Текст книги "Терпкость вишни"
Автор книги: Изабелла Сова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
ПОЧЕМУ ВИКА НЕ ЛЮБИТ ОТКРОВЕННИЧАТЬ С МАМОЙ
Виктория поступила на ресоциализацию в Познани. После двух месяцев беззаботной студенческой жизни ее вызвали в администрацию студенческого общежития номер пять.
– Придется тебе немедленно освободить комнату, – услышала она. – Наш компьютер составил список диких проживающих.
– Ну и? – поинтересовалась Вика.
– Ну и ты в этом списке. Придется выселяться, – сказала заведующая, крашенная в рыжий цвет студентка со спецпедагогики, обучающаяся оной спецпедагогике уже восьмой год. – Надеюсь, все ясно?
– Ясно, но несправедливо.
– А тебе кто-нибудь обещал справедливость? – непонятно почему радостно засмеялась заведующая.
– И что же мне теперь делать?
– Можешь подать заявление о предоставлении тебе места в общежитии. Но поскольку тебе уже однажды предоставили, как ты утверждаешь…
– Конечно предоставили, в вашем общежитии, – разнервничалась Виктория.
– Тогда второй раз ты не получишь, – припечатала ее сидящая за компьютером девица, играя бордовым локоном.
– Можешь написать обжалование, – посоветовал студент социологии с десятилетним студенческим стажем, подрабатывающий в общежитии бухгалтером, – но шансы у тебя невелики. Получают общежитие обычно те, кто уже раньше жил в нем.
– Так ведь я и жила, – объяснила впавшая в отчаяние Виктория. – До сегодняшнего дня.
– На это ты лучше не упирай, – посоветовала заведующая. – Ты жила нелегально. Тебя могут за это привлечь.
– Пусть сперва привлекут ваш идиотский компьютер! – рявкнула Вика, и ее немедленно попросили покинуть кабинет.
Начались тяжелые поиски угла. Но в середине семестра трудно найти что-нибудь подходящее. К началу января Виктория исчерпала все варианты ночлега хотя бы на одну ночь и вернулась домой. Дверь она открыла своим ключом. Поздоровалась с мамой, вперившейся в экран телевизора, и сообщила, что временно прекратила учебу, потому что у нее нет средств снимать жилье.
– Ты дашь мне хоть раз посмотреть «Каплю любви»? – закричала мама.
– Извини, – пробормотала Виктория, вешая в коридоре пальто.
– Ну вот, теперь я не знаю, сказал ли Петр Альдоне, что у их сына серьезные проблемы. Такая важная сцена! – огорчилась мама Виктории.
– Будет повтор завтра утром, так что ты сможешь узнать.
– Повтор! Повтор! – разозлилась мама. – А может, я не хочу ждать до завтра!
– Ну спроси у Френдзловой, пусть расскажет, – предложила еще одно решение проблемы Виктория.
– С Френдзловой я не разговариваю, – буркнула мама. – И с Банасиковой тоже.
– Ну тогда я не знаю. – Виктория беспомощно развела руками.
– Тихо, тихо, – попросила ее мама. – Вот, кажется, сейчас он скажет. Только не отвлекай меня.
Виктория на цыпочках вышла на кухню и терпеливо дождалась там окончания серии.
– Все-таки сказал, – сообщила мама, довольная тем, что присутствовала при разговоре Альдоны и Петра. – Теперь-то они вместе справятся с проблемами сына.
– Это хорошо, – порадовалась Виктория. – Ну а кроме этого?
– Петр очень изменился, причем в лучшую сторону. Вот уже три серии он думает только о том, как помочь сыну.
– Прекрасный отец, – признала Вика.
– Да уж не такой, как у тебя. Пьяница и трутень. Все теперь на моих плечах. Заботы, неприятности. Тоже, небось, приехала с дурными вестями.
– Да, не с самыми лучшими, – вздохнула Виктория. – Я вернулась, потому что не могу снимать комнату.
– Как это не можешь? У тебя что, нет денег?
– Нет, – призналась Виктория. – Социалки хватает только на обед, а на завтрак, ужин и на трамвай я зарабатываю уроками.
