Текст книги "Похищение Афины"
Автор книги: Карин Эссекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)
Неясная фигура появилась перед моими глазами, будто внезапно выплыв из мрака. Огненные искры рассыпались позади ее темного контура, внезапно обозначились крылья. Она казалась прекрасной, но лик ее был суров. Ногами она упиралась во влекомую грифонами колесницу. Два ужасных создания охраняли божественную возницу, их огромные, похожие на орлиные крылья распахнулись, подобно двум щитам, грозные клювы нацелились в мою сторону. Я хотела закричать, но мне не удалось издать ни звука. Сердце с силой билось о ребра, львиные лапы готовились меня схватить. Я тут же представила, что произойдет, если эти длинные черные когти вонзятся в мое тело. Странное создание, стоящее на колеснице, смотрело на меня в упор, и в его взгляде не было жалости, будто эта женщина знала о совершенном мною страшном проступке. Я молила ее взглядом, но тщетно. Она не шелохнулась, не остановила грифонов и не преградила им путь ко мне. Они подступали все ближе и ближе. Я попыталась отползти от них на коленях, но не сумела продвинуться и на пядь. Корчась в грязи, я пыталась убраться с их дороги, когда вдруг до меня донесся звук надвигающейся колесницы. Она все ближе и ближе, она настигает меня. Я в страхе оглянулась через плечо… Ничего. Позади не было ничего.
Вода обрызгала мне лицо, и я резко распахнула глаза. Рядом со мной стоял на коленях Перикл, держа в одной руке черпак. Где же ужасное видение, только что напугавшее меня? Но действительность оказалась не такой страшной. Диотима по-прежнему вела ритуал жертвоприношения. Рядом со мной находился также и Сократ, взгляд его выражал страх за меня, они с Периклом помогли мне подняться с земли. Я чувствовала на себе взгляды десятков глаз, головокружение не проходило, в памяти стоял страшный призрак… Мне хотелось исчезнуть.
Я не чувствовала под собой ног, но торопливо заговорила:
– Мне нужно бежать домой. Надо присмотреть, как прислуга готовится к приему гостей.
Должно быть, это заявление прозвучало в высшей степени комично из уст женщины, которая только что очнулась от обморока.
– Разумеется, – серьезно сказал Перикл. – Но я должен остаться. Мне предстоит принять участие в ритуале.
– У меня с собой небольшая тележка, которую я оставил у подножия холма, – вмешался Сократ. – Я могу отвезти Аспасию.
Перикл отпустил меня, и я оперлась на руку Сократа. Когда мы стали спускаться с холма, я оглянулась, и последним, что я увидела, был взгляд Диотимы, устремленный прямо на меня. Рукава ее одеяния были обрызганы кровью, глаза хранили мудрое и непроницаемое выражение.
У подножия холма нашлась та самая тележка, на которой Сократ обыкновенно перевозил глыбы мрамора для своих скульптур. Пока мы шли к ней, я описала ему свое видение как можно подробнее, надеясь, что он сможет помочь мне понять его значение.
– Понятия не имею, что это могло бы означать, Аспасия, – ответил он. – Но я могу спросить об этом у Диотимы. Даже попробую организовать для вас встречу.
Средства позволяли Периклу выстроить для себя более роскошный дом, но он воздерживался от этого, полагая, что, обитая в скромном жилище, избежит кривотолков и пересудов. Я не знаю, сколько сотен людей перебывало у него в гостях, но обычно толпа заполняла каждую из комнат дома на обоих этажах, в теплую погоду даже выплескиваясь во внутренний дворик. По моему плану нынче вечером выступления акробатов и музыкантов должны были проходить именно там, но сейчас во дворике столпилось столько гостей, что я, сунув артистам немного денег, попросила их выступать в разных комнатах, переходя из одной в другую, как настоящие странствующие актеры.
Главным среди них был один бывший раб, захваченный когда-то в плен в далекой стране мидиан [45]45
Мидия – царство, расположенное в северо-западной части Иранского нагорья, к 550 г. до н. э. было завоевано персами.
