Текст книги "Похищение столицы"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Аркадий негромко хлопнул по ковру своей неуправляемой ступней, вытаращил и без того выпуклые глаза и вращал ими так, будто в кабинет влетела шаровая молния. Потом сел в угол дивана, на котором сидела и Регина, подался к ней всей тушей:

– Но если олигарх – то разве это плохо? Может, и замуж за него выскочит. Мы тогда на Канарах виллу купим.

– Сам поезжай на Канары. Нам и тут, в России, хорошо. А замуж за олигарха Татьяна никогда не выйдет.

– Почему? – удивился Аркадий.– Мне сказал раввин: у нашего олигарха, ну, того... Царика, полтора миллиарда долларов на счетах в европейских банках. Честные деньги, отмытые. Своими руками заработал.

– Царик-то – своими руками? Это как же?

– А так. Рыбу ловил в одном месте, продавал в другом – за доллары, франки и марки. Много рыбы, целые горы!

– И ловил своими руками?

– Да! Да! Своими! Тебе везде мерещатся жулики. Я тоже жулик. Великий поэт повыше Данте, а – жулик! У нас теперь система: направляй финансовые потоки, и это будет «своими руками». А если Таня выйдет замуж да еще добьется брачного свидетельства – я тогда плевал на всех критиков и поэтов. И все залы будут мои, и телевидение, и я сам буду делать деньги больше Филиппа Киркорова.

– Ладно, ладно, распалился,– охладила его Регина.– Не бывать Татьяне женой этой золотой обезьяны. Она – русская! Это тебе говорит о чем-нибудь?..

– Таня – и моя дочь! – плаксиво взвизгнул Аркадий.

– Твоя, твоя, успокойся, пожалуйста.

Аркадий вскочил, шлепал по ковру подошвой ботинка, размахивал руками. Подскочил к хозяину:

– Трофимыч! Видишь ты ее – шовинистка проклятая! Всю плешь мне переела. Я виноват, что не русский – да? А это хорошо, что она русская – да?.. Сам ты мне говорил: русские глупы, как бараны. Власть у вас отобрали, нефть, газ... Рыжий таракан Чубайс забрал. Она вчера плакала, русских тоже ругала. А кто их не ругает? Весь свет ругает. И что же – стыдилась бы, что русская, а она в глаза мне тычет. Скажи ты ей, Трофимыч. Ты-то понимаешь, что время ваше кончилось. За меня держитесь, я вас вывезу. А гусиным шагом больше не ходите. Орденами трясти не надо! В бою-то всякий может... если разозлят. А ты, попробуй, стороной обойти этот бой самый. Тут голова нужна. У вас, русских, нет головы. Рыжий таракан еще раз цены на бензин поднимет, и тогда уж все поля ваши бескрайние травой зарастут. Царь-голод придет. И вы тогда ко мне прибежите. Аркадий добрый, он зла не помнит.

Пришлепал на средину ковра, ткнул пухлой ручкой в сторону Регины:

– Ее вот... и вас от голода спасет.

Регина добродушно и снисходительно улыбнулась.

– Но если хлеба не будет, где же ты его возьмешь?

– Еврей найдет. Из-под земли достанет, а Регину свою спасет. Да, да... Не улыбайся так ехидно. Не найдем в этой стране, улетим в Америку, в Израиль.

– Ну, ну – лети. Мы тебе куда надо перо вставим – полетишь быстрее. А теперь пойдем домой. Пар мы с тобой выпустили – и хватит. Прости нас, Трофимыч. А за Таню нашу не беспокойся. Умница она и за себя постоять сумеет.

Пошел второй час ночи. Трофимыч, укладываясь в своей темной комнате, прислушался к сердцу. Билось ровно, не болело. И голову как бы опахнуло ветерком, она прояснилась, в ушах не звенело. Давно он заметил, что бурные разговоры, жаркие споры его организм не угнетали; наоборот: словесные баталии его как бы встряхивали, освежали. По природе он был боец; битва – его родная стихия, она сообщала новые силы, готовила и звала к новым схваткам.

Трофимыч спал долго и крепко; проснулся от разговоров, доносившихся из его кабинета. Прислушался: говорят и смеются Артур и Таня, и еще слышится незнакомый женский голос.

