Текст книги "Похищение столицы"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Да, совсем рядом. А что такое?

– Мой человек сообщил: там триста наших девиц собрали, особенно красивых, стройных и молодых. На отправку в Судан готовят,– будто бы восемьсот миллионов долларов за них получили. Там азики, чечены и с ними Автандил. Я три автобуса с омоновцами приготовил, они под началом Тихого за нами пойдут, а мы с вами должны сейчас же выехать. Поедем в одной машине, на ходу план операции составим. Я сейчас к вам подъеду.

Олег все слышал и, потирая руки, сказал:

– Люблю жареные дела! Я с вами поеду.

– И думать нечего! Не возьму я вас.

– Но я же ваш начальник! Сама сказала, а тут... командовать. Да я скорее вас не отпущу. Не женское это дело мафию укрощать.

И к Валентине Павловне:

– Не пустим ее. А?..

Но Катя собралась, поцеловала маму и пошла. И уже в лифте Олег строго, начальническим тоном проговорил:

– Вы, товарищ майор, бросьте со мной, как с мальчиком, обращаться. Неужели вы решили, что одну вас на опасное дело отпущу?.. Нет уж, привыкайте; я хотя рядовой и необученный, буду вас защищать, и беречь, и от милиции скоро отставлю. Не женское это дело – с пистолетом на боку ходить.

Кате нравилась нарочитая строгость его тона; за этой напускной суровостью слышала и серьезную озабоченность ее судьбой, она улыбалась, но не хотелось ей думать, что разговор этот имеет только шуточный характер. Как всякой женщине, ей нравилось, чтобы о ней заботились.

Сели в Катину машину – служебный «Мерседес», который хотя и не принадлежал ей, но Автандил в минуту каких-то пламенных откровений обронил фразу, сопровождаемую царственным жестом: «Автомобиль ваш, я его вам дарю».

Скоро подъехал бронированный «Линкольн» Старрока, и Катя, оставив в своей машине Олега, пересела к генералу. И они поехали.

Сидела майор в заднем салоне и все время звонила. Петрунину сказала:

– У вас автомобиль есть?

– Старенький «жигуленок», но бегает резво, как горный козел.

– Захватите с собой длинную веревку и поезжайте на мою фабрику, найдите там Антонину Сергеевну, главного бухгалтера, и ждите моих распоряжений.

– Веревку-то зачем? Я вешаться не собираюсь, а если ты решила свести счеты с жизнью, то не дам. Кто мне тогда жалование хорошее платить будет?

– Веревка нужна. Берите и не рассуждайте!

Старрок тоже спросил:

– Кого вешать собираетесь? Не меня ли?

– До вас еще дело не дошло, но если будете задавать много вопросов, повесим и вас.

– Хе! – качнул головой генерал.– С тобой не соскучишься. Люблю веселых людей, только юмора такого черного я даже в Одессе не слыхал.

Катя звонила главному бухгалтеру:

– Антонина Сергеевна! Соберите дружинников, и пусть они ждут моего распоряжения. Через сорок минут в летний лагерь приеду, мы его покупать будем.

– Весь лагерь?

– Весь, весь. Что вы так испугались?

– Там же целый город! Где деньги такие возьмем?

– Кореец нашел деньги, а мы с вами не найдем? Какие же мы фабриканты!

– Да зачем он нам – лагерь-то весь. Для его обслуги человек сто надо.

– А мы двести найдем, и даже триста. Ну, да ладно: рассуждать вы стали много. Выполняйте мою команду!

Старрок и на это сказал:

– И правду вам говорит бухгалтер, умный она человек. Мне бы такого. А скажите, зачем вам такой большой лагерь? И неужели ваш этот хрякин так много денег вам даст?

– А хакер может и на лагерь дать деньги, но только в том случае, если мы ему скажем: для милиции он нужен, дети милиционеров там будут отдыхать – и зимой, и летом.

Потом они ехали молча. Старрок думал о том, а что он сам-то от этой затеи может поиметь? Дети милиционеров, конечно, очень важно, его же за то и подчиненные хвалить будут, и в министерстве узнают – тоже похвалят. А еще и места для своих детей просить будут. Но и все-таки: что же ему лично от такой затеи отвалится?

