла через весь стадион, чтобы оказаться перед нами. Я заметила ее маневр и незаметно подтолкнула Перикла, предупреждая о ее приближении. Тут же я услышала его глубокое учащенное дыхание.
– Ты отправил моего брата в изгнание, Перикл, и я не успокоюсь до тех пор, пока ты не разделишь его судьбу, – произнесла она громко.
Он проигнорировал эти слова, но я подумала, что сила ее гнева так велика, что эта женщина не успокоится, не свершив того или иного акта отмщения.
Но Перикл развеял мои страхи.
– Она уже старуха и помрет прежде, чем добьется того, о чем мечтает.
Это произошло месяц назад. Я так нервничала из-за суда над Фидием, что решилась отправиться к Диотиме и узнать волю богов. Я продолжала отрицать все нечестивые поступки, которые мне приписывали люди, но обвинение в том, что я позировала Фидию, оставалось. После того страшного видения, во время которого мне явилась Немезида со своими чудовищами, я не могла выбросить из головы мысль, что Афина гневается на меня и намерена наказать за мой проступок. И еще я беспокоилась о Фидии. Оскорбил ли он богов, наделив лик богини моими чертами? Кто может знать что-либо о причинах гнева богов? В лучшем случае мы можем только догадываться о них.
Принесение в жертву ягненка для того, чтобы прочесть будущее по его внутренностям, стоило немалых денег. Я отправила раба на рынок продать некоторые из моих драгоценностей, те, которые не очень любила, понадеявшись, что он не выдаст меня Периклу. Я стала покупать к обеду самые дешевые сорта рыбы и экономила на всем, пока не набрала достаточно денег для визита к жрице. Все это потребовало немало времени, и в течение его Сократ служил связью между нею и мной.
Я была рада, что Диотима не нуждается в моем присутствии при заклании овна. С того дня, как я узнала, что ожидаю ребенка, желудок стал подводить меня. Я почти не ела, но поправлялась как на дрожжах. И мне было ясно, что зрелища жертвоприношения мне не вынести.
Когда мы с Сократом прибыли к храму, нас встретили две девушки и проводили к небольшому алтарю, на котором животных приносили в жертву. В помещении было темно, витал тяжкий аромат благовоний, дымком курясь в воздухе. Я не могла узнать запах, но желудок мой взбунтовался. Своего овна я не увидела, но что-то похожее на внутренности животного лежало в миске на алтаре. Диотима сидела рядом, глаза ее были закрыты будто в трансе. Девушки указали нам на лавку и молча оставили помещение. Мы сели и принялись ждать, пока жрица откроет глаза и узнает о нашем присутствии. В таком положении мы провели неопределенно долгое время, наконец послышался глубокий вздох и Диотима очнулась.
– Аспасия, я не понимаю причин твоего видения. Афина не мыслит отмщения и не намерена насылать на тебя Немезиду ни за какой из твоих поступков.
В каждом слове жрицы звучала категоричная уверенность. У меня в голове мелькнул вопрос: она настолько уверена в своих интерпретациях или не хочет особенно стараться за ту небольшую плату, что я внесла. Мне было неприятно подозревать в этом жрицу Афины, но ее речь звучала так подчеркнуто безапелляционно, как редко услышишь из уст женщин.
– Но почему в таком случае богиня мне послала тот сон?
– Этого я не знаю. Внутренности овна, что ты мне переслала, пребывали в полном порядке. Печень розовая и здоровая. Нигде никаких наростов или отеков. Возможно, это беременность вызвала у тебя странные видения. Могу сказать, что ты не первая женщина, с которой такое приключилось, меня тоже преследовали плохие приметы, когда я носила своего сына.
– Ты была замужем?
– Да. Мой муж был афинянином. Я прибыла в Афины задолго до того, как Перикл издал закон, который теперь препятствует тебе стать ему женой. Если б мой муж не был гражданином Афин, я не смогла бы, овдовев, занять высокий пост жрицы и, возможно, мне пришлось бы оказаться в твоем положении куртизанки. Странно, как сильно зависят человеческие судьбы от таких случайностей.
– Она никогда не ошибается, Аспасия, – подтвердил Сократ.
