Текст книги "Сделка"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 36 страниц)

– Ты… – прошептал Никита Матвеевич сипло. – Ты…

Вертолет опускался прямо на рельсы, у пустынных платформ, перекрывая товарняку путь. Состав загудел пронзительно и требовательно. Свет мощных фар локомотива высветил крашеный пятнистый борт и человека, торопливо выбирающегося из кабины геликоптера. Поезд начал тормозить. Из-под колес полетели веселые искры, однако не успевал машинист. Слишком короток был тормозной путь, слишком маленьким расстояние между составом и винтокрылой пятнистой птицей.

– Ты!! – заорал Никита Матвеевич и, отшвырнув пачку, кинулся бежать по узкой тропинке вдоль полотна, вдоль серых громыхающих вагонов, к станции.

Еще один длинный гудок, а затем громкий удар и оглушающий скрежет. Состав выгнулся горбом, словно собирался стряхнуть с себя покатые надоевшие крыши. Локомотив от удара смяло в лепешку, и тут же рванули топливные баки вертолета. Огненный гриб взметнулся ввысь, достав до макушек деревьев, завихрился, а затем сжался, закуклился, но уже заполыхали промасленные шпалы, загорелся под платформой мусор. Электровоз, оказавшийся в самом центре огненного урагана, загорелся, будто картонная коробка. «Горб» из вагонов, поднявшийся над рельсами по меньшей мере на метр, покачнулся, но не рухнул, а остался стоять.

Никита Матвеевич оцепенело застыл на месте. Папироска била по щетинистой щеке, но он не замечал этого.

Человек, выскочивший из вертолета за мгновение до столкновения и шагавший теперь вдоль состава, выглядел более чем странно: в больничной пижаме, заляпанной кровью, потом и копотью, пошатывающийся, предельно уставший, с запавшими щеками и тусклыми синяками вокруг глаз. Увидев его, Никита Матвеевич состроил жуткую физиономию и заорал:

– Ты что ж это делаешь, твою мать? Совсем, что ли, дошел, а? Ты что ж творишь-то, а?

– Погоди, отец, помолчи. – Человек побрел дальше, не обращая на возмущенно орущего рабочего никакого внимания.

А от станции уже бежали люди. С огнетушителями, ведрами, лопатами. Кто-то закричал: «Скорую» давайте, живо!» «И пожарных! – вторил надрывный бас. – Где он? Где этот летун, тудыть его за ногу?!» «Сгорел, к хренам собачьим!»

– Тута он! – завопил Никита Матвеевич. – Здесь!

Он потянулся было к человеку в пижаме, но тот вдруг резко обернулся и сказал тихо и страшно:

– Убери руки, отец. Не трогай. Не доводи до греха.

Выражение лица летчика было такое, что Волков испуганно попятился, враз поверив: этот убьет и глазом не моргнет.

Человек отвернулся и пошел дальше, а Никита Матвеевич остался стоять, шепча себе под нос:

– Полоумный, чтоб ему… Ну его к лешему. Тронулся, видать…

Где-то в хвосте состава летчик остановился. Сверившись с какой-то бумажкой, вытащенной из кармана пижамы, он перебрался через неглубокий сугроб и, подойдя к составу, принялся открывать вагонную дверь. Волков слышал, как громыхнул замок, тонко скрипнули петли и створка распахнулась.

Человек присвистнул и изумленно качнул головой…

– И после этого вы их не видели?

Алексей поплотнее сжал ладони коленями. Он сидел, ссутулившийся, несчастный, на казенном деревянном стуле в кабинете без таблички и номера на двери, с наглухо зашторенными окнами, несмотря на самый разгар дня, и одной-единственной горящей лампой, стоящей на столе. Точнее, на толстом стекле, покрывающем этот стол. Под стеклом призрачными пятнами белели бумаги, да отплясывала по желтовато-серому листу дешевая пластмассовая ручка, стиснутая тонкими музыкальными пальцами штабного особиста. Плотный добродушный мужик лет сорока пяти, темноволосый, с щенячьими глазами и пухлыми, как пельмени, губами перестал мучить бумагу, посмотрел на Алексея и спросил еще раз:

– Вы их больше не видели? После того как они покинули больницу?

– Нет, – покачал головой Алексей. – Больше нет. Не видел. Я же говорил…

– Да я просто уточнить хотел. Но ведь, насколько я понимаю, полковник Латко и майор Проскурин обсуждали при вас план дальнейших действий?

– Обсуждали.

– Но о намерении взорвать состав разговор не шел?

– Нет. Я же вам уже говорил, кто и зачем взорвал состав. Неужели это так трудно понять…

Особист отложил ручку, вытянул из пачки сигарету, протянул Алексею:

– Угощайтесь.