Сказал Катерине:

– Странный он, этот ваш хрюша! Ему бы на Канарах загорать, да девочек молоденьких...

– Девочек он и тут найдет. Вон их сколько полковник Автандил со своей шайкой набрал. Да только понять вы не можете: есть люди на свете, которые одну заботу знают: о Родине своей пекутся. Были же на Руси Мамонтов, Морозов, Третьяков, сотни и тысячи других патриотов. Один грандиозный театр в центре Москвы строил, чтобы в мире такого не было, другой картинную галерею, а профессор Цветаев, к примеру, все денежки свои на строительство музея истратил. И дочерям на жизнь не оставил. Вот какие сердца благородные были! Ни в каком другом народе, и особенно в вашем, таких людей не замечено.

– Опять твой проклятый национализм! Ты у меня допрыгаешься, Катерина! Уволю без выходного пособия.

Не сразу ответила майор Катя. Помолчав, сказала:

– Хорошо бы, если бы уволили. Мне и мама говорит. А теперь вот и хрякер, как вы его называете.

– Ну, ну, девка! С тобой и пошутить нельзя. Люблю я тебя, как дочь родную. И раньше любил, а теперь ты меня богатым сделала. Двести тысяч на счету! Мог ли я подумать там, в Одессе, где у меня на мороженое рубля не было.

– Да вы ведь и не жили в Одессе. Что ж вы ее вспоминаете?

– А то и вспоминаю, что там, в Одессе, дух наш еврейский живет. Не жил в Одессе, а духом ее пропитан. И речь одесситов в ушах звенит. Во сне Дерибасовскую вижу. Будто иду я по ней, а впереди меня Остап Бендер, а за ним Паниковский трусит. Вот сейчас, думаю, обернутся и скажут: «Старрок, иди к нам. Вместе будем миллион искать».

Машина шла тихо, спидометр показывал «60». Катя не мешала генералу выговаривать свои сокровенные мысли. Знала: он очень любил ее общество, считал красивейшей женщиной в мире и гордился тем, что она его подчиненная. И как мужчина еще не старый и любвеобильный, испытывал большое желание хоть чем-то ей понравиться. Знал, что она любила его откровения на еврейские темы.

И он продолжал:

– Сейчас в России нам памятники ставят. В Москве Высоцкому, в Питере Остапу Бендеру, и где-то еще Паниковскому... Знающие люди говорят: «Нигде, ни в одной стране такого уважения евреям не оказывали. Даже и в Израиле так не чтят своих соплеменников».

Старрок знал, какая ярая националистка его собеседница, но знал он также, что ее любовь к своему народу сродни чувствам евреев, чей национализм не знает никаких границ и в наш век радио и телевидения стал известен всему миру. Старрок был умным человеком, не чужд справедливости и мысленно, в беседах с самим собой, признавал, что национализм русских, в отличие от национализма евреев, уважает национальные чувства всех других народов и как бы говорит: любите вы на здоровье свою нацию,– и это даже хорошо, мы за это уважать вас готовы,– но не мешайте и нам любить братьев по крови. Не лезьте в душу, не захватывайте наших газет, наших театров, телевидения. А если вы уж и в Кремль тихой сапой заползли, и там все места заняли, так этому и прощения не будет. Захват власти в стране с такой великой боевой славой будет изучаться историками многих поколений. Появится литература, объясняющая этот феномен. Люди других стран будут учиться на опыте русских. Драма русского народа уж в который раз сослужит пользу человечеству, разбудит бдительность, научит народы не только с опаской смотреть на врага внешнего, но и распутывать тайные ходы врагов внутренних. Маленький и коварный народец, сумевший обмануть великана, станет синонимом лжи и обмана, а его вожаки и кумиры приобретут репутацию вселенских негодяев. Вот уж истинно говорят: нет худа без добра.

