Текст книги "Похищение Афины"
Автор книги: Карин Эссекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
Писано в Афинах, июнь 1801 года
Милая наша дочь, мы счастливы сообщить тебе, что архиепископ Афинский осчастливил нас необыкновенной ценности подарком. Как нам сказали, преподнесли нам его, чтоб почтить твою известность и влияние. Возможно, что такой поступок архиепископу был подсказан самим капитан-пашой или даже султаном. Во всяком случае, милая наша дочь, мы чрезвычайно горды тем, что ты имеешь возможность оказывать услуги нашей дорогой родине, и тем, что ты доставила почести своей родной семье.
Этим драгоценнейшим подарком является трон гимнасиарха [30]30
Руководитель гимнасии в древних Афинах, избирался сроком на один год, следил за воспитанием и соревнованиями.
[Закрыть] , на котором полагалось сидеть судьям во время древних панафинских игр, которые каждые четыре года проводились в Акрополе. Именно это торжественное событие изображено на фризе работы Фидия, украшающем Парфенон, хоть часть которого и лежит в руинах, но зато оставшееся весьма прекрасного вида. Конечно, тебе, дочь, об этом известно, ибо, как сообщил нам преподобный Хант, ты изучала труды древних греков с настойчивостью настоящего ученого. Он даже сказал, что Перикл и Фидий, которым мы обязаны самим существованием шедевров архитектуры и ваяния в Афинах, так сильно интересуют леди Элджин, что она изучила труды Геродота, Плутарха и других античных историков с жадностью, которую редко можно наблюдать. Мы очень гордимся тобой, наша дочь.
Трон же этот имеет прекрасную резьбу с изображением священной оливы, а также совы Минервы, венка, присуждавшегося победителю, кубка со священным маслом и треножника, а также и другие превосходные символы и изображения. Сиденье этого трона, конечно, сильно изношено, но деревянная резьба в отличном состоянии. Мы поставим его в саду и будем наслаждаться видом этого произведения античного искусства все дни нашей жизни. Мы также благодарим тебя и твоего супруга за организованную для нас поездку.
Сейчас мы собираемся проследовать на Мальту, где нам предстоит выдержать карантин против оспы, прежде чем отправимся обратно на континент.
Дедушка и бабушка шлют многочисленные поцелуи своему любимому внуку.
Твои любящие мама и папа
Писано в Афинах, июль 1801 года
Уважаемый лорд Элджин, мистер и миссис Нисбет были настолько любезны, что включали мистера Карлайла и вашего покорного слугу во все свои развлечения и путешествия. Связь мистера Нисбета с вами, милорд, открыла его милости все двери как Акрополя, так и других достопримечательностей древней столицы. Ныне Афины Перикла предстали передо мной во всей своей первозданной красоте.
Храм богини Афины, называемый Парфенон, я не могу описать словами, достойными того впечатления, которое он производит. Могу только сказать, что это самое волнующее воплощение союза красоты и простоты, какое только можно вообразить. К несчастью, Парфенон и знаменитый Великий портал, который древние называли Пропилеи, и все то, что находится внутри стен Акрополя, сейчас используется турками в качестве крепости и наводнено мелкими торговцами и надменными янычарами. Пренебрежение, в котором каждый день находятся эти величайшие из монументов, больно даже описывать.
Солдаты распродают фрагменты этих строений любому желающему. Каждый путешественник в меру сил добавляет разрушений в общую картину. Турки сбивают головы со статуй. Известны примеры, когда они разрушали даже сами статуи и другие архитектурные сооружения для того, чтоб добыть скрепляющий их свинец и обратить его в боеприпасы. Камни со стен и колонн были использованы при постройке тех жалких жилищ, в которых обитают эти дикие люди. Засвидетельствовать все оскорбления, которым подвергаются прекрасные творения, невозможно.