[Закрыть]. Великолепный акробат, он заслужил свободу тем, что умел развеселить своего хозяина-грека, и впоследствии сколотил труппу из музыкантов, сказителей историй, танцоров и акробатов. Кроме того, с ними обычно выступали две флейтистки, которых мужчины обычно называли кильками, потому что обе были ужас до чего бледные и худые. Главной же причиной появления такого прозвища была глупая, но, к сожалению, обычная практика наделять женщин, особенно продажных, кличкой по названию какой-либо из рыб. Эти «кильки», как и другие музыкантши и акробатки, не отказывались заработать пять-шесть драхм, угождая пригласившим их мужчинам после представления.
Но нынешний вечер привел с собой необычную группу гостей – это были старомодно одетые жены афинян. Из внимания к ним я велела продажным женщинам и актерам воздерживаться от откровенно непристойных выходок и не уступать домогательствам гостей на глазах у всех. Домашнюю прислугу я попросила разбавить вино, которое они станут подавать женщинам, зная, что большинство гостий не привычны к крепким винам, а мне не хотелось, чтобы уже на следующее утро по рынку гуляли слухи о том, как я развращала невинные души знатных афинянок.
Женщины, украшенные цветами и надушенные ароматами глицинии и нарцисса, жаждали побеседовать со мной. Во время разговора они прикрывали рты веерами – считалось неприличным для порядочной женщины демонстрировать открытый рот, – в отличие от проституток, которые обычно разговаривали без подобных предосторожностей, а хохотали так откровенно, что вы могли бы пересчитать все зубы у них во рту. Но пока женщины не углублялись в разговоры. Каждая лишь сообщила свое имя да имя мужа и то, сколько детей она произвела на свет. Я вежливо слушала, но, пригласив их в дом и предложив освежиться напитками, больше уж не знала, о чем с ними и говорить. Мужчины не хотели, чтобы в зале, где они принимали пищу, возлежа и обсуждая свои любимые темы, присутствовали жены.
– Не нуждаемся, чтоб нас подслушивали или чтоб кое-кто задавал бессмысленные вопросы, когда мы стремимся дать пищу уму. – Так объяснил их поведение муж одной из пришедших.
В отличие от своих мужей, как и от меня или от куртизанок, эти женщины вели обычно очень замкнутый образ жизни, разговаривать им полагалось только друг с другом, детьми и домашней прислугой. В Афинах считали, что лишь продажная женщина не стыдится при посторонних открывать рот. Утверждение, которое должно было заставить порядочных женщин чаще помалкивать. Мне лично всегда казалось странным, что мужчины, которые так стремятся иметь образованных любовниц, настаивают, чтобы их собственные жены не имели понятия об искусстве чтения или письма, а уж тем более об искусстве вести содержательные беседы. Разумеется, об астрономии, медицине, математике и риторике они не знали ровно ничего. Это обстоятельство навело меня на мысль, что я могла бы оказаться полезной представителям как мужского, так и женского иола, разработав философию брачной жизни в интересах обеих заинтересованных сторон. И решила при первой же возможности непременно обсудить эту идею с Периклом. Зачем мне просвещать только мужчин, если я могу делиться своими знаниями также и с женщинами, помогая и тем и другим достичь благополучия?
Но должна признаться, что сейчас я разговаривала с женщинами слишком рассеянно, ибо все мое внимание было поглощено сценой, происходящей поодаль. Там стоял Перикл, осаждаемый особами легкомысленного поведения. Две из них ухватили его за руки, а третья водила пальчиками вверх и вниз по его груди, медленно и нежно. Они словно объединились в стараниях уговорить его сделать что-то. Он, должна признать, стоял, как обычно, совершенно невозмутимо, лишь время от времени переводя взгляд с одной из них на другую, в зависимости от того, которая к нему обращалась. Я вдруг испугалась, что именно сегодня и произойдет событие, давно меня пугавшее: Перикл поднимется наверх с одной из приглашенных девок. Разумеется, поступить так он имел полное право. Я могу сердиться, могу обижаться, но у меня нет оснований запретить это. Я даже не попыталась послать ему укоряющий взгляд, решив, что лучшее в этих обстоятельствах – отвернуться от увиденной сцены и притвориться, что я ничего не замечаю.
И как раз когда я покидала группу женщин, одна из них выпалила в меня вопросом, который я надеялась никогда больше не слышать:
– Аспасия, скажите, это правда, что вы позировали Фидию, когда он ваял Афину?
