Текст книги "Реквием (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
29
ТЕО
Иногда осознание того, что что-то не так, наваливается на тебя, тяжелым грузом. Это случалось со мной и раньше, но никогда с такой уверенностью, как сегодня. Я сижу в приемной, слушая звуки бессмысленного реалити-шоу, которое медсестры включили на заднем плане, мой разум перескакивает с мысли на мысль, когда на меня наваливается тишина весом в десять тысяч фунтов. Я приклеен к своему месту, слишком напуганный, чтобы дышать, моргать или шевелиться. Если останусь здесь, вот так, запертый на месте, то, возможно, плохие новости никогда не придут. Может быть, я смогу просто существовать здесь, в этом состоянии неопределенности, и мне никогда не придется столкнуться с фактом, что моя жизнь вот-вот вспыхнет в пятнадцатимиллионный раз.
Но, конечно, почти невозможно сдержать лесной пожар, как только он набирает обороты, а это пламя бушует уже много лет.
– Тео?
Не смотри вверх.
Не смотри вверх.
Я бы сделал все, чтобы этого не делать, но от этого никуда не спрячешься. В конце концов, я поднимаю взгляд и, собравшись с духом, встречаюсь взглядом с Гейнор – с глазами, полными слез.
– Мне жаль, Тео. Мне очень, очень жаль.
– Скажи мне, что с ней все в порядке. Скажи, что она уже сидит там на кровати и просит, блять, увидеться со мной. Скажи мне что-нибудь, кроме того, что тебе чертовски жаль.
– Я… я не знаю, что… – рыдание вылетает изо рта Гейнор.
Прерывисто дыша, я впиваюсь в нее тяжелым взглядом.
– Она мертва? Просто скажи мне, она, блять, умерла там, не попрощавшись со мной должным образом? – Если она это сделала, то, клянусь Богом, я буду держать обиду до конца своих дней. Поскольку Вселенная ненавидит меня, я, вероятно, умру стариком в своей постели, прожив долгую и мучительную жизнь без Соррелл Восс, просто ожидая воссоединения с ней. В тот момент когда я сдохну и обнаружу, что вступаю в любую загробную жизнь, которая может существовать для нас, как только мы освободимся от этой бренной оболочки, я найду ту девушку, которая умерла и забрала с собой мое сердце, и устрою ей порку века.
Гейнор не может говорить, она плачет.
– Гейнор, пожалуйста! Ради всего святого! Скажи мне, что она не умерла!
– Она… она не умерла.
Облегчение. Захватывающее дух облегчение. Я никогда не знал ничего подобного. Но по выражению лица Гейнор могу сказать, что есть что-то еще. Я встаю со своего места, и мои ноги подгибаются. Это сокрушает меня. После всего, если она не собирается этого делать…
– Объясни, что происходит. Сейчас. Используй как можно меньше слов.
Гейнор вытирает рот тыльной стороной ладони. Она делает шаг вперед, кладя руку мне на плечо.
– Доктору Брайтон удалось удалить повреждение. Операция проходила хорошо, но в какой-то момент был поврежден сосуд, и началось кровотечение. Мы не знаем, насколько все плохо, но Соррелл еще не проснулась.
Они не разрешают мне видеться с ней. Не разрешают и близко подходить к палате интенсивной терапии. Я угрожаю сломать шею охраннику, и в этот момент мне говорят, что, если я не успокоюсь, меня насильно вышвырнут из больницы.
Доктора Брайтон нигде не видно. Неожиданный сюрприз, черт возьми. Я обещаю себе, Вселенной и каждому ложному божеству и богу, когда-либо созданному хрупкими умами людей, что доктор Рут Брайтон не доживет до следующего дня, если Соррелл не придет в сознание в течение следующих шести часов.
Я расхаживаю по коридорам. Пью так много кофе, что вызываю у себя приступ паники, а потом у меня гребаный срыв в туалете, я задыхаюсь в ладони, отчаянно пытаясь держать себя в руках. Это не первое мое родео. Я уже бывал здесь раньше. Насколько это запутанно? Но только потому, что я был здесь раньше, не делает ситуацию легче. Нет такой ситуации или реальности, где что-то подобное было бы легко.