– Спасибо, я бросил.

– Как знаете. – Он чиркнул зажигалкой, затянулся. – Видите ли, Алексей Николаевич, ваши догадки – не более чем догадки. Слова, не подтвержденные доказательствами. Фук. У нас свои источники информации, и по нашим данным состав был взорван именно майором Проскуриным при участии полковника Латко.

– У Валеры не было взрывчатки, – сказал Алексей. – Я точно знаю: не было.

– Была, – не согласился с ним особист. – В «пятерке» Проскурина* под сиденьем, найден обрывок бумаги, в которую на фабрике упаковывают тротиловые шашки. Экспертиза доказала. Может быть, он просто не счел необходимым рассказать о ней вам? Поймите меня правильно, я ведь не пытаюсь очернить Проскурина и Латко. Бесспорно, они герои, настоящие герои. Но нам необходимо установить точную хронологию событий. В принципе мы уже знаем если не все, то почти все.

– Что все? – устало спросил Алексей.

– Кто организатор, каким именно образом была вывезена бронетехника, механизм перегона самолетов, все…

Алексей обратил внимание на то, что особист старательно избегает слов «кража», «угон», «похищение», заменяя их более нейтральными «вывезена», «перегон», однако это, как ни странно, абсолютно не взволновало его, не возмутило, что непременно произошло бы еще пару недель назад. Теперь же он только посмотрел на особиста и отвернулся.

– Это я знал и так.

– Да, но доказательства… Проскурин, Латко и вы, капитан, очень помогли нам с доказательствами. Впрочем, все оказалось бы куда сложнее, если бы не пара грубейших промахов самого Саликова. Один из помощников Алексея Михайловича собрал солидный компромат на всех организаторов аферы: на Саликова, Сивцова, Щукина. Видимо, решил подстраховаться. Теперь этот компромат у нас. И чего там только нет… Жаль, Саликов погиб.

– А вот мне не жаль, – буркнул Алексей. – Ни капли.

– Сивцов покончил с собой, выбросившись из окна, – продолжал особист, пропуская слова Алексея мимо ушей. – Как только узнал, что поезд взорван, таки…

– Какой поезд?

– Что значит какой? Состав с самолетами и бронетехникой.

– Да поймите же наконец, афера заключалась вовсе не в продаже самолетов и танков. Дело совсем в другом.

– Разбираться в этом предоставьте нам, хороша? – Особист обстоятельно затянулся и неторопливо стряхнул пепел. – Как я упоминал, подполковник Сивцов выбросился из окна…

– И что теперь?

– Щукин отстранен от должности, – сообщил особист, давя окурок в пепельнице, – в данный момент ведется следствие. Затем состоится судебное разбирательство…

– …и его торжественно препроводят на пенсию, – спокойно, себе под нос закончил Алексей. – Наверняка еще и персональную дадут.

– Вряд ли. Вы, Алексей Николаевич, пройдете курс психологической реабилитации.

– И тоже буду препровожден на пенсию. Только мне-то персональной не дождаться. Ну да черт с ней. Обычной обойдусь.

– Можете пойти преподавателем. В то же КВВАУЛ, например. У вас же колоссальный опыт летной работы.

Алексей невесело усмехнулся:

– Да. И по части выживания тоже.

– Но в этом нет моей вины, верно? Семье полковника Латко назначат соответствующую пенсию. Семье майора Проскурина тоже.

– У Проскурина нет семьи.

– У Валерия Викторовича есть жена и сын. Они в разводе, но мальчишке еще расти и расти, а времена сейчас, сами знаете, не сахар. Кроме того, у майора есть престарелые родители. Им тоже выплатят компенсацию в связи с потерей кормильца.

Алексей замолчал, раздумывая.

– А что с тем грузом, который перевозил третий состав?

– Что вы имеете в виду? – непонимающе посмотрел на него особист.

– Третий состав. Тот самый, который я… с которым произошло крушение?

– Вы что-то путаете, Алексей Николаевич, – усмехнулся капитан. – Ни о каком крушении нам ничего не известно.

– Был же третий состав, – начал Алексей, но особист мгновенно перебил его:

– Не было! Был эшелон, перевозивший самолеты и бронетехнику, и был второй, подменный. Ни о каком третьем составе никто ничего не слышал.

– Вертолеты. В пяти вагонах этого третьего состава перевозили вертолеты «Ка-50». «Черные акулы», – упрямо повторил Алексей.

– Да Бог с вами, Алексей Николаевич, – особист засмеялся. – О чем вы говорите? «Черные акулы» похитить нельзя. Это чрезвычайно редкие машины. Они все на контроле ГУМО [22]22
  ГУМО – Главное Управление Министерства обороны.