– Друг мой, откуда твоя уверенность? Ведь ты всегда говоришь, что уверен только в том, что ни в чем не уверен.
К собственному удивлению, я услышала в собственном голосе нотку сарказма. Я не собиралась нападать на своего друга и определенно не стремилась услышать от Диотимы плохие предсказания, но мне не хотелось чувствовать себя обманутой.
– Объясню. У меня нет уверенности в том, что мне известно, но у меня есть уверенность в том, что известно Диотиме, и в ее возможностях.
Очевидно, ему были неприятны мои сомнения в его наставнице.
– Значит, если я правильно поняла, – снова обратилась я к жрице, – меня не ждет наказание?
– Ты не оскорбляла богов, поэтому не будешь за это наказана. Так сказало мне гадание.
Снова этот официальный тон. Отчего он мне так неприятен? Не похожа ли я в этом на тех мужчин, которые критикуют меня? Может, он мне тем и противен, что исходит из женских уст?
Диотима выплеснула на алтарь часть содержимого миски.
– Смотри сюда, Аспасия, чтоб ты больше не сомневалась во мне. Видишь эти органы? Они розовые, нормального строения и не имеют изъянов.
Я притворилась, что смотрю на алтарь, но сама постаралась отвести взгляд, так как понимала, что мне станет плохо, если увижу это кровавое зрелище.
– В них, правда, есть одна странность, но это не имеет к тебе отношения.
Я вопросительно взглянула на нее. Это гадание производится для меня, а так как и заплатила за него я, мне следует знать все, что оно предсказывает.
– Скажи мне обо всем.
– У этого овна было только одно яичко. Это ненормально.
– И что же это означает?
– Хм. Это означает, что будет наказан тот, кто нанес оскорбление храму и богине, но не ты. Наказан должен быть мужчина.
– Фидий? – ахнула я.
Того, что скульптор может быть наказан за наш с ним проступок, я тоже страшилась.
– Нет, – рассеянно бросила Диотима. – Он тоже хотел знать волю богов, принес жертву, и мы читали по ней. Он разве не сказал? Возможно, просто не хотел пугать тебя. Намерения его – украсить храм в честь богини как можно лучше – похвальны. Афина довольна им, и я думаю, что сейчас она присутствует на суде и может склонить судей решить дело в его пользу. Мне был предсказан благоприятный исход дела.
– Тогда, наверное, это Перикл. Не говори мне, что это предсказание имеет отношение к несчастью с ним.
– Перикл в добрых отношениях с богиней. Она ценит храм, который он велел воздвигнуть в ее честь на Акрополе.
Я видела, что Диотиме стало скучно с нами, вернее со мной. Мудрецы таковы, я замечала это и прежде. Мы – те, кто помоложе и ищет их мудрости, – утомляем их своим нетерпением и невежеством.
– Не могла бы ты рассказать мне побольше об этом, чтоб я перестала тревожиться?
– Но я уж и не знаю, что еще сказать тебе, Аспасия. Я ведь занимаюсь не тем, что вношу в души людей успокоение. Тот, кто оскорбил Афину, будет наказан. Обязательно. Как произошло, к примеру, с персами после того, как они разрушили ее храм. Богиня не преминет наслать кару на провинившегося. Она определяет наказание и посылает Немезиду совершить его. Я не знаю, зачем она послала тебе видение, но оно было от нее, и ты правильно поступила, решив узнать, что оно означает для тебя и твоих близких. Я не знаю и того, почему богиня так таит свое решение, но кто мы такие, чтоб выспрашивать богов? Кто-то – мне известно, что это мужчина, – должен понести кару за вопиющее оскорбление, нанесенное богине, но Афина не раскрывает дальнейшее. Я бы посоветовала тебе не пытаться узнать слишком много. Удовлетворись тем, что ни тебя, ни твоего возлюбленного не ждет кара.
Диотима встала, давая понять, что время нашего пребывания с ней в храме истекло. Когда мы уже направлялись к дверям, я обернулась и спросила, что же станет с жертвенным овном.
– Слуги приготовят мне его на обед, – равнодушно ответила она и отвернулась.