Итак, сплетня не умерла, а значит, подобные вопросы неизбежны, ибо не так уж мало людей присутствовало при разоблачениях, выдвинутых Эльпиникой. Простой арифметический подсчет показывает, что потребуется всего несколько часов, чтобы каждая пара ушей в Афинах ознакомилась с этой информацией, особенно если учесть, что в городе праздник и все горожане толкутся вместе. Я решила избрать тактику слабой женщины и укрыться за авторитетом мужчины.
– Видите ли, Перикл назвал это обвинение слишком смехотворным, чтоб мы стали отвечать на него. Извините, но беседовать на подобную тему я отказываюсь.
Я сумела произнести эти слова со сдержанной улыбкой, хотя внутри у меня все дрожало.
Внезапно я с облегчением и немалым удивлением увидела, что в наш двор входит Сократ и с ним рядом не кто иной, как Диотима. Раньше я была уверена, что жрицы, когда они не участвуют в религиозных церемониях, проводят все свое время, погрузившись в благочестивые размышления. К тому ж, когда Сократ сказал, что намерен организовать нашу с Диотимой встречу, я понятия не имела, что это может произойти так скоро.
– Прошу прощения, – быстро произнесла я, обращаясь к женщинам, – но мне придется оставить вас. К нам только что пришла жрица Афины.
Я отвернулась от них и направилась прямо к Сократу и его необыкновенной спутнице.
В отличие от того рокового, бестрепетной рукой приносящего кровавые жертвы служителя культа, которым она казалась мне утром, сейчас Диотима выглядела примерно так же, как любая из женщин. Она переоделась в свежий бледно-голубой наряд, роскошно задрапированный широкими складками и перехваченный на талии плетеным золотым поясом. Ее волосы явно были завиты щипцами и красиво уложены, в ушах сверкали золотые серьги. Лицо казалось освещенным сиянием божественного света. Оно словно несло на себе печать вечности, подобно тому, как несут эту печать статуи богов. Держалась она исключительно прямо и походила на человека, уверенного в себе. Я могла понять, почему ксенофобы-афиняне допустили ее, чужестранку – Диотима была уроженкой Мантинеи, – осуществлять их связь с покровительницей города. Когда-то она была замужем за афинянином, но после его смерти посвятила себя служению богине.
Когда я подошла к ним, мысленно прорепетировав приветствие, с которым обращусь к ней, Диотима заговорила первой.
– Я пришла ненадолго. Можем мы поговорить наедине?
– Конечно.
Я поторопилась ввести ее и Сократа в нашу небольшую столовую, одну из тех комнат, которые я держала запертыми во время приемов гостей. Здесь мы с Периклом проводили наши лучшие часы, и мне вовсе не хотелось, чтобы ее забрызгали вином или обслюнявили пьяными ртами наши разгульные гости. По моему знаку невольник принес угощение и зажег лампы, а я присела на одно из четырех лож и пригласила гостей сделать то же.
– Давно я уже испытываю желание познакомить двух великих женщин-мыслительниц, – начал Сократ. – Одну из вас я бы назвал философом любви, а другую – философом семейного очага.
– Я много слышала о вас, дорогая Аспасия, – заговорила Диотима, – о том, что вы очень умны, но не предполагала, что вы к тому же и очень молоды.
Я не была расположена выслушивать речи, обращенные ко мне свысока, но поскольку ее возраст и положение давали ей такое право, то спокойно промолчала и улыбнулась.
– Я – пророчица, – продолжала она, но не с выспренностью посвященного, а словно констатируя не подлежащий сомнению факт. – И обладаю даром предсказывать будущее, а иногда, даже если мне того и не хотелось бы, читать в душе человека.
– Вам Сократ рассказал о видении, которое меня посетило?
– Рассказал. Фигура, которую вы видели на колеснице, принадлежала Немезиде, богине мщения. Той, которая часто выполняет волю Афины.
– Мщения?
– Движение колесницы заставляет вращаться колесо судьбы. Участь людей находится у нее в руках. Всех, кто не угоден Афине, крушит этот возничий либо оставляет их на растерзание своим грифонам.
– О, помогите мне, Диотима! – вскричала я в страхе: сбывались мои самые ужасные опасения. – Я нанесла оскорбление богине и теперь должна расплатиться за это.