Беседу ведет Татьяна; и, как всегда, говорит и смеется, и находит слова остроумные.

– Олигарх предлагает ездить с ним в роли секретаря. А я начинаю торговаться: сколько платить будете? А он: сколько запросите? А я ему: десять миллионов в год. Долларов, конечно. Он глаза бараньи выпучил, рот слюнявый приоткрыл. Вы шутите, говорит. Да нет, я серьезно. Вы же будете глазеть на меня шесть-восемь часов в сутки, а это дорогого стоит. А он, наглец, спрашивает: видеть вас – и только? А я ему: чего же больше? Уж не думаете ли вы, что я за каких-то паршивых десять миллионов позволю прикоснуться к себе первому встречному? Да мне и миллиарда не надо. А он мотает головой и только повторяет: ну и ну!..

Трофимыч побрился, умылся, надел красивый халат и вышел к молодым людям. Таня подскочила к нему и трижды поцеловала в щеки. Она еще со школьных лет обнимала его и целовала. Он при этом всегда думал: «Уж не раскрыла ли Регина их тайну?»

В кресле у камина сидела девушка в форме милицейского майора. При появлении Трофимыча она встала и подалась к нему. Он тоже сделал движение навстречу к ней. И, приближаясь, думал: «Бог мой! Как же она прекрасна!» На что уж Таня его была хороша, но рядом с этой и Венера бы поблекла.

Протянул ей руку и назвал себя, а она сказала:

– Мы теперь служим вместе с вашим внуком.

Артур подтвердил:

– Да, дедушка. Это Екатерина Михайловна, мой начальник.

– Она, конечно, майор, и очень важно держится, и все-таки, на начальника мало похожа. По виду Екатерине Михайловне немного больше лет, чем нашей Татьяне.

В этот момент Татьяна схватила Трофимыча за руку, взволнованно проговорила:

– Петр Трофимович, майор и мне предлагает службу в милиции, говорит, дадут погоны лейтенанта. Я же институт кончаю, военное дело изучаю.

– А как же учеба?

– На заочный перейду. Хватит зайцем в электричке ездить; в милиции хорошую зарплату получать буду.

– Но ты забыла, с кем говоришь. Я же тебе не родитель.

– Вас мама во всем слушает. Скажите ей, прошу вас.

Родители ее легки на помине: как только Татьяна произнесла слово «мама», дверь открылась и на пороге появилась Регина. А вслед за ней тащился и Аркадий. Клокочущим голосом возвестил:

– Трофимыч, у ворот твоих стая машин сгрудилась. Опять, что ли, олигарх пожаловал?..

Стали знакомиться: Регина и Аркадий ошалело смотрели на майора, потом на Артура – уж не по его ли душу приехала? А Трофимыч и вслед за ним и Катя подошли к окну. Майор сказала:

– Это со мной. Мы с ними на мою фабрику поедем, она тут недалеко – возле села Радонеж.

– Ваша фабрика?

– Да, я с некоторых пор фабрикантом заделалась. Случись еще раз пролетарская революция, меня бы Дзержинский на Лубянку поволок.

Артур этому сообщению удивился не меньше других, но никто не задавал майору вопросов, и только Аркадий выдвинулся из-за спины супруги, спросил:

– За сколько же вы купили фабрику?

– Сумма пустяковая: сто двадцать тысяч долларов.

Наступила тишина, и ее теперь уж никто и не пытался нарушить; для нищих обитателей поселка, и для Трофимыча, который давно питался одной картошкой, сумма казалась фантастической, и уж совершенно непонятно, где столько денег взяла эта юная особа.

Наконец, пришел в себя Аркадий. Два-три раза шлепнул по ковру порченой ногой, плюхнулся в кресло, стоявшее у камина напротив Кати. Стал задавать вопросы:

– Фабрика?.. Вы на ней кого вырабатываете? И сколько рабочих у вас?.. Вы скажите, а я буду думать, как вам дать рекламу. Если есть реклама – у вас будет все, если нет рекламы – у вас не будет ничего. У меня есть Лева, а у Левы телевидение. Он скажет про вас слова, и ваш товар пойдет.

