Текст книги "Похищение Афины"
Автор книги: Карин Эссекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
Часть вторая
Афины
Афины, восьмой год тридцатилетнего перемирия со Спартой
Мы – группа нескольких горожан, наделенных этой привилегией, – стояли на высоком шатком помосте, сооруженном внутри Парфенона, и любовались только что оконченной работой Фидия. Фриз, созданный им, шел вдоль потолка храма и обегал весь его по периметру.
Хоть в храме было довольно темно и мы, как я уже сказала, столпились на площадке из нескольких связанных между собой веревками досок, представшее нашим глазам зрелище гнало прочь страх. Солнце садилось, лишь тонкая полоска бронзового цвета виднелась на западе. Вечереющее небо быстро наливалось синевой, и невольникам было приказано внести факелы, чтобы осветить огромный рельеф. Перикл вернулся домой после победного окончания войны на Самосе как раз вовремя, чтобы успеть на освящение нового храма, блистательного Парфенона. Сейчас мы с ним стояли рядом, и он держал меня за руку, слушая речь, с которой Фидий обращался к своей небольшой аудитории.
– Сотни футов непрерывного скульптурного рельефа, такого фриза не создавал еще ни один художник, – говорил он.
В тоне его не было хвастовства, лишь констатация факта.
– В отличие от метоп, каждая из которых изображает отдельный эпизод, фриз весь посвящен лишь одному событию – великому, грандиозному, драматическому, – подобному тому, которое начнется на рассвете завтрашнего дня. Я, конечно, говорю о процессии великого панафинского праздника.
Самые священные для Афин религиозные ритуалы проходили раз в четыре года, и кульминацией их было подношение нового пеплоса статуе богини Афины Полиады [37]37
Афина Полиада – Афина Градская.
[Закрыть]. Эта статуя, небольшая по размерам скульптура из оливкового дерева, была выточена не руками смертного, а когда-то, в далекой древности, упала с неба, указав место, где следует заложить великий город, носящий ее имя.
– Созданная мной скульптура изображает всю процессию, которой прошли наши сограждане в год битвы при Марафоне, – продолжал Фидий, жестом указывая на свое творение.
Его белый хитон раздувался от порывов легкого ветерка, налетавшего с севера.
– Этот великолепный замысел, выношенный Периклом и выполненный мною, посвящен знаменитому сражению с персами, которое изменило ход афинской истории. В тот год великие Панафинеи отмечались всего за четыре недели до решающего сражения. Как мы видим, пышные почести, которые наш город воздал богине, оказались угодны ей, что послужило причиной ее заступничества. Богиня даровала нам победу, несмотря на то что войско персов было значительно больше.
Публика наградила выступление скульптора вежливыми аплодисментами. Оглядывая собравшихся, я, к собственному удивлению, обнаружила, что в толпе знатных афинян присутствуют и их жены. Обычно женщин не допускали на публичные демонстрации произведений искусства, даже если эти демонстрации проходили среди узкого круга лиц, как было в этот вечер.
Но еще больше меня удивило то, что некоторые из женщин смело задавали Фидию вопросы.
– Почему вы выбрали для фриза темно-синий фон? – спросила одна из них, нарядно одетая.
По тому беспокойному жесту, которым она теребила ожерелье на шее, задавая этот вопрос, было заметно, как сильно ее волнение.
– Потому что, госпожа, такой фон сделает изображенные фигуры видимыми более отчетливо. Ведь зрители, когда помост, на котором мы стоим, уберут, будут рассматривать фриз снизу, с большого расстояния. По этой же причине фигуры, изображенные в верхней части фриза, сделаны чуть менее глубокими, чем те, что расположены в нижней. Такие ухищрения в приемах создадут более живое восприятие, ведь только вам посчастливилось осматривать фриз с такой удачной позиции.
– Лишь мы с вами принадлежим к числу тех из смертных, кому выпало счастье видеть этот фриз вблизи. Таким, каким его видят боги.
Перикл подчеркнул сказанное Фидием для того, чтобы произвести впечатление на присутствовавших, некоторые из которых протестовали против финансирования работ по сооружению Парфенона.
