Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, том 49"

Автор книги: Карел Чапек

Соавторы: Джанни Родари,Джеймс Олдридж,Джеймс Крюс,Януш Корчак,Уильям Сароян,Кристине Нёстлингер,Питер Абрахамс,Шарль Вильдрак,Эрскин Колдуэлл,Герхард Хольц-Баумерт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 53 страниц)

Лодонгийн Тудэв
ПЕРВЫЙ КОНЬ

– Вот твой конь, – сказал как-то отец, указывая на новорожденного жеребенка.

– А не лучше ли отдать ему жеребенка от пятнистой кобылы? – возразила мать.

– Нет. Ты посмотри на этого – едва успел появиться на свет, как сразу же попытался подняться на ноги, – ответил отец.

Я ликовал. Еще бы! Обзавестись собственным конем было заветной мечтой каждого мальчишки в нашей округе. Замечательное слово «конь» входило в первый десяток слов, которые я научился говорить. Под топот конских копыт проходило мое детство.

– Монгол рождается на коне и умирает на коне, – частенько говаривал отец.

Самой первой лошадкой мне служил хорошо обтесанный волнами нашей реки камень-голыш. Я нашел его на берегу и долгое время изображал из себя всадника, зажав камень между пальцами. Позднее я вылепил конька из мыла, а когда пришла очередь пасти ягнят, лошадью мне служило кнутовище до тех пор, пока не додумался кататься верхом на ягненке. Высматривал самого сильного и забирался ему на спину. Ездил я и на овцах, и на козах. Но что это была за езда! Одно только название. Понукаешь, бывало, козла, понукаешь, а он ни с места.

Тут кстати будет вспомнить об одной выдумке моего младшего брата. Мать дала ему имя Мунагарбор, что означает Смуглый пестик. Странное имя, не правда ли? Оно пришло матери в голову, очевидно, потому, что нос у братишки был шишечкой и очень напоминал кончик пестика.

Сперва мальчика так и звали – Мунагарбор, потом незаметно имя сократили, и оно превратилось в Мунагар. Это был смышленый и ловкий парнишка.

Как-то раз он предложил мне:

– Знаешь что, аха[40]40
  Аха – старший брат.


[Закрыть], покатаемся-ка на баране. Он вечно ходит по пятам за нашей рыжей овцой-лысухой. В полдень, когда стадо пригонят домой, мы этого барана крепко привяжем. А когда овец опять угонят на пастбище, наш баран затоскует. Тут мы его отвяжем, заберемся ему на спину, тогда увидишь, как он помчится вдогонку за своей рыжухой.

Предложение Мунагара мне очень понравилось. Мы так и сделали. Во время полуденной дойки хорошенько привязали барана и пошли в юрту, чтобы попросить у матери сухого творога. Заполучив несколько кусков этого лакомства, мы вернулись к барану. И что же? Разъяренное животное выделывало чудовищные выкрутасы, чтобы освободиться от привязи. Еще бы – ведь отару уже угнали на пастбище и он остался один!

В мгновение ока мы взобрались ему на спину и выдернули колышек, державший веревку. Как мы только не свалились! Мы судорожно вцепились в густую жесткую шерсть. Бежал наш баран ничуть не хуже хорошего жеребца.

А на пастбище возле рыжей овцы уже стоял другой баран. Наш баран при виде его немедленно нагнул голову к земле, намереваясь затеять драку. Но и его соперник был не из пугливых. Удар его крутых крепких рогов пришелся нам по ногам. С громким воплем мы повалились на землю.

Эту сцену увидал наш сосед Ванчик. Вечером он вдоволь посмеялся над нами в присутствии взрослых.

– Посмотрите на них, хороши наездники! Ха-ха-ха, если бы вы видели их верхом на баране!

– Это правда, что вы оседлали барана? – спросил дедушка Мана.

– Правда!