Катя, глядя на забавного толстяка и на то, как он живописно шлепал по ковру, благодушно улыбалась; когда же он сказал о телевидении и о том, что у него есть Лева, серьезно заговорила:

– Радио, телевидение... Я думала, но хода туда не знала. Но если у вас есть Лева – тогда конечно...

– Дайте свой проект, что вам нужно?..

– Фабрика шьет женское платье – бесшовным методом. Я сама изобрела этот метод. Получила патент, и мне дали деньги. На них я купила фабрику.

– О!.. Обо всем этом я сам расскажу. И сделаю стихи. А Лева нам даст эфир и объявит: сейчас выступит наш знаменитый поэт – как Окуджава или Розенбаум. И я выйду. И буду читать стихи. А под конец Лева скажет: передачу оплатил спонсор... И назовет вашу фабрику, и скажет: она шьет такое уже платье, такое платье, что лучше не бывает. А? Вам это подходит?..

Г оворили только двое, но их диалог был для всех интересен. Особенно внимателен был Трофимыч. Он писал новый роман о нашем времени, и эти два совершенно противоположных субъекта – девушка или молодая дама в майорских погонах и человек, называвший себя поэтом, но в сущности прирожденный делец, так и просились на страницы его романа, причем в натуральном виде, без всяких прикрас и со всем их разговором,– даже интонации голоса обеих собеседников он хотел бы изобразить без каких-либо изменений.

Про себя подумал: «Как это раньше я не догадался изобразить Аркадия».

Катя сказала:

– А поедемте ко мне на фабрику. Вы все там и увидите.

И обратилась к Трофимычу:

– Мне кажется, и вам, как писателю, было бы интересно все посмотреть. У нас там своя жизнь, свои реформы, свои отношения между людьми. Я все вам с удовольствием покажу. Тем более, что по счастливой случайности наша фабрика от вас находится в пятнадцати километрах, возле села бывших бояр Радонежских, родителей духовного отца России Сергия Радонежского.

Легкий на подъем и все еще резвый на ногу Трофимыч согласился:

– Благодарю вас за приглашение; я, разумеется, с удовольствием посмотрю вашу фабрику.

Снизу раздался голос Артура:

– Приглашаем к столу! Кто опоздает, пеняй на себя.

Артур с Таней незаметно удалились и съездили в магазин, закупили все к чаю. Таня, увидев выезжавшую из гаража красивую машину и садясь в нее, спросила:

– Это твоя?

– Ну, что ты, Татьяна! Где взять мне такую роскошь? – Но после короткой паузы, качнув кудрявой головой, проговорил: – Подожди немного; вот заработаю денег, куплю еще и не такой автомобиль. А пока...

Вынул из кармана зеленый билет, протянул Татьяне:

– На тебе от моего аванса.

– Сто долларов! Это же целое богатство!

Но когда подъехали к магазину и вышли из машины, Таня протянула Артуру деньги:

– Не могу я взять такую сумму. Чем отдавать буду?

– Татьяна! Не дури! Что же я и подарить тебе ничего не могу? Вот выйдешь за меня замуж, тогда и рассчитаемся.

С этими словами они вошли в магазин, а когда вышли и поехали домой, Таня с необычной для нее серьезностью сказала:

– Больше мне слов таких не говори. Слишком они важные, чтобы сорить ими.

Артур покраснел и не нашелся, что ответить. Вспомнил он, как Таня своей матери или

отцу говорила:

– Да что вы меня замуж гоните, как чужую собаку со двора. Нет в моем сердце любви ни к кому, а без любви я и за принца не пойду. В девках до ста лет жить буду, а не пойду.

И Артур верил: так она и поступит. Есть в ее натуре нечто такое, что и разглядеть нельзя и понять не каждому дано. А он, Артур, хотя и тянется к ней, и жаждет ее постоянно видеть, говорить с ней, общаться, ездить на велосипеде, ходить в кино, как они ходили в детстве, но с горечью замечал: Таня таких желаний не испытывала. Случалось, она по несколько дней торчала на даче, иной раз забегала и к ним, но поднималась к Трофимычу и часами сидела на переносной лестнице, роясь в книгах. А чтобы искать встречи с Артуром – нет, того не было.