– Но разве вы имеете дар предвидения? Думаю, что нет, поэтому позвольте уж мне одной разгадывать ваши видения. Каким образом вы оскорбили богиню?
– Вы, должно быть, уже слышали об обвинениях, предъявленных мне? – ответила я.
– Я слышала о многих, предъявляемых вам, мой юный философ, но всегда считала, что это выдумки врагов Перикла.
– Не совсем так. По крайней мере, одно из возводимых обвинений справедливо.
И я рассказала обо всем ей и Сократу – о том, как по просьбе Фидия позировала ему, надеясь, что об этом никто не узнает. Рассказала и о том, что намеренно оставила в неведении об этом Перикла.
– Я оскорбила богиню, и она готова в наказание наслать на меня мщение, – проговорила я. – Таково, думаю, значение моего видения, разве не так? Разве не об этом вы пришли мне рассказать?
– Не совсем так, – сказала Диотима. – Я пришла затем, чтоб сообщить вам о том, что, как мне кажется, вы ожидаете ребенка.
– Ребенка? Я?
Мысль об этом давно не приходила мне в голову. Прожив почти пять лет с Периклом, я даже перестала думать о возможности зачатия.
– В том-то и причина твоего обморока, – вмешался Сократ. – Диотима поняла это в тот же миг и настояла на том, чтоб сегодня принести тебе известие.
В присутствии жрицы он вел себя более сдержанно, чем всегда. Я никогда не видела, чтобы он ставил себя в положение подчиненного, даже в присутствии такой знаменитой личности, как Фидий, но этой женщине он покорялся, как покоряется ягненок льву.
– Срок ваш еще очень ранний, – продолжала Диотима, – и вам следует побольше отдыхать и есть. Отец будущего младенца Перикл?
– Конечно! Мне показалось, вы сказали, что не верите слухам обо мне.
– Я и не верю им. Но кто хочет знать правду, должен задавать вопросы. К тому ж мораль женщин часто расходится с их делами. Думаю, вы это и сами уже заметили.
– Вы принесли мне счастливую весть. Но могу ли я радоваться ей, если Афина готова наслать на меня Немезиду? Не отнимут ли они мое дитя?
Жрица равнодушно пожала плечами. Почему б богине не наказать меня, отняв мое новорожденное дитя? Такой сюжет уже разработан не одним драматургом.
Диотима подняла чашу с вином и осушила ее. Затем, опустив глаза, заглянула на дно, будто хотела прочесть по осадку так же, как читала по внутренностям жертвенного овна. Я ждала ее слов, но она просто молча улыбнулась.
– Вам было дано откровение? – спросила я.
Она рассмеялась, выплеснула из чаши последние капли и, опрокинув, показала мне осадок на дне.
В карикатурном виде фигурка очень напоминала обнаженного атлета, державшего в одной руке метательный диск, а в другой свой огромный эрегированный пенис.
Как могла она забавляться такими вещами, когда только что принесла мне столь радостное и одновременно столь тревожное известие?
– Аспасия, я всего лишь передаю людям то, что позволила мне узнать богиня, поэтому вам не следует задавать мне вопросы. Афина – покровительница мудрости, поэтому как философы, так и искатели правды и знания могут надеяться на ее помощь. Вы вполне можете полагаться на ее расположение.
– Значит, вы не считаете, что она разгневана на меня?
– Я не могу ответить на этот вопрос сейчас. Но ваши намерения были довольно безобидны. В конце концов, Фидий хотел лишь как можно лучше воплотить ее образ.
– Могу я в таком случае спросить вас о намерении Немезиды?
– Ответ потребует от меня размышлений, а от вас – подношения, которым придется почтить богиню мщения. Возможно, и не одним. Это будет стоить расходов, – заключила она.
– Я готова к ним.
Я тут же решила сказать Периклу, что мне нужно новое платье, в таком случае он, пожалуй, даст мне денег.
– Но даже и в этом случае богиня может дать ответ далеко не сразу. Боги беседуют с нами не тогда, когда этого хотим мы, а когда считают нужным. Придется набраться терпения.
Внезапно мои мысли устремились к Периклу. Чем он сейчас занят? Не поднялся ли наверх с публичными женщинами? Мне страстно захотелось выбежать из комнаты. Возможно, я еще успею задержать его, а если расскажу о том, что беременна, то он, может, и не захочет уходить с ними.