– И это называется быть мужчиной! – укорил он нас. – Да мы в свое время начинали ездить верхом с трех лет, да не на каком-нибудь паршивом баране, а на настоящем коне. Нет, теперешних детей родители слишком долго нянчат.

Вскоре после этого разговора отец и подарил мне жеребенка – это была кобылка. Я полюбил ее сразу. Бегал к ней каждый день, заботился о ней и выбрал ей хорошее имя – Быстроногая.

Счастье делает человека щедрым. Свою козу, долго служившую мне лошадкой, я подарил младшему брату. Хорошенькая была коза, с острыми копытцами, с ошейником на стройной шее.

Скоро жеребенок превратился в маленькую лошадку.

– Не пора ли приучать ее к седлу? – спросила мать.

А лошадка и так была совсем ручная и нисколько не дичилась.

Люди удивлялись:

– Лошадь-то совсем домашняя!

Однажды мы с братом решили поехать верхом подальше от дома. Наша Быстроногая мчалась стрелой, копыта ее даже искры из камней выбивали. Разве была у кого-нибудь еще на свете такая замечательная лошадь, как у нас? Конечно, нет!

Стояла весна. Прошлой ночью выпал последний в том году снег и до утра не успел растаять. Все вокруг было белым-бело, так что резало глаза. А вот и горный перевал. У обона, небольшой кучки камней, насыпанных в честь духов здешней местности, мы спешились и, подражая старым людям, добавили к обону несколько камешков. Пусть духи радуются. Пригрело солнце, и снег стал быстро таять, от земли шел пар и пряный запах.

– Давай с тобой сделаем «растущий ком», – предложил братишка.

Вы, конечно, знаете, в чем прелесть этой старой детской игры? Забираетесь в горы, из подтаявшего снега делаете снежок и пускаете его по косогору вниз. По пути снежок обрастает новым снегом, и в долину скатывается уже большой ком, нередко достигающий размеров юрты и способный преградить течение ручья или небольшой речушки.

Пока мы играли, прошло немало времени. А тут и голод дал себя знать. Пора было возвращаться.

Лошадь наша мчалась как ветер, и домой мы поспели к обеду.

– Если идти пешком, то мы не вернулись бы и до вечера, – сказал братишка. – А так никто из взрослых и не заметил нашей отлучки.

– Верно! – согласился я. – Лошадь – значит скорость.

Так я узнал, что у всадника большие преимущества перед пешеходом.

Вэнс Палмер
УЛОВ

Раздевшись, мальчуган направился к лужам, которые остались после отлива на плоской скале. Под ногами были подсыхающие теплые камни, шелковистый полуденный ветерок поглаживал кожу. Подняв длинную водоросль, похожую на просоленную виноградную лозу, мальчик завертел ее над головой и, обдавая себя прохладными брызгами, пронзительно завизжал от восторга.

– Подальше от края, старина, – предостерег его мужчина, подняв голову от жестянки с наживкой.

Ну к чему эти разговоры, подумал мальчуган, нахмурившись, и раздавил пальцами морскую виноградину. Что он, младенец?

Эти лужи его вполне устраивали: воды в них по пояс и сквозь нее просвечивают всякие интересные вещи – актинии, разноцветные водоросли, кучи песка, словно озаренные зеленоватым неоновым светом. Из гротика в гротик шныряют яркие полосатые рыбешки, из щелей между камнями высовываются узорчатые крабы, а иногда прошмыгнет и желтовато-серый угорь с гусиной головой.

Прибой, с ревом обрушивающийся на скалу во время прилива, теперь ворчал у ее края, как усталый зверь, изредка взметая тучи брызг, которые испарялись, не успев упасть. Ярдах в двухстах от нее полумесяцем раскинулся пляж, на песке виднелось несколько коричневых тел, за пляжем, на склоне горы, домики с красными крышами прятались в зарослях банксий. Еще дальше, около устья реки, был отель с террасами и теннисным кортом.