Я не видела своей сестры и ее мужа с самого дня Панафиней и большой процессии. Но после результатов гаданий, объявленных мне Диотимой, я почувствовала себя до того счастливой, что решила заглянуть к ним по пути домой. Встречи лицом к лицу с Алкивиадом я побаивалась после того, как он побывал у нас на пиру, но сегодня мне хотелось поделиться с сестрой хорошей новостью. О своей беременности я еще никому не рассказывала, даже Периклу, и меня, выросшую без матери, тянуло сообщить об этом той, что воспитала меня, а не мужчине, виновнику происшедшего. Кроме того, я не сомневалась, что в это время Алкивиад, как и другие старики, сидит в зале суда, вынюхивая сплетни.
Вернувшись после изгнания, он поселился в доме, где жили другие члены его семьи: мать, одна из ее овдовевших сестер, несколько других родственниц. Дети наиболее молодых из них бегали по двору вместе с детьми Каллиопы. Мне тотчас же вспомнилась радость, которую я почувствовала, когда Перикл привел меня к себе. Хоть я не считала его дом своим и не была уверена, что Перикл захочет меня держать у себя долгое время, а не выставит, когда я ему надоем, но, по крайней мере, в этом спокойном жилище я могла отдаться чтению, письму, размышлениям.
Две служанки были заняты во дворе тем, что ссыпали золу из очага под некоторые из садовых деревьев, чтобы те лучше плодоносили. Они подняли головы при моем появлении.
– Пожалуйста, сообщите моей сестре, что я пришла навестить ее, – велела я.
Обе поспешили в дом. Обычная повадка прислуги отлынивать от работы, как бы легка она ни была, иначе зачем им обеим отправляться по моему незначительному поручению. Некоторое время не появлялись ни они, ни Каллиопа. Я продолжала ждать, когда услышала недовольный голос Алкивиада.
– Где эта женщина? У нее еще хватает наглости являться в дом, где живут порядочные женщины?
Его крики напомнили мне лай старой собаки, которая, не осмеливаясь напасть, только рычит на прохожих. Он, видно, как раз обедал, потому что появился во дворе, держа в руке ломоть хлеба. И пошел на меня, размахивая им, словно оружием.
– Забудь дорогу в этот дом! Тебе не удастся совратить мою жену, как ты совращаешь других женщин в Афинах.
Он даже внешне походил на тех шелудивых псов, что шляются по рынку.
– Что за бессмысленности ты несешь, Алкивиад? – спокойно спросила я. – Я пришла к своей сестре, которую люблю. И которая, я знаю, рада меня видеть.
Каллиопа выбежала из дверей и ухватила мужа за руку. Алкивиад выронил хлеб.
– Видишь, что из-за тебя получилось? – набросился он на нее. – Подбери и ступай обратно в дом. Я говорю с Аспасией.
– Но она пришла ко мне!
Во дворе стали появляться подгоняемые любопытством женщины и прислужницы, желавшие узнать, что происходит.
– Может, и пришла, но ты ее больше не увидишь! – завопил Алкивиад, пытаясь стряхнуть с себя ее руки.
Она отпрянула, и я побоялась, что он на нее сейчас набросится.
– Иди в дом, Каллиопа, – попросила я. – Я сама поговорю с Алкивиадом. Все будет хорошо.
Она направилась в дом и увела за собой других женщин. Когда мы остались вдвоем, Алкивиад повернулся ко мне и рявкнул:
– Я своими глазами видел происходившее у Перикла. Никогда не сомневался в том, что ты скандалистка, но не думал, что дойдешь до того, что станешь заманивать в свои сети порядочных женщин!
– Объяснись, пожалуйста. Я откровенно не понимаю того, что ты говоришь. В своем ты уме или потерял его окончательно, как я и ожидала? Или это с тобой просто от старости?
Он явно хотел ударить меня, но, видимо, побоялся, что потом придется иметь дело с Периклом.
– Ты затащила к себе замужних женщин, чтобы они ублажали твоего Перикла. Фидий наворовал для него золота, а ты водишь к нему женщин. Все Афины только тем и заняты, что ублаготворяют твоего любовника. Но этому возмутительному порядку надо положить конец.
– Из того немногого, что видел, ты раздул целую историю. Никаких женщин я никуда не затаскивала. И при чем тут Перикл? Он спал у себя в комнате, устав от гостей.