В пять часов, через десять часов после того, как Соррелл впервые вошла в операционную, я наконец вижу доктора Брайтон, идущую ко мне по коридору. Я вскакиваю со своего места, уверен, что в моих глазах пылает адский огонь.
– Ну? Что происходит? Ты наконец-то пришла сообщить мне последние новости?
– Извините меня, мистер Мерчант. Вы, кажется, блокируете выход.
– Прошу прощения?
– Я ухожу, Тео. Пожалуйста, отойди в сторону.
У меня нет слов. Я открываю рот, борясь со своим языком, пытаясь понять, какое оскорбление хочу бросить в нее первым.
– Что значит, ты уходишь?
– Мне нужно попасть на вечеринку по случаю дня рождения.
– Дня рождения… вечеринка по случаю дня рождения? Ты в своем гребаном уме?
– Соррелл позвонила мне посреди ночи, и я бросила все ради нее. Ты хоть представляешь, как долго другим пациентам приходится ждать подобной операции? У меня есть несколько пациентов на Восточном побережье, которые месяцами ждали только оценки…
– Ты облажалась, – огрызаюсь я. – Именно так, как я и говорил. Ты вошла туда вслепую и вскрыла ее мозг, как гребаная психопатка. Тебе насрать на всех этих людей, не так ли?
– Уверяю тебя, мне не наплевать на своих пациентов. Я очень забочусь о них. С операцией Соррелл возникли осложнения. Нередко возникают проблемы, когда мы вскрываем людям мозг. Ты это уже знаешь. Я не мясник. Я нейрохирург, на пике своей карьеры. Мне очень хорошо платят за то, что я делаю. Для этого есть причина. Я одна из немногих людей в стране, кто может провести подобную операцию, и я не позволю, чтобы со мной разговаривали как с каким-то монстром.
– Ты задела гребаный сосуд, черт возьми. Это ошибка новичка. А теперь ты просто выходишь отсюда, чтобы пойти на гребаную вечеринку, как будто работаешь с девяти до пяти? Ты никуда не пойдешь. Ты должна рассказать мне в точности, что происходит, а затем тебе нужно вернуться туда и выяснить, как исправить то, что ты сломала.
– На случай, если ты забыл, у меня есть медицинское образование и двадцатилетний опыт работы за плечами. Никаких ошибок допущено не было. Процедура была выполнена в точности. Соррелл нужно некоторое время…
– Ты уже говорила это раньше!
– И она была в порядке! Я не обязана оправдывать перед тобой свои решения, и уж точно не обязана оправдывать свои действия в операционной. Ты не ближайший родственник Соррелл. Ты не ее муж. Даже не кровный родственник, и даже если бы ты им был, мне нечего сообщить, кроме того, что тебе уже сказали. Теперь ты можешь ждать здесь всю чертову ночь, если хочешь, и, возможно, Гейнор по доброте душевной сообщит тебе последние новости, но мне нужно успеть на вечеринку по случаю дня рождения, и я не собираюсь опаздывать. Мне больше нечего здесь делать, пока ситуация с Соррелл не изменится. А теперь убирайся к черту с моего пути.
Я не сплю. Как я могу? На рассвете Гейнор приносит мне какую-то дрянную больничную еду, но мне кусок в горло не лезет. Я сижу в приемной, ковыряю ногти до крови, пытаясь разобраться в этой ситуации. Другие дети ходят в среднюю школу. Они влюбляются друг в друга. У них нормальные отношения. Они ссорятся, трахаются, влюбляются и либо остаются вместе, либо нет. Они поступают в колледж, получают дипломы и либо женятся, либо нет. В любом случае, они не попадают в больницы и не выходят из них, пытаясь выжить изо дня в день, их сердца снова и снова не измельчаются в мясорубке, как раз тогда, когда кажется, что все может наладиться.
Я чертовски ненавижу это.
Боже, помоги мне, но часть меня просто хочет уйти. Хочет, чтобы я встал и ушел отсюда, поймал попутку обратно в аэропорт, вернулся домой и никогда не оглядывался назад. Это не первый раз, когда я испытываю подобное чувство. Я человек. Конечно, за последние пару лет я миллион раз думал о том, чтобы покончить с этой неразберихой. Есть предел тому, сколько боли и страданий может вынести один человек, и я слишком много раз ударялся об эту стену. Однако я взбирался на стену, или пробивал себе дорогу сквозь нее, или копал под ней голыми гребаными руками, и никогда не сдавался.