– А ты не можешь найти больше уроков?
– Я заклеила объявлениями весь город. Откликнулись только трое.
– А какая-нибудь другая работа? В магазине, уборщицей где-нибудь…
– Мама, я на первом курсе дневного. Мне надо иногда готовить задания. Я уж не говорю про коллоквиумы и тесты.
– Ну почему мне так не везет? – Мама Виктории утерла лазоревые веки кухонной тряпкой. – Почему у меня так получается? У других дети быстро вырастают и дают жить родителям. Твой отец не пришлет даже открытки на праздники, устроился в этом своем поезде, и на все ему начхать. А я должна мучиться и вдобавок выслушивать твои жалобы. Как будто у меня нет своих проблем. А у меня их выше головы. Цены на уголь полезли вверх. Френдзлова снова залила нам балкон. И еще этот дождь льет без перерыва.
ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ДНЯ
Я вернулась с очередного экзамена и едва доковыляла до постели.
– Тут страшно холодно, – прошептала я охрипшим голосом, трясясь, точно желе в несущемся дилижансе.
– Но мы печки поставили на максимум, – удивилась Виктория. – Посмотри, почти шестнадцать градусов. Только возле окна десять.
– Возможно, это запоздалая реакция на конфликт с папой, – предположила я, надевая теплую куртку и шапку-ушанку.
– Или ты подхватила где-то грипп. Возьми градусник.
– Меня тоже как-то странно ломает, – сообщила Миленка, – и к тому же мне совсем не жарко, а ведь я только что из-под турболамп.
– Измеришь температуру после Вишни, – распорядилась Вика, ставя на огонь наш довоенный алюминиевый чайник. – Ну, показывай термометр, – протянула она руку. – Все ясно, сорок и две десятых. Где у нас лекарства? А ты ложись на кровать Марии, не будешь же ты валяться на холодном матраце у окна. Тебе нужно пропотеть, а кровать Марии как раз у печки. Я сделаю чай.
– Сделай и мне, – попросила Милена. – На полке у окна стоит банка малинового конфитюра. Я вчера совершила эту актуальную покупку. Думаю, несколько слов признательности были бы в самый раз.
– Миленка, ты божественна, но сейчас сосредоточься на термометре. И не размахивай так руками, а то он вылетит у тебя из-под мышки.
– А Мария где ляжет? – спросила я, когда Виктория укрыла меня одеялом до самых бровей.
– Перекинем ее к Травке. Может, наконец между ними что-то заискрится. Покажи градусник, русалка. Неплохо. Выше тридцати девяти, и тебя не знобило?
– Сейчас чуточку чувствую, но я же говорю: я была в солярии.
– Ладно, влезай в тренировочный костюм и сразу же под одеяло. Я сейчас подам вам чай и пойду купить еды.
Виктория ушла, и мы, трясясь от холода, остались одни, каждая под своим одеялом. Примерно через час пришла Мария.
– Едва добрела, – простонала она. – Температура у меня, наверно, зашкаливает за сто градусов. Если я не лягу, то сейчас же свалюсь. Господи, кто это на моей кровати?
– Ухожу… – Я так резко села, что голова у меня пошла кругом.
– Иди ко мне, – сказала Милена, приглашающе приподняв одеяло. – Поместимся втроем.
Я вылезла из-под шерстяного пледа и поплелась к столу. Никогда еще восемь шагов не требовали от меня стольких усилий. Я словно шла по Юпитеру.
– Ну и слабость, – прошептала я. – Видно, какой-то жуткий мутант гриппа.
– А меня бьет страшный озноб, – пожаловалась Мария.
– Так залезай к нам. Будет теплей.
– Нет, не люблю коммуны. Уж лучше озноб. А где Виктория?
– Здесь! – заглянула Вика в комнату. – Я накупила соков, потому что вам нужно будет побольше пить. И скажу вам, что меня тоже, похоже, забирает.
– Боже, а кто же будет заботиться о нас? – простонала Мария.
– Я постучала к ребятам. Они сказали, что готовы покупать продукты, готовить еду и растирать спинки. А еще они могут переодевать нам пижамы и натирать грудь разогревающей мазью.