Сонный покой воздуха, пронизанного солнцем, не нарушала ни одна морская птица. Даже мужчина, сонно отведя удочку назад, чтобы закинуть ее в глубокое место, казалось, не сознавал, что делает. Стоя на краю скалы, голый мальчик сосредоточенно глядел на него: плотный человек в голубой рубахе и трусах цвета хаки, на голове нахлобучена фетровая шляпа, в уголке рта торчит изогнутая трубка.

«Возьмите его с собой на скалы, Брайан, – услышал он, как мать шепнула после завтрака. – Он просто обожает ходить с вами. Это последняя возможность».

Все утро она была какая-то тихая и печальная. Может, потому, что завтра на рассвете уезжает Брайан? При мысли об отъезде Брайана ему самому делалось горько. Завтра приедет из города отец, и не будет больше пикников на берегу, кончатся путешествия на песчаные косы, во время которых мама веселилась, как девчонка, а Брайан греб и распевал смешные песенки. Отец не любит кататься на лодке. Он всегда поест – и долго спит. И почти никуда не выходит, разве только изредка возьмет клюшки и отправится играть в гольф на поле около соленого озера.

Леска просвистела в воздухе, грузило шлепнулось в воду за дальними камнями, где было глубокое место. Мужчина, зажав в зубах потухшую трубку и надвинув шляпу поглубже на глаза, устроился поудобней и стал ждать. Через пятьдесят ярдов, которые отделяли его от мальчика, донеслось грубовато-дружелюбное:

– Как вода, Лео?

– Хор-о-ошая, Брайан!

– Не очень холодно?

– Нет, только когда входишь… Посмотри, здесь меня целиком покрывает.

– Ладно, осторожно, не порежь ноги о кораллы. Давай на этот раз обойдемся без неприятностей.

«Почему он не может забыть?» – подумал мальчик, растянувшись в мелкой луже, так что глаза его оказались на одном уровне с водой. Он прекрасно понял, что хотел сказать Брайан, они с мамой никак не могут простить ему того случая. Это произошло прошлым летом, в день отъезда Брайана; надо было посмотреть, вывели или нет новую спортивную машину Брайана из гаража отеля, – вот он и залез на верхнюю перекладину веранды, держась за водосточную трубу. Вдруг нога соскользнула, и больше он ничего не помнит, только боль в спине, когда мама, схватив его на руки, бежала по лужайке к отелю. Брайану пришлось везти их за десять миль к доктору, обратно возвращались уже поздно ночью, и, когда машина тряслась по бревенчатому мосту, они по свету в доме узнали, что из города приехал отец. Ух и злой же он был, когда стоял у ворот, освещенный фарами!.. И злился не из-за сломанной ключицы, а вообще на них на всех. И остаток каникул был вконец испорчен.

При мысли об отце над мальчиком, плескавшимся в сверкающей на солнце ямке, на какой-то миг нависла холодная тень. Почему всем делается не по себе, когда он приезжает? Почему он не может быть таким же веселым, как Брайан, насвистывая, болтать с рыбаками у мола и во время поездок на отмель придумывать игры, гоняя раков-отшельников?

«Папа спит, Лео, не шуми… Убери с веранды эти ракушки и водоросли, пока папа не видел…»

Как часто после таких замечаний у него все застывало внутри и он уныло брел за дом к акациям, – ничего не оставалось, как упасть на редкую траву и мечтать, чтобы укусила змея!

Мальчик перебирался из одной лужицы в другую, заглядывая в пещерки позади колыхающихся водорослей. В поисках прозрачной гальки и раковин он переворачивал большие камни. Тут были разные раковины: каурии с зеленоватыми спинками, по которым бежали золотые полосы, большие арабские змеиные головы, которые под пальцами были как бархат. Картонная коробка, где он их держал, была уже набита почти доверху и пахла так, что ему приходилось прятать ее под домом.