Артур от такого ее безразличия страдал и в голову его заползали мысли, которых он особенно боялся: не видит во мне русского, а нерусского не полюбит. С раннего детства он в летнее время, а частенько и в зимнее, жил тут у дедушки на даче и не однажды слышал, как тетя Регина, глубоко и печально вздыхая, говорила: «Знать бы мне, что это такое, никогда бы не вышла за человека другой национальности. За Аркадия-то потому и вышла, что на всех углах жужжали в уши: ”Евреи – умные, они самые лучшие, да он поэт, да еще какой – получше Есенина и Маяковского...“ Ну, и – выскочила. А уж потом увидела, какие мы разные, во всем разные! О чем бы ни зашла речь – разное мнение. Что мне мило – он презирает, кого я люблю, он того ненавидит. Он как-то томик Пушкина швырнул под дверь. И прошипел так, будто книга его ужалила: ”Вот он, твой поэт вшивый! Меня тошнит от него!..“ Я тогда долго смотрела на мужа, словно в первый раз увидела его. И открылась пропасть, разделявшая меня с любезным супругом. Подумала про себя: кого же ты любишь, толстяк мокрогубый?.. То был момент, когда я потеряла мужа. Аркадий превратился в соседа, с которым я вынуждена жить в коммунальной квартире».

Монолог этот, произнесенный в присутствии дедушки и еще живой тогда бабушки, запечатлелся слово в слово в сознании мальчика. Артур и теперь его не забывает. А слова «никогда бы не вышла за человека другой национальности» тяжелой гирей давят на сердце. И, как всякая матушка, Регина, конечно же, внушила эту мысль своей дочери. Наверное, потому Татьяна и была всегда к нему равнодушной.

После чаепития поехали на фабрику. Катя пригласила к себе в машину Трофимыча, и он впервые ехал в длинном комфортабельном автомобиле. И он и Катя сидели в углах заднего салона – в том месте, которое было надежно укрыто броневой сталью, и верх, и пол защищены от любого автомата, и даже от взрыва ручной гранаты. Впрочем, и лобовое стекло, и боковые темные стекла были пуленепробиваемыми.

Катюша, как маленькая почемучка, задавала много вопросов Трофимычу. Она впервые находилась рядом с настоящим писателем и хотела бы прояснить для себя загадочные явления нашей нынешней жизни. За время работы в милиции ей многое открылось, но она еще не могла понять, как это старшее поколение, и особенно коммунисты, которых в нашей стране было так много, отдали власть жуликам и до сего времени ничего не предпринимают для того, чтобы отнять ее. На этот вопрос Трофимыч ответил просто:

– Жулики и раньше были в Кремле; они просочились туда постепенно, как грунтовая вода в подвальные щели, но только рядились они коммунистами и рядовые члены партии ничего худого не подозревали. Но в один прекрасный день они объявили о развале империи и о смене государственного строя. И сказали, что все это делают для счастья народа. Ну, народ наш как дитя – поверил негодяям и очутился у разбитого корыта. Случился тихий переворот, ползучая контрреволюция.

– Ну, хорошо, а почему у власти верховной оказались одни евреи?

– И опять скажу вам просто: они и раньше, еще со времен Ленина, захватили в России все командные высоты. А чтоб народ их скоро не разглядел, фамилии свои меняли, а уж потом и таких находили, которые не очень на них лицом похожи были: вот как Ельцин, Громыко, Селезнев, Строев, Касьянов... На вид он и русский будто бы, а копни его изнутри – иудей вывернется. А еще женатые на еврейках в ход идут, полукровки... Таких во времена Хрущева и Брежнева в ЦК да в правительство затащили. Мы их звали «черненькие русские». Этот народец особенно скверный. На нем печать Иуды, Христа предавшего, разглядеть можно. Но увидит такую печать только очень уж умный человек или в их дьявольскую внутреннюю механику посвященный. А таких-то людей мало у нас, да и то, если он где случится, его иудеи быстро усмирить сумеют: одному медальку лауреата на грудь прицепят, другому должность дадут, а третьему деньги сунут. Он, этот посвященный, и прикусит язык. Недаром же русские люди свою интеллигенцию сволочной называют. Во всякое трудное время предает она свой народ. Вот и в наши дни: кого я ни возьму из своих товарищей – то сидит в своем углу, поджав хвост, и помалкивает, а то в услужение к демократам пошел. Оттого я и друзей своих растерял, один остался, а если кто и зайдет ко мне – говорить нам не о чем.