Неприятны Старроку разговоры на эту тему с майором Катей, но не бежит от них милицейский генерал, не уклоняется. Слушая эту мудрую, как тысяча змей, девицу, он как бы пытает свою судьбу, смотрится в зеркало, где отражается завтрашний день еврейства. При этом он думает: не напрасно же так много его соплеменников уехало за рубеж в последние годы. И уезжают все больше старые и молодые люди, слух идет, что будто бы в России всего лишь семьсот тысяч евреев осталось. Это из пяти-шести миллионов-то! На взгляд поверхностный может странным показаться такой бурный, словно кавказский сель, исход его родичей; но так лишь человек неумный может подумать. А ум глубокий, проницательный смотрит в корень явления. Корень же уходит не в природу власти, которая по милости Горбачева и Ельцина вдруг у евреев оказалась, а тянется туда, где кипят страсти народные, шумит и волнуется океан жизни главного народа, то есть русского. Они-то, русские, вот как и она, эта очаровательная фарфоровая куколка, хмурят брови, грозно поводят взором, все громче и громче вопрошают: кто развалил империю и испортил жизнь на Руси?.. А ответ находят всюду, куда ни глянут. Телевизор включат – там если богач, так Гусинский, если политик, так Явлинский или Жириновский. Тут и дураку все понятно, а народ-то прост-прост, а не дурак. И часто после таких дум Старроку является мысль: не пришел ли час и ему собирать чемоданы?..

За разговорами неожиданно подъехали к лагерю. Тут уж три автобуса с ребятами стояли, фабричная команда дружинников на полянке леса расположилась. Катя им сказала: держитесь подальше от места свары, они вооружены. И со Старроком, с Артуром и Тихим стали совещаться, как блокировать девушек и брать мафиози. Были с ними и кореец, и сторож – рассказали, что кавказцы в количестве одиннадцати человек, и с ними какой-то суданский важный чиновник, и полковник милицейский в столовой сидят. Несколько столов сдвинули и под главной люстрой вино пьют, шашлыки едят. Окружить их или войти к ним – рискованно. Пальбу откроют, побьют многих. И тогда Екатерина сказала:

– Я в гражданском платье, зайду к ним и предложу сдаться. На женщину руку поднять не посмеют.

Артур возразил, но Старрок глубокомысленно молчал. План казался ему единственно правильным. Пока майор Катя ведет там переговоры, они здание окружат, все выходы закроют. Кавказцам делать будет нечего – сдадутся.

А Катя, не дожидаясь одобрения, стремительно оторвалась от них и пошла в столовую. Распахнула дверь, встала посредине залы у колонны.

– Здравствуйте, господа! Хлеб-соль вам!..

Полковник Автандил привстал:

– Катерина! Зачем ты здесь?

– Я не одна, господин полковник. Генерал Старрок омоновцев на трех машинах привез, они здание окружают.

Заволновались кавказцы, двинули стулья, Катя подняла руки:

– Спокойно, господа! Давайте о деле говорить. Куда и кому вы триста девушек отправляете?..

Ее голос потонул в шуме; кавказцы, озираясь, пятились к черному выходу. На месте оставался один полковник. А из кухни выскочил молодой кавказец с усиками, в руках его блеснула вороненая сталь пистолета. Катя машинально отклонилась за колонну, и в тот самый момент раздался выстрел. От колонны отлетела штукатурка. Еще выстрел. Кавказец подбежал к окну, прицелился, но Катя, достав из кармана юбки свой маленький «Вальтер», пряталась за колонну. И когда прозвучал третий выстрел и кавказец барсом к ней бросился, она нажала курок. Кавказец дрогнул, схватился за шею. Из руки выпал пистолет. Поднял стул и двинулся на Катерину. Она снова выстрелила. Теперь уж кавказец остановился, вытаращил на нее страшные черные глаза, раскрыл рот. В столовую ворвались омоновцы, кто-то дернул за руку Катю, заслонил собой. Это был Олег. Ногой он толкнул кавказца, поднял с пола пистолет и потащил к выходу Катерину. А на дворе послышались выстрелы. Омоновцы брали кавказцев. Кто-то докладывал Старроку:

– Взято одиннадцать человек.

Старрок к Автандилу:

– Это все?

– Да, все.

Катя рванулась из объятий Каратаева, подошла к Старроку. Сказала:

– Верно, их было одиннадцать. Двенадцатый – полковник.