Когда влюбился в Соррелл, я знал, что это повлечет за собой последствия. Я постоянен и последователен. Как только я сказал ей, что хочу провести с ней остаток своей жизни, для меня это было все. Она – начало и конец всего моего существования, и, как я и сказал ей в той ванной в «Туссене», я пройду все семь кругов ада, чтобы быть рядом с ней, когда она во мне нуждается.
Это не значит, что мне должно что-то из этого нравиться.
В десять утра звонит Лани и оставляет голосовое сообщение, спрашивая, почему мы вчера не вернулись в академию. В три часа дня мама оставляет голосовое сообщение, сообщая, что администратор больницы позвонила от имени доктора Брайтон и попросила ее поговорить со мной по поводу моего агрессивного поведения. В конце голосового сообщения мама говорит мне, что, по ее мнению, мне, возможно, пора возвращаться домой. Она пыталась заставить меня двигаться дальше и поступить в колледж с тех пор, как Соррелл получила травму. Эта женщина не понимает любви. Если бы понимала, то никогда бы не попросила меня об этом.
Доктор Брайтон.
Гребаная доктор, блять, Брайтон.
Она знает, что я не отступлю, что буду продолжать доставать ее, пока не выясню, в порядке ли Соррелл, и она попросила кого-то позвонить моей матери? Чертовски жалко.
Наконец, в девять вечера Гейнор врывается через двойные двери, ведущие в отделение интенсивной терапии, и я могу сказать, что что-то случилось. Темные тени под глазами медсестры стали намного сильнее, чем вчера. В отличие от доктора Брайтон, Гейнор не спала. Она даже не пошла домой, чтобы привести себя в порядок. Я благодарю каждую звезду на небе за эту женщину, которая была рядом с Соррелл, хотя ее смена закончилась несколько часов назад. Она, может, и выглядит дерьмово, но, по крайней мере… подождите. Она улыбается?
– Что? Что-то случилось? – Мой голос срывается, но я слишком взволнован, чтобы смущаться.
Гейнор проливает измученные слезы, заключая меня в объятия.
– Не что иное, как чудо, милый. Не что иное, как чудо.
30
СОРРЕЛЛ
ТРИ ГОДА НАЗАД
Снежинки танцуют в воздухе, паря, словно подвешенные там по волшебству. Последние четыре дня в Нью-Йорке бушевала зимняя буря, и мы с Тео застряли в помещении, согреваясь под одеялом и просматривая фильмы «Марвел». Теперь, когда метель, которая, казалось, была так настроена испортить наше путешествие, прекратилась, мы закутались в самые толстые куртки, какие только смогли найти, и отправились в мир, чтобы выпить кофе.
Массивные зимние ботинки; толстые ярко-розовые варежки; разноцветный шарф; я едва вижу Тео под странным, разномастным набором теплой одежды, которую он носит. Парень поворачивается ко мне, прищурив глаза поверх своего шарфа.
– Тебе лучше не смеяться над моим нарядом, Восс, – рычит он.
– Даже не мечтала об этом, – говорю я ему, подавляя смешок. – Я думаю, ты выглядишь очень мило. Очень хорошо подготовлен. Нет ничего сексуальнее мужчины, который знает, как одеваться по погоде.
– Знал, что мне следовало надеть то манкини, – ворчит Тео. – Как ты можешь думать, что я горячая штучка, если даже не можешь как следует разглядеть мою задницу?
– О, я прекрасно вижу твою задницу, и она все еще мокрая! – Тео поскользнулся и приземлился на задницу в двух шагах от входной двери «Браунстоуна», в котором мы остановились. Он пытался отшутиться, но думаю, что на самом деле это было больно. Я пообещала поцеловать его там получше, когда мы вернемся, чего, я уверена, он с нетерпением ждет.
Скорчив мне гримасу, парень хватает меня за руку и переплетает ее со своей, игриво притягивая меня к себе.
– Если я снова упаду, ты последуешь за мной, – говорит он.
– С удовольствием, – соглашаюсь я. – Всегда. По-другому и быть не могло. – Я проверяю время на своем мобильном телефоне; сейчас только полдень.