– Вырезали же этот фриз тогда, когда мраморные плиты были уже установлены на своих местах, – продолжал объяснения скульптор. – Откровенно говоря, мне часто являлись по ночам кошмары, в которых я видел, как эти огромные мраморные плиты обрушиваются вниз и раскалываются на мелкие обломки. На помосте, на котором сейчас находимся мы с вами, стояли, работая, дюжины мастеров, каждый из которых обладал незаурядным умением и опытом. Рядом со скульпторами трудились художники, ученики школы Полиглота, знаменитого живописца, создавшего фрески священного оракула Аполлона в Дельфах и множество ваз, которые в качестве призов будут вручены победителям соревнований на предстоящей неделе [38]38
Ошибка автора. Полигнота, одного из знаменитых мастеров краснофигурной вазописи, следует отличать от великого живописца с таким же именем. Фрески, созданные последним в Дельфах, принадлежат Книдской лесхе (залу собраний), а не оракулу.
[Закрыть].
Он обратил наше внимание на первую группу фриза, отображавшую начало прохождения Панафиней.
– Вы видите, как готовятся к скачкам возничие, – драматическим тоном объявил Фидий, указывая на длинную кавалькаду всадников.
Молодой наездник, опередивший других, подавал знак своим товарищам, приглашая следовать за ним. Позади него были видны поднявшиеся на дыбы кони. Некоторые из всадников были почти наги, их легкие накидки развевались на ветру. Фигуры беспокойных сгрудившихся коней, молодые всадники в шлемах и доспехах являли своей живостью настоящее чудо. Фидий посоветовал нам взглянуть направо, на длинный плоский рельеф, имевший не больше нескольких дюймов [39]39
Дюйм – величина измерения, не известная Древней Греции.
[Закрыть]в глубину.
– Так как смотреть на него будут со значительного расстояния, я не мог рассчитывать на то, что по выражению лиц этих юношей зрители поймут обуревающее их волнение. Поэтому подчеркнуть остроту момента призваны их драматические жесты, динамика фигур.
Я изо всех сил вытянула шею, рассматривая фриз подробнее, и в ноздри мне хлынул свежий запах краски. Выгнутые шеи лошадей – головы одних были вскинуты, у других пригнуты к земле – были подобны набегающим волнам. По всей длине фриза кони словно двигались в одном ритме с всадниками, сливаясь с ними в полете. Такими живыми казались эти фигуры, что не представляло труда вообразить себя свидетелем реального события.
Золотая краска подчеркивала глубокие, выразительные цвета фриза и сверкала в свете пляшущих огней. Я видела блеск металлической сбруи на лошадях, различала кожаные вожжи, которые их удерживали. Некоторые колесницы управлялись десятком возничих, они до предела откинулись в легких повозках и бешено нахлестывали мчащихся коней. Так же и завтра помчатся вперед колесницы во время состязаний.
Мы следовали за Фидием, который продолжал рассказ. Факелы освещали все новые участки фриза, перед нашими глазами оживали новые сцены. Вот блюдоносы протягивают политые медом ячменные лепешки жертвенным животным, подманивая их к алтарю. Некоторые из быков шли по своей воле, других – они непокорно вскидывали огромные головы – приходилось тащить. Одна из жертв откинула морду назад, ее пасть была широко распахнута, словно в последней мольбе о пощаде. Вот остальные участники церемонии жертвоприношения богине – девушки, одни из них несут в руках чаши с вином и маслом для совершения возлияний, другие – высокие кадильницы. Впереди девушек двигалась процессия старейшин, магистратов, верховных чиновников, они, опираясь на посохи, возглавляли шествие, направляя его к центру фриза, где были изображены боги-олимпийцы. Божества восседали с неземным бесстрастием, не обращая внимания на царящую вокруг суету, в спокойном ожидании момента, когда афиняне придут воздать им должное.