– Если так, то я возвращаюсь к тетке, – пригрозила Мария. – Я не позволю себя щупать парню, который тратит жизнь на борьбу с виртуальными кобылами.
– Ирек отнюдь не претендует, – сообщил Травка, который в этот момент зашел к нам, чтобы в полной мере оценить ситуацию. – Он предпочитает Лару Крофт, а кроме того, он уехал на каникулы к отцу. Это я предложил натирать, но только желающим, причем пылко желающим.
– Ну, если говорить о пылкости, то это относится ко всем, – обнадежила его Миленка. – Температура почти сорок.
– У меня пока тридцать восемь и пять. – Виктория присела рядом и принялась натягивать стеганые штаны.
– Тогда, может, и я измерю, – прошелестела Мария.
Травка вскочил и подал ей термометр.
– Травка, не хватает только, чтобы ты тоже разболелся, – сказала Милена.
– Это невозможно. Я так окурен травой, что бактерии делают большущий крюк, обходя меня.
ЗА ДВА ДНЯ ДО ВАЛЕНТИНОК
Бактерии, может, и делают, но не вирусы, особенно вирус гриппа. Он навалился на Травку сегодня утром, и юноша пал у наших ног. Теперь мы болеем впятером, поочередно кашляя и стеная от боли в горле.
– Нет ничего хуже такого насморка, когда невозможно прочистить нос, – прохрипела Мария после сотой попытки выжать хоть что-то в бумажный носовой платок.
– Есть, – возразила Миленка. – Насморк, который выходит даже через уши.
– Счастье еще, что, прежде чем свалиться, я успел звякнуть кузену, который работает врачом в «скорой помощи», – сообщил нам Травка. – Он пообещал заглянуть вечером и проверить, не симулируем ли мы.
– Надеюсь, он принесет что-нибудь жаропонижающее, – просипела Виктория. – У меня такая высокая температура, что скоро на градуснике не останется делений.
– И что-нибудь от кашля, – добавила Мария. – Чувствую, он скоро выдерет у меня левое легкое вместе с сердцем.
– Кто тут произнес слово «легкое»? – прозвучал хмурый голос в коридоре, и в комнату энергичным шагом вступил худощавый блондин в армейской куртке, стриженный под авианосец.
– А вот и обещанная помощь в лице моего кузена Болека вместе с аптечкой, пачкой рецептов и печатью, – представил Травка.
– Приветствую всех жертв гриппа, а также возможных симулянтов. Кто первый на осмотр? Предупреждаю: стетоскоп у меня холодный.
Я вызвалась первой, решив, что чем быстрей с этим покончу, тем лучше.
– Сядь здесь и глубоко дыши, – велел Болек, приставив ледяной стетоскоп к моей левой лопатке. – Остальных прошу сохранять абсолютную тишину.
– Не знаю, смогу ли я. Меня так душит кашель, – пожаловалась Мария, однако несколько последующих минут мужественно боролась с ним.
– Отлично. Грипп с воспалением бронхов, – объявил Болек. – Кто следующий?
Вызвалась Миленка, потом Мария, потом Виктория и самым последним Травка.
– Ваше счастье, – улыбнулся Болек левым уголком губ. – Симулянтов среди вас я не обнаружил. Ну, теперь прошу обнажить жаркие попки. Надо вам слегка сбить температуру с помощью безотказного и исключительно дешевого пиралгина.
– Безотказного, но болезненного, – испугался Травка. – Ты же сам говорил, что некоторые пациенты при уколе одеяло прокусывают.
– Да, поэтому чувствительным особам я предлагаю внутривенно.
– Я, наверно, сразу лишусь чувств, – объявила Мария.
– Без паники. Это совсем не больно. В вену вставляется тоненькая игла, и постепенно вводится лекарство. Синяк минимальный.
– Сейчас я точно лишусь чувств, – шепнула Мария и в подтверждение своих слов стала белая как крахмал.
– Для сверхчувствительных я приготовил свечки, – утешил ее Болек. – Надо глубоко вставить две свечки. Потом минут пятнадцать борьбы с желанием помчаться в уборную – и дело сделано.