– Ты что же, считала?

– Успела пересчитать.

– Хорошо, жива осталась. Пришлось бы мне отвечать за тебя перед министром.

– Я бы не хотела, чтобы вы за меня получили выговор. Надеюсь, получите орден.

– И тут язвит, шельма! – подумал Старрок.

В залу, между тем, вводили кавказцев. Их было одиннадцать молодых, холеных и здоровых мужиков. На ходу им крутили руки, вытаскивали из карманов документы, ножи, пистолеты. Раненый сидел на стуле возле окна.

– А этого перевяжите.

Катя подошла к нему, сорвала с него белую рубашку, разорвала на тряпки, стала перевязывать. Он смотрел на нее жалобно и виновато. Прохрипел:

– Это ты меня?

– Сам себя наказал. Не начни ты в меня палить, так и цел бы остался. Злой ты, как шакал, а таких-то Бог карает.

Старрок приказал отправить его на машине Автандила в больницу и там выставить часовых.

– Не упустить его. Он нам особенно нужен.

Кто-то из раскрытой двери крикнул:

– Лейтенант ранен!

– Артур? – подбежала к нему Катя.

– Да, Артур. Мы его на «Волге» в больницу отправили.

– Тяжело ранен?

– Будто бы нет. В плече пуля застряла. Он рукой рану прижал, говорит: «Кость не задела. Повезло». Хороший он парень, этот лейтенант. Двоих кавказцев скрутил, а третий из кустов в него выстрелил.

Другой омоновец рассказывал:

– Три кавказца в кустах затерялись, думали, упустим, а там из леса рабочие парни с повязками дружинников выступили. Ну, и этих троих скрутили.

На всех кавказцев надели наручники и повели к автобусу. У дверей второй столовой, где держали девушек, выставили часовых. Старрок, Тихий, майор Катя и с ними Каратаев сели за стол, приказали принести чай. Автандил, предваряя вопросы генерала, вскинул над головой руки и голосом, напоминавшим сталинский, воскликнул:

– Зачем такой шум? Я приехал сюда, чтобы миром дело кончить.

– Да, да – миром,– сказал Старрок,– знаем мы этот ваш мир.

И генерал подступился к полковнику с допросом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сразу же после перестрелки и ареста одиннадцати кавказцев Петрунин на глазах у ошалевшего корейца натянул между деревьями веревку и, когда хозяин лагеря спросил: «Зачем ты делаешь?», посмотрел на него сердито:

– Ты хозяин этого лагеря?.. Плохо твое дело, брат. Схватят тебя за шкирку и потянут в кутузку.

– Кутузку?.. Что он есть, кутузка?

– А это ты там узнаешь, когда тебя в камеру вместе с кавказцами посадят.

– Камера? Тюрьма, значит. Зачем камера? Что плохого делает иностранный коммерсант? Я не стрелял. У меня нет пистолета.

– Там расскажешь, что ты делаешь. Лагерь-то твой!.. А теперь вот – фабрика будет – труба, дым, грязь. Кто захочет сюда ездить? Крышка тебе, Корея! Бери ноги в руки и валяй домой.

Подошла Екатерина. И – к корейцу:

– Ты лагерь хотел продавать?

– Да, да – продам лагерь. Сейчас продам. Но денег много надо.

– Сколько же?

Кореец замялся, стал что-то на руках показывать. Видно, слова какие-то забыл. Но потом сказал:

– Двести тысяч долларов!

– Ну, ты загнул парень! – пропел Петрунин. А Катерина предложила:

– Бери любую половину.

– Что есть половина?

– Ах, косоглазый бес! – вскинулся Петрунин.– Слов русских не понимаешь, а имущество наше к рукам прибрал.

Кореец догадался и замотал головой:

– Хорошо есть, хорошо! Давай половину.

Катя поручила Петрунину оформлять документы, а сама пошла в детскую столовую, где томились в ожидании своей судьбы девушки. За ней неотступно следовал Каратаев.

У дверей их встретил омоновец:

– Плачут девушки.

– Чего ж они плачут, дурочки?

– Боятся, задаток от них потребуют. Им по тысяче долларов дали. Г оворят, истратили половину и взять их теперь негде.