– Темное облако омрачило лоб Аспасии, – заметил Сократ.
– Мне нужно разыскать Перикла и сообщить ему новость.
Я встала, надеясь, что они поймут меня и распрощаются.
– Сядьте, – сказала Диотима.
Я послушно села. Мне не хотелось возражать жрице Афины. Сократ приподнял чашу, как бы требуя еще вина.
– Когда мы вошли сюда, я заметила взгляд, которым вы смотрели на Перикла, когда с ним были те женщины, – продолжала она. – Вам не следует об этом беспокоиться.
– Я беспокоюсь потому, что Перикл, как и остальные мужчины, склонен позволять себе удовольствия, когда предоставляется такая возможность.
Меня расстроило то, что она подметила мое настроение и прочитала мысли. Я не думала, что они так очевидны.
– Не разделяю вашего мнения, – сказала она и вздохнула. – И намерена просветить вас обоих, но вам придется напрячься, чтоб понять меня. Каждый нерв вашего тела должен отзываться на мои слова.
Сократ, подобно усердному ученику, кивнул, а я не чувствовала желания спорить с ней.
– Вы можете думать, что Периклом движет жажда наслаждения, в то время как на самом деле это жажда душой бессмертия.
Я ахнула. Если до этих слов меня томило желание броситься поскорей к Периклу и выложить ему мою новость, то сейчас эта мысль вылетела из головы. Мой мозг с присущей ему склонностью анализировать все услышанное тут же ухватился за нее.
– Но по-моему, жажда наслаждения прочно коренится именно в мужском теле, – попыталась найти возражения я.
– Мечта о бессмертии не оставляет душ смертных. Мы не можем чувствовать себя удовлетворенными, не обладая бессмертием.
– С этим я согласна. Именно потому мы надеемся обрести бессмертие, рожая детей, – сказала я и про себя подумала: «Научит ли меня этот философ любви чему-нибудь новому?» – Потому я так и тороплюсь сообщить Периклу новость.
– Да, ему она будет приятна, – кивнула Диотима. – Но люди, подобные Периклу, имеют и более важные желания в жизни.
– Какие же это?
Признаться, я была несколько раздосадована ее тоном, она говорила о Перикле так, будто знала его лучше, чем я.
– Любовь к славе. Он ищет своего места в славном свитке имен бессмертных.
Она произнесла это с такой убежденностью, что я усомнилась в ее готовности отвечать на мои вопросы.
– Не понимаю, почему вы рассказываете мне это, – призналась я.
– Философ вы или нет, Аспасия? Подумайте. Для того чтоб обрести славу, мужчины способны на самые отчаянные и опасные дела. Ради этого они могут пойти даже на большее, чем ради своих детей. Ради славы они способны истратить все до последнего, способны умереть от изнеможения. Разве вы не замечали такого за своим Периклом?
Мне пришлось признать ее правоту. Перикл имел двоих взрослых сыновей, которых горячо любил, но рискнуть своим высоким положением в городе он отважился только ради осуществления своего проекта строительства на Акрополе. И Диотима заставила меня понять это.
– Да, вы правы, – протянула я. – Во всяком случае, в отношении Перикла.
– Конечно права. Думаете, Ахилл согласился бы умереть из-за своей любви к Патроклу, если б не было предсказания о том, что это принесет ему бессмертную славу? Нет мужчины, не тоскующего по ней. И чем благороднее он, тем грандиознее его запросы.
– То есть мужчины влюблены в славу, – подытожила я.
– Нет! – Диотима почти вскричала. Кажется, теперь она уж никогда не поверит в мою репутацию умной женщины. – Только потому, что влюблены в мечту о бессмертии.
Ее глаза сверкали; хоть говорила она тихим, но и твердым голосом, интонации все время менялись, будто она стремилась изъясняться убедительно и быть понятой.
– Эротическая любовь и желание иметь детей – вот ставки на достижение бессмертия. Но и наши дети, и дети наших детей всего лишь смертные, и через несколько поколений память о нас угаснет. В то время как созданное Периклом на акропольском холме будет более верным залогом достижения этой цели, залогом бессмертия. Воздвигнутый храм простоит века, если не тысячелетия. И все это время он будет нести имена своих творцов.
– Понимаю.