Парфенон Фидия, бесспорно, находится в состоянии разрушения. Мы должны действовать немедленно, дабы сохранить то, что уцелело, и завершить важную работу, начатую вашей милостью. Турецкие чиновники ежечасно чинят препятствия вашим художникам и модельщикам. Комендант не позволяет никому даже приближаться к Парфенону без фирмана самого султана. Фирман – это письменное разрешение, подписанное и снабженное печатью повелителя. Без такого фирмана эти великие барельефы, величественный фриз, метопы, статуи богов на фронтонах – последние уцелевшие чудеса древней цивилизации – не могут быть ни срисованы, ни отлиты в копиях вашими сотрудниками.
Каждый день, что они проводят в бездействии, несет потенциальные разрушения этим творениям, ибо кто знает, что может случиться завтра? Комендант собственноручно сбил с постамента одну из статуй, чтоб свинцом с нее набить свой пистоль. Действовать надо без промедления, уверяю вас.
Остаюсь ждущим ваших дальнейших распоряжений.
С уважением,
преподобный Филипп Хант
– Разве это не разрывает сердце? – спросил Элджин у жены. – И это сведения из первых рук. Как непереносимо узнать о печальной судьбе Афин времен Перикла и Фидия!
Элджин имел вид человека, которого постигло крайнее горе.
Мэри внимательно прочитала письма – оба пришли с одной почтой, – как и частное письмо от ее отца Элджину. В последнем мистер Нисбет сообщал о новых, выделенных им фондах на афинский проект, который Элджин с такой похвальной смелостью – по оценке Мэри – продемонстрировал перед ним. Кроме того, ее отцом были предложены дополнительные средства на содержание посольского штата.
Она подивилась тому, как ловко Элджин разыграл свои карты. Энтузиазм, который испытывал ее отец, обуревающие его чувства читались буквально в каждой строчке письма. Элджину удалось отыскать подход к нему, понять, как разжечь интерес даже такого расчетливого и скептичного человека, как мистер Нисбет. Информация же, сообщенная Хантом о плачевном состоянии греческих памятников, только помогла Элджину утвердиться в его стремлении сохранить для будущих поколений хотя бы то немногое, что возможно.
Должно быть, Мэри ошибалась, считая его увлечение чрезмерным. Цели мужа были несомненно достойными, раз уж ее отец принял участие в этом проекте. Может быть, женщинам несвойственны мудрость или предвидение, которые позволяют оценить такие возвышенные стремления и предугадать их воплощение? Женщины фокусируют внимание на частностях, на таких домашних заботах, как личный покой, комфорт, безопасность. Может, им следует оставить тревога большого мира мужчинам, которые, кажется, не знают границ в преследовании кажущихся недостижимыми целей. Наверное, это и есть путь, по которому в мир приходят перемены. Возможно, склад ума Аспасии представлял собой уникальный случай и был адекватен мужскому, и именно тем она покорила Перикла. Могла ли Мэри Нисбет, обычная шотландская девушка, надеяться достичь такого величия духа?
Руины когда-то величественных Афин должны быть спасены. Славу этого города следует сберечь, его красоту подобает сохранить для будущего, как об этом мечтает Элджин. Чувства, которые сейчас испытывает ее отец, – это такой же подъем духа, который прежде вселил в нее Элджин. Отец видел величие Афин настолько мощным, что это заставило его пообещать зятю помощь. Каковы бы ни были личные потребности и желания Мэри, она должна все их – даже ее жизнь, если будет нужно, – оставить и помнить только о том, что она соратник Элджина в его исторической миссии.