Катя и Каратаев вошли в помещение, и девушки, онемев от страха, смолкли. Катя громко спросила:

– Вас триста душ должно быть. Г де остальные?

– На втором этаже они, в спальных комнатах сидят.

– Зовите всех сюда. А вы, красавицы, чего нос повесили? Вот ты... как тебя зовут?

Подошла к рослой кареглазой девице:

– Ишь, Венера Милосская. Да за такую-то и сто миллионов не жалко. Ну, вот вы, Олег,– повернулась к Каратаеву,– дали бы за нее сто миллионов?..

– Дал бы и двести, но лишь в том случае, если бы вы от своей милиции отказались и воспитанием этой девушки занялись. Она ведь еще несовершеннолетняя.

Катя села рядом с кареглазой, обняла ее за плечи, заговорила в раздумье:

– Мне такой ваш проект нравится. Я только сегодня поняла, как опасно в милиции работать. Пулю в голову получить не желаю. Я хоть уже пожила на свете, но каждый день встречаю, как самый первый и единственный.

Тряхнула за плечи девушку:

– Ну, рассказывай, как тебя зовут?

– Марией.

– Машенька! Вот молодцы, родители! Самым красивым именем назвали.

Со второго этажа по живописной лестнице стекали разноцветные стайки девиц. Одеты изысканно, броско и по последней моде. Прически, туалеты – все так, будто они приготовились к смотру на конкурсе красоты. Глаза сияли весенними цветами, ноги длинные, шеи лебединые.

Русская элитная порода готовилась на вывоз в арабскую страну.

Бледность щек и тревожные взгляды выражали беспокойство и взволнованность.

За столами все не умещались, многим пришлось стоять. Тишина воцарилась такая, что и полет мухи можно было услышать.

– Кто из вас самая старшая? – спросила Катя.

Девушки молчали.

– Кому из вас двадцать лет?

С десяток рук взметнулись над головами.

– А кому двадцать один год?

Поднялись три руки.

– Вот вы, «старушки», и сядьте здесь, со мной рядом.

Три девушки, неся в руках стулья, приблизились и сели рядом с Катериной. Она сказала:

– Давайте знакомиться: я Екатерина Михайловна, хозяйка швейной фабрики, что тут по соседству, и одновременно майор милиции. Мы этот лагерь покупаем для фабрики. Тут будут отдыхать семьи рабочих, милиционеров, дети. В будущем устроим базу и для иностранных туристов. Вас мы вырвали из лап мафии. Вы были в плену.

– Нас пригласил Судан, мы туристы.

– Туристы? А кто же и зачем вам дал по тысяче долларов? Нет, милые, вас купил богатый человек, чтобы часть из вас оставить в своем гареме, а другую часть перепродать другим богатым людям. Вы стали живым товаром и чуть было не попали в рабство.

Наступила тишина, и Катя долго ее не нарушала. Из дальних рядов раздался чуть не плачущий голос:

– А как же деньги? Мы их потратили.

– Деньги возвращать не станем. Мы хотим устроить вашу судьбу. Приглашаю всех на работу. Часть из вас, кто захочет, будет трудиться здесь, а другие пойдут на мою фабрику. Всем вам будем платить по двести долларов в месяц. Ну, как? Принимаете мое предложение?

И снова тишина. Машенька, сидевшая справа от Кати, робко спросила:

– А если тут... что будем делать?

– Пока будем приводить в порядок помещения, территорию, а потом кто пойдет на кухни, кто в столовые залы официантками. Другие будут хозяйничать в бильярдной, кинотеатре, на спортивных базах. Желающие возьмут ножницы, научатся стричь газоны, разбивать цветочные клумбы, содержать в чистоте территорию. Те же из вас, кто захочет продолжать учебу, жить и работать в городе – милости просим, оставайтесь в городе. И еще скажу: для тех, кто пожелает работать у нас, выдадим зарплату за три месяца вперед. Ну, а теперь послушаем вас.

Рядом сидящая девушка – из «старушек», сказала:

– Меня зовут Ксения. Хочу спросить, а если у кого есть брат, или молодой человек, и он без работы, можно и ему здесь устроиться?

