Текст книги "Похищение столицы"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Закончив работу, Олег вышел в сад пощипать малину; она уже стала поспевать,– особенно в местах, где было много солнца. Забрался, как медведь, в малинник. Думал о судьбе своего маленького аппарата. Он с самого начала понимал его значение, но Катерина оценила его со стороны философской, сразу же обняла своим цепким умом все сферы его применения. И обрисовала картину мира, которая наступит после его повсеместного внедрения. Люди потеряют покой, они как бы догола разденутся и словно в лучах ярких фонарей так и останутся перед всем миром. Ни тайн, ни личной жизни у них не будет.

Предаваясь своим тревожным мыслям, он незаметно приблизился к забору соседней усадьбы и тут увидел в малиннике по ту сторону забора Катю и Артура. Они стояли к нему спиной, о чем-то весело говорили и беспрерывно смеялись. Олег пригнулся и стал пятиться назад; он не хотел, чтобы его увидели. И когда зашел за угол бани Трофимыча, прислонился к ней и пытался собраться с мыслями. Сердце его гулко колотилось, голова пылала какой-то неясной мучительной тревогой. Одна мысль словно метроном пронизала все его существо: «Они любят друг друга! Как же я об этом раньше не подумал. А это ведь так просто было понять: они – одногодки, оба здоровые, красивые – чего же им еще надо?..»

Было такое состояние, будто он потерял все. И вся жизнь утратила смысл. И он даже не видит перед собой висящих гроздьев малины, и в кулаке зажаты ягоды; их красный сок, точно кровь, сочится сквозь пальцы. Пытался рассеять ужасные мысли: «Что же такого произошло? И что тебе до нее – майора милиции, которой поручено тебя охранять. Ну, да, она хороша, и даже очень, а теперь он еще и убедился в ее недюжинном уме,– но и в этом нет ничего особенного...»

Думы, думы... Но какой-то внутренний голос мрачно вещал: в чем бы ты себя ни убеждал, а все тебе ясно: ты ее любишь, и настолько, что жизнь без нее кажется бессмысленной.

Да, да... В одно лишь мгновение жизнь потеряла всякий интерес.

Безвольно, едва передвигая ноги, он поплелся к себе в комнату и здесь завалился на постель. Ему хотелось плакать, и он вспомнил детство, когда, обиженный мамой, горько и безутешно плакал. Но он не плакал, а только думал: как жить теперь?.. И где, и чем ему заниматься?..

Одно было ясно: он сегодня же, никому и ничего не сказав, сядет в автомобиль и уедет. И будет жить в московской квартире.

При выезде из поселка позвонил адвокату и приказал ему и его отцу немедленно быть в Москве... И сообщил адрес, забыв о том, что свой магический аппаратик подарил Катерине и она его, уж конечно, слушает. Но Катерина не слушала; она считала безнравственным, и даже аморальным, подслушивать разговоры близких людей. Одно дело шпионить за врагом, но за человеком близким, дорогим... Ведь он тебе доверяет, на тебя надеется, а ты к нему с черного хода, исподтишка да с тайными помыслами. Нет, она с детства усвоила правило не читать чужих писем. Не будет слушать она и Олега, хотя его неожиданный отъезд неведомо куда и зачем ее смутил, и так же озадачил Артура и подполковника Тихого, который уж налаживал «окружение» дома писателя. Она с Артуром была у соседа старика-татарина и сняла у него комнату, где будут жить четыре охранника и нести круглосуточную службу. Старик не хотел сдавать дачу, но Катя предложила ему хорошие деньги – и он согласился. Подполковник Тихий установил посты с боков усадьбы, и все были довольны, что так легко устроилось круговое и круглосуточное охранение, и вдруг... «Объект» поехал. «Куда?» «Зачем?» Катя спросила у Трофимыча, но и тот ничего не знал.

Инструкция Старрока гласила: не стеснять его передвижений. И потому никто ему не мешал.