Афины, шестой год тридцатилетнего перемирия со Спартой
Перикл отсутствовал уже долгие месяцы, и я старалась отдавать как можно больше времени занятиям с учениками и клиентами, чтобы не тосковать в одиночестве. Он отбыл с афинской флотилией для подавления мятежа на Самосе. Афины силой сумели свергнуть мятежный режим и привести к власти правительство, готовое сотрудничать с ними. Но население острова еще не примирилось с произошедшим, поэтому Перикл решил подвергнуть Самос блокаде и вынудить островитян к капитуляции. Блокада все длилась и длилась, и в Афинах стали роптать против подобной меры. Издержки оказались огромными, как человеческие, так и денежные ресурсы были исчерпаны, а поскольку война шла у чужих берегов, большинство афинян уже позабыли о ее целях и только беспрестанно жаловались на рост налогов.
В эти дни я старалась пореже покидать дом, избегая слышать критику в адрес Перикла, и посвятила себя изучению проблем – и романтического плана, и сугубо практических, – которые заботили мужское население Афин. У меня сложилась такая репутация, что люди стали обращаться за советом в вопросах брака и любовных отношений. Они спрашивали, как выбрать невесту, как отличить честную сваху от слишком уж хитроумной, и о том, как управлять домашним хозяйством после женитьбы. Отцы присылали ко мне своих сыновей обучаться ораторскому искусству, умению добиваться успеха в любовных беседах и публичных выступлениях. Я была счастлива оказать посильную помощь. Хоть в законном супружестве мне судьбой было отказано, наш союз с Периклом был счастливым, и я не хотела видеть ни одного юноши или молодой женщины томящимися в несчастном браке.
– Не вздумай слушаться свахи Кассандры, когда она станет рекомендовать невесту твоему сыну, – сказала я однажды одному богатому отцу застенчивого и робкого юноши по имени Лисандр.
Некоторое время назад я учила Лисандра произносить речи, в частности цитировать аксиомы Семи Мудрецов, и прониклась к нему симпатией.
– Эта женщина не скажет тебе правды о девушках, она берет взятки и за это возносит фальшивые хвалы, называя красавицей безобразную, а глупца умником.
Я всегда советовала юношам уделять внимание образованию невесты, если она выходила замуж невеждой.
– Деятельность мужа приносит в дом деньги, но лишь осмотрительность жены в ведении хозяйства сделает его благополучным, – говорила им я. – Мне известно, что большинство женщин не разбираются в науках, но жена, умеющая читать, писать и считать, знающая, как вести расходные книги, – настоящий клад для мужа. Таких жен следует ценить на вес золота.
Эти соображения подсказывал мне здравый смысл, но люди почему-то воспринимали их как откровения мудрости из божественного источника.
Я не брала денег за свои услуги. Если бы я так поступала, меня бы подвергли суровой критике. Софисты иногда вызывали презрение за то, что облагали своих учеников платой. А для женщины принять деньги за деятельность, которой она отдавала свое время, означало быть поставленной на одну доску с городскими шлюхами. Я же, которая жила в доме самого уважаемого человека в городе, должна была проявлять максимальную осторожность.
Замкнутый образ жизни не избавлял меня от выслушивания нападок в адрес Перикла. Люди, которые приходили ко мне в качестве учеников или клиентов, приносили с собой сплетни и рассказы о событиях дня. Так однажды до меня дошла новая молва, которая, видимо, уже полнила не только Афины, но и все греческие полисы.
– Правда ли, что Перикл затеял войну с Самосом из-за тебя? – вдруг спросил меня человек, с которым я только что беседовала об устройстве его брака.
– Что ты такое говоришь?
Я впервые услыхала, что военную экспедицию Перикла относят на мой счет.
– Так болтают на рынках. И я слышал, что такое предположение было даже выдвинуто перед Народным собранием. Говорят, что Перикл решил наказать самосцев не за их мятеж, а за то, что они объявили войну Милету. Все знают, что ты родом из Милета, поэтому легко установили причину войны.
– Они говорят это, наверное, в шутку, – сказала я. – Перикл отправил к острову флотилию потому – и только потому! – что Самос подрывает авторитет Афин. Афины и союзнические города обратились к нему с просьбой защитить их интересы и подчеркнуть верховенство Афин. Но теперь они же его упрекают за это и возводят безосновательные обвинения именно за то, что он действовал по их мандату.