– Что еще за мерзость притащил этот мальчишка? – всегда спрашивал отец, сидя на веранде у своей спальни и потягивая носом.

«Завтра он будет здесь. Он приедет вскоре после завтрака, вылезет из автобуса около магазина и сразу поднимет шум, если я буду без сандалий. Прошли хорошие времена».

Люди в пестрых халатах вереницей спускались из пансиона к пляжу. В полуденном воздухе еле слышно звучало их щебетанье; среди кустов банксии они были похожи на попугаев. Море уже отошло далеко, и в мокром песке, как в огромном зеркале, отражалось небо. Вернулись чайки и, аккуратно обходя камни, прохаживались по песку, время от времени останавливаясь, чтобы поглядеть на свои перевернутые отражения. Мужчина неподвижно стоял на плоском камне, удочка торчала прямо перед ним, у ног стояла банка с наживкой. «Он, наверное, уже больше часа удит, – сказал себе мальчик, – и до сих пор ничего не поймал. А хочется ему что-нибудь поймать? Похоже, что он и не думает о рыбе. Он смотрит на лодку далеко в море, и удочка у него в руках повисла».

– Эй, Лео!

– Все в порядке! Я здесь!

– Присмотри за удочкой немного, ладно? Я хочу поплавать перед уходом.

Как заяц из чащи, мальчик выскочил из лужи и побежал по скале. Трепеща от гордости, он ухватился за блестящее удилище с никелированной катушкой. Никогда еще он не держал ее в своих руках; на песчаной отмели они удили просто лесками. И ни разу не попалось ничего порядочного, только мелкие мерланы да изредка камбала. А здесь, в глубокой воде у скал, косяками ходили большие тунцы, а однажды даже проплыл кит, и за ним касатки. Сколько самых невероятных возможностей открывалось перед мальчуганом!

– А что, если клюнет, Брайан? Если большая клюнет?

Мужчина улыбнулся.

– Ну что же, держи тогда крепче.

– Тащить не надо?

– А ты сможешь? Я думаю, лучше позови меня. Я буду неподалеку.

Он взял купальные трусы и пошел переодеваться за камни у подножия скалы. Он скрылся из виду, и мальчик был подавлен свалившейся на него ответственностью. Его голые ноги точно приросли к скале, каждый мускул напрягся и трепетал в ответ на легкое подрагивание лески в чуть колышущейся воде. Он раньше и не предполагал, что удочка – это часть его самого; она была совсем живая, она вырастала из его тела и нежными нитями была привязана к его сердцу. Ах, если бы клюнуло, пока нет Брайана! Пусть хотя бы мелкая рыба.

Мужчина разделся и теперь шел вдоль мыса к соседней бухточке. Солнце освещало его густые темные волосы, загорелое мускулистое тело. Он что-то перевернул босым пальцем и нагнулся посмотреть. Постоял и поглядел на лишайник, свисающий с утеса. Он как будто не торопился купаться.

Пусть подольше не приходит, в душе молился мальчик. Не надо. Пусть не приходит.

Через некоторое время удочка у него в руках помертвела. Он стал наматывать леску на катушку, пока не почувствовал тяжесть грузила, и тут опять появилось легкое подрагивание, и трепет по руке передался сердцу, от чего кровь веселее потекла по жилам «И хотя солнце уже садилось и по коже пробегали мурашки, он весь горел от ожидания. Даже если он ничего не поймает, все-таки будет что рассказать маме.

«Мы удили по очереди. Пока Брайан купался, я удил со скалы. С крайней скалы, куда ходят взрослые».

Или: «У Брайана не клевало, и он попросил меня попробовать. Он говорит, если бы мы удили во время прилива, то оба наловили бы по ведру».

Пахло наживкой, подсыхающими лужами, водорослями, нагретыми солнцем. По мере того как море отступало, плеск воды все замирал. Блестящее зеркало песка потускнело. Купальщики из пансиона поднялись на свой утес. Руки у мальчика затекли, тело онемело. Может, можно сесть и зажать удочку между колен?

