Текст книги "Терпкость вишни"
Автор книги: Изабелла Сова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
ЗА ДЕНЬ ДО АНДЖЕЕК
Сегодня мы познакомились с Марией. Я как раз подметала пол, и тут вошла она в сопровождении Травки, увешанного ее вещами прямо как викторианская елка.
– Мария, Скорпион в слиянии с Весами, – сообщила она, подавая тонкую аристократическую руку, отягченную огромными перстнями из меди. Мне сразу вспомнилась Квятковская.
Мы тоже представились и, как всегда в подобных ситуациях, попросили извинения за страшный беспорядок. Есть шанс, что гость поверит, будто обычно бывает чище.
– Мы не успели сделать уборку, – оправдывалась Милена. – Как-то в последнее время нам трудно собраться.
– Это легко объяснимо, просто у вас натура не уборщиц, – объяснила Мария. – Я всегда так говорила тете, когда она цеплялась ко мне из-за беспорядка в комнате. Но до нее такие аргументы не доходят. Что ж, так всегда бывает при разных уровнях, – вздохнула она, но тут же вернулась к огорчительной прозе жизни: – А куда я могу положить свои вещи?
– В тот угол, возле печки, – сказала Милена. – А тут вешалка. А что касается спального места, можешь спать с нами на столе или…
– Вечером доставим кровать, – прервал ее Травка. – Мои приятели сейчас торгуются с хозяином. Он уже сбавил цену с двух бутылок водки до трех плодово-выгодного вина.
– Кровать с латунной рамой? – удостоверилась Мария.
– Все в соответствии с пожеланиями.
У меня было впечатление, что сейчас он отвесит поклон, как какой-нибудь там английский лакей. Даже смотреть было противно.
– Куда я могу сесть? – Мария огляделась вокруг.
Травка стремглав бросился за стулом, протер его рукавом и подставил ей под самый нос, чтобы не сказать более точно.
– Спасибо, Томек.
С ума сойти! У Травки, оказывается, есть нормальное имя!
– Я тебе еще нужен?
– Нет, можешь вернуться к себе, – милостиво позволила Мария.
Он вышел, покорный и взволнованный. А мы почувствовали, как бремя служения Марии ложится на наши плечи.
– Славно тут у вас. – В ее устах это прозвучало на удивление пренебрежительно. – Только не хватает чего-то… чего-то, что придаст стенам художественный лоск. Надо будет в свободную минуту заняться этим.
– А что бы ты хотела сделать? – заинтересовалась Виктория.
– Нарисую какую-нибудь абстракцию. Вот здесь, на этом куске. Что-нибудь в оранжевой гамме с большой такой каплей индиго.
– Ты умеешь рисовать? – оживилась Миленка. – Вот здорово! А я не могу даже слепить ровный шарик из пластилина.
– Умею, когда-то я хотела стать великой художницей, – сообщила Мария. – И может, еще буду. Я пока колеблюсь, что выбрать.
– А какой у тебя есть выбор?
– Ну, стать актрисой, писать пьесы или хокку… Я пока не знаю. Я в поиске.
– А что ты сейчас пишешь? – не отставала Виктория.
– Еще ничего, – с некоторым раздражением отвечала Мария, – потому что я еще не приняла решение, что мне хочется писать.
– А как примешь, так сразу сядешь и напишешь? – зудела Виктория.
– Ну да.
– А что ты нам нарисуешь на стене?
– Что-нибудь такое, что будет идти изнутри. Что-нибудь очень энергетическое, ломающее привычные схемы. Это решится в один миг.
– Ждем не дождемся, – заверила ее Миленка. – Верно ведь, девочки?
– Да, – подтвердили мы. Правда, энтузиазма в нашем «да» было маловато, но что поделать – такая уж пора года.
На несколько минут мы все умолкли. Тягостное молчание наконец прервала Мария:
– Виктория, а ты откуда? У тебя такой необычный выговор.
– Сейчас-то уже ничего. Слышала бы ты меня два года назад, – без тени смущения сказала Вика и продемонстрировала, как она говорила раньше: – Я вьеедь жьииву недльееко от восточьной граньиицы.
– Восхитительно! – воскликнула Мария. – Это же классно – жить на границе двух миров.
– Не знаю, классно или нет. Просто судьба нас зашвырнула туда, и мы там жили. А мама и сейчас живет.
– А как по ту сторону?
– Не знаю, я там никогда не была.
– Ты жила в нескольких километрах от границы и никогда не была на другой стороне? – удивилась Мария, и не только она.