Я и вправду поняла. Но для чего она стремится донести до меня свою философию? Может быть, на этом настаивал Сократ, стремясь получить возможность обсуждать затем поднятую тему со мной, как мы с ним делали по другим вопросам? Но может, цель, которую преследовала Диотима, была более скрытой?
– Вы говорите, мне следует считать, что для Перикла строительство в Афинах более важно, чем наше будущее дитя?
– Нет, Аспасия. Я говорю вам лишь следующее. Ваше дитя не переживет ни одного из его зданий. Вы понимаете, что женщина, производя на свет ребенка, может прикоснуться к вечности, но мужчина – мужчина-мыслитель, конечно, – должен возводить памятники в поисках славы.
– Понимаю.
И я опустила голову.
– И согласитесь с тем, что страсть вашего Перикла не обратится на публичную женщину, ибо она, его страсть, обращена к камням Акрополя. Поймите это и не сделайте ошибки. Не высокомерие им движет. Душа его откликается на зов вечности.
В ее словах звучала такая правда, что я не смогла произнести ни слова в ответ. Ни единого слова.
– А теперь, Аспасия, ступайте к своему возлюбленному. Он не ушел с теми женщинами. По крайней мере, не ушел в этот раз потому, что желания, обуревающие его сердце ныне, направлены на другие цели.
– Ваша беседа окончена? – спросил Сократ.
Все время он слушал нас с довольным выражением лица, вино словно вовсе не оказывало на него действия. Он повернулся к Диотиме и сказал:
– Добрая женщина, нет для меня дороже занятия, чем слушать ваши слова.
Она не ответила, но снова обратилась ко мне:
– Ступайте же к нему, скажите о том, что ждете ребенка. Ему будет приятно это известие. Это так. – Она словно приказывала, а не предлагала. – Можете нас не провожать, мы уйдем сами.
Сократ открыл было рот, но она продолжала:
– Оставайся тут. Пей вино до рассвета, чтоб и завтра на играх был весел и пьян.
– Я навестила дом, в котором живете вы, философ, – сказала Диотима мне. – Навестите же тот, в котором живу я. И не приходите с пустыми руками.
– Аспасия, заставьте своего Перикла пожалеть бедную женщину, которая вынуждена торговать своим телом!
Я и не воображала, что девки, льнувшие к Периклу, обрадуются моему приходу, но это оказалось именно так. На их лицах заиграло оживление, когда они увидели рядом меня. Фидий тоже присоединился к этой группе. Конечно, как клиент он для этих женщин не существовал, например, на сегодняшний пир он явился со своим любовником, Агоракритом, талантливым молодым скульптором, одним из своих учеников. Их отношения омрачало лишь подозрение Фидия, что его возлюбленный ценит не столько его ласки, сколько возможность подучиться ремеслу прежде, чем откроет собственную мастерскую. Как раз в эту минуту его молодой спутник флиртовал во дворе с пришедшими к Периклу афинянками, и Фидий, притворяясь увлеченным перешучиванием с девками, не сводил с него ревнивых глаз.
– По-моему, с вами достаточно щедро расплатились за услуги, что потребовались от вас нынче, – сказала я.
В этом у меня не было сомнений, ибо все расчеты с управляющим в доме я вела сама.
– И не вижу, на что вам жаловаться.
Я жаждала избавиться от них поскорей, чтобы поговорить с Периклом.
– Но рука Перикла и отняла то, что успела дать, – вмешалась в наш разговор другая.
– Как же это? Вам тут не отказывали ни в вине, ни в угощении. Чем в таком случае вы недовольны?
– Эти дамы жалуются на увеличение налогов, которые им приходится платить с заработанного, – пояснил Перикл.
– И правильно жалуемся, – заговорила та, что была постарше. – Сегодня, когда мы присутствовали на открытии статуи Афины в Парфеноне, я услышала, как какой-то человек говорил, что Перикл и Фидий наряжают Афины, как мужчина наряжает тщеславную девку. Тогда я обернулась и сказала ему, что так и должно быть, поскольку именно эти девки и платят налоги, на которые строят храмы на Акрополе.
Остальные труженицы на ниве любви при ее словах разразились хохотом. Даже Перикл изобразил подобие улыбки. Я же подумала, что уже, наверное, весь город повторяет ее слова.