– А мы вам – разве не друзья? – воскликнула Катя.– Я недавно ваш роман «Бешеные деньги» прочитала. И подумала: «Вот человек какой у нас есть – никого не боится. И захотелось мне увидеть вас хоть бы издалека. А тут вот и случай представился. Я теперь все ваши книги прочитаю. А если позволите, то и повторю тираж на свои деньги. У меня есть деньги, я охотно вложу их в издание ваших книг».

– Спасибо, Катенька! Надеюсь, вы разрешите мне вас так называть?

– Конечно, конечно!

– Я и не думал, что для моих книг такой благодетель при жизни моей отыщется. Ничего бы я так не хотел, как большого тиража для своих книг. Пусть читают люди и думают, как им жить дальше и что делать, чтобы русский народ не пропал, как в свое время незаметно для себя сошли со сцены этруски или под натиском табака и водки ослабли и уступили свою прекрасную землю пришельцам со всего света американские индейцы.

– А вот в это как-то не верится, – заговорила Катя. – Я и мысли такой не допускаю, чтобы народ наш мог погибнуть. А Пушкин как же, а Толстой, Чайковский, Репин – они-то всегда будут нужны человечеству. Недавно в центре Рима поставили памятник Пушкину. Русскому!.. И вечно он будет стоять на римской земле.

– Да, русский, и время не властно над нами. Никто не сможет отнять и имя у нашей земли – Россия. Да и верю, что русские совсем-то не исчезнут. И Пушкин, и Г оголь, и Толстой думали о судьбах своего народа. Гоголь сказал: если останется хоть один русский хутор, то и тогда русский народ возродится. Но злые силы не дремлют. Есть в мире люди, и даже целые племена, которые самой природой запрограммированы на разрушение народов, среди которых они живут. Они как вирус спида ослабляют организм и лишают его сил к сопротивлению.

Вы посмотрите, как бежит наша молодежь на приехавшего из Америки рок-музыканта. А он, между прочим, больше похож на черта. И такие извергает звуки, что кажется и не человек это, а раненый зверь по сцене мечется. А люди бегут, и отдают последние деньги, и неистово кричат, хлопают...

– Не вся молодежь пойдет на такого артиста,– в раздумье возразила Катерина.– У меня на фабрике двести пятьдесят девочек трудятся и двести парней. И ни один из них не пойдет слушать американца.

– А всего сколько у вас рабочих?

– Это и все мои рабочие. А почему девочки и парни? – так это объясняется просто. Девчат я набираю из тех, кого мы высвобождаем из лап торговцев живым товаром, а ребят – из выпускников текстильного института, где я училась. Да вот и фабрика наша показалась. Вы сейчас и сами все увидите.

На невысоком холме в окружении многочисленных домов, больше похожих на дворцы и замки, показался четырехэтажный корпус фабричного типа.

– К сожалению,– сказала Катя, показывая на дворцы,– они принадлежат не нам; их тут понастроили «новые русские», а если сказать точнее: старые нерусские. А вот там – видите – два больших семиэтажных дома и рядом с ними особняки – то наши, фабричные. Все это мы построили за один год.

– Видно, ваша продукция имеет спрос?

– Платья мы, конечно, продаем, но доход от них не так велик, чтобы так много строить. Деньги я получила за патенты; восемь стран купили у меня чертежи и расчеты моего изобретения.

Наклонилась к Трофимычу, тихо проговорила:

– Платья-то они по моему методу шьют, да швы у них скоро расползаются. Они тогда приезжают к нам и смотрят, как мы наладили производство. И я им передаю свой опыт, но главные секреты оставляю у себя. Пусть сами совершенствуют свое производство, а им, самим, никогда не раскрыть все тайны. Пусть они останутся у нас, в России.

– Но это, извините...

– Нечестно, вы хотите сказать! Нет, честно. Я им продала патент в первоначальном виде, а уж остальное мы додумали потом. Пусть и они поломают голову.