Хромой бог Гефест, согнувшийся под тяжестью доспехов, сидел лицом к Афине, которая в правой руке держала копье. Богиня была изображена не в воинственной позе, а словно лениво откинувшейся на скамье в ожидании дани. За спиной Афины виднелась одна из смертных, девушка, принимавшая пеплос из рук архонта, руководителя религиозных церемоний города. Позади него стояла жрица Афины, взгляд ее был устремлен на вереницу молодых дев, несущих на головах скамьи. Зевс, отец Афины, сидел рядом с Герой, своей супругой. Другие боги: Ника, Арес, Деметра, Посейдон, Артемида, Афродита и Эрос – расположились, отдыхая, на скамьях и не обращали никакого внимания на приближающуюся процессию смертных.
– Фидий, – с интересом спросила я, – отчего ты выбрал для богов такие позы? Почему представил всех богов отвернувшимися от тех, кто приносит им жертвы?
– Потому что эти жертвы их не интересуют, – уверенным тоном бросил скульптор, глаза его сверкнули. – Мы не можем быть уверены даже в том, что их интересуем мы, наши самые отчаянные мольбы и просьбы. Разве вам подчас не кажется, что боги нас просто не замечают?
Его ответ прозвучал слишком быстро и, на мой взгляд, слишком откровенно. Из задних рядов группы до меня донеслись испуганные вздохи, перешептывания, сорвавшиеся с чьих-то уст. Художников часто критикуют за их безбожие, и Фидий, которого уже давно в чем только не упрекали, не боялся пополнить список своих прегрешений.
Мне никогда не приходилось видеть подобных украшений в храмах. Обычные в них художественные изображения всегда повествуют о героических мифах и историях древних героев. Здесь же, на фризе Парфенона, было изображено событие из самого недавнего прошлого. Помню, однажды я вызвала Фидия на спор о том, почему именно такую концепцию он избрал в качестве украшения храма, посвященного Афине.
– В твоей работе смертным уделено больше внимания, чем самим богам, Фидий. Кажется, что главным для тебя было отдать почести не вечным богам, а людям, составляющим процессию. А ведь некоторые из них живы и по сей день, – сказала я. – Мне только хочется надеяться, что это не будет рассмотрено как кощунство.
– Может, для афинян пришло время быть запечатленными наряду с богами? – Таков был его ответ.
– Изображенные тобой, они кажутся заслужившими это, – заметила я.
Он рассмеялся.
В тот день я оставила мастерскую с тяжелым чувством: меня беспокоил и выбор, сделанный скульптором, и то, как наиболее консервативные из критиков воспримут его.
Но сейчас, когда я шла вдоль фриза, разглядывая его подробно, странное чувство владело мною. Мне казалось, будто свиток будущего медленно развертывается, и эти, полные жизни образы готовы наступающей ночью облечься в плоть и кровь и на рассвете влиться в процессию, собирающуюся у Пропилей, чтобы принять участие в празднике наравне с живыми. Я предположила, что создать такое ощущение у зрителя и было целью Фидия.
А может, чувства, которые я испытываю, имеют отношение к тому факту, что завтра все Афины увидят лицо богини? Та, которая стоит сейчас внутри храма, задрапированная в льняные холсты, завтра предстанет перед всеми, и люди увидят, что ее лицо похоже на мое. Я позировала Фидию всего несколько раз, на первой стадии его работы; все сеансы прошли в те дни, когда Перикл еще не вернулся с войны. С тех пор я не видела лица богини и не знала, каким оно – покрытое красками и украшенное – выглядит теперь.
Фидий уверил меня, что ко времени окончания им статуи никто из его работников не заметил между мной и Афиной ни малейшего сходства.
– Считаю, что оно больше принадлежит духовной сфере, нежели внешней, – заметил он однажды. – Я скорее пытался наделить образ богини твоими качествами, чем ее лицо твоими чертами.
Когда же я сказала, что не вижу в своем лице отражения ни смелости, ни мудрости, Фидий ответил:
– Конечно, ты их и не увидишь. Зато я вижу их в тебе и знаю, что в чертах твоего лица отразился твой жизненный опыт.