– Да, можно, но это в том случае, если он нам покажется надежным и порядочным парнем.

Заговорила другая «старушка»:

– Меня зовут Таня, хотела бы знать: что надо понимать под словами «надежный» и «порядочный»?

– У нас будет «сухой» закон. Согласятся ли они на абсолютную трезвость?.. Каждый пройдет медицинскую комиссию. Если чем болен, пошлем на лечение.

Вопросов больше не было, и Катя, обращаясь к трем «старушкам», сказала:

– У казаков раньше были сотские атаманы, мы тоже разобьем наших казачек на сотни и каждая из вас составит список, кто и где хочет работать. Через три дня вы мне такие списки представите.

Обратилась к Машеньке:

– Хочешь быть у меня секретарем?

– И у меня тоже! – раздался за спиной голос Петрунина.

Катя повернулась к нему. Он принял стойку смирно, доложил:

– Купля-продажа свершилась. Нужны еще кое-какие формальности, выписать корейцу денежный чек, и лагерь «Колокольчик» будет вашей личной собственностью. Прошу назначить меня генеральным директором, а эту юную мадам,– он указал на Машу,– моим заместителем. И он раскатисто, сверкнув белизной нетронутых кариесом зубов, засмеялся.

– А что, эта твоя мысль мне нравится; завтра же примешь хозяйство, но, конечно, останешься и моим адвокатом. Только вот что...– она оглядела повстававших со своих мест и волнующихся словно пчелиный улей девчат, сказала: – Нельзя ведь тебя... пускать в этот огород.

– В какой огород?

– А тут в лагере будут эти девушки работать.

– Так это и хорошо! Мне такое общество нравится.

Катя строго на него посмотрела:

– Игорь! Хватит скоморошничать!

– Но позволь. Если все они будут в моем подчинении, так как же я должен вести себя? Не смотреть, что ли, на них! Так они же на меня и обидятся.

– Вести себя будешь, как черный монах. А не то, так сразу получишь отставку.

И Петрунин снова засмеялся. И по тому, как весело и участливо смотрела на него Маша, можно было сделать вывод, что она на него не обижалась.

– Надо бы нам в больницу – навестить Артура,– поднялась Екатерина. И взяла за локоть Марию.– Пойдем в машину. Ты со мной потом в Москву поедешь.

Петрунин было устремился в задний салон за Олегом и Машей, но Катя сказала:

– Садись со мной. Расскажешь, какие бумаги оформили, что еще от меня требуется.

– Деньги нужны, да подпись поставить, да у юриста заверим купчую. Чего же больше?..

Катя обратилась к Маше:

– Сколько тебе лет, Машенька?

– Шестнадцать... скоро будет.

– Ты школу закончила?

– В девятом классе училась.

– А мама с папой у тебя есть?

– Есть мама и три братика.

– Мама работает?

– Нет. Она дома едва управляется.

Других вопросов Катя из деликатности не задавала, но Петрунин, обернувшись к ней, спросил:

– На что же вы живете?

– Теперь вот деньги получили. Мама спрятала их, будет экономить.

Подъехали к больнице, и Катя в сопровождении Олега прошла в приемный покой. Здесь ей сообщили, что лейтенанту милиции только что сделали операцию и он еще не проснулся от наркоза. Катя позвонила главному врачу, тот приказал пропустить их.

На лифте поднялись на шестой этаж, тут их встретил главный врач и провел в палату. Сел у изголовья больного и стал легонько бить его по щеке:

– Вставай, лейтенант! Разоспался.

Артур открыл глаза и увидел майора Катю. Хотел было приподняться, но врач его удержал:

– Лежи, лежи. Шов порвется.

Артур, оглядев гостей, улыбнулся, виновато сказал:

– Пустяки! Пуля, как оса, в плечо ужалила.

Катя склонилась к нему щекой, погладила волосы. «Как они счастливы!» – подумал Олег. И черная мысль о том, что они любят друг друга, вновь поползла в голову. На этот раз она явилась не в форме догадки, а уже как уверенность и несомненная данность. Сердце в груди упало, почти замерло. Душа опустела, как сосуд, из которого выкачали воздух. Надежд не оставалось. Она гладила Артура по волосам, нежно говорила: «Слава Богу, слава Богу, что так-то, не опасно...»