Кате очень бы хотелось включить подаренную ей чудо-машинку, но она терпела. И дала себе клятву: подслушивать его разговоры не станет. Чего бы это ей ни стоило. Но в то же время она отвечала за безопасность Объекта. И Катя вместе с Артуром на своем «Мерседесе» устремилась за Олегом. Благо, он ехал не быстро, а как-то даже особенно тихо, словно не хотел уезжать. И она скоро достигла дистанции, на которой ей прилично было держаться. И думала: «Не дай Бог, остановится! И увидит ее машину». Но она хода не сбавит и будет ехать, как ехала. Затененные стекла ее спрячут. Вот только лобовое стекло!.. Но тут уж ничего не поделаешь.

Всю дорогу Олег ехал на малой скорости. При подъезде к Пушкино его догнал адвокат. Поровнялся, помахал рукой. Олег тоже высунул руку и показал: следуй сзади. И теперь они ехали строем.

У подъезда дома, недавно возведенного для богатых людей в Новых Черемушках, Олег остановил свою «Волгу». «Жигули» адвоката встали поодаль. Олег подозвал Николая с отцом, попросил их погулять здесь во дворе. Сам же позвонил Артуру:

– Не смею беспокоить вашего майора, но вас попрошу подойти ко мне.

Артур доложил майору: «Просит меня».

– Идите.

И когда он пошел к подъезду, задумалась: «Почему позвал не меня, а Артура?» Ей бы очень хотелось посмотреть на квартиру, выяснить причину столь внезапного отъезда с дачи писателя. Явилась мысль: «Может, он там не один?..» И эта догадка неприятно кольнула сердце. Нельзя сказать, что у нее было серьезное чувство к Олегу, но все-таки она испытала нечто похожее на ревность. Как всякая женщина, и особенно яркая, красивая, она хотела нравиться, но тут ей продемонстрировали холодность. И даже больше того: ей давали понять, что и особого дружеского расположения к ней «Объект» не испытывает. Настроение испортилось, но, как всегда, подобные минуты прибавляли ей сил для работы. К углу дома подъехал автобус, и она пошла к ребятам. Из кабины вышел Тихий. Он, как всегда, был невозмутим, хранил подобающее сильному человеку спокойствие. Как часто фамилия отражает суть человека! В данном случае соответствие было поразительным. Подполковник был немногословен, лишен всякой аффектации и даже в труднейших ситуациях сохранял холодный ум и спокойствие. Катя знала его супругу и, когда появлялась у них дома, приносила кучу подарков для детей, которых у Тихого было шесть человек: четверо родных и две приемных девочки. Однажды Катя заехала к ним и застала семью в радостных хлопотах: оказалось, они собирались в церковь крестить детей. Катя вызвалась быть крестной мамой, и это очень понравилось всем детям: они любили Катю, находили ее самой красивой, кроме, конечно, их мамы. Так в одночасье Катерина стала мамой шестерых ребят.

Артур явился через минуту.

– Прошу вас,– сказал Каратаев,– сопроводите моего адвоката в банк. Он привезет мне деньги.

– Будет сделано! – отчеканил Артур и отошел к адвокатскому жигуленку. Олег же подошел к парадной двери. Набрал код, и дверь раскрылась. Тут в небольшом квадратном коридорчике за столиком сидела молодая женщина. Она поднялась навстречу и долго рассматривала незнакомца.

– Вы к кому? – спросила она.

– Я здесь живу.

Минутное замешательство. Но тут в левой стороне коридорчика открылась маленькая дверь и показался молодой детина в пятнистой омоновской форме и тоже стал разглядывать Каратаева, точно он был подопытное насекомое.

– Простите, но мы вас не знаем. Я должен вызвать начальника.

Пришел начальник,– этот был и совсем богатырь: сажень в плечах, крутая бычья шея, шальной зверский взгляд. «Где только таких берут? – подумал Олег.– Такому бы в колхозе работать». Начальник достал из грудного кармана блокнотик, долго разглядывал Каратаева. Недовольным голосом, но, впрочем, с опаской, проговорил:

– Вас долго не было.

– Да, я работал за границей.

– Лишних вопросов не задаю,– не положено, но вынужден сказать: вы подойдете к двери, и если вы это не вы, то есть, вы не хозяин, то сигнализация поднимет всю охрану дома. Вы скажите, у вас была тогда борода или вы носили усы?..

– Ни того ни другого я не носил. Фотоэлемент знает меня таким, каким я и есть сейчас.