Я была польщена тем, что самый великий скульптор наших дней отыскал во мне такие качества, но все-таки меня продолжал терзать главный вопрос: «Заметит ли кто сходство между мной и богиней? И если такое случится, не вызовет ли это возмущение людей?»
Когда мы осмотрели весь фриз, ко мне подошел некий Лисикл, человек, разбогатевший на том, что пас отары овец на землях, доставшихся ему от предков. Он был завсегдатаем вечеринок, которые устраивали мы с Периклом, и я всегда получала удовольствие от бесед с ним.
– Аспасия, дорогая, я обращаю к тебе вопрос, который уже задавал Периклу, но который он посоветовал обратить к тебе.
Лисикл имел приятную внешность и был годами десятью старше меня. Смуглая кожа, возможно загоревшая от долгих лет пребывания под солнцем, составляла контраст с глубоко посаженными голубыми глазами, а ресницы у него были такими темными и длинными, что им могла бы позавидовать любая женщина.
– Что же за вопрос преподнес ты Периклу, что для ответа на него возникла нужда во мне?
– Дело вот в чем. Некоторым из женщин, в том числе и моей жене, надоело лишь по рассказам узнавать о тех пирах, что задаете вы с Периклом. Тем более что многие из мужей, принуждаемые к откровенности, не могут вполне ясно припомнить, что конкретно там было.
– Особенно если они не забывали наполнять кубок вином, – рассмеялась я.
– Хм. Никогда не думал, что женщин могут заинтересовать философские беседы. Но может, их интересует вовсе не то, о чем говорят их мужья во время пирушек, а то, что они там делают. Но просьбу женщин я все-таки должен тебе сообщить. Они желают посетить один из твоих знаменитых вечеров.
Я была до крайности удивлена. Учитывая количество спиртного, которое поглощается на этих пирушках, и то, что многие из них заканчиваются в спальнях наверху, куда некоторые из мужчин удаляются с приглашенными продажными девками, я не могла поверить, что о подобном кто-то мог откровенно рассказывать собственной жене.
– Лисикл, ты и вправду предлагаешь, чтоб на завтрашний пир мужчины привели своих жен?
– Не я предлагаю это, Аспасия, это предлагают сами жены. Завтрашний вечер праздничный, ты назвала в дом гостей, вот они и не захотели оставаться в стороне.
– Поскольку я сама женщина, я не могу отказать им. Это было б нелогично. Передай женщинам, что я посылаю им наилучшие пожелания и приглашаю посетить завтра дом Перикла.
Я кивнула Адельфе, у которой при моих словах загорелись глаза. Если мужья не видят необходимости оставить жен дома, то почему я должна возражать? К тому же будет забавно видеть, как может измениться ход пиршества из-за присутствия на нем респектабельных женщин.
Позже в тот же вечер я рассказала об этом Периклу. Мы обедали в небольшой комнате, где я принимала пищу, возлежа на ложе, иногда на том же, что и мой возлюбленный. Когда у нас бывали гости, разумеется, я сидела на обычной скамье. Даже профессиональные куртизанки, когда их приглашали к столу, не позволяли себе принимать пищу лежа, будучи слишком хорошо воспитанными для этого.
Комнатка была уютная, хоть и простая, стены ее я украсила, развесив несколько выразительных масок сатиров, которые мне особенно нравились. Полы были каменные, посредине стояли два небольших низких столика для блюд со съестным и напитков, в сторонке сложена кипа одеял и меховых покрывал, которыми мы пользовались в зимние месяцы. Черная ваза с красными фигурами – на ней был изображен сатир, который подергивал нимфу за волоски лона, – стояла на треножнике. Именно здесь мы проводили самые приятные наши часы, делясь мыслями, обсуждая что-то важное и неизменно заканчивая вечер в объятиях друг друга.
– Ты не думаешь, что эти женщины решили прийти, чтоб понаблюдать за мной? Узнать обо мне побольше, а потом ославить на рыночной площади?
– Не думаю. Скорее слава о тебе дошла даже до женских покоев, и их обитательницам стала любопытна женщина, заслужившая уважение всех мужчин города.