Вдруг леска со свистом рванулась с катушки, раздался всплеск и удилище так дернуло, что оно почти перегнулось пополам.

– Брайан! – завопил он. – Брайан, у меня клюет!

Ответа не было. Он повалился на скалу, расшиб колено, опрокинул жестянку с наживкой, но не выпустил удочку из рук.

– Брайан! Скорей, Брайан! Мне не удержать!

Он с трудом поднялся на ноги, чувствуя, что борется с диким и непобедимым чудовищем, вроде тех, которых ему приходилось видеть во сне. Из его горла вырывались бессвязные вопли. Как сквозь туман он увидел, что Брайан торопливо бежит к нему по скалам, услышал, что далекий голос просит его держать крепче. Но удочка согнулась, будто вот-вот треснет; леска металась по воде как сумасшедшая.

– Ладно, старина, – спокойно произнес над ним голос. – Теперь давай я.

Над ним уже стоял Брайан – ловкий и всемогущий Брайан – и протягивал руку за удочкой.

– Черт, на этот раз ты поймал здоровую рыбу.

– Тунца?

– Нет, помельче, но зато и порезвее.

Задыхаясь, мальчик подбежал к воде. Рыба еще сопротивлялась, но леса неумолимо тянула ее к берегу. Около скалы она сделала последнее усилие сорваться; опять запела катушка. Выдержит ли кетгут вес этой махины? Воспользовавшись набегающей волной, мужчина рванул, и вот рыба лежит на краю скалы, выпучив глаза, колышущаяся глыба серебра.

Вне себя от радости мальчик опустился рядом с ней на колени.

– Вот громадина, правда, громадина, Брайан? Нам еще ни разу не попадалась такая крупная… Никому такая крупная не попадалась. Сколько она весит?

– Фунтов восемь. Может, и все десять… Неплохо для спиннинга.

– И ведь это я ее поймал, да, Брайан?

– Конечно. А я… У меня даже не клюнуло.

Возбуждение сменилось в душе мальчика благоговейным страхом. Он почти испугался своей неожиданной силы. Это ведь не какой-то мерлан из тех, что суетятся в мелководье; это было чудище, вырванное из таинственной жизни морских глубин. И оно попалось на крючок благодаря ему!

– Ну, а теперь одевайся, – сказал мужчина. – Ловля окончена.

Они шли домой по сглаженному отливом песку, погруженные в молчание; Брайан крепко держал за жабры морского окуня. Мальчик то и дело искоса поглядывал на рыбу.

– Брайан, можно я ее понесу, когда подойдем к дому?

– Конечно. Это твоя рыба… Чья же еще? Я донесу ее до ворот, а в дом ты сам ее втащишь. Все равно мне еще надо сбегать в отель переодеться.

Он был какой-то рассеянный, ему, видно, не хотелось разговаривать. Сам примолкнув от волнения, мальчик вприпрыжку бежал вперед, поминутно оглядываясь. Они подошли к скале, за которой начиналась зеленая низина, спускавшаяся к реке. Вот отель с красной крышей и широко раскинувшимися пристройками. И почти напротив, через реку, – дом его матери.

Мальчуган не чуял под собой ног. Он жил уже той минутой, когда он со своей рыбой в руках взберется на крыльцо и вбежит в гостиную, где с книгой лежит на кушетке мама. Он уже видел, как она испуганно уронит книгу и вскочит: «О Лео! Откуда у тебя такое страшилище?»

Очень бесстрастно он ей ответит: «Это морской окунь. Его поймал я. Брайан говорит, около десяти фунтов. А сам он час удил и ничего не поймал».

Гордость распирала его, ослепляя. Его подняло на гребне волны и вынесло из детства на сияющий берег. Он так ясно видел эту сцену в гостиной. Изумление в маминых глазах, когда она спрыгнет с кушетки, обнимет его за плечи и с трепетом скажет: «О Лео!»