– Я не возвожу обвинений, Аспасия. Я лишь повторил тебе то, что слыхал на рынке.
– Понимаю. И так как это обвинение – откровенная бессмыслица, думаю, оно завянет, не успев расцвести.
Сказав так, я поспешила поскорей выпроводить его из дома, не желая показать, до чего расстроена.
Мой образ жизни стал еще более затворническим, я даже не замечала, как бежит время. Однажды, сидя во внутреннем дворике, я заметила, каким теплым стал воздух, и с удивлением припомнила, что до Элафеболиона, первого весеннего месяца, остается всего десять дней и что надвигаются Великие Дионисии, праздник возрождения жизни после уныния зимы. В самый канун праздника, устав от одиночества, я надела маску и выскользнула из дома, чтобы посмотреть, как старинный священный образ Диониса торжественно провезут в колеснице по улицам. На передней части этой колесницы обычно устанавливают голову мула, украшенную плющом, виноградными лозами и гирляндами фруктов. Ядро дионисийского культа составляли женщины, но им не разрешалось участвовать в уличных процессиях, исключение из этого правила делалось лишь для уличных женщин, нищенок и торговок, привозивших в Афины свой товар. Я взяла с собой Хилариона из Газы, юношу, служившего в доме Перикла. Ему было всего семнадцать, но он выглядел крепким, умел обращаться с ножом и мог служить мне защитой. В дни праздников это было нелишним, ибо на улицах, запруженных хмельными, возбужденными мужчинами, одинокая женщина могла подвергнуться нешуточной опасности.
Мы шли за процессией до самого театра Диониса, где священнослужителями культа тайно совершалось жертвоприношение. В качестве жертвы обычно служил козел, которого закалывали на алтаре, размещенном в центре сцены. Как только этот обряд заканчивался, начинались театральные представления, и я надеялась, что смогу побывать хоть на одном из них даже в отсутствие Перикла.
Мы с Хиларионом отправились домой, не став дожидаться разгула веселья, когда в сумерках мужчины начинают бегать с факелами по улицам, распевать гимны, посвященные богу веселья, и искать повод для потасовки или пьяного дебоша.
За последующие дни я не посетила ни одного из театральных представлений. Предыдущие два года я побывала на многих из них, но тогда я приходила с Периклом, что гарантировало мне безопасность. Теперь же, в его отсутствие, да еще когда по городу гуляет этот глупый слух, я не хотела подвергать себя открытому риску. Но на четвертый вечер празднеств Фидий неожиданно пригласил меня пойти на комическое представление, пообещав сопровождать. Я подумала, что театральное действо – во время него актеры в гротескных масках обычно выкрикивали смешные дерзости, трясли фальшивыми, карикатурной величины фаллосами – может развеселить меня. В комедиях, как правило, высмеивались знатные и видные горожане, те, кто и в обычной жизни был на языке у всех. Все это делало комические представления привлекательными.
Когда-то Перикл впервые приобрел известность, финансировав постановку пьесы Эсхила «Персы», и именно тогда сам воспылал страстью к театру. Это увлечение делила с ним и я. Мы провели немало дней и ночей, наслаждаясь плодами трудов лучших драматургов и актеров Афин. Обычно женщинам не дозволялось посещать театральные представления; стоило им появиться среди зрителей, как поднималось всеобщее шиканье и не утихало до тех пор, пока они, скрыв лицо покрывалом, не уходили. Конечно, мужчины часто приводили своих любовниц, да и жрицы храмов сидели в отведенном им переднем ряду по соседству с первыми лицами города. Так как меня ославили куртизанкой, то никому не было дела до того, что я разделяю с мужчинами их привилегию развлекаться.