– Увидим. Нам, наверное, не следует в этот раз приглашать продажных женщин, как ты считаешь?
Меня беспокоил этот вопрос. Я не могла даже вообразить реакцию знатных дам, когда они лицом к лицу встретятся с разнузданными девками из афинских борделей, несмотря на то что мы, как правило, приглашали самых приличных из них. И я, признаться, всегда ожидала, что Перикл, того и гляди, отправится с какой-нибудь из них наверх в спальню, но, к счастью, он никогда этого не делал. Я допускала мысль, что втайне от меня он вступал в близость с другими женщинами. Мы страстно любили друг друга, и как интимная, так и духовная связь между нами была сильна, и все же я не могла поверить, что я единственная его любовница. А впечатление, как ни странно, складывалось именно такое.
– Если жены нескольких афинян решили посетить пирушку мужчин, то, думаю, им следует представить полную картину, – возразил Перикл. – Если им не понравится присутствие публичных женщин, они могут уйти, но если мы таких не пригласим, то, боюсь, не будет конца сетованиям мужчин, которые явятся без жен. Нет уж, давай завтра соберем всех: и почтенных замужних женщин, и проституток, – всех, кто захочет прийти в наш дом. В конце концов, это праздник Афины, а богиня равна в своем отношении к каждому из свободно рожденных афинян.
Несмотря на то что была подругой самого знаменитого мужа в Афинах, я все равно была принуждена носить красные одежды во время великого панафинского празднества. Такие одежды должны быть надевать все чужестранки. Каждый, кто имел средства добраться до Афин, мог стать зрителем великой процессии и наблюдать за ее прохождением, но только афинские граждане имели право принять в ней участие без особого на то приглашения.
– Таково желание богини, – объяснил мне Перикл. – Ведь наш город буквально принадлежит афинянам. В отличие от других греческих городов он не пал жертвой захвата. Мы всегда тут жили, и члены десяти родов – это прямые потомки великих героев: Эрехтея, Аякса, Леоса, Кекропа [40]40
Эрехтей (Эрехтоний) – легендарный царь Афин. Аякс – герой Троянской войны. Леос – личность неустановленная. Кекроп – первый царь Аттики, автохтон (рожденный землей), именно он, по преданию, разрешил спор между Афиной и Посейдоном за власть над Афинами.
[Закрыть]и других. Мы вскормлены и вспоены этой почвой.
Мы с Каллиопой решили, что раз уж нам положено в отличие от остальных участников праздника быть одетыми в красное и тем выделяться в глазах всего города, то в таком случае мы должны выглядеть великолепно. Мы сшили себе платья из самого лучшего алого льна и отделали их золотыми шелковыми лентами. Незадолго до наступления праздника Каллиопа предложила попробовать соорудить красивые прически, поэтому она пришла ко мне, мы отпустили прислугу и накрутили друг дружке волосы с помощью специальных шпилек. В точности так мы с ней делали, когда были детьми. На следующее утро, едва проснувшись, мы вплели в свои длинные локоны алые ленты и завязали их красивыми бантами, оставив с каждой стороны по нескольку прядей, обрамлявших лицо.
Первый день празднества начался задолго до рассвета. Возглавлять процессию предстояло Периклу. Игры и состязания должны были продлиться целых пять дней, но сегодняшний был целиком отдан священному ритуалу, который состоял во вручении Афине нового одеяния, сотканного женщинами города, которое ей преподносят аррефоры [41]41
Четыре молодые девушки, ежегодно избираемые на празднике Аррефорий, во время которого они преподносят богине Афине сотканный ими пеплос и приносят корзины с тайным содержимым в ее храм.
[Закрыть], юные знатные афинянки, выбранные из наиболее почетных семей. Во время захода солнца у алтаря храма на Акрополе должно свершиться главное жертвоприношение Пандросос [42]42
Пандросос – дочь Кекропа, по греческой мифологии, первая жрица Афины. Изображение ее находилось на восточном фронтоне Парфенона.