Неужели мне в самом деле нужно опровергать его идиотские фантазии, чтоб увидеться со своей сестрой?
– Послушай, я пришла, чтоб поговорить с Каллиопой по личному делу. Оно действительно сугубо личное, не для мужских ушей. Можешь не беспокоить себя из-за наших незначительных разговоров.
Я изо всех сил старалась умиротворить его, чтобы перемолвиться парой слов с сестрой и пойти домой, но он не сдавался.
– Ты напоила несчастных женщин, они потеряли осторожность, а потом подстроила разные прелюбодеяния, чтоб возбудить их и готовеньких отправить к Периклу. Некоторые из твоих гостей могут подтвердить мои слова. Ты отвратительна, и меня не удивляет, что ты не можешь удовлетворить Перикла и он идет к другим. Что нормальный мужчина может найти в такой, как ты? И чтоб больше ты сюда не являлась, Аспасия. Мы сыты твоим присутствием по горло.
Его обвинения были так чудовищны, что я не могла отвечать. Мне захотелось поскорей отправиться домой и спокойно все обдумать. Но неужели он навсегда запретит Каллиопе видеться со мной? На всю жизнь? Мне не хотелось раздражать его еще больше, тем самым навлекая неприятности на сестру. Я знала, как груб он с ней, может, ей придется заплатить синяками за нашу с ним ссору. Лучше подождать, пока его раздражение уляжется. Возможно, через несколько недель я смогу ее увидеть.
Но один вопрос мне задать Алкивиаду все-таки нужно, ведь я не ожидала, что в этот день он окажется дома.
– Почему ты тут, а не наслаждаешься судом над Фидием?
– Суд окончен, – фыркнул он. – Он не затянулся.
– И какое решение вынесено?
– Я не стану удовлетворять твое любопытство. Сама можешь разузнать, если захочешь, Аспасия. Но одно я тебе скажу. Тебе не отделаться так легко. Если дать тебе волю, ты все Афины перевернешь вверх дном. Ты осквернила храм богини. Ты осквернила афинских женщин. Ты грязная баба, Аспасия. И чтоб больше не показывалась в моем доме!
Прощание с Фидием – он уезжал через несколько дней после суда над ним – было для меня невыносимо грустным. Когда магистраты собрали золото со статуи Афины и взвесили его, результаты проверки подтвердили невиновность скульптора. Но обвинители пытались оспорить их, утверждая, что он подмешал в золото примесей.
– Боюсь, что Фидию предстоит еще один суд, – сказал мне Перикл в тот вечер, когда был вынесен вердикт. – Это Афины, а здесь больше всего любят преследовать судами именитых горожан. Оправдание Фидия ничего не значит в глазах его противников. Я решил отослать его в Олимпию, чтоб он изваял для храма еще одну колоссальную статую, на этот раз статую Зевса. Разумеется, нам будет его не хватать, но это для его же пользы.
Стоило Периклу принять какое-либо решение, как ничто на свете не могло заставить его передумать.
– Это и мне пойдет на пользу?
Я подозревала, что, высылая Фидия, Перикл пытается защитить меня. Если скульптора привлекут ко второму суду за неуважение к богам, то первым делом всплывет мое имя.
– Да, и тебе тоже. Мы с Фидием это уже обсудили, конечно, он не слишком рад оставить Афины, но мое решение признал правильным. Он попросил тебя зайти к нему до его отъезда, чтобы попрощаться.
Придя на следующий день, я нашла Фидия в его мастерской занятым сборами.
– Разве ты недоволен таким выгодным заказом, Фидий? – спросила я.
– Но меня вынуждают расстаться с городом, который я сам выстроил. В этом есть немалая доля иронии, не находишь?
– Но, как мы уже признали, боги по природе своей насмешливы. И чтоб убедиться в этом, необязательно слушать театральные трагедии.
– Бога насмехаются надо мой, Аспасия, – горько продолжал он, – Посмотри на Агоракрития.
Его молодой любовник стоял, окруженный другими учениками Фидия, и с увлечением демонстрировал свои рисунки.
– Он так счастлив, что я поручил ему работу над статуей Немезиды, что и не думает о предстоящей разлуке со мной.