– Нет, я предпочитаю укол, – решил Травка. – Я гетеросексуальный, и свечки такого размера вызывают у меня скверные ассоциации.
– А от насморка у тебя что-нибудь есть? – спросила Мария. – У меня такое ощущение, будто нос вот-вот лопнет.
– Есть. – Болек принялся копаться в сумке. – Но капать можешь не больше трех дней, иначе возможно кровотечение.
– Нет, наверно, лучше терпеть насморк, хотя чувствую я себя кошмарно, – простонала Мария. – Как будто сейчас умру.
– Ну, если и умрешь, то хотя бы рядом будут люди, – заметил Болек, извлекая из аптечки противовоспалительные средства, – а не так, как одна старушка из Новой Гуты. Вызвали меня вчера. Из жилищного кооператива, потому что бабушка уже год не платила за квартиру. К ней пошли, но никто не открыл, почтовый ящик набит рекламой, а сквозь замочную скважину пробивается какой-то странный запах. Ну, они и позвонили в «скорую».
– А почему не в полицию? – спросила я.
– Да так, – пожал плечами Болек. – Элементарный рефлекс. Болит палец на ноге? Звонишь в «скорую». Часы остановились? Звонишь в «скорую». Захлопнул дверь в квартиру? То же самое. Ну, значит, вызвали меня в Новую Гуту около восьми вечера. Мы с Яреком, санитаром, звоним. Тишина. Ну, вышиб я дверь, а там тьма египетская.
– Наверно, старушке отключили электричество и все прочес, – догадался Травка.
– Да. Ярек посветил зажигалкой, и мы заглянули внутрь. А там, представляете, на полу метровый слой старых тряпок. Спрессованных, как бетон.
– И что ты сделал? – поинтересовалась Миленка.
– Подтянулся и забрался внутрь. У самого окна стояло кресло, а в кресле сидела хозяйка этого логова. А в животе у нее – мышиное гнездо.
– На этот раз перебор, – простонала в очередной раз Мария и опрометью бросилась в уборную.
– Что это ваша подруга такая впечатлительная? – удивился Болек и вернулся к рассказу: – Я выписал свидетельство о смерти, Ярек прочел несколько молитв, и мы вернулись на станцию.
– А я думал, только нас ждет одинокая смерть, – пробормотал Травка.
– Почему именно вас? – удивился Болек. – Вы что, избранные?
– Не знаю, избранные ли мы, но такое множество специалистов называет нас поколением проигравших эгоистов и одиночек, что просто нет иного выхода, как поверить в это, – объяснила Милена.
– Каждое поколение является проигравшим, – мрачным голосом констатировал Болек. – И ваше, и мое, и той старушки, что целый год ждала в кресле. И в каждом есть одинокие люди.
– Но когда-то это так не ощущалось, – заметила Виктория. – Прабабушка говорила мне, что она жила в маленьком домике вместе с родителями, дедом и бабушкой, а также пятью братьями и сестрами. А потом еще с мужем и тремя собственными детьми.
– У нее не было времени думать об одиночестве, – сказал Болек. – Ей нужно было готовить еду, подметать пол, кормить скотину. Если она о чем и думала, то только о том, как бы хорошенько выспаться. Кроме того, для подобных размышлений необходимы тишина и покой. Но это вовсе не значит, что твоя прабабушка не была одинока.
– Но если она этого не знала…
– Ну да, незнание – это самый дешевый из психотропных препаратов, – улыбнулся Болек. – Поэтому в следующей жизни я хочу быть беззаботным, улыбающимся зайчиком. Лучше всего пасхальным.
ВАЛЕНТИНКИ
Продолжаем болеть дальше всем дружным коллективом. По вечерам нас навещает Болек и вкалывает пиралгин. Мария, как особо чувствительная, получает свечи.
– Что ты сегодня такой хмурый? – спросил Травка. Как будто обычно Болек являет собой вулкан оптимизма и надежды.
– Проблемы на работе, – буркнул Болек, делая мне укол. – Я начинаю серьезно думать о смене профессии. Только кем я могу стать при такой узкой специализации? Уборщиком? Стриптизером? Портным-надомником?