Главный фабричный корпус они проехали, и в тылу большого здания на зеленой поляне расположились другие постройки, поменьше. Катя объясняла:

– Вот это – конструкторское бюро, а то – цех раскройки, а это – клуб и столовая. Здесь девочки и ребята поют, танцуют,– словом, это наши посиделки. А вон там, за фабричным забором – три общежития: два женских и одно мужское. Живут там не больше года, а потом получают квартиры.

– Но ведь это дорого! – воскликнул Трофимыч.

– Да, дорого. И нам все труднее обеспечивать людей жильем, но мы находим средства. Заключаем договоры на десять лет: двадцать процентов высчитываем из зарплаты. А зарплата у нас хорошая: пять-шесть, а то и семь тысяч рублей в месяц. Одна девочка перешла к нам из центра хирургии глаза Святослава Федорова; на что уж там хорошие условия, а у нас все-таки лучше. Ну, вот – расхвасталась. И не думаю, как буду выглядеть на страницах вашего романа, если вы решитесь написать о нас.

Вошли в первый пошивочный цех на нижнем этаже: длиною он метров в пятьдесят, у стен конвейеры, а посредине широкий проход. Работницы все одного возраста – от шестнадцати до двадцати лет, кое-где у машин стоят парни, они ходят по линии, следят за работой механизмов. Видимо, наладчики.

Катя ничего не объясняла; прошли первый этаж, поднялись на второй. И здесь такая же картина. На третьем этаже подошли к машине. Катя, показывая на светящиеся трубки, сказала:

– Вот здесь заключен главный секрет моего изобретения: шов производится лазерным лучом. И поскольку на готовом платье шва не видно, наше производство называется бесшовным.

– Ну, красотки у вас! – сказала Регина.

Аркадий выступил вперед, всплеснул руками:

– Я смотрю и думаю: как вы их подобрали! Каждую на конкурс красоты можно. Хотите, я устрою.

– А и в самом деле,– заметил Трофимыч.– Такие прелестные девицы. И такие радостные лица. Смотрят на нас, улыбаются.

Катерина на эти реплики ответила в кабинете; он был просторный и мебель в нем стояла добротная.

Едва только гости расположились, вслед за ними с подносами, кувшинами и разной посудой вошли три девушки и расставили кофейные приборы. Екатерина сидела рядом с Трофимычем, объясняла:

– Да, все наши девушки специально отбирались, только не нами, а торговцами живым товаром. Чаще всего это кавказцы, есть и азиаты, а встречаются среди торговцев и люди, заезжие из Ирана, Арабских эмиратов и даже из дружественной нам Индии. Девушкам они предлагают туристские прогулки, а то работу в богатых домах, а там, на месте, превращают в рабынь. Мы с Артуром как раз трудимся в таком отделе милиции, который и занимается работорговлей. Торговцев мы арестовываем, а девушкам я объясняю положение, в которое они попали, и затем предлагаю работу на своей фабрике. Вот почему и трудятся у нас такие прелестные создания. Мужской же персонал, как я уже говорила, из нашего института. Инженерной работы им все равно не предлагают, и они охотно занимают места наладчиков машин, слесарей по ремонту точного оборудования. Тут они находят себе жен, а молодым парам мы предоставляем квартиры.

Трофимыч хотел бы проникнуть в механизм финансовый, но спрашивать об этом было неудобно, и он с большим интересом выслушивал все, что говорилось участниками этой случайной и такой интересной встречи. Радовало и то обстоятельство, что деньги, которые ему предлагал Артур, его больше не пугали.

Катя словно подслушала его мысли, заговорила о деньгах:

– Деньги – орудие нашего противника; олигархи выгребли до дна наши валютные запасы, вывезли за рубеж золото, а теперь выгребают из народных кладовых драгоценности, грабят музеи, картинные галереи. В новой войне открылся важнейший фронт – финансовый, и нам с Артуром,– она тронула за рукав сидящего с ней рядом Артура,– привелось воевать именно на этом фронте.

Артур при этих ее словах в подробностях вспомнил проделанную вчера операцию по извлечению долларовых залежей из сейфа Автандила. Он заглянул в сумку, которую Катя приказала спрятать в его кабинете: большая туристская сумка была доверху набита пачками долларов. Сколько же там всего было денег?.. И куда их дела Екатерина?..