– Хорошо. Тогда пройдите в лифт.

Они поднялись на седьмой этаж. И тут Олег занял положение, которое было известно только ему, и дверь мягко и неслышно поплыла в стену. Начальник стукнул каблуками ботинок и громко отчеканил:

– Рады приветствовать вас на родной земле!

Олег достал бумажник и вынул из него штук пять-шесть сотенных долларовых билетов. Зверские глаза потеплели, бычья шея податливо изогнулась. И начальник почти мгновенно исчез. Но на его месте, откуда ни возьмись, словно черт из повестей Гоголя, появился восточный человек. Он взмахнул руками, осклабился и таращил глаза цвета спелой черной сливы:

– О-о! Сосед. Где пропадал – за границей, да?.. Я ни разу не был дальше Баку и Москвы. Охрана говорит: тут кто-то живет, но кто? Почему я не знаю?.. Почему вас прячут?.. Да!.. К вам зайти можно?..

– Да, да, конечно. Заходите. Но у меня беспорядок. Меня тут не было.

– Знаю – не было! Я все знаю. Охраннику дай десять долларов и будешь знать. Я даю. Мне жалко? – нет, не жалко. Сегодня десятка, через месяц еще десятка – и ты все знаешь. У нас есть и еще сосед: Малик Вартанян. Вы знаете такого человека?

– Нет, не знаю.

– Малика не знаешь? О-о!.. Я Акбар Гамаев, он – Малик Вартанян. Мы оба сидим на трубе. Он на газовой, я на нефтяной. А ты на чем сидишь? Г оворят, подмял электронику. Но об этом потом. Так ты не знаешь Малика? Его знают все. Я тоже знаю, но лучше бы не знал.

– Он что же – неприятный человек?

– Причем тут приятный, неприятный?.. Его встретишь, он тебе улыбается. Да? И хорошо улыбается. Но лучше бы не улыбался.

– Да почему же?

Сосед еще шире вытаращил глаза и, как мокрыми шинами, крутанул ими. И наклонился к Олегу:

– Армянин!

– Что-о?..

– Он армянин! Ты не слышишь?

Он то говорил на вы, а то на ты. Олег между тем оглядывал гостиную и удивлялся относительной чистоте. Полагал, что увидит здесь толстые слои пыли,– не был-то три года! – а здесь сохранялся порядок. Пыль, конечно, лежала на всем серыми пластами, но не так безобразно. А сосед продолжал:

– Малика к себе не пускайте. Он богат и страшно жаден. Если берет в руки доллар, то пальцы трясутся. Больной человек! В Ереване большая семья, а он не посылает денег. Но скажи, зачем деньги, если родным нечего есть. Армяне! Страшный народ!.. Турки их недаром резали. Турки хорошие люди! Умные. Если режут, то спроси: зачем?.. Человек так устроен: если не за что резать, он не будет резать. Русских мы не режем. Они на меня косятся, но я не режу!.. Но давай знакомиться. Мы же соседи. А?.. Тебя как зовут?

– В школе звали Г рех.

– Грех?.. Что такое? Почему Грех? У нас есть министр, он Греф. Говорят, немецкий еврей. А ты Грех – почему?..

– Такая у меня кличка.

– Ты русский?

– Нет, не русский?

– А кто?..

– Я знаю? – раскинул Олег руки.– Ты вот знаешь, кто ты такой, а я не знаю. Кто угодно, но только не русский. Я – акционер. А разве акции дадут русскому?.. Ты вот скажи: у вас на трубе сидят русские? Чубайс или Вяхирев возьмут русского? Тебя вот взяли, а русского не возьмут. Меня тоже взяли. Значит, я не русский.

Олег на лету подхватил интонацию горячего бакинца и даже угостил его же собственным жестом.

– Я – Акбар Г амаев,– зачем-то повторил азик,– азербайджанец. Разве не видно?..

– Ну, на лицо вы все одинаковы: что армяне, что грузины,– и азербайджанцы – тоже.

– Как ты говоришь, приятель? Я похож на армянина?.. Если скажешь такое в Баку, тебя бросят в Каспийское море. Больше так не говори. Друга потеряешь.