[Закрыть].

Алексей все понял. За кражу вертолетов пришлось бы отвечать тем, кто якобы непричастен к похищению «МиГов» и танков. Но никому не хочется совать голову в петлю. Пропажу трех «Черных акул» спустят на тормозах, «раскрутив» дело с самолетами.

Они так ничему и не научились.

– М-да… – протянул Алексей угрюмо, с силой сжимая кулаки. – Знаете, что я вам скажу? Гады вы, ребята, вот что. Самые настоящие сволочи. Профессиональные. И дураки. Сволочи и дураки.

– Скажите еще спасибо, что нашлись бесспорные доказательства вины Щукина и Саликова, – вдруг понизив голос до шепота, резко сказал особист. – В противном случае те, кто сидит «там», – он указал пальцем на потолок, – не поленились бы навесить на вас все смертные грехи. Только благодаря наличию этих доказательств вы сейчас на свободе, а не в КПЗ.

– Ну и ну, – изумленно выдохнул Алексей. – Да вы соображаете, что говорите?

– Соображаю, – жестко отрубил особист, и глаза его из добродушных вдруг сделались острыми и злыми. Совсем как у Сулимо. – В том-то и дело, что соображаю. Вы лучше подумайте сами, неглупый же вроде бы человек, кому охота расписываться в таком бардаке? Танки десятками воруют, самолеты. Особо секретные вертолеты и те умудрились украсть. Значит, либо кто-то «там», – еще один кивок, – был в курсе и, соответственно, в доле, либо в армии творится такое, что всю генеральскую верхушку надо снимать к такой-то матери. Гнать от кормушки в три шеи. Тут выход один – искать козла отпущения и дать всем выпустить пар. Хорошо, выяснилось, что виной всему Щукин, Саликов и Сивцов. А не всплыви их фамилии, кого принялись бы топтать? Что, молчишь? Так я сам скажу: тебя. Тебя, Проскурина и Латко. «Прикрыли» бы технику, спешно легализовали бы эту мифическую часть и влепили бы тебе, родной, лет пятнадцать. А скорее всего «вышку». Благо Проскурин и Латко ухе на том свете. Неужели ты думаешь, что «там», – еще один кивок вверх, – стали бы докапываться до истины? Подставили бы тебя, как козлика, и все шито-крыто. – Особист достал вторую сигарету, закурил и уже нормальным голосом добавил: – Так что, капитан, сиди и не рыпайся. Молчи себе в тряпочку, интервью не давай и вообще будь тише воды, ниже травы. Это мой тебе дружеский совет, раз уж ты родился в рубашке и уцелел во всей это катавасии. Забудь об этих вертолетах и отдыхай себе в санатории. А в битвы динозавров не лезь – затопчут.

– Твою мать… – только и смог выдохнуть Алексей.

Он уже понял, что особист прав. Так оно, наверное, и было бы. Но когда тот вытащил правду из дерьма, корявую, уродливо-жуткую, воняющую, непристойную, ему стало страшно. Настолько страшно, что даже волосы на шее зашевелились. На мгновение показалось, будто его окунули в выгребную яму, подтолкнули к пропасти и дали заглянуть в черную, бездонную пустоту. А он уже падал и падает. Все тридцать семь лет своей жизни. И будет падать до самой смерти, если только вдруг что-нибудь кардинально не переменится. Но это вряд ли. А вместе с ним падают остальные. Этот особист, прохожие на улице, солдаты, продавцы, рабочие – все. Дружно. Они поймут, насколько глубока пропасть, когда долетят до дна и грохнутся наконец в смрадное болото. Но произойдет это в самом конце пути. С последним вздохом.

– Я пошел. – Алексей поднялся. – Все. Устал. Спасибо за совет.

– Не за что. – Вопреки ожиданиям, особист не стал хватать его за руки, останавливать, кричать. Нет. Он лишь принялся складывать бумаги, лежащие на столе. И только когда Алексей взялся за ручку двери, сказал: – Я понимаю, капитан. Я все понимаю. И чтобы тебе было легче молчать, запомни: ты обязан держать всю информацию, касающуюся этого дела, в строжайшей тайне в интересах следствия. Соответствующую бумагу подпишешь завтра. И не делай глупостей. Не стоит.

Алексей замер на секунду, хотел что-то сказать в ответ, но не сказал. Резко дернул дверь и вышел.

А особист отложил бумаги, взял из пепельницы недокуренную сигарету, затянулся глубоко и уставился в стену пустым, отрешенным взглядом, словно смотрел в будущее. Он сидел и курил, на пухлых губах застыла странная, чуть различимая улыбка, и крохи пепла, как осенние листья, срывались с сигареты и падали на стол.

Он просто сидел, курил и улыбался.