Осмотрел ее кабинет: сейфа в нем не было. Подумал: сейф у нее, конечно, есть, но он так ловко вделан в стену, что обнаружить его простым глазом невозможно.

И еще он подумал: откуда такие деньги у полковника Автандила? И как ловко «обработала» его сейф Катерина! Где взяла ключи, коды?..

И еще мелькнула мысль неприятная: ему-то досталась самая малость. Мог бы и припрятать пачку, другую... Но тут же запротестовала вся его суть. Прикрикнул на себя – мысленно, конечно: все дела веди честно. С предельной, щепетильной честностью!..

А между тем, Катерина раздвинула створки шкафа, стала показывать платья, ночные рубашки и халаты, которые шьют у нее на фабрике. Не надо быть специалистом, чтобы сразу же разглядеть красоту моделей, и Регина, и Татьяна восхищались, Аркадий фотографировал. Трофимыч лишь сказал:

– Модели все хороши. Наверное, они бойко распродаются?

На что Катерина ответила:

– Наша продукция больше недели нигде не залеживается.

Аркадий подступил к ней:

– Но вот это платье... Сколько стоит материал, работа и за сколько оно продается?

– Себестоимость этого экземпляра обходится в двести пятьдесят рублей, а продается он за пятьсот.

И добавила:

– Пока, к сожалению, мы шьем для богатых, но придет время, и такие фабрики построят в других городах, и мы будем обшивать весь народ.

Показывала и объясняла женщина,– пожалуй, единственная пожилая из всех, которых они видели на фабрике. А когда закончили осмотр, женщина как-то незаметно удалилась. И вернулась она в тот момент, когда все поднялись и собирались уходить. Каждому был вручен сверток на память.

На обратном пути ехали мимо двух маленьких дворцов. Катя объясняла:

– Здесь у нас детский сад. В нем сто пятьдесят детей. Пятьдесят наших, а сто из соседних деревень, и даже несколько ребят из Сергиева Посада. Содержим мы за небольшую символическую плату, а с иных и вовсе не берем.

На выезде из фабричного поселка Катя показала на другой такой же небольшой, но очень красивый особняк:

– Здесь у нас школа «Русский витязь». Сто двадцать ребят изучают историю войн России, овладевают искусством индивидуального боя.

Катерина проводила гостей до дома, простилась и поехала на фабрику. К себе в машину она пригласила Артура.

В свертках оказались подарки; каждый получил такое платье, которое особенно хвалил, а сверх того каждому по его размеру был завернут красивый халат. Трофимычу положили две ночных рубашки и два халата. Но особенно много впечатлений ждало Артура. Они с Катериной зашли в кабинет, а вслед за ними вошла и та женщина, которая показывала и объясняла модели платья. Екатерина ей сказала:

– Антонина Сергеевна, пойдите в мою черную комнату и достаньте из сейфа сумку с деньгами.

У нее и здесь, как у них обоих в милиции, была комната для отдыха. Скоро из нее с уже знакомой Артуру сумкой вернулась Антонина Сергеевна. Катя высыпала пачки на стол. Их оказалось очень много. Она пыталась считать, но скоро бросила эту затею, с нескрываемой радостью сказала:

– Много денег! Пожалуй, начнем строить новый корпус фабрики. А этот скорпион... как только обнаружит пропажу денег – свалится с приступом болезни сердца. Однако это и хорошо. У нас с вами,– повернулась она к Артуру,– будут развязаны руки, и мы освободим партию девушек, которых они назначили для отправки за границу. До них-то мы с вами еще не добрались, а они спрятаны где-нибудь в летнем пансионате. Эти пансионаты, где раньше отдыхали дети да рабочие, сейчас почти все закуплены кавказцами. Там они и прячут свои жертвы. Но без тех азиков, которых мы забрали и привезли в милицию, их никуда не отправят. Будем их допрашивать и дознаемся.