[Закрыть]. Жрица богини, по верованиям, могла предсказать нападение на город эпидемии чумы, но, оповестив об этом, она получала повеление принести жертвы Пандросос, единственной проявившей послушание дочери царя Кекропа. И эти жертвоприношения могли задержать приход болезни на десять лет.
С Каллиопой и Алкивиадом я встретилась перед началом процессии. Сестра моя выглядела очень красиво. На шее у нее было золотое ожерелье, которое досталось нам в наследство от матери, а я надела длинные золотые серьги, потому что считала, они хорошо гармонируют с моими зачесанными наверх волосами. Кроме того, ожерелье было дороже, и из нас двоих именно Каллиопа, как старшая, получила привилегию носить его.
Утро едва занималось, но золото ярко сияло у сестры на шее, красиво оттеняя бледное лицо. Жизнь ее не была счастливой. Алкивиад, старше ее многими годами, обращался с женой так, будто она была служанкой, живущей в его доме за хлеб и жалованье. Стоило ей улучить минуту, как она прибегала ко мне жаловаться на грубость мужа. Может, эти жалобы были типичными для женщин, но я не могла разделить их с сестрой. Мне не хотелось сделать ее еще более несчастной, рассказав, что не все мужчины относятся к женам по-скотски, к тому же я была уверена, что такой старый ворчливый пес, как ее муж, никогда не изменит своей природе. Лучшее, на что мы могли надеяться, это на то, что Алкивиад проживет не настолько долго, чтобы впасть в еще более отвратительную старость.
Но однажды я все-таки решила поговорить с ним серьезно. Накануне сестра рассказала мне о пощечине, которую получила от него, пролив нечаянно вино.
– Послушай, Алкивиад, я знаю, что ты ни в грош не ставишь мое мнение об управлении домом, хоть многие из афинских мужчин прислушиваются к нему, – начала я. – Но я все-таки намерена заметить тебе, что жена, с которой обращаются с кротостью и добротой, расцветает от подобного обращения и приносит в дом счастье и процветание, в то время как жестокости лишь заставят ее состариться раньше времени.
– Я, кажется, не спрашивал твоего совета, Аспасия, – холодно отвечал он. – Мне известно, что те ненормальные из окружения Перикла, что ходят к нему в дом, охотно слушают болтовню его бабы. Но, по моему мнению, ты всего лишь крикливая девка, и мне нет нужды в твоем мнении относительно моих домашних дел.
Больше я с ним не говорила об этом, так как знала, что мои слова лишь дадут повод обрушиться на Каллиопу с новыми упреками. В доме мужа ее слово не имело никакого веса. Она была чужестранкой, а следовательно, по закону, введенному Периклом, и она сама, и ее дети не имели афинского гражданства. Зато, по мнению ее мужа, как и по мнению многих других, общественное положение Каллиопы было гораздо выше моего, поскольку она являлась законной женой афинянина [43]43
Утверждение автора, которое противоречит главной фабуле романа. Раз брак Алкивиада признается законным, то почему в такой брак не мог вступить Перикл?
[Закрыть].
В это утро я с радостью кинулась к ней, торопясь рассказать о предстоящем событии. Мне отчаянно хотелось видеть ее на праздничном вечере, а потому я, по правилам, принятым в этом городе, обратилась к ее мужу за разрешением.
– Алкивиад, не знаю, собираешься ли ты почтить своим присутствием вечером дом Перикла. Видишь ли, многие из мужчин намерены сегодня прийти в сопровождении своих жен, и потому я приглашаю тебя с моей сестрой на такой особый праздник.
В глубине души я знала, что он не собирался приходить. Ни Перикл, ни я терпеть его не могли и никогда не приглашали.
– Аспасия, я не одобряю того, что моя жена навещает тебя, когда ты остаешься одна, но чтобы я разрешил ей появиться в доме Перикла, когда самые отъявленные пьяницы и гуляки Афин собираются там высказывать свои крамольные идеи, вообще немыслимо. И никогда не начинай этого разговора впредь.
Его лицо приобрело свое обычное выражение – надутый, сварливый индюк. Он резко отвернулся, взял Каллиопу за руку и повел прочь. Она бросила на меня печальный взгляд и ушла.