– С твоим голосом ты можешь читать тексты за кадром в фильмах о природе, – предложила Виктория. – Лучше всего об исчезающих видах.
– А что, собственно, с тобой произошло? – спохватился Травка.
– Это длинная история. Боюсь наскучить вам, привыкшим, как вся молодежь, к короткой информации в форме рекламы или клипов.
– Еще один эксперт по нашему поколению, – саркастически заметила Мария.
– Прошу прощения, ляпнул не подумав. Я ведь и сам не люблю обобщений.
– Знаю, знаю, – улыбнулся Травка. – Ты же всегда повторял мне, что любое обобщение обидно для выдающихся личностей.
– Поскольку таких здесь нет, – скромно сказала Милена, – мы себя особенно обиженными не чувствуем.
– Может, расскажешь? – предложила Виктория. – И тебе станет легче, и мы узнаем, как выглядит настоящая жизнь.
– Ладно. – Болек поудобнее устроился в единственном кресле. – Постараюсь рассказать как можно короче, но не обещаю, что это будет похоже на рекламу чипсов.
– Болек! – единодушно возмутились мы.
– Вызывают меня вчера ночью к пациенту. Его сын вопил по телефону, что случай безотлагательный и чтоб мы немедленно оторвали свои задницы от стульев, а иначе он разберется с нами. Мы сразу же выехали. Через семь минут были на месте. Но наверно, больше минуты стояли разинув рты и удивлялись буйному воображению автора проекта дома, в который нас вызвали. Там поистине было все – ренессансные крытые галереи, колонны, витражи, греческие скульптуры и гипсовые серны. А также стрельчатые башни с крышами из меди. Короче, поглядеть было на что. Наконец Ярек пришел в себя и позвонил. Нам открыла женщина, одетая, как служанка из телесериала, и велела подождать, пока она загонит ротвейлеров в будки. Она загнала их, и мы по дорожке, посыпанной розовым гравием, подошли к двери и вступили в мраморный холл. Ждем минуту, три, пять. Наконец сын пациента соблаговолил выйти из кабинета. Но только для того, чтобы известить нас, что нам придется дожидаться, когда он закончит деловой разговор.
– И ты ничего? – удивился Травка.
– Нет, я сразу выложил ему все, что думаю. Сначала он кричит, чтобы мы мчались сломя голову, а теперь затевает какие-то игры. В ответ же я услышал, что правила диктует он. Потому что, во-первых, он у себя, а во-вторых, является президентом заграничного концерна.
– А также законченным хамом и кретином, – добавила возмущенная до глубины души Милена.
– В результате мы в холле продолжали ждать, слушая успокоительное журчание фонтана. Признаюсь, меня это несколько расслабило. Надо будет устроить что-нибудь похожее у нас на станции… хотя ребята пугают, что если постоянно слушать это журчание, то все время будешь бегать в сортир. И к тому же размера это должно быть очень маленького, чтобы поместилось на столе в дежурке. – Болек извлек из кармана синего докторского халата небольшой листок и принялся что-то рисовать шариковой ручкой – подарком одной из фармацевтических фирм. – Может, сделать из баночек из-под сливок…
– Болек… – укоризненно произнес Травка.
– Ах да… Значит, сидим мы, слушаем журчание. Наконец президент закончил разговор и проводил нас в комнаты. К сожалению, было уже поздно. Старичок умер на унитазе с газетой в руке.
– Кошмар, – сдавленным голосом шепнула Мария.
– Но довольно частый. Многие так заканчивают.
– И что ты сделал? – спросила Виктория.
– Как обычно в такой ситуации. Выписал свидетельство о смерти. Ярек достал из сумки свечку, отчего президент совершенно взъярился. Он попер на меня: мол, мы убили его папашу, ну и все такое. А сегодня он позвонил на станцию и заявил, что я украл у него из ванной пенку для бритья. Дежурная высмеяла его, но сами понимаете, – Болек вздохнул, – остался страшно неприятный осадок.
– Дурак какой-то, – изрекла Виктория. – Живет в замке с башенками, а заводится из-за пенки.