Вошла сестра и сказала, что к больному пришли мама и дедушка. Катя поднялась, и они стали прощаться.

Из Сергиева Посада покатили в Москву. Был поздний вечер, город с гирляндами огней остался позади, машин на дороге встречалось мало, Катя вела машину молча, скорость держала большую. Она и всегда так: если набирает скорость, едет молча, зорко следит за дорогой. Отвлекал ее, и даже раздражал, Петрунин. Адвокат донимал Марию:

– Глупые вы, девчонки! Если уж продавать себя, так за миллионы. Вон у нас из «Зенита» футболиста купили: двести миллионов отвалили. А вы?.. Тысяча долларов! И не подумали: кавказцы-то за вас себе в карман сколько положили.

– Игорь. Отстань от Марии! Откуда ей знать, где и за сколько футболиста купили. Но вообще-то – не приставай к ней. А то высажу тебя на дороге. Пойдешь на электричку.

За него заступилась Мария:

– Вы его не браните. Он говорит не обидно, от сердца. Веселый он, а я веселых парней люблю.

– О! Слышишь, что она сказала? Любит меня. Уже полюбила! И парнем назвала. А ты в наши дела не вмешивайся. Не смыслишь ты ничего в любви, потому как тебе кроме Автандила никто из мужиков не нравится. Засохла ты в милиции, душой очерствела. Тебя за то и Старрок с Автандилом держат: не любишь ты никого и не можешь любить, потому как синий чулок ты. Погоны нацепила и уж никого не видишь вокруг себя. На что уж я парень, что твой Аполлон Бельведерский, и два года возле тебя крутился, а ты и меня не разглядела. Вобла ты сушеная!

Катя сбавила скорость. Мотор работал неслышно, и голос Петрунина звучал, как на эстраде.

– Ты балаболишь много и для любви серьезной непригодный. Девочки, они умных любят, и важных, и так, чтобы парень чем-нибудь отличался от других,– говорила Катя.– Талант какой-нибудь,– скажем, на баяне играет или школу бальных танцев окончил. А еще лучше – если изобрел что-нибудь. К такому тянется девчоночье сердце, млеет от восторга.

Катерина говорила тихо, голосом мечтательным и певучим.

А Каратаев от этих ее слов вновь обретал душевное спокойствие и уверенность. Он-то уж со своими талантами мог рассчитывать на любовь девушки, но вот только девушек-то он теперь и не видел. Час назад сидел в таком цветнике, о котором и во сне нельзя вообразить. Жадно оглядывал каждую, искал ту самую дивную красоту, за которую восточный коммивояжер деньги большие платил, но чтобы в сердце его что-нибудь шевельнулось? – Нет, никакого биения в своей груди он не услышал. В одном только укреплялся все сильнее: без Катерины нет ему жизни на земле! И надо скорее объявлять ей о своем намерении отдать ей руку и сердце. Да как это сделаешь, если нет уверенности в ответном чувстве? Ведь если она откажет, сгорит он со стыда и перенести такую катастрофу не сможет. Оставалось ему пребывать в подвешенной неопределенности и ждать момента, когда уж не будет никаких сомнений в успехе. А они, эти сомнения, накатывают точно волны Финского залива на город Петра, и конца им не видно. Впрочем, вот сейчас ветерок в его сторону подул. Катя строй своих чувств и дум выговаривает, она такой портрет своего будущего принца рисует, который больше на него похож, чем на того милицейского офицера с восточными чертами на лице.

Сердце вновь начинало оттаивать. Теплая волна лизнула душу, и ему стало веселее.

Петрунина ссадили у метро, и втроем поехали в Черемушки. Олег предложил Кате и Маше остаться на ночь у него. Сказал:

– Займете комнату, что напротив входа, устраивайтесь там, и пусть она будет ваша.

Катя согласилась:

– Хорошо. Мне нужна комната в вашей квартире. И если мы вас не стесним...

– Господи! Да зачем мне одиночество? Я уж и так скоро выть буду от тоски. А к тому