«Друг нашелся! – подумал Олег.– Да если он и дальше будет ко мне ходить, я ему прямо скажу: занят. Не ходи».

Понимал Олег, что так никогда и никому сказать не сможет, но сейчас ему хотелось побыть одному, и он попросил соседа зайти к нему в другой раз.

Квартира по меркам богачей небольшая – четыре комнаты, и обставлена просто; в гостиной стол, стулья, диван и два кресла. Прошел к балкону и стал осматривать окрестные дали. Дом стоял на холме вблизи цветника, на месте которого еще недавно была небольшая церковь. Олег слышал, что этот пятачок – самая высокая точка московской земли. Отсюда он видел прямую линию проспекта и в конце его на Воробьевых горах шпиль университета. А слева, и тоже на горе – поставленный на попа гигантский спичечный коробок института Америки и мировой экономики. И только посвященные люди во главе с директором института евреем Арбатовым знают, чьи заказы они тут выполняли в черные годы крушения русской империи. А если спуститься вниз от института – там будет станция метро «Профсоюзная» и фундаментальная библиотека Академии наук. А чуть дальше – Фармацевтический институт и в нем же на первом этаже Г лавная аптека страны. Вот как много замечательных зданий собралось тут вокруг святого места, на котором много столетий простояла небольшая православная церквушка.

Прошелся по другим комнатам: везде одиноко, неприкаянно стояла мебель, сработанная на отечественных фабриках. На кухне в застекленном шкафу заждалась хозяина посуда с Ломоносовского фарфорового завода. На столе и подоконнике толстым слоем лежала дымчатая пыль, и на полу даже следы оставались от туфель. Попробовал газ: горит! Обрадовался, точно встрече с живым существом. Прошел в спальню: здесь две кровати и на них шелковые покрывала. «Две. Для кого старался?..» – подумалось горько. Тихонько снял покрывала, вышел на балкон и там вытряхнул. Облако пыли поднялось над балконом и поплыло в сторону института Америки. Одеяла, а затем и простыни оказались вполне чистыми. И Олег подумал: «Здесь буду жить». Писательская дача ассоциировалась с Артуром, Екатериной – туда ехать совсем не хотелось. И о Катерине он думал отстраненно, как о чем-то далеком и чужом. Ему сейчас впервые пришла мысль: «Совсем ее и не люблю! И слава Богу!» Любовь – это несвобода, оковы – это все то, чего он особенно боялся.

От души будто отвалился тяжелый камень. Не совсем отвалился, а лишь перестал так сильно давить. Ему даже пришла мысль: «Жениться я еще могу, но любить – избави Боже!»

Прилег на кровать, стоявшую поближе к окну, позвонил Вялову и Малютину, пригласил их вечером на чай. Потом позвонил банкиру, у которого держал большую сумму денег. Это был молодой еврей, родственник семьи Горбачевых, или, по крайней мере, так о нем говорили. Он стал банкиром еще за несколько дней до развала Советского Союза,– видно, знал заранее, и вначале работал каким-то незаметным клерком, а затем вдруг получил команду из министерства финансов принять банк. В один день ему вручили все ключи и коды от золотых кладовых, и в тот же день он уволил большинство служащих и набрал новых,– своих да наших. Возле банка и в самом банке появились вооруженные люди, охрана десятикратно увеличилась. Звали его Романом.

В банке его не оказалось, он лежал дома с температурой и ни с кем не говорил даже по телефону. Но когда ему сказали: «Олег Каратаев», он схватил трубку и осипшим голосом воскликнул:

– Олег,– ты?

– Я, я... Что с тобой случилось? Ты никогда не болел, а тут вдруг – температура?

– А-а, пустяки! Выпил холодного пива. Ты же знаешь: у нас сейчас мода на пиво.

– К тебе приедет мой человек: распорядись, чтобы ему выдали крупную сумму,– и так, чтобы без шума, в комнате, чтобы никто не видел.

– Все будет сделано, но скажи мне, Олег: какую сумму ты хочешь снять? И уже почему берешь наличными? Это же опасно.

– Не беспокойся, сумма не так велика. Буду несколько раз брать по пятьдесят-сто тысяч. Пустяки!