Катя задумалась, потом тихо проговорила:

– Я понимаю: для вас, Артур, многое из моих действий непонятно и кажется неблаговидным. Кое-что я вам объясню. Наш начальник Автандил никакой не грузин, и Сталина он никогда не играл, а просто придумал себе такую роль и дурачит нас, простодушных русских. На самом же деле он обыкновенный чечен и близко связан с семьей главы столичной администрации. Но главная его тайна: он и есть вожак той самой мафии, которая в Москве занимается торговлей живого товара. Очистив его сейф, мы лишили чеченских террористов очередного денежного вливания и возможности закупить партию оружия. Мы на эти деньги будем развивать производство и улучшать жизнь рабочих. Так что действие наше скорее похоже на подвиг, чем на кражу. Ну, а уж каким образом я достала шифры его сейфа – это вопрос особый. Вам же я хочу дать денег на покупку машины и квартиры.

Она достала из сумки упаковку, на которой крупно и ярко красовалась цифра «100 000»! И подвинула на край стола:

– Вот – берите. Надеюсь, нам еще с вами придется поработать. А теперь наша дежурная машина отвезет вас на дачу.

Катерина поднялась из-за стола, протянула ему руку:

– Я рада, что вы пришли к нам в милицию.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На следующий день Екатерина появилась в милиции в седьмом часу утра. Вслед за ней прибыл и Артур. И едва он вошел к себе, майор открыла дверь и сказала:

– Будьте на месте, без вызова в кабинет Автандила не входите.

Сама она прошла к полковнику, закрыла дверь изнутри. Тот лежал в комнате отдыха, тяжело дышал и к майору даже не повернулся. Едва слышным голосом спросил:

– Это ты, Кэт? Иди сюда.

Она подошла и села рядом с изголовьем. Положила руку на лоб больного.

– Что с вами?

– А-а, шакал бакинский! Ой-ой-ой, что наделал, что наделал! У меня так болит сердце. И голова. Все болит.

– Да что случилось? Г оворите же!

– Ты спрашиваешь – да?.. Чечен – человек, ингуш плохой, но тоже человек. Осетин совсем плохой, но тоже человек. Грузин еще хуже, но и он человек. Баку, Ереван – там нет человеков, там живут шакалы. Ай-яй!.. Ну, ладно. Не буду говорить. Ничего не скажу. И ты не говори, что мне плохо. И Старроку, нашему генералу, не говори. Лечи меня здесь, а ему скажи: болен Автандил, поехал домой. И больше никому и ничего. Нам нельзя дэлать шум. Позови Тихого и дай ему вот это... Достал из-под подушки бумажку, протянул майору.

– Пусть накроет этот адрес и заберет оттуда всех дэвочек. Там их сто. Спрячьте их в другом пансионате – в нашем. И мы снова их будем продавать. В Иран пошлем. В Париж и Турцию. Балшие дэньги возьмем. Да? Ты меня слышишь?..

Майор удивилась: «Что он говорит?.. Он бредит и в беспамятстве выбалтывает сокровенные мысли». Катя догадывалась, что он и сам участвует в торговых операциях, но всегда молчал об этом!

Достала из сумочки миниатюрный магнитофон, положила на стол. Автандил заплетающимся языком продолжал:

– Кривой нос – знаешь? Да?.. Вы его привезли. И других привезли. Знаешь?..

– Знаю, знаю. Старый такой. Нос тонкий, горбатый и – набок.

– Набок пошел. Так, так. Он главный у них. Даст дэнег Старроку, и его выпустят. Слышишь?..

– Старроку?.. Как это Старроку можно дать дэньги? Он генерал, начальник милиции.

Полковник приподнял голову, выпучил темные, как ночь, глаза, захрипел:

– Дэвка! Ты как говоришь? Если ты майор – мало давай. Если генерал – много давай. А если нэт дэнег – можно жить? Да?.. У нас в горах нэльзя жить. А в Москве можно? Да?..

И уронил голову на подушку.

Катя подумала: «А он, все-таки, талантливый человек, этот ряженый полковник. Чечены говорят по-другому, а этот вошел в роль грузина и усвоил их интонацию голоса, акцента, и даже длинные речевые обороты говорит по-ихнему. Правда, он жил в горах на границе с Г рузией, общался с грузинами и даже, как рассказал однажды, любил грузинку, но отец ему сказал: брось паршивую овцу! Грузины трусливый народ, куста боятся, полюби чеченку!..» И он взял замуж чеченку, но всю жизнь помнил волоокую грузинку.