Я взглянула на рисунки, которые Агоракритий показывал молодым людям – будущим его помощникам в предстоящей работе. Каждый в Афинах с нетерпением хотел увидеть статую, изваянную Фидием из огромной колонны паросского мрамора, который самонадеянные персы привезли с собой в Марафон. Они собирались воздвигнуть там трофей в честь своей победы над греками, теперь же огромная статуя Немезиды, богини мщения, будет находиться в ее храме, стоящем на побережье, недалеко от места битвы.
– Не можешь же ты успевать везде.
Я, конечно, понимала, что Фидий испытывает сожаление не из-за того, что упускает интересный заказ, а оттого, что любовник больше заинтересован его поручением, чем его ласками. Но чего иного ждут эти стареющие мужчины, когда приглашают к себе в постель молодых честолюбцев?
– Должна тебе сказать, – продолжала я, – что рисунок, который он держит в руках, ничуть не напоминает Немезиду.
На рисунке была изображена строгая женщина, держащая в руке ветвь яблони. Ни следа крыльев, ни следа страшных чудищ на колеснице, лишь корона на голове с рельефом, изображающим оленя и богиню победы.
– У меня было видение, в котором явилась Немезида. Лицо ее пугало, за спиной распростерлись огромные крылья, а по сторонам от нее я видела грифонов, чудищ, которые исполняют ее повеления, как она исполняет повеления Афины.
– Агоракритий, подойди к нам! – Фидий будто обрадовался возможности еще раз обратиться к своему любовнику. – Аспасия рассказала мне о своем видении, и она говорит, что твой рисунок не подходит для образа богини мщения. Расскажи ему, Аспасия, какой ты видела богиню.
Я сказала молодому скульптору, что такой авторитет, как Диотима, узнал в моем видении богиню мщения. Когда я подробно описала, как выглядела богиня, он улыбнулся.
– Не сомневаюсь, что твое описание соответствует ее образу, Аспасия. Но никто не захочет, чтобы такие деньги были потрачены на создание уродливого или устрашающего изображения.
– Как же люди станут бояться мести богов, если сама Немезида выглядит совершенно безвредной? Как это сочетается одно с другим?
– Чтоб не оскорбить богиню, я вот что тебе могу пообещать. Где-нибудь в храме я помещу ее образ, вылепленный в полном согласии с твоим рассказом. Я даже могу представить сделанные наброски на суд Диотимы. Но главная статуя богини мщения, та, которая будет находиться в своем святилище у моря, должна соответствовать как красоте самого храма, так и красоте окружающей природы. Ты согласен со мной, Фидий?
– Да, – довольно безразлично промолвил тот. – Вижу, ты хорошо запомнил мои уроки.
Агоракритий поцеловал знаменитого художника в щеку – таким поцелуем он мог бы одарить и престарелую родственницу – и вернулся к ожидавшей его молодежи.
– Итак, факел ты передал. Послушай, Фидий, но ты ведь радовался и его помощи в работе, и его ласкам в своей постели, чем ты недоволен? Не ожидала от тебя такой чувствительности.
Он вздохнул.
– Думаю, ты права. Но дело в том, что мне не хочется оставлять Афины, пока моя работа не закончена. Парфенон – мой подлинный шедевр, я знаю, но я замыслил нечто еще более радикальное. Однако боюсь, что плодов своего замысла мне не суждено увидеть.
Он развернул на столе подробный чертеж здания.
– В этом храме будут находиться самые священные из изображений богов. Он заменит собой как старое святилище Афины Полиады, так и храм, в котором хранится фигура богини, выточенная из оливкового дерева. Он даже будет включать в себя утес, по которому ударил Прометей в своем споре с Афиной, и та священная олива, которую она вызвала из земли.
Здание, изображенное им, не походило ни на одно другое. Этаж громоздился на этаж, огромные залы сменяли один другой, весь храм был украшен многочисленными фризами и рельефами. На мой взгляд, он был прекрасен, но в сравнении с торжественным Парфеноном казался слишком броским.
– Ты узнаешь алтарь? – спросил у меня Фидий.
– О чем ты?