– Да, это пустяки. Я думал, ты смахнешь сотни миллионов!

– Но разве сотни миллионов можно унести в сумке или чемодане?

– Сотни нельзя, а десятки можно.

– Ты за мои вклады не беспокойся: сегодня я возьму десяток миллионов, завтра положу на вклад сотню.

– О! Ты всегда меня поражал уже таким размахом... У тебя что – есть цех и там печатаешь доллары? Но я шучу, шучу. Твои доллары валятся словно с неба, и нас не интересует, какой это Яхве оттуда тебе их сыплет. Я твои вклады держу в строжайшем секрете. И так будет всегда, пока наша власть. А власть мы взяли навсегда. Октябрьской революции больше не будет. Матрос не придет в банк и мне не скажет: ты – временный, уходи! Никуда я не уйду и буду хранить твои денежки. И лишь немножко брать с них процент. Ты же знаешь: процент – наше изобретение. Ты делаешь деньги, мы делаем процент. И неизвестно, кто из нас умнее. Завтра тебе уже могут не давать деньги, а наш процент останется. Процент – это родничок, который течет вечно. Но ты, пожалуйста, не думай, что Роману так легко держать твой вклад в секрете. Нет, не легко, но Роман будет крепко держать секрет. В министерстве финансов появился какой-то ке-ге-бешник и на нас шлет комиссии. Ты слышал по телевизору, как прижали Гуся... Ты не знаешь Гуся? Ах, Боже мой! Чего же ты тогда знаешь? Гусь – это Гусинский, Банк «Медиа– Мост», олигарх! Он скажет ребятам из НТВ, и они тебе сделают котлету. Из любого. Даже из него, этого нового президента. Но буду короче: держать тебя в секрете нелегко. Мне это кое-что стоит.

– Хорошо, хорошо – расплакался. На днях сыпану на твой личный счет полмиллиона. Покупай с потрохами всех чиновников. Ты же знаешь: теперь в России все продается и все покупается. Ты хочешь иметь атомную бомбу?.. Иди на птичий рынок – там купишь. Хочешь слона – тоже купишь. Странно, что это говорю я тебе, а не ты мне.

– Послушай, послушай! – перебил его Роман.– Ты говоришь так, как моя тетя Циля, которая живет в Одессе. Мне кто-то говорил, что ты еврей. Теперь я вижу, что это правда.

– Во-первых, ты меня не видишь, а слышишь. Во-вторых, я не еврей, а еврейка моя мама, а папа имеет такую национальность, что и сам не может сказать. Он у меня как Ельцин: физиономия русская, а душой тоже еврей. В России много таких. Вон Жириновский: мать у него русская, а отец юрист. А?.. Хорошенькое дело – юрист. Но разве есть такая национальность? Вот и такой у меня папеле. Иногда говорит, что он русский, и ругает маму жидовкой, а в другой раз задумается и мне скажет: если бы я знал, что я такое есть. И мне советует называть себя русским, потому, говорит, что русский это значит никакой. Русских отучили от своей национальности, и они как овцы: бредут, не зная куда, ищут какую-то свою Родину. А скорее всего, ничего не ищут. Им сунут в рот кусок хлеба, и они довольны. Пустой народец, эти русские! Их никто не любит, а они любят всех. Например, Гуся. Гусь сдирает с них шкуру, а они его любят. Ну, скажи: у вас в Израиле так можно?

Олег долго еще говорил в таком же духе, и знал, что для Романа его речь звучит райской музыкой. И Роман, чуть не рыдая от восторга, проговорил:

– Олег! Хорошо, что ты приехал. Держи свои деньги только у меня. Я тебя так люблю! И еще, пожалуйста, знай: чтобы все было тихо и все тебя любили так же, как и я, давай деньги на мой личный счет. Гешефт не бывает без денег. Он тогда никакой не гешефт. Гусь жадный и не давал чиновникам деньги. Они сделали проверку, подняли гвалт, а потом вылез откуда-то прокурор – и сунули его в Бутырку. Гусь имел там телевизор, ему жарили картошку и подавали рыбу фиш. Подавали в окошечко, как и всем зэкам, но все-таки подавали. Он сидел два дня и учился у соседа делать фальшивые деньги. Но фальшивые деньги я слышу на нюх, и как ты их ко мне принесешь? А потом, зачем фальшивые, когда есть настоящие. Надо только знать, где они лежат и как их взять. Вот ты знаешь. И никто не знает, как ты это знаешь. Одно известно: ты делал деньги в Америке, а туда комиссию не пошлешь. Но, может быть, ты мне скажешь, как это они там такие глупые и дают постороннему человеку такие деньги? Ну, ладно, ладно – не говори. И никому не говори. У нас тоже есть мастера делать деньги. Вот хотя бы и Гусь. Он сделал деньги из воздуха. Ты не веришь, а я тебе говорю – из воздуха. Радиоволны и всякие телевизионные сигналы летают по воздуху. Он их поймал, и они делают ему деньги. Один только канал НТВ дает в день триста реклам. Триста! – ты меня слышишь? А за каждую рекламу отвали ему десять тысяч долларов. Река денег! Нет, целое море! Ты тоже поймал какие-нибудь сигналы?.. Ну, ладно, извини, не стану спрашивать. Придет время, и ты сам расскажешь. А пока не забывай отстегивать хорошие суммы на мой счет. Не будь жадный, как Гусь. При Советах он получал сто шестьдесят в месяц и, говорят, не был такой жадный и не так задирал нос. Так вот... его сунули на два дня, но могли и на десять лет. Сказали же с экрана, что он – мошенник! Я бы не хотел иметь такой рейтинг. Другое дело маршал Жуков, когда он полководец и победил Берлин, а если ты мошенник, то это уже ой-ей! Не надо!

Олег знал, что если Роман разговорится, его надо остановить. И Каратаев сказал:

– Роман! Поговорим в другой раз. Сейчас у меня мало времени. Помогай моему человеку. Он будет приходить к тебе, и ты заводи его в кабинет и там оформляй дела. В расчетных залах бывают люди, они смотрят и затем нападают.

– У нас таких людей не пускает охрана. Но – все равно: буду рассчитывать твоего человека в кабинете. До встречи. Я немного поваляюсь и выйду на службу.

Позвонила дежурная по подъезду:

– К вам Екатерина и с ней трое мужчин.

– Пропустите их.

Екатерина вошла в комнату и по-хозяйски остановилась посредине. Она была в серой юбке, черном жакете, гладко причесана и вид имела важный и строгий. Вьющимися струйками по вискам спадали пряди волос. Каратаев смотрел на нее завороженно и с нескрываемым восхищением. Было в ней что-то от старинных аристократических женщин, очень влиятельных в обществе,– от тех, которых романисты называли светскими львицами. И заговорила она строго, почти командирским тоном:

– Вы так быстро укатили... Мы вас чуть не потеряли.

– А, может, я и хотел, чтобы вы меня потеряли.

– Вы жестокий бесчувственный человек! Вы же знаете, что я за вас отвечаю головой.

– Это что – выговор?

– Не совсем выговор, а нечто в этом роде.

И тогда Олег, оторвав, наконец, от нее взгляд, пропел:

– Переменим с тобой деревенскую жизнь на роскошную жизнь городскую.

И заискивающим тоном:

– Как я понял, мне дарована свобода передвижений.

– Вы верно поняли свои права, но и я хорошо знаю свои обязанности: хранить в неприкосновенности вашу головушку, которая по какой-то таинственной случайности может что-то изобретать. Однако довольно препирательств, покажите свою квартиру.

Олег провел ее по всем комнатам, вывел на балкон, показал примечательные здания и, между прочим, заметил:

– Судьбе угодно было поселить меня рядом с институтом Америки – рассадником американского духа, кухней, где заваривались самые главные диверсии против Российской империи. Я бы очень хотел проникнуть во все многочисленные кабинеты этого гнусного муравейника и пошуровать там железной метлой.

Говоря это, он думал о лептонной пушке, которую будет здесь изобретать. Он уже решил выполнять две задачи: перекачивать в русские карманы деньги, украденные у России, и попутно искать пути подхода к созданию лептонной пушки. Большие надежды возлагал на встречу с профессором Мешалкиным, и еще хотел бы связаться с Васей с Кергелена, который, по слухам, находился в Ираке в гостях у Саддама Хусейна. Чутье ему подсказывало: он должен близко сойтись с Мешалкиным, потом с Васей, а еще он хотел бы побыстрее встретиться с мальчиком Ваней, который обнаруживал большие способности в компьютерном деле.