Облака тумана распускаются, как цветы из дыма, когда мы едем по Бруклину, хихикая, как идиоты, и цепляясь друг за друга изо всех сил, когда скользим на островках из льда.
– Мы прошли восемь кофеен, малышка. Какого черта нам нужно тащиться через полгорода, чтобы выпить кофе? – жалуется Тео.
– Потому что я так хочу, – я нахально ухмыляюсь ему. – Кроме того, кофе в этом заведении был любимым напитком дяди Рэя.
Дядя Рэй, с его жесткими седыми усами, пятнадцатью парами коричневых вельветовых брюк и навязчивой идеей каждое утро непременно выходить за экземпляром «Нью-Йорк таймс», хотя он никогда, ни разу ее не читал. При мысли о нем меня охватывает укол печали. Когда мама и папа умерли, переезд через всю страну, чтобы остаться с человеком, которого я едва знала, казался концом света. Однако мне не потребовалось много времени, чтобы проникнуться к нему симпатией. Дядя Рэй был забавным и эксцентричным; его причудливость почти сразу расположила меня к нему. Я до сих пор смеюсь над тем фактом, что этот человек учился в одном из самых престижных колледжей страны и не мог понять, как пользоваться пультом от телевизора.
Тео сжимает мою руку, подталкивая меня плечом. Он всегда так хорошо умел читать мое настроение.
– Ты скучаешь по нему, – говорит он. – Отлично. Если нам придется пересечь Полярный круг, чтобы заказать кофе в любимой кофейне дяди Рэя, пусть будет так!
Мы добираемся до кофейни через тридцать минут. Каким-то чудом никто из нас больше не упал, но у нас онемели пальцы на ногах, и есть шанс, что мы оба обморозили носы. Когда официантка приносит кофе, Тео делает один глоток и чуть не выплевывает его через стол.
– Черт возьми, Восс, он ужасен.
– Знаю, – говорю я, морщась, когда делаю глоток из своей кружки; чернильно-черная жидкость внутри на вкус и запах напоминает паленые волосы. – Я сказала, что это любимый кофе дяди Рэя. Я не говорила, что он вкусный.
Тео поднимает брови.
– Мы прошли мимо стольких «Старбаксов», – он снова морщится, мужественно проглатывая очередной глоток кофе.
Я снова смотрю на часы. Двенадцать сорок три.
– Ты, наверное, раз четвертый смотришь на часы с тех пор, как мы проснулись, Восс. Тебе нужно где-то быть?
Я прикусываю кончик языка, ухмыляясь.
– Нет. Я просто не хочу застрять на улице после наступления темноты, вот и все. Скоро снова пойдет снег.
Тео смотрит на меня как на сумасшедшую.
– У нас еще много дневного света, малышка.
Кофе, который мы пьем, ужасен на вкус, но он чертовски крепкий. И мы буквально фонтанируем энергией, когда уходим. Тео бросает в меня снежком, когда мы переходим дорогу, и очень быстро мы втягиваемся в полномасштабную битву в снежки, к которой случайно присоединяются еще четверо прохожих. Мы почти вернулись к «Браунстоуну», задыхаясь от смеха, щеки горят от холода, когда Тео хватает меня за руку и тащит к небольшому магазину. Вместо того чтобы продавать крендельки и хот-доги, в этом магазинчике продаются туристические безделушки: мини-статуя Свободы; футболки с надписью: «Я люблю Нью-Йорк»; брелоки для ключей Эмпайр-Стейт-билдинг; миллион разных снежных шаров.
– Не смотри. Я куплю тебе подарок.
– Я жила здесь, Тео! Мне не нужен сувенир! – смеюсь я.
Тео хватает мои руки в перчатках и закрывает мне глаза.
– Делай, как тебе сказали.
– Ох, такой властный.
Его дыхание теплое и пахнет мятой, что неудивительно после всех жевательных резинок, которые он сжевал, чтобы избавиться от неприятного привкуса кофе.
– Ты даже не представляешь, каким властным я буду с тобой позже, – шепчет Тео.
Нервная дрожь пробегает у меня по спине от этого; мы так долго обходили секс стороной, что думаю, что сойду с ума, если мне придется ждать еще дольше. Мы оба дразнили друг друга, но сейчас подходим к тому моменту, когда остановиться, пока все не зашло слишком далеко, совсем не просто.
Тео касается кончика моего носа своим.
– Не двигайся.
Я стою очень, очень тихо, все еще закрыв глаза руками в варежках, пока Тео шутит и обменивается мнениями с продавцом магазина.
– Хочу снежный шар! – кричу я.
– Я принесу тебе чертов снежный шар, – игриво рычит Тео.
Минуту спустя он возвращается – я чувствую его присутствие, мое тело так хорошо его ощущает – и Тео тянет меня за рукав пальто, отводя мои руки от глаз.
– Вот, – говорит он.
Стеклянный шар в его руках немного больше обычного снежного шара. Внутри находится миниатюрная версия манхэттенского горизонта, усыпанная крошечными белыми крапинками. Там кружится еще больше искусственного снега, имитируя воздух, который окружает нас сейчас. А еще вспыхивают серебряные и золотые блестки. Это прекрасно – город, наполненный волшебством и чудесами.
– Мне нравится. Напоминает о Рождестве. Я обычно сидела у окна и смотрела, как идет снег, и мечтала о том, как ты появишься из ниоткуда, чтобы удивить меня.
– Сталкер.
Я хлопаю его по руке.
– Что это там? – я пытаюсь постучать по стеклу, но не могу в этих проклятых перчатках.
– Где?
– Сундук пирата. – Там, у подножия мини Эмпайр-стейт-билдинг, есть маленький пиратский сундук.
– Это маленький сейф. Посмотри на дно. Можно положить туда крошечный подарок или записку.
Я таращусь на него, широко раскрыв глаза и разинув рот.
– Ты что-то туда положил?
– Да.
– И что внутри?
– Секрет, – говорит он. – Не открывай пока. Ты должна пообещать мне, что не будешь…
– Боже мой, ты серьезно? Я умру от любопытства. Ты не собираешься мне сказать, что там внутри?
Глаза Тео словно расплавленный шоколад и мед. Они искрятся весельем, когда парень растягивает губы в извиняющейся улыбке и медленно качает головой.
– Терпение, малышка. Пообещай мне.
– Ух. Отлично. Обещаю.
Когда возвращаемся в «Браунстоун», я снова проверяю время. Без семи минут два.
Тео хватает меня сзади, заставляя вскрикнуть, когда поднимает меня на нижнюю ступеньку.
– Ладно, хватит уже. Плохая девочка. Скажи мне, что с часами, или я тебя укушу.
– Где ты собираешься меня укусить?
– За задницу, – говорит он. – Сильно.
– Хорошо, хорошо, прекрасно! Боже! У меня есть для тебя подарок! Он должен был прибыть сюда вчера, но из-за снега… – мое сердце застряло у меня в горле. Я нервничала из-за этого всю неделю. С тех пор как у меня появились деньги, оставленные мне родителями, я хотела купить этот подарок для Тео, но для этого нам пришлось приехать в Нью-Йорк, чтобы забрать его. Я все ждала и ждала…
Тео подозрительно косится на меня.
– Там что-то есть? Для меня?
– Да.
– Как он туда попал?
– Я дала кое-кому ключ.
Он пытается не улыбаться.
– Это было невероятно рискованно. Что это?
– Ну, не думаю, что мне стоит говорить тебе сейчас, учитывая тот факт, что ты скрываешь от меня свои маленькие секреты, – говорю я, размахивая снежным шаром перед его лицом.
Тео корчит гримасу, затем поворачивается и мчится вверх по лестнице. К тому времени как я догоняю его, парень уже отпирает дверь и протискивается внутрь.
– Где это?
– В гостиной… Тео, подожди! – Боже, он такой ребенок. Я скидываю свои зимние ботинки в коридоре, прежде чем броситься за ним.
В гостиной Тео стоит неподвижно, уставившись на черный футляр для инструмента, лежащий на толстом плюшевом ковре. На лицевой стороне корпуса красивым золотым шрифтом изящно выведено имя «Чарльз Руфино».
– Ты издеваешься надо мной, – шепчет Тео.
Я вдруг становлюсь очень, очень застенчивой.
– Если тебе не нравится…
Снежинки тают на кончиках волос Тео, превращая его волны в локоны. Парень опускается на колени, пальцы слегка дрожат, когда расстегивает защелки на футляре и осторожно поднимает крышку.
Виолончель внутри потрясающая.
Это инструмент мечты Тео.
– Это индивидуальный заказ, – выдыхает он, протягивая руку; его пальцы зависают в дюйме над грифом инструмента, как будто он боится даже прикоснуться к нему.
Дерево настолько темное, что граничит с черным; в тигровую полоску и отполированное до блеска, это необычная вещь. Инструмент даже у меня вызывает желание протянуть руку и заставить его звучать.
– Это… – шепчет Тео, недоверчиво качая головой. – Это виолончель стоимостью тридцать тысяч долларов, Соррелл.
Это не так. Ладно, тридцать четыре тысячи долларов, но я не хочу, чтобы он это знал.
– Все в порядке? – с тревогой спрашиваю я.
В глазах Тео стоят слезы, когда он встает. Парень просто смотрит на виолончель. Смотрит и смотрит.
– Если тебе не нравится, я всегда могу…
– Я так люблю тебя, – шепчет он.
– Что?
– Я сказал, что подожду, пока ты не будешь готова к тому, чтобы я полюбил тебя, малышка. Я пытался остановить себя, и мне стыдно за то, как сильно я потерпел неудачу, – Тео смотрит на меня, и это написано на его лице – чистая, абсолютная, всепоглощающая любовь. Это выражение я уже много раз видела на его лице, но он больше не пытается его скрывать. Шагнув вперед, Тео обхватывает мое лицо ладонями. – Скажи мне, что ты тоже любишь меня, и я клянусь, что сделаю тебя чертовски счастливой, – говорит он.
Это даже не вопрос. Я тысячу раз представляла, как скажу ему, что влюблена в него, но всегда пугалась этого признания. Боялась, что это прозвучит глупо, или я испорчу момент, когда попытаюсь произнести слова, запинаясь. Но сейчас слова даются легко, просто потому, что они правдивы.
– Я люблю тебя, – шепчу я.
Парень закрывает глаза.
– Скажи мне, что любишь меня, и я буду поклоняться тебе каждый день до конца твоей жизни.
– Я люблю тебя.
– Скажи мне, что любишь меня, и мы будем принадлежать друг другу вечно.
– Я люблю тебя.
– Скажи мне, что любишь меня… – он прижимается своим лбом к моему, запуская пальцы в мои волосы, – …и мы никогда не оставим друг друга.
– Я люблю тебя, Теодор Уильям Мерчант. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Я помню.
Помню, хотя даже еще не открыла глаза.
Так много всего – образы, события, чувства – разложено веером у меня под рукой, как карточки в картотеке. Я пролистываю их, перескакивая от одного к другому и крошечные фрагменты моего прошлого встают на свои места. Моя мама – она была такой красивой! – приветствовала меня из школы, присев на корточки, чтобы обнять меня. Мой отец, поющий мне с переднего сиденья машины. Гораздо меньшая, гораздо более неуклюжая версия Тео, делящаяся своими конфетами, смеющаяся надо мной, когда я упала со скейтборда, и злящаяся на меня, когда я впервые победила его в «Марио Карт».
Похороны моих родителей.
Тео, сидящий в конце класса, в мой первый день в «Туссене». Как от его вида у меня перехватило дыхание. Как мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
Тео, целующий меня в коридоре дома Кирана Дэвиса.
Тео тайком затаскивающий меня в свою спальню поздно ночью. Мы, пожирающие друг друга, делящиеся горячим дыханием, заставляющие друг друга кончить в первый раз.
Так много радости и так много боли, требуют, чтобы их почувствовали все сразу. Это почти невыносимо.
Снова и снова повторяется моя поездка в Нью-Йорк с Тео, пробиваясь между этими моментами других времен и мест, требуя, чтобы их увидели. То время, которое мы с ним разделили в «Браунстоун», было краеугольным камнем; так много всего изменилось с того момента, когда Тео впервые официально сказал мне, что влюблен в меня, и я ответила взаимностью. Это была наша точка невозврата. Мы дали обещания, которые навсегда привязали нас друг к другу, но стоили нам очень дорого в процессе.