– Да ведь именно здесь шло жертвоприношение в честь Пандросос, когда ты упала в обморок. Эту часть храма я выстрою на том же священном месте. И весь он будет назван Эрехтейоном, в честь Эрехтея, первого существа, рожденного на земле Афин. Храм будет воздвигнут на том самом месте, где богиня спустилась с небес для спора с Посейдоном и где она сбросила на землю семя отвергнутого Гефеста. Это будет самый прекрасный и самый священный из храмов на земле. Я мечтаю только о том, чтоб увидеть его.
– Конечно, ты увидишь его, Фидий. Ты же не в Аид собираешься, а всего лишь в Олимпию.
– Это так, но своими глазами наблюдать за тем, как задуманное тобой претворяется в жизнь, – совсем другое дело. Этот проект – воплощение самых дерзких моих планов, и я надеюсь, что строители будут следовать им, а не соблазнятся более легкими путями.
Я указала на строй торжественных и строгих женских фигур, поддерживавших портик с одной стороны храма.
– Кто они, эти женщины?
– Кариатиды. Это мой шедевр. Разве они не прекрасны? Для меня они олицетворение тех женщин, чья ноша тяжела, тех, кто несет позор несправедливых обвинений.
Он провел рукой по моему лбу и поцеловал его. И вдруг я заплакала. По возрасту Фидий мог быть моим отцом, а я так долго была лишена отцовской заботы.
– Прошу, не лей слез, лучше следуй моему примеру. Я позволяю себе лишь слегка нахмуриться, когда печаль разрывает мне грудь.
– Позволь мне рассказать тебе новость, которая может развеселить тебя? – спросила я.
– Попытайся.
Он не сводил взгляда со своего торжествующего ученика. Толпа, окружавшая Агоракрития, росла, и так же росло его удовольствие. Он будет хорошим вожаком этих людей, подумала я, но не имела жестокости сказать это Фидию.
– У меня скоро родится ребенок.
Что в этом известии вселяет радость? В первый раз за время нашей беседы на лице Фидия мелькнуло подобие улыбки.
– Как бы я хотел вылепить тебя, когда твой живот станет огромным!
– Фидий, это было б скандалом. Ты самый настоящий нечестивец, точно как я. Лепить статую гулящей девки с ее незаконным выродком! Вот уж когда б языки заработали.
– А что говорит будущий отец?
– Он еще ничего не знает. Жду подходящего момента, чтоб сообщить ему новость.
– Тогда не медли, Аспасия. – Фидий едва не вытолкнул меня из мастерской. – Перикл не должен больше ждать ни минуты. Пусть поскорей услышит эту великолепную новость.
По правде говоря, я боялась рассказывать Периклу о своей беременности. Со временем он простил мне, что я позировала для статуи Афины, и теперь мы шутливо называли мой проступок «маленькая неосторожность». Перикл понял, что ни я, ни Фидий не хотели плохого, и считал поднятый вокруг этого события шум смешным. Тем не менее враги его были многочисленны, и он вовсе не стремился давать им повод разжечь против него общественную ненависть.
К тому ж ребенок, которого я носила, был незаконным, а значит, судьба его целиком зависела от доброй воли его отца. Как и я сама, ребенок будет находиться в полной власти Перикла. Конечно, привязанность такого надежного человека внушала доверие, но у многих других она оказывалась всего лишь капризом. И я, и ребенок не имели легального положения в Афинах. Такова была правда. Мне оставалось лишь молиться богам о том, чтобы любовь Перикла ко мне распространилась и на то маленькое существо, которое зрело во мне.
Что будет, если родится девочка? Тысячи молитв вознесла я, чтобы этого не случилось. Отцы обычно больше расположены признать побочного сына, чем дочь. Незаконнорожденную, не имеющую ни семьи, ни защиты, ожидали жестокая судьба и тяжелые испытания. Они были неисчислимы, и именно о них были самые горькие мои думы.
Перикл уже вернулся, когда я пришла после свидания с Фидием.
– Странно видеть тебя дома в такой ранний час, – сказала я.
Обычно дела задерживали его в совете до позднего вечера.
– Ты видела Фидия? Каким ты его нашла?
Вопрос прозвучал довольно прохладно, и я догадалась, что Перикл чем-то расстроен.
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что Фидий не слишком доволен моим предложением, – объяснил он. – Ему не понравилась мысль об отъезде, вот почему я спрашиваю.