Екатерина сказала:

– Надо прибрать квартиру.

– Приглашу женщину.

– Не надо женщин! Посторонний глаз нам ни к чему. Мы сейчас сами возьмемся за дело.

Пошла в ванную, нашла там тряпки, таз и призвала на помощь мужиков. Все засучили рукава и в течение часа мыли, терли, убирали. Квартира преобразилась. Откомандировали Артура за продуктами, а сами стали обсуждать предстоящие им дела.

Катя слушала. Г оворил Олег:

– Я вас плохо знаю, но вы русские люди, а русским я верю. Мне иногда удается вернуть какую-то часть украденных у России денег, но я не Гусинский: копить деньги не собираюсь. Он сидит на мешках золота и дрожит. Это люди больные, и я не стану им подражать. Вас прошу об одном: думайте о том, как с наибольшей пользой помещать деньги. У меня один проект есть: поддержать российские заводы, производящие электронику. Есть советники, которым я верю. Они помогут мне найти русских директоров и деятелей разного ранга. Только русскому я буду доверять. Среди вас есть адвокат, есть бухгалтер и есть милицейский майор – на вас я и надеюсь.

Амвросий Ильич сказал:

– Но я украинец, и мой сын украинец – может быть, вы этого не знаете?

– Украинцы – славяне, они те же русские, только многие из ваших соотечественников забрали в голову, что есть самостоятельное государство Украина, и есть украинский язык, и есть украинцы. Бог судья этим заблудшим людям. Они даже не в состоянии понять, что имя Украина происходит от слова край, окраина – вот и подумать бы им: край чего? И о том бы поразмыслили: Киев-то – мать русских городов, а Севастополь – город русской славы. А все дело в том, что телевидение заморочило им голову. И Кучма у них верховодит, а он и не Кучма вовсе, а Кучман. В Америке многие это знают, а у нас, в России, может быть, и не знают. Ну, так что? – обратился Каратаев к старшему Бутенко,– будем мы друг другу доверять или разойдемся подобру-поздорову?

– Можете на нас положиться! – сказал адвокат.– Я родился в России, знаю один только язык – русский и чувствую себя глубоко русским человеком, хотя мне мило и все украинское: и язык моих предков, и песни украинские, и все остальное.

– Сын верно говорит: мы – люди русские, хотя и украинцы. Я дольше вас живу на свете, успел заметить: у нас с русскими все общее, и, главное, психология, понятия о красоте и чести, о любви и дружбе,– весь строй психических особенностей у нас один. Если вы нам доверите – будем работать. Но вот что бы я хотел выяснить: до какой степени простирается ваш национализм? Скажем, если встретился нам татарин, или башкир, или чукча, а не то калмык. Будем ли брать его в свою компанию?

– В компанию не будем брать никого, но доверять хорошему человеку можно. Сыны малых народов, живущие с давних времен бок о бок с русскими, делят с нами общую судьбу, и я против них ничего не имею. На Кавказе тоже живет немало хороших народов,– особенно, в Дагестане,– но есть и такие, которые в трудную минуту русской истории повернулись к нам спиной и гадят на каждом шагу. Бог им судья. И пусть они идут своей дорогой. Я же ни с азиками, ни с грузинами дел никаких иметь не желаю. Можете меня осуждать, но я максималист и хочу таковым оставаться. Вот пройдут годы, армянам снова покажут кривые ножи турки, азиков тиснут грузины, а грузин абхазы и чеченцы... И вновь они поползут на брюхе в Кремль, просить нашего царя-батюшку взять их под свое крыло. Но пусть запомнят негодяи всех мастей, те, кто ныне называет нас свиньями: русские им этого не забудут. Терпелив русский человек, и как всякий великан многое прощает меньшим тварям, но нынешнего паскудства мы им не простим.