Я же отправилась искать Перикла. Когда он заметил меня, на его лице появилась улыбка и он привлек меня к себе. Впереди предстоял долгий хлопотливый день, и я предпочла надеть самые удобные из сандалий, а не те нарядные, на высокой подошве, которые носила, чтобы казаться в сравнении с Периклом более представительной.
Празднество было назначено на двадцать восьмой день Гекатомбиона, самого жаркого месяца года, но утренний воздух пока дышал прохладой. Мы с Периклом подошли к Пропилеям как раз в ту минуту, когда забрезжил рассвет. Сотни, возможно, тысячи людей уже выстроились в одну линию, огибавшую строение, в котором хранились принадлежности для праздника. Живая людская река текла далеко вперед, на целые мили [44]44
Так в тексте оригинала. Хоть миля – величина, неизвестная Древней Греции.
[Закрыть]. Как правило, вдоль дороги стояли зрители, желавшие видеть торжественную процессию, состоявшую из всадников, возничих колесниц, жриц, аррефор, дев, несущих богине дары и музыкантов. Специально выбранные городские власти и сам архонт повезут телегу с огромным, как парус, пеплосом, предназначенным для статуи богини в храме. Обычно только участники процессии имели право входить в храмы, но Перикл решил сделать по-другому. Раз в этом году происходило посвящение великой Афине ее храма, каждый из жителей города мог последовать вслед за процессией и войти в Парфенон, где строй стражников направлял поток людей, желавших полюбоваться колоссальной статуей богини.
– Почему не все афиняне могут видеть открытие нового храма и великой статуи, если его сооружение велось на их деньги? – Так отвечал он на возражения некоторых членов Народного собрания.
Аристократ по рождению и характеру, Перикл имел тот демократический склад мышления, который заставлял его принимать во внимание интересы простого народа.
Солнце осветило восточную сторону Акрополя, и церемония началась. Перикл взошел на подиум, сооруженный специально на время праздника, и обратился к собравшимся. Конечно, его речь не могли услышать все, кто пришел сюда, но многие шепотом пересказывали ее стоявшим дальше. Кроме того, писцы торопливо записывали каждое слово, чтобы в последующие дни продавать на рыночной площади составленные от руки тетради с его речью.
– Храм Афины Парфенос и колоссальная статуя богини, которые будут сегодня показаны вам, были сооружены с дозволения и одобрения Народного собрания. Вы увидите: они совершенны по виду и огромны по размеру, но позвольте мне напомнить вам, граждане Афин, о том, чем мы заслужили такие монументы и в честь каких подвигов, совершенных совместно с нашими союзниками по Делосскому союзу, они созданы.
Произнеся эти слова, он сделал значительную паузу. Я подавила непочтительный смешок при мысли о том, как же, наверное, не терпится собравшимся послушать рассказ о собственных прекрасных деяниях.
– Наши союзные города не посылают нам коней, или солдат, или кораблей для ведения войн, – продолжал Перикл. – Все, что они дают нам, – это денежная помощь, которую мы используем для того, чтобы защитить не только себя, но и их. Тяжкую ношу войны мы несем сами. Мы отогнали персов от наших берегов, заставили их отступить по всей Греции и Малой Азии. Теперь персидские войска остались лишь в Египте и на востоке, откуда продолжают угрожать нам вторжением. Мы не щадим ничего, защищая тех, кто возложил на нас обеспечение их свободы и безопасности. Но разве мы не имеем права истратить оставшиеся средства на украшение Афин и сооружение храма, который прославит наш город на все времена?