В этот вечер из уважения к отсутствующему Периклу его место было оставлено пустым. Пока мы с Фидием проходили меж зрителей, я чувствовала, что на нас устремлены десятки глаз, но это не было для меня чем-то новым. Известная как любовница первого лица в городе и к тому же женщина-философ, я всегда была темой досужих сплетен и разговоров. Дом Перикла посещали многие, и так как я всегда принимала участие в их беседах, то постепенно стала чувствовать себя своей в компании мужчин. Без сомнения, стоило им оставить общество Перикла, они позволяли себе грубые намеки в мой адрес, но в моем присутствии обращались ко мне с уважением и почтительно.
Как только мы заняли свои места, представление началось. Нам показали пантомиму, изображавшую состязание боксеров, и смотреть на эту пародию было много забавней, чем наблюдать за настоящим спортивным поединком, когда тела боксеров покрываются кровью и опухают от ударов. Как славно наслаждаться ловкостью и артистизмом бойцов без кровопролитной драки. В тот вечер актеры выступали особенно хорошо, двигаясь в такт музыке флейт и цимбал, которые сопровождали каждый их выпад подчеркнуто звучным аккордом. Следующим было выступление танцоров. Их обнаженные тела, прикрытые лишь легкими шарфами, красиво двигались, изгибаясь в подражание змеям. Выступление танцоров сопровождалось барабанной дробью. Публике так понравилось их мастерство, что она потребовала повторения танца.
Наконец началось комическое представление. Я уселась поудобнее, желая насладиться им сполна. Установленные на арене декорации изображали фасады трех домов, скаты крыш также были отлично видны зрителям, чтобы актеры могли изображать подглядывание и подслушивание или театральное бегство от преследования – трюки, которые присутствовали почти в каждой комедии. Размещенный высоко над сценой балкон символизировал небеса и был украшен пухлыми облаками и цветами. На таком балконе по ходу действия пьесы могло появиться божество, и раз балкон был сооружен на сцене, значит, в сегодняшней комедии будут высмеяны даже обитатели божественного Олимпа. Я любила те недоразумения, неожиданные повороты событий и путаницу, которые обычно составляли суть комедии. Тяжелое настроение, владевшее мной со времени отъезда Перикла, куда-то улетучилось, и я приготовилась от души насладиться весельем.
На арене появился хор – дюжины актеров в масках стариков, с накладными задами и огромными животами. Публике не понадобилось много времени, чтобы догадаться, что участники хора имитируют заседание членов Народного собрания.
– Если б Перикл был здесь! – воскликнула я, обращаясь к Фидию.
– Дорогая, думаю, он достаточно насмотрелся на их задницы в жизни, чтоб рассматривать их еще и в театре, – буркнул тот в ответ.
Персонаж, который был объявлен как Честный Гражданин, появился перед хором и начал свой монолог. Он не произнес и половины, как я перестала улыбаться. Честный Гражданин сообщил публике, что он только что вернулся с Самоса, где испытал ужасные страдания во время войны, которую навязал острову некий продажный лидер Афин. Так как афиняне и их правительство отказываются заключить с островом мир, то Честный Гражданин приехал сюда сам, чтоб изложить перед Ассамблеей свое дело.
Я подумала, что, пожалуй, у меня не хватит сил в течение целых двух часов выслушивать нападки на Перикла.
– Я пришла сюда не для того, чтоб слушать глупости, – прошептала я Фидию. – Ты очень расстроишься, если мы незаметно уйдем прямо сейчас?
– Аспасия, тебя знают все Афины, – ответил мне скульптор. – И я не понимаю, что ты имеешь в виду, когда собираешься уйти «незаметно». Можешь быть уверена, любое твое движение завтра же станет темой пересудов, поэтому лучше оставайся на месте и делай вид, что веселишься так, будто присутствуешь на самом веселом представлении в мире.
Если Фидий не собирается выйти со мной, я и в самом деле не тронусь с места. В конце концов, он прав: мой уход всеми будет замечен. Поэтому я откинулась на спинку сиденья и приняла по возможности более веселый вид. Почти в ту же минуту до моих ушей долетела реплика одного из персонажей:
– И какова же причина этой несчастной войны?