– А зачем? Что там другого, непохожего? Такое же небо, воздух и трава такие же…
– Но люди-то другие.
– Да не очень. Неторопливые, немножко пришибленные, пьют здорово. Как наши.
– Но в магазинах другие товары, – не сдавалась Мария.
– Может, в маленьких лавочках они и отличаются, – вклинилась Милена, – но в больших магазинах всюду один и тот же хлам. Летом я возвращалась из Венгрии и по пути раза два заглянула в гипермаркеты – надо было купить чего-то попить. Можете мне, девочки, поверить, даже расположение продуктов на полках там такое же, как у нас. А внутри такая же дрянь. Дешевые дезодоранты, одноразовые китайские трусики, жевательная резинка, яркие пакеты едких стиральных порошков. Даже не чувствуется, что ты за границей.
– Потому что Венгрия никакая не заграница, – фыркнула Мария. – Жаль тратить лето на такие поездки.
– Да уж конечно, лучше поехать на Канары, – не без язвительности согласилась Милена.
– Что ты! – только что не замахала руками Мария. – На Канары сейчас ездит жуткое быдло. Потому они и стали такими вульгарными. Если бы мне предложили выбор, я бы, пожалуй, поехала в Лаос или на Филиппины.
– А я в Сибирь, – вздохнула Виктория. – Посидеть бы летом на берегу Байкала. Посмотреть на воду, поговорить с местными жителями, а утром попить хлебного кваса…
Настала тишина, потому что каждая из нас на миг погрузилась в собственные мечты. Но мы быстро вынырнули на поверхность. Первой вернулась к реальности Миленка:
– Пока поездка мне не светит, так что ограничусь солярием.
– Ты часто туда ходишь? – полюбопытствовала Мария.
– Раза три в неделю, иногда четыре.
– А вот эти накладные ногти?
– Минутный каприз. Не советую – очень мешают, за все цепляются.
– У тебя довольно… интересный стиль.
– С легким привкусом китча, не будем пугаться этого слова, – с улыбкой произнесла Миленка.
– А почему именно такой?
– Потому что мне так нравится, – отрезала Милена. – Когда-то, еще в лицее, я была примерной девочкой. Элегантность и скромность, равномерно распределенные по ста шестидесяти пяти сантиметрам моей личности. После третьего класса я поехала в языковой лагерь. А там сплошь одержимые снобки. На всех смотрят свысока. Все, кроме них, приземленные и ограниченные. Однажды мы вместе пошли на прогулку. Все девчонки а-ля Одри Хепберн. Одинаковые свитерки, юбочки до колен, шейные косыночки, волосы, собранные в узел на затылке, и очки. И все это стоит будьте-нате. А под мышкой модная высоколобая книга. И среди них я: свитерок, юбочка до колен, ну и все прочее.
– А под мышкой толстая книга, – подсказала Виктория.
– Нет, дезодорант «Шанель» номер девятнадцать. Идем мы. Прошли мимо кошмарной скульптуры в стиле соцреализма: пестрая бабочка из пластика. Все девицы с негодованием отвернулись: «Какой ужас. Безвкусица. Кто это поставил?» Мы дружно возмущались дурным вкусом творца. Идем дальше. Книжный магазин. В витрине альбом Блейка. Две самые большие снобки наперебой стали восклицать: «Ой, смотри, Блейк! Блейк – это чудесно! Нужно купить его! Я просто без ума от Блейка!» В этом кругу не полагается восхищаться Моне. Это слишком примитивно. Надо, чтобы ты приходила в восторг от какого-нибудь художника эпохи романтизма или современного, но только не Уорхола, потому что Уорхола каждый дурак знает. Была с нами отличная девчонка. По-настоящему оригинальная. Анеля. Посмотрела она на нас и говорит: «Все-таки вы какие-то убогие». И пошла от нас. Но перед тем как уйти, сказала еще: «Одним нравится Блейк, а другим – бабочки». И тогда я вдруг осознала, что я принадлежу к тем, другим. Кому нравятся бабочки. Но я еще долго мучилась в униформе снобки. А потом получила аттестат, поступила в университет и на каникулах познакомилась с Маркусом. Но это уже другая история.
НАЧАЛО ДЕКАБРЯ
Сегодня в первый раз я пришла домой очень поздно, а именно после полуночи (как Золушка). Мама еще хлопотала в гостиной, собирая газеты и еженедельники, развешанные на подлокотниках кресел. А папа в очередной раз перечитывал автобиографию прославленного нейрохирурга, профессора, доктора наук Мануэли Дендритовой. Прокрадываться на цыпочках или ползти, прикрывшись придверным ковриком, не имело смысла.