Афиняне! Подумайте о том, что выполнение этих работ принесло вдохновение каждой отрасли искусства, обеспечило работой каждую пару рук. Ведь возможность заработать появилась у всех жителей города. Каждому досталась доля из общественного богатства, но никому она не досталась за безделье и пустую болтовню. Мы привлекли к участию в работах все ремесла и производства. При строительстве были использованы такие материалы, как камень, бронза, слоновая кость, золото, наряду с черным деревом, древесиной кедра и другими. Те, кто добывал эти материалы, так же как и те, кто взял на себя их доставку морем или сушей, получили вознаграждение. Мы нанимали плотников, отливщиков, скульпторов, живописцев, каменотесов, красильщиков, резчиков по камню и по металлу, медников, вышивальщиков, граверов и других. Поставщиками всех строительных материалов были торговцы, моряки, лоцманы, дорожные рабочие, вязальщики веревок, шорники и все те, кто на каждом этапе помогал им. Труд каждого – от необразованных рабочих до самых одаренных художников – был оплачен. Мы брали на работу тех, кто работает руками, и тех, кто умеет работать головой.
То, что вам предстоит увидеть, не только грандиозно, оно неподражаемо по уровню исполнения. Каждый из создававших этот шедевр в мастерстве превзошел самого себя. Тем не менее все они трудились с необыкновенной быстротой и эффективностью, так, что ни деньги, ни время не были потрачены зря. Противники этого проекта утверждали: потребуются поколения, чтоб закончить задуманное нами. Но посмотрите, граждане, и вы убедитесь собственными глазами в том, что за несколько лет напряженного труда и терпения был создан монумент, который принес вознаграждение каждому афинянину и который возвеличит нашу славу для грядущих поколений.
Перикл обернулся и взглянул на Акрополь. Солнце поднялось еще выше, теперь его лучи сверкали на мраморной крыше Парфенона. Мне показалось, что здание сейчас взлетит с вершины холма. Толпа зааплодировала речи Перикла, люди стали выкрикивать его имя. Как обычно, на лице его не отразилось никаких эмоций, он спокойно спустился с трибуны и присоединился к процессии.
Меня пригласили повести группу юных девушек, таких же чужестранок, как я сама, которых родители послали поднести дары богине. Все они, разумеется, были одеты в красное, хоть такого нарядного платья, как на мне, не было ни у одной. В руках девушки держали сосуды с маслом, благовониями, специями; все это должно быть возложено к ногам древней статуи Афины при вручении ей нового пеплоса.
Шествие началось, возглавляли его представители десяти родов, некоторые из них шли пешком, неся штандарты, другие скакали на прекрасных конях. За ними в полном вооружении следовали строем пешие солдаты, присланные от каждого города-государства, союзного Афинам. Свои шлемы и нагрудники они несли на флагштоках.
Так начался долгий путь панафинейской процессии. Наша колонна помедлила, пропуская вперед группу юношей, которые несли священный огонь с алтаря Эроса. Им предстояло бегом доставить его к алтарю Афины на Акрополе. Они быстро прошагали мимо нас с горящими факелами в руках, и мы тоже тронулись в путь, сделав недолгую остановку перед храмом Гефеста, чтоб принести небольшое пожертвование богу металлов и оружия. Через дорогу городские горшечники собрались около огромного здания мастерской, в котором они работали и жили. Ради праздника все двадцать его помещений были закрыты, и его обитатели стояли на крыльце. Небольшая делегация горшечников, несшая сосуды для возлияний, влилась в процессию как раз позади нас. Позже в эти сосуды будет разлито масло с олив священной рощи Афины и в качестве призов роздано победителям состязаний.
Подле Царской стои архонт, религиозный деятель Афин, присоединился к процессии. Все мы шли медленно и торжественно, я была, как никогда, довольна тем, что надела удобные сандалии. Было еще не очень жарко, но воздух нагревался по мере приближения полудня. Мы перешли дорогу и остановились около алтаря Древних Героев, где юноши, отобранные за свою красоту на специальном конкурсе, возложили дары у подножия каждой из десяти бронзовых статуй. Женщины, представительницы десяти родов, выткавшие знамена с символами этих героев, задрапировали ими статуи, а маленькие девочки обвили их цветочными гирляндами. Но самый драматический момент настал, когда выступил вперед жрец Ареса с прислужниками и они стали совершать жертвенные возлияния. В сосудах находилась кровь жертвенных животных, а так как считалось, что умершие герои питаются ею, то таким образом афиняне даровали им спокойствие в загробной жизни.