– Хватит об этом. Возвращайтесь к трудам, – сказала я, указывая им на гостей.
– В последний раз мы пригласили такую орду к себе, – сказал Перикл. – Каждый хочет сюда затесаться, преследуя свои цели. Оказывается, даже шлюхи озабочены этими соображениями. В будущем нам следует ограничиться приглашением только тех, чья преданность не вызывает сомнений.
– Разве это причина для такой осторожности? – поинтересовался Фидий. – Настало время нашей славы.
– Сейчас наилучшее время для осторожности. Триумф сеет вражду более щедро, чем сеет ее поражение, – возразил Перикл. – Ты слыхал о тех курьезных обвинениях, что нам были предъявлены сегодня? Эльпиника, бывшая любовница Полигнота, распустила слух о том, что Аспасия позировала тебе для лепки лица Афины. Как и о том, что ты изобразил меня, да и самого себя на щите богини в виде двух воинов.
– Э-э, но, видишь ли, это в какой-то мере правда. Во всяком случае, в том, что касается Аспасии. Я, признаться, не думал, что об этом можно догадаться, сходство начисто отсутствует.
– Объяснись, пожалуйста.
На этот раз Перикл обращался не ко мне, а к Фидию.
– Мне нужно было изобразить лицо молодое и прекрасное, но несущее отблеск мудрости. Я попросил Аспасию позировать, и она согласилась. Что же касается второго обвинения, то никаких объяснений я представить не могу, это чистая ложь.
Перикл обернулся ко мне:
– Почему ты не рассказала мне?
– Мы не думали, что кто-нибудь заметит сходство, – прозаикалась я. – Я позировала тайком ото всех. И мы хотели защитить тебя от дурных слухов. И так обо мне ходит много разговоров.
– Да, разговоры о тебе действительно идут. – По его тону я поняла, что он рассматривает мое поведение как предательство. – Ни одному из вас не следует больше говорить об этом. Ни с кем. Если спросят, продолжайте утверждать, что вымысел ложный. Длинный язык Эльпиники, конечно, разнесет этот слух на все четыре стороны, но вам следует молчать. Ни слова не должно исходить из ваших уст. А теперь, извини, Аспасия, я оставлю тебя, чтоб пойти попрощаться с нашими гостями. Мне пора отдохнуть.
Он отвернулся, оставив Фидия и меня. Молча мы смотрели ему вслед, когда он проходил через двор, ни на кого не взглянув и ни с кем не обменявшись ни словом.
Вечеринка приобретала все более веселый характер. Двое дискоболов, оказавшихся победителями во время дневных состязаний, перебрасывали друг другу одну из «килек». Взлетая в воздух, девушка хохотала как сумасшедшая. Перикл поднялся по ступеням, не обратив ни малейшего внимания ни на это, ни на акробатов с их трюками, ни на кого из гостей, пытавшихся привлечь его внимание.
Я терялась в размышлениях о том, не решилась ли только что моя судьба и судьба моего будущего ребенка. Не помню, сколько прошло времени до того, как я увидела входящего в наш двор Алкивиада, но когда я заметила его, было уже слишком поздно. Прежде чем я успела укрыться от него – в том состоянии, в котором я находилась, у меня не было сил общаться с такой неприятной личностью, – я увидела выражение неподдельного испуга на его лице, которое тут же сменилось негодованием. Я проследила за его взглядом. Дискоболы прекратили игру в «мяч», которой забавлялись с одной из «килек», и теперь обе девушки скачут, усевшись на них верхом, лицом к лицу партнера, а те придерживают их за ягодицы. Через мгновение я разглядела, что каждый атлет подбрасывал свою партнершу, совершая движения пенисом, к вящему восторгу остальных гостей. Некоторые из женщин следили за сценой с явным удовольствием, и я подумала, не ожидают ли они своей очереди позабавиться.
Алкивиад не вымолвил ни слова. Я даже не была уверена, что кто-либо вообще заметил его приход, а тем более его молчаливый гнев. Все гости были так поглощены разыгравшейся сценой, что не думали ни о чем постороннем. Плотно сжав губы, он отвернулся и пошел прочь с той же стремительностью, с какой и появился. В следующее мгновение он исчез с моих глаз, и я поняла, что буря, царящая в его мыслях, может привести к несчастью.