– Все знаю, все знаю и прошу прощения, но сегодня ведь были Анджейки, а кроме того… – я подыскивала нужные слова, – кроме того… не могу же я все время держаться обособленно. Должна же я наконец начать интегрироваться. Мама, ну скажи хоть что-нибудь!
– Я здесь только убираю, – ответила мама, демонстрируя кипу собранной прессы.
– Вислава, мы понимаем твои потребности, – сказал папа, оторвав взгляд от биографии Мануэли. – Контакт с группой исключительно ценен.
– Вот видишь, – обрадовалась я.
– Но не до полуночи, – подчеркнул он. – Какие серьезные темы можно обсуждать в полночь?
– А разве всегда необходимо обсуждать серьезные темы? – вмешалась мама.
– Кристина, мне крайне неприятно, – обратился к ней папа, – что ты саботируешь мои высказывания. Неужели ты не знаешь, как это рискованно – давать ребенку взаимоисключающую информацию?
– Знаю, знаю. Ты написал на эту тему магистерскую работу, четыре статьи и одно пособие, – перечислила мама.
– Потому я был бы тебе крайне благодарен, если бы ты, вместо того чтобы подвергать сомнению мои аргументы, поддержала меня в дискуссии.
– Хорошо, – спокойно отреагировала мама на папин выговор. – Послушай, Вишня. Ты поздно пришла, мы беспокоились. В следующий раз просто позвони нам и предупреди. Так хорошо?
И мама вышла, прежде чем папа успел ответить. Какое-то время он неподвижно сидел, подбирая слова. Он всегда так делает. Наконец он произнес:
– Поскольку все мы слишком возбуждены, я хотел бы перенести наш разговор на выходные. Что ты скажешь про утро субботы?
* * *
Что я могла сказать? Воспитательные разговоры в нашем доме – это исключительно важное мероприятие. От этого не отвертишься под банальным предлогом встречи с подругой или головной боли. В целом это выглядит примерно так:
Первые два часа – фильм с ярко выраженной воспитательной направленностью.
Полчаса – дискуссия о просмотренном фильме.
Следующие полчаса – перечисление проблем воспитания, которые отметил там папа.
Еще полчаса – совместная работа по поиску решения, удовлетворяющего обе стороны (вернее, взрослую и более опытную).
Последние десять минут – подведение итогов дискуссии, а также заверения, что мы друг друга любим.
Может, на этот раз будет по-другому?
СУББОТНЕЕ ДЕКАБРЬСКОЕ УТРО
Увы. Все было как всегда в соответствии с принципом: если что-то действует исправно, зачем менять?
Ровно в одиннадцать ноль-ноль я села в кресло перед экраном телевизора. Папа принес кассету, включил и устроился на диване. На этот раз он предложил для просмотра фильм о судьбе мальчика из бедной английской семьи. Билли, худенький двенадцатилетний паренек, живет в одном из тысяч унылых маленьких домиков. Вместе с дряхлой бабушкой, грубым старшим братом, неразговорчивым, непрерывно бастующим отцом-шахтером и поблекшим воспоминанием об умершей несколько лет назад матери. В один из вечеров мальчик совершенно случайно открывает, что его призвание – танец. Причем танец классический – к сожалению, хобби малопопулярное в среде любителей футбола, бифштексов и темного пива. Так что орешек, доставшийся Билли, не так-то легко разгрызть. Если он от танца не откажется, то станет посмешищем шахтеров, в том числе отца и брата. Как нетрудно догадаться, отважный мальчик выбирает долгий и тернистый путь к сцене. И одерживает победу. В финале мы видим мускулистого мужчину в балетном костюме лебедя, который сейчас исполнит на сцене большой прыжок. Конец. Я украдкой утерла жаркую слезу, только что покинувшую мою одноименную железу.
– Как ты думаешь, Вислава, что хотел сказать создатель этого фильма?
Что лучше избрать полную труда и унижений жизнь в чужом большом городе, чем полную труда и унижений жизнь в своем родном поселке, поскольку первый вариант дает тебе шанс станцевать партию лебедя, а второй обрекает тебя на дешевое пиво в компании безработных приятелей?
– Что человек должен реализовать свои мечты?
– Хорошо, но еще…
По его тону я сделала вывод, что это не самая удачная интерпретация и надо пробовать дальше.
– Что на успех могут рассчитывать только настойчивые и упорные люди? – ляпнула я следующую гипотезу.
– Лучше, значительно лучше. Действительно, как ты верно заметила, благодаря упорству и тяжелому непрестанном труду Уильям чего-то достиг… но в этом мудром фильме есть еще кое-что… – Папа поправил очки. – А именно отношения мальчика с друзьями.
– Но у Билли был только один друг…
– Которого он оставил, чтобы пойти своей дорогой, дорогой сценических успехов. Ибо Уильям знает, чего он хочет, и знает, что на определенном этапе нужно отказаться от друзей.
Он отказывается заодно и от семьи, но этого я говорить не стану, потому что тут же начнется перечисление различий между неблагополучной семьей Билла и той семьей, в которой мне посчастливилось родиться, расти и приобретать бесценный жизненный опыт.
– Вислава, – продолжал папа, – если бы перед героем фильма встал выбор: увеличение объема профессиональных знаний или, как ты это называешь, интегрирование с группой, он выбрал бы…
– Первое… – закончила я в соответствии с ожиданием.
– Именно! – обрадовался папа. – Уильям умеет принимать верные решения. А ему всего лишь двенадцать лет. А ты, будучи почти совершеннолетней… что вовсе не означает взрослой, – подчеркнул он, – не всегда знаешь, какой сделать выбор.
Я вздохнула.
– Но не огорчайся. К счастью, у тебя есть мы. И мы укажем тебе правильный путь.
* * *
А это означает, что в ближайшие недели мне придется приходить домой не позже десяти вечера. Но наверно, стоит заплатить такую цену. Ведь если бы я тогда не задержалась, то не познакомилась бы с Даниэлем, ассистентом с ПАВЛ.
ДАНИЭЛЬ
Он появился на вечере – и второй раз в моей жизни – без семи минут десять. Я сидела в углу зала общежития и думала, а не слинять ли мне домой. После нескольких плачевных попыток интегрироваться с группой и четырех бокалов травянисто-зеленого напитка, имеющего вкус настоянных на спирту водорослей, я решила, что с меня хватит. «Что я тут делаю?» – этот вопрос уже часа два не выходил у меня из головы. Похоже на то, что все успели интегрироваться в первую неделю октября. А теперь уже поздно. Они прекрасно веселятся и без меня. Так чего я буду мучаться? Допью только этот бокал и как раз успею на пригородный в пол-одиннадцатого. Я взглянула на старые часы и увидела Даниэля, человека, который защитил меня от доктора Сверчка. Он как раз осматривался, видимо решая, к кому подсесть. Он показался мне таким же потерянным, как я. Вокруг, куда ни глянь, веселые компашки добрых знакомых. И мы двое, словно бы совершенно прозрачные для остальных в этом зале.
– Ну что, веселье не очень? – Он подошел ко мне со своей порцией зеленоватого пойла. – И на это пошли наши полсотни с носа?
– С меня взяли семьдесят.
– Может, для ассистентов особая льгота, – попытался он оправдать проворных умыслом организаторов вечера, а потом спросил: – А каков результат экзамена у Сверчка?
– Получила четверку. Я даже не успела вас поблагодарить за вмешательство, – прошептала я.
– Не стоит. Ты была тогда такая потерянная, что я просто не мог поступить иначе. Да и сейчас ты тоже выглядишь потерянной.
– Потому что так оно и есть.
– В молодости мы все чувствуем себя потерянными, но это проходит, – утешил он меня, а потом протянул руку и представился: – Меня зовут Даниэль.
ПОЧТИ СЕРЕДИНА ДЕКАБРЯ
Я бегала по городу, присматривая подарки под елку. Лучше купить их заранее. А то потом время так несется, что не успеешь оглянуться, и ты просыпаешься, а это оказывается утро Сочельника. Начинаешь паковать мешок, а туда, кроме всякой дешевой мелочевки, и положить нечего. Поэтому в этом году я решила купить подарки заблаговременно. И вот я кружила по площади Рынок и вдруг вдали увидела Даниэля. Он стоял в задумчивости около фонтана и крошил бледноватый бублик голубям. Подойти к нему? А если получится, что я навязываюсь? Может быть, он кого-нибудь ждет. Ладно, я только поздороваюсь и сразу пойду.
– Привет? Помнишь меня?
– Разумеется. Потерянная студентка на вечере. – И он, улыбнувшись, бросил голубям очередной кусок бублика.
– Действительно запомнил, – обрадовалась я. Ведь он же ежедневно встречает десятки интересных женщин – студенток, учениц.
– Иногда получается так, что запоминаешь что-то на всю жизнь. Даже не знаю, почему так происходит…
– Нужно спросить какого-нибудь психолога, – посоветовала я. – Они должны многое знать о процессах запоминания.
– Нет, я-то совсем о другом. – Он отряхнул руки от крошек. – Видишь ли, ежедневно каждый из нас переживает несколько минут, которые важней остальных. Какой-нибудь обрывок разговора, зрительный образ. К примеру, маленький ребенок что-то скажет или взрослый спросит, который час. И мы до конца жизни помним это. Почему именно это, а не то, что произошло секунду спустя… Почему так бывает?
Я молчала, пораженная глубиной его вопроса. Мы стояли без слов, глядя, как топчутся голуби в поисках последних крошек.
– Я люблю смотреть на птиц, – сказал Даниэль. – Благодаря им я сознаю, что существует лучшая, стократ более простая жизнь.
Теперь я тоже должна оказаться на высоте и сказать что-нибудь умное. Что-то, что добавит этой минуте глубинности.
– А я люблю зиму. Зимой так бело и тихо, особенно по ночам. – Господи, ну и банальность я ляпнула!
– А я предпочитаю дождь, – признался он. – Он дает мне ощущение защищенности. Для меня он является чем-то успокаивающим.
И опять неловкая тишина. Почему я ничего не говорю?! Внезапно Даниэль начал быстро-быстро моргать.
– Что с тобой? – встревожилась я.
– Когда-то я научился: если хочешь запомнить какой-нибудь образ, лучше всего на несколько секунд зажмурить глаза, а потом начать быстро моргать. А я очень хочу запомнить тебя в этой серой курточке и с большим мешком. Хочу запомнить тебя надолго-надолго…
* * *
– Ну, и мне нужно кому-то рассказать, так что уж извини.
– Вишня, можешь мне не объяснять, – сказал Ирек, пребывающий, как обычно, на четвереньках и, как обычно, под столом. – Я знаю, человек должен выговориться, а иначе он лопнет от переизбытка тайн.
– Но может, тебе скучно слушать.
– Нет, слушать я люблю, – уверил меня он, – иначе я не знаю, что со мной было бы. Ты даже не представляешь, сколько историй я выслушал от своей истерички-мамочки, вечно влюбляющейся не в тех мужиков. Хорошо, что теперь рядом с ней профессионал, так что он заменил меня. А сестра до сих пор любит вывернуться передо мной наизнанку. Даже бабушка иногда жалуется, но главным образом на то, что вещи играют с нею в прятки. Так что рассказом больше, рассказом меньше, для меня это не имеет значения.
– Вот и хорошо, потому что мне вправду полегчало.
– Это единственное, что ты чувствуешь? – каким-то деловым тоном осведомился он.
– Да нет. Я по-прежнему несколько ошеломлена Даниэлем.
– Можно сказать, он эффективно тебя оглушил. Что тут говорить, специалист.
– Да никто меня не оглушал, – возмутилась я. – Просто я не встречала еще такого мужчины.
– Какого? – не отставал Ирек.
– Такого, который нравился бы мне больше, чем папа. К сожалению.
– Почему «к сожалению»?
– Потому что мне как-то непривычно, что чужой человек кажется мне большим авторитетом, чем папа.
– Мне бы твои проблемы, – хмыкнул Ирек. – Мой старик перестал быть для меня авторитетом больше двадцати лет назад, когда он смылся из дому. А когда снова появился, то еще больше потерял в моих глазах.
– Но мой-то не смывался. Он активно участвовал в процессе моего воспитания. Он дал мне много ценных знаний. Например, научил стенографии и основам греческого… А я его так отблагодарила. Мало того что обманываю его насчет того, где я учусь, так еще восхищаюсь каким-то ассистентом.
– Ты что, влюбилась? – спросил Ирек. Напрямую, как это он умеет.
* * *
Влюбилась… А что это, собственно, означает? Думать о ком-то? Я не думаю, потому что мои мысли полностью заняты тем, как сказать папе и маме, что я перевелась. Восхищаться красотой? Правда, Даниэль выглядит так, как, по мнению моего папы, должен выглядеть жених его дочери, но мой ли это тип? Является ли высокий худощавый шатен с интеллигентным – благодаря очкам в тонкой металлической оправе – взглядом эстетической вершиной моих ожиданий? Мечтать о встрече? Честно сказать, я таких встреч скорей уж боюсь, чем мечтаю о них. Потому что Даниэль, естественно, выскажет глубокую мысль, а я сразу начну заикаться или ляпну какую-нибудь глупость на уровне начальной школы. Так что даже и не знаю.