Я знаю, где нахожусь. Знаю, кто я такая. Перекатываюсь на бок и подтягиваю колени к груди, тихо всхлипывая, когда все возвращается ко мне. Даже то, что я не хочу вспоминать.
Мое время в роли Амелии.
В роли Рейчел.
Эти воспоминания странные, искаженные. Я вижу их так, будто наблюдаю вне своего тела. Как будто они на самом деле мне не принадлежат. Полагаю, что так и есть. Плачу еще сильнее, когда на цыпочках прохожу свое время в роли Кэтрин. Наркотики. Крики. Драки. Боже мой, количество дерьма, через которое я заставила пройти Тео, невообразимо. Я даже не могу начать обрабатывать что-либо из этого, поэтому быстро переключаюсь. В какой-то момент мне придется столкнуться с этим лицом к лицу, но сейчас натиск всего этого просто невыносим.
– Привет, малышка. – Мягкий звук голоса Тео заставляет меня вздрогнуть.
О боже. Я не могу встретиться с ним лицом к лицу. Не после того, как сбежала от него посреди ночи, чтобы сделать то, чего он так отчаянно не хотел, чтобы я делала.
– Соррелл.
Я худший человек на свете. Зарываюсь лицом в выбеленные простыни больничной койки.
– Ш-ш-ш, все в порядке.
Каталка стонет, когда парень забирается на матрас позади меня. Он ловко обнимает меня рукой, обходя капельницу и все провода, которые ко мне подсоединены, а затем нежно прижимает меня к себе. Его шепот в мои волосы, его дыхание скользит по моей шее сзади.
– Ты чуть не довела меня до сердечного приступа. Снова, – бормочет Тео.
– Прости, – стону я. – Мне очень жаль.
– Не стоит. Ты в порядке. С тобой все будет хорошо.
– Ты не злишься на меня?
Спустя долгую секунду я чувствую, как Тео качает головой.
– Нет. Я злюсь на себя. Ты была храброй и прошла через это сама, потому что я был слишком напуган, чтобы даже подумать об этом. Я должен был быть здесь ради тебя. Должен был держать твою руку…
– Не смей, – я поворачиваюсь в его объятиях, нуждаясь в том, чтобы увидеть его. Однако мое сердце разбивается на миллион осколков, когда я смотрю на него; с его налитыми кровью глазами, огромными впадинами под глазами и смертельной бледностью кожи парень выглядит так, словно прошел через ад и вернулся обратно. – Не смей винить себя из-за того, что тебя здесь не было. – Я выдавливаю из себя слова, каждое из которых причиняет мне отчаянную боль. – Ты и так достаточно настрадался. Я не хотела, чтобы тебе пришлось держать меня за руку и целовать на прощание, прежде чем меня отвезут в операционную, я не могла так поступить с тобой. Это было эгоистично с моей стороны. Так чертовски эгоистично, но я не жалею об этом. Не сейчас, когда вспоминаю, сколько раз тебе уже приходилось…
Тео застывает, его глаза расширяются.
– Подожди. Ты помнишь?
Надежда в его глазах почти ломает меня. Мой якорь. Мой дом. Тео никогда не колебался. Ни разу не подвел меня. Даже когда я вбила себе в голову, что мне нужно убить его, черт возьми. Он не ушел. Понятия не имею, как мне быть достойной его… но я, черт возьми, постараюсь.
– Скажи мне, что любишь меня, и я рискну смертью, чтобы найти дорогу обратно к тебе, – шепчу я.
Парень резко садится на кровати, глядя на меня сверху вниз.
– Соррелл?
– Скажи мне, что любишь меня, и мы переживем все, что угодно. Вместе.
Его глаза блестят, полные слез.
– Я люблю тебя, – говорит он.
– Скажи мне, что любишь меня, и я… – У меня нет возможности закончить. Тео прерывает меня поцелуем. Он нежен, обращается со мной так, будто я могу сломаться. И есть хороший шанс, что я могла бы это сделать. Чувствую себя как отбитое дерьмо. Моя голова никогда раньше не болела так сильно, и мое тело чувствуется таким невероятно слабым, но, когда Тео целует меня, снова держит в своих объятиях, я никогда не чувствовала себя более неуязвимой.