Отныне все пойдет по-другому. Она уже не сможет обращаться с ним, как с ребенком. И теперь, когда они поедут на отмель, он сам сядет за весла, один будет бегать днем на мол, где рыбаки чинят свои сети, и спать будет уходить, только когда ему самому захочется, а картонную коробку с ракушками поставит в своей комнате, чтобы, как проснешься, она была под рукой. Даже папа, когда завтра приедет…

– Ну как, старина?

Оставив мужчину у ворот, он со своим грузом взобрался на крыльцо. Колени его дрожали, но он чувствовал себя силачом.

Но мама, вопреки его ожиданиям, не лежала на кушетке. В пышной розовой нижней юбке она пудрила нос перед зеркалом в спальне. Услышав его шаги, она поспешно обернулась и потом опять очень внимательно и озабоченно начала вглядываться в зеркало и, казалось, ничего, кроме собственного отражения, не видела.

– Ах, Лео, почему ты так долго задержался с Брайаном? Уже почти шесть часов.

Она словно не заметила рыбы. Он чуть не задохнулся от обиды.

– Посмотри!

Она положила пуховку и отряхнула пальцы. Поворачиваясь, она пригладила ладонями волосы на затылке. Потом ее взгляд остановился на рыбе, на выпачканной рубашке сына.

– Что это? Славная треска! Долежит ли она до завтра? Но что ты сделал с чистой рубашкой, Лео, милый! И зачем ты прижимал к себе эту рыбу… Ты весь в крови и чешуе. Снеси рыбу на кухню, если Джесси там, пусть почистит… И быстренько беги переоденься. Мы будем обедать с Брайаном в отеле.

Она распахнула дверцу шкафа и задумчиво посмотрела на висевшие там платья, похожие на сброшенные змеиные кожи. Даже плечи у нее опустились под тяжестью задачи, которую нужно было решить.

Резко повернувшись, мальчик пошел на кухню и швырнул окуня на стол. Оттуда он понуро отправился на задний двор. Побродив там немного без всякой цели, он забрался в узкий проход между гаражом и забором. За ним, почуяв запах рыбы, последовал котенок и стал тереться о его ноги.

«Пусть она идет; я не пойду, – говорил себе мальчик. – Я буду сидеть здесь. До ночи».

Никогда у него на душе такого не было: буря, восстание, молния, пронзавшая грозовые облака. Зачем мама на него посмотрела так, будто ничего не заметила, кроме вымазанной рубашки? Он даже не смог ей сказать, что сам поймал эту рыбу, которую она назвала треской. И пусть – теперь уж он никогда ей об этом не расскажет.

Вдруг он обнаружил, что незаметно очутился около кухонного стола и смотрит на своего окуня. Он стал как-то меньше, гораздо меньше… и каким-то противным; глаза застыли, чешуя высохла и потускнела. Он поднял рыбу за хвост. Она закостенела, стала твердая, как будто из дерева.

– Лео! – позвала мать из спальни. – Куда же ты пропал, милый?

Темная волна захлестнула его. Схватив рыбу, он бросился, спотыкаясь, с заднего крыльца к воротам и по низкой зеленой траве к молу. Уже начался прилив, вода пробиралась по песку, пенилась у рыхлых берегов устья. Мальчик постоял на краю, сжав губы, глядя на волнующуюся воду, которая гнала перед собой кайму плавучих водорослей; потом размахнулся и бросил рыбу вниз. Она сначала скрылась под водой, потом всплыла на боку, уставившись на мальчика выпученным глазом.

– Что случилось, сынок? – крикнул рыбак, подняв голову от сетей. – Испортилась, что ли?

«Испортилась», – хотел он произнести, но что-то застряло у него в горле. Сухими глазами, с окаменевшим лицом, с застывшей душой он стоял и смотрел, как отхлынувшая волна подхватила рыбу и вынесла ее в море.