Тот, к которому обратились с этим вопросом, обернулся лицом к публике, и я могла бы поклясться, что его взгляд устремился прямо на меня.
– Оказывается, двое гуляк из Афин, прибыв на Самос, похитили с острова какую-то развеселую бабу по имени Симета. Странно, но на Самосе приняли это близко к сердцу и, взбодрившись изрядной выпивкой, выкрали пару девок из борделя Аспасии [31]31
Приведенный монолог является отрывком из «Ахарнян» Аристофана.
[Закрыть]. Так Греция оказалась замешанной в военную заваруху, ибо, как ты думаешь, что случилось потом? Наш олимпиец Перикл воспринял происшедшее как личную обиду и отвел душу, отправив корабли на Самос.
Нет нужды говорить, что зрители, присутствовавшие на Дионисиях, нашли эту ерунду в высшей степени забавной. В театре раздался такой громовой хохот, что я чуть не оглохла. Жаркий румянец залил мне щеки, сердце сильно забилось, я чуть не задыхалась. Фидий взял меня за руку, и я изо всех сил сжала его пальцы, стараясь не разрыдаться или не закричать. Раскаты оглушительного смеха эхом звучали в ушах, чуть не доведя меня до безумия. Глаза забегали по сторонам, будто ища пути к бегству, какая-то часть моего существа жаждала раствориться в ночи так, словно ничего не случилось. Ничего и вправду не случилось, но каждый, кто сидел поблизости, не сводил с меня глаз, ожидая, что я стану делать.
– Смейся, – прошипел Фидий едва слышно. – Не показывай никому, что ты расстроена.
Но я не могла выдавить из себя даже улыбки. Только недавно я поверила в то, что и для меня есть место в Афинах и в сердце Перикла. Оказалось, это всего лишь мои фантазии. Пока я воображала, что жители Афин готовы принять Аспасию, общественное мнение вооружалось против меня насмешками, которые были много обидней пересудов на рыночной площади. Неужели и вправду эти люди верят в то, что я подговорила Перикла подвергнуть остров Самос блокаде? Какой же, по их предположениям, властью над этим человеком я обладаю?
Несмотря на то что фабула пьесы была язвительным приговором войне, большая часть публики реагировала громкими выкриками в поддержку Перикла, хотя актеры всякий раз произносили его имя с ухмылками. И я ободрилась, поняв, что многие поддерживают его. Когда представление окончилось, я схватила Фидия за руку и повлекла к выходу из театра, заставляя себя при этом держать голову высоко поднятой и не опускать глаз перед любопытными. Я встретила много насмешливых взоров, глядя смело в лица людей, но смотрела на них невидящими глазами. Когда мы вместе с толпой оставили театр, я вздохнула с облегчением.
Я никак не могла понять, почему Фидий надумал пригласить меня посетить его мастерские.
– У меня родилось одно радикальное предложение, – шепнул он мне, когда после представления той злополучной комедии мы расставались с ним у дверей дома Перикла.
Но ни одним намеком не дал понять, что это за идея. Однажды я попросила разрешения заглянуть в мастерскую посмотреть на его работы, но Фидий так высмеял меня, что больше я на подобные просьбы не отваживалась. В тот раз он заявил, что присутствие женщины в мастерской сорвет всю работу, так как мужчины станут отвлекаться, разглядывая меня. А на это он не может пойти, ибо работа над непомерно дорогой статуей Афины Парфенос и так вызывает много противоречий.
Будто в насмешку над моими огорчениями и неприятностями, день выдался прекрасным. На рыночной площади царило веселое оживление даже после полудня, когда воздух становится жарким и серебристо-зеленые листья маслин вяло повисают. Домашние рабы, посланные на рынок, заканчивали торговые перепалки с продавцами над последними тушками рыбы, которую те торопились продать, пока полуденное солнце не испортило товар окончательно и рыба не пошла на корм собакам, принося убытки продавцам. Протухшие куски уже издавали дурной запах, и я прижала к лицу надушенный лавандовым маслом клочок льняной материи, припасенный мною заранее.
Красивые белые колонны Парфенона сверкали на солнце. Никто словно и не замечал меня. Немногие встречные знакомые, вежливо кивнув, торопились пройти мимо. Но в этом не было ничего удивительного. Никто из мужчин не хотел, чтобы его видели на площади Агоры болтающим с куртизанкой. Сплетни, которые об этом событии тут же разнесли бы невольники по всем Афинам, непременно вызвали бы домашние неурядицы. Ни одна из жен не имела права жаловаться на похождения мужа, но ворчать и упрекать мужа в тратах на продажных женщин они могли сколько угодно.
Комедия, представленная накануне, была красноречивым упреком войне, но укорять меня казалось настолько абсурдным, что публика приняла представление как безосновательную пародию, а не серьезное обвинение. Никто не выкрикивал грубостей в мой адрес, как я того боялась, жизнь на рынке шла как обычно. Пьесы этой, конечно, не станут повторять до следующих праздников, если вообще когда-нибудь снова поставят на сцене. Возможно, унижение, испытанное мною прошлым вечером, было последним.
Я направилась в тень колоннады, спасаясь и от жарких лучей солнца, и от толкотни прохожих и торговцев. К тому ж я не хотела, чтобы весь рынок знал, куда я иду. Мимо проехала запряженная волами телега, на которой возвышались две огромные глыбы мрамора. Я, конечно, сразу поняла, куда она направляется, и решила следовать за нею.
Мрамор был точно таким, как рассказывал Фидий: добытый на горе Пентеликон в десяти милях от городской черты, он был самым белоснежным во всей Греции. Храм, посвященный Афине, будет весь выстроен из особенного афинского мрамора.
– Этим камнем нельзя не восхищаться, – твердил Фидий, – его гладкостью, тонкой структурой, белизной. По сравнению с ним любой мрамор, добытый на островах, кажется грубым и слишком блестящим.
– В Афинах даже мрамор самый лучший, – в шутку сказала я.
Фидий рассмеялся, но выбор камня был для него, конечно, нешуточным вопросом.
– Да, Аспасия, наш мрамор и вправду превосходит мрамор любого другого греческого города.
Мастерские Фидия представляли собой временное помещение на южном конце Акрополя, сооруженное там для того, чтобы добытый из каменоломен мрамор не приходилось далеко везти. Таким образом не только уменьшались затраты на транспортировку, но и опасность повредить камень оказывалась меньше. Даже если б я не знала, где находятся мастерские Фидия, я бы нашла их по звучным ударам прилежно стучавших зубил, киянок и молотков. Никем не замеченной я вошла в здание, состоявшее из одной лишь комнаты с высоким потолком и тучами плотно висящей в воздухе пыли. Лица рабочих были закрыты повязками для защиты органов дыхания. Я тоже поспешила приложить к носу платок, как вдруг услышала голос, заглушивший рабочий шум.
– Входи же!
Звучно произнесенное приветствие привлекло внимание работавших, их руки застыли в воздухе, шум мгновенно стих, дюжины глаз уставились на меня.
– За работу, за работу, не отвлекаться, – приказал Фидий, и снова послышались удары по камню.
Везде на полу громоздились выполненные из мрамора или слоновой кости фрагменты статуй. Каждый такой фрагмент – среди них были и маленькие, и огромные – представлял собой часть человеческого тела. Лежавшая прямо передо мной мраморная копия человеческой руки превосходила величиной меня, ладонь ее была раскрыта таким образом, будто рука эта готовилась схватить что-то брошенное с небес. Двое скульпторов трудились над устрашающей величины ногами, обутыми в сандалии, каждая из ног была не меньше двадцати футов в длину. Работники обтесывали камень, следуя гигантским, выполненным из дерева моделям такого же размера.
– Боги, возможно, трудились так же, вытачивая тело будущего человека, – сказала я.
– У нас это тело все еще в разобранном состоянии, – отвечал Фидий, – но когда статуя Афины будет надлежащим образом собрана, она превратится в самый великолепный из созданных когда-либо образов женщины и богини. Ее тело, сорока футов в высоту – представляешь, Аспасия? – будет покрыто слоновой костью и украшено золотом. Столько драгоценного металла ни один из людей в своей жизни не видел, как не увидят ни его дети, ни внуки. Зрелище, достойное того, чтобы смертные запомнили его.
– Когда, по твоим оценкам, эта дама будет готова занять предназначенное для нее место? – спросила я.
– Это зависит лишь от денег, которые мы получим. Народное собрание продолжает отказывать нам на том основании, что Афины не могут одновременно вести войну и возводить гигантские монументы. Но это не так, Афины не только имеют эту возможность, но поступать так велит им долг. Ты, случайно, не шпионить сюда послана?
Я рассмеялась.
– Нет. Отношения между мной и Ассамблеей не настолько хороши.
– Отлично. На твой вопрос могу ответить – моя работа может быть окончена к великим панафинским празднествам следующего года, – ответил Фидий. – Видишь, как много мы уже сделали?
И он жестом обвел части статуй, заполнявшие пространство мастерской.
– Все эти руки, ноги, торсы, ступни, ладони вполне закончены, как ты видишь. Мы работали очень напряженно, вдохновляемые самой богиней, которая покровительствует ремеслам и наукам. Крылатая Ника, которая будет водружена на ладони богини, уже готова. А вот здесь ты видишь щит Афины, он будет покоиться сбоку у ее ног.
Щит, о котором он говорил, показался мне чудовищным, размером он был вдвое длиннее человека и сейчас лежал на деревянной опоре. На поверхности щита была изображена битва с амазонками в тот момент, когда женщины-воины рвались к Акрополю, а греки пытались отбросить их назад, защищая крепость.
– Я думала, что Парфенон должен стать памятником нашей победы над персами, при чем же тут амазонки?
– Во-первых, эти женщины тоже явились с востока. Во-вторых, они тоже были варварами. И потом, персы нанимали войско амазонок на службу во время войн. Ты разве не слышала об Артемизии из Карии, которая командовала их флотом? К ее советам Дарий прислушивался внимательнее, чем к советам кого-либо из мужчин. Подобно тебе, она сумела нарушить природный порядок вещей.
– Интересно. А я уж думала, что единственная в истории женщина, которая давала военные рекомендации мужчине, – это я.
– Что ж, теперь тебе известно, что ты, по крайней мере, вторая.
– Надеюсь, Артемизия не была предметом всеобщих насмешек?
Мне не хотелось упоминать о событиях прошлого вечера, но если до Фидия дошли какие-нибудь новые сплетни, я бы хотела услышать о них.
– До этого мне нет дела. Ты ведь сама почти амазонка, Аспасия. И такая же сильная. Недаром здесь, у нас в Афинах, тебя побаиваются. Всем известно, что и во время битвы, и после нее мужчине не устоять перед женщиной.
– Тебе тоже?
– Что касается меня, у меня есть другие уязвимые места, – ответил он.
В Афинах Фидий был известен в качестве большого поклонника мужской любви, но прекрасного товарища таких женщин, как я. Мы интересовали его, но не волновали.
– Ты оставил лицо богини незаконченным? Каким ты его представляешь?
Фидий взглянул на меня так странно, будто мой вопрос испугал его.
И вместо ответа пригласил пойти с ним. Мы оставили мастерскую и направились к Парфенону, работы над сооружением которого уже близились к завершению. Я видела здание храма на разных этапах строительства, и на каждом из них оно вселяло в меня благоговейный страх.