– Которой я не брал, потому что пользуюсь гелем, – добавил Болек, играя стетоскопом. – Я пытаюсь себе объяснить, что его толкнуло на это. Он чувствовал себя виновным в смерти отца, так как заставил нас долго ждать. И, обвинив меня в краже, он хотел показать, что я тоже не безгрешен. И что человек, укравший пенку, уж точно оказался бы несостоятельным в роли врача и реаниматора. Но настроение от этого почему-то не улучшается. Тем более что сегодня отошел в мир иной мой любимый пациент Трускава.
– Тот самый Трускава, которого ты называл бедствием Подгужа? – недоверчиво осведомился Травка.
– Возможно, и называл, – сказал Болек, – но он был небезынтересный человек. И вызывал симпатию.
– Год назад ты характеризовал его совсем иначе.
– Обычная посмертная идеализация, или процесс создания золотого памятника, – объяснила Виктория. – Когда умер мой дед-алкоголик, бабушка убивалась, как Кохановский после смерти Уршули[11]11
Кохановский Ян (1530–1584) – великий польский поэт, в 1580 г. после смерти дочери Уршули создал цикл «Трены», в котором оплакал ее утрату.
[Закрыть]. Мы вдруг узнали, что дед был впечатлительный, непредсказуемый и музыкально одаренный.
– А может, и вправду был, – сказала я, переворачиваясь на спину, так как у меня занемела рука, на которую я опиралась.
– Ну да, по пьянке он пел задорные народные припевки. Но для бабушки он вдруг стал человеком с пьедестала.
– Пожалуй, ни один человек не бывает до конца плохим, – заметил Болек. – Даже если он доводит «скорую помощь». А Трускава это умел… Три раза в неделю он звонил из своей любимой распивочной и пьяным голосом орал, что у него инфаркт.
– И вы ехали?
– Само собой. Небольшое удовольствие услышать в «Фактах», что бездушный коновал прикончил очередного пенсионера. Короче, мы подвозили Трускаву домой. Бесплатное такси.
– Неплохо устроился дедушка, – съязвила Миленка.
– Мы терпели это, потому что он неизменно веселил нас какой-нибудь забавной историей из своей жизни. К тому же он был достаточно чистый, разумеется, если учитывать условия, в каких ему пришлось существовать, и отсутствие мотиваций, типичное для застарелых алкоголиков.
– Интересно, а какие это условия? – полюбопытствовала Виктория.
– Да ничего интересного, – сказал Болек. – Комнатенка без газа и электричества. Сортир в коридоре.
– Как же он жил, этот Трускава? – удивилась Мария. – Что он ел?
– Да уж явно не икру и трюфели, – бросила Миленка.
– Ел он очень мало. А если ему хотелось выпить чаю, он кипятил воду на спиртовке, которую сам смастерил.
– Умелец, – с завистью произнесла Милена, взглянув на свои деревянные пальчики.
– Да ничего особенного. Он взял чурку, набил гвоздей вокруг крышки от консервной банки. В эту крышку он наливал денатурат, а на гвозди ставил алюминиевую кружку.
– Только подумать, что кто-то способен жить в таких условиях… – вздохнула Мария.
– Бывает, просто вынужден, – сказал Болек. – Потому я и удивлялся, что Трускава не опустился, как некоторые пьяницы. Иногда мы возим таких, что даже страшно рассказывать.
– Расскажи! – попросили мы все, кроме Марии.
– Расскажу, когда Марыся заткнет уши.
– Уже заткнула, – сообщила Мария, накрыв голову подушкой и углом пледа.
– Они до того бывают завшивленные, что их приходится укладывать в мешки для перевозки трупов. Иначе в машине придется проводить дезинсекцию. А это стоит дорого.
– И они спокойно едут в мешках?
– Они-то спокойно, потому что обычно бывают пьяные вдрабадан. Зато вши так и колотятся внутри мешков, даже в ушах звенит. Трускава же был не такой. Каждую неделю мылся.
– И что же с ним случилось?
– Завтра расскажу, – Болек взглянул на часы, – потому что мне пора на станцию. Через десять минут у меня начинается ночное дежурство.