Отец и сын Бутенко, а с ними и Катерина слушали Олега так внимательно, как малые дети слушают любимую сказку. И по блеску их глаз, по радужному сиянию лиц видно было, как близки и дороги им чувства и мысли этого удивительного, таинственно могущественного человека. Что же до Кати, она до этого монолога знала лишь одну шутовскую манеру Олега, его демонстративную небрежность в отношении к ней; и она не замечала в нем ума сильного, чувств глубоких и привлекательных. Он ей казался пустоватым пересмешником, хотя и не лишенным остроумия и дерзкой смелости. Сейчас же на нее пролились волны могучей энергии, ума сильного и прекрасного в своем праведном патриотическом гневе. Он точно Илья Муромец сошел к ним с полотна художника и вселил в них дух борьбы и неколебимой веры. «И как это прекрасно,– думала Катя,– что именно этот человек имеет в руках оружие, способное карать преступников и спасать оскорбленных. Как хорошо, что Бог, который несомненно же есть на свете, не оставляет людей без защиты и милости».

Беседу продолжили за большим круглым столом, на котором Артур уж разложил разные яства и поставил принесенный из кухни пузатый фарфоровый чайник.

Катерина продолжала мысль о кавказцах:

– Враждебная народу власть и, особенно, столичный начальник, Кац в кепке, охотно расселяют кавказцев в Москве, строят для них фешенебельные дома и помогают захватывать рынки и всю торговлю. Они создают землячества, боевые отряды, у многих есть оружие. Столица постепенно превращается в интернациональное месиво, где русских будет меньше, чем инородцев. Придет время, и они, как албанцы в Косово, возьмутся за оружие и станут теснить славян. О Москве теперь говорят: была большой деревней, стала большим аулом. Мы тоже кое-что делаем. Вот сейчас на заводах в помощь милиции создаются дружины. Они носят красные повязки, дежурят на улицах. Там чаще всего русские. Хорошо бы снабдить их деньгами да привлечь в их ряды безработных – бедолаг, которые трудились на тех же заводах, но по милости демократов очутились на улице.

– Вот сюда я охотно перекачаю часть украденных у России денег. Вас...– повернулся он к Екатерине,– хотел бы видеть во главе этого движения. Пусть в Москве будет армия защитников, способная в нужный момент разгромить любых посягателей на нашу столицу. Вам, милиционерам, придется первым принять на грудь этих наших новых завоевателей.

Он задумался, посмотрел на крышу аптеки, стоявшей поодаль и в низине, а потом, обращаясь к майору Кате, тихо и каким-то просительным тоном проговорил:

– Вы у нас старший по званию; составляйте план оказания помощи рабочим дружинникам, и мы потом с вами его обсудим. Важно, чтобы деньги, которые я буду давать, не попадали в дырявые карманы. Их отняли у рабочих людей, им мы и должны их возвращать.

И – к Артуру:

– Сколько вы привезли?

– Полмиллиона. Выдал нам их сам директор банка. Просил называть его Романом.

– Но он же больной.

– Да, он кашляет, сморкается, но сказал, что вы звонили и он срочно приехал.

Олег отсчитал каждому по сто тысяч долларов.

– Это на личные нужды. А вам, Николай Амвросьевич, надо перебираться в Москву. Купите квартиру здесь же, поблизости. Ищите безработных, привлекайте бедствующих студентов – и не гнушайтесь женщин, молодых девиц, даже школьниц. Всем будем платить деньги, и они скоро составят нашу армию. Пришло время, когда стар и мал должны подниматься на борьбу.

На том они и расстались.

Позвонил Малютин:

– Олег, я с утра мотался по Москве, закупил две компьютерные установки. Появились новые, совершеннее прежних. Я сейчас к тебе еду.

Между тем Артур обошел подтянувшихся к дому охранников, каждому дал по две тысячи долларов. И сказал, чтобы они в своих домах изучили положение семей: «Бедным дадим по две тысячи, а многодетным будем помогать особо. Купим для них квартиры, устроим детей в детские сады, в школы. Возьмем на учет подростков, ребят и девочек, которым по пятнадцать-шестнадцать. Кто хочет учиться в институте, пусть поступают. Мы сразу же оплатим все годы их учебы. Из них мы составим молодежные боевые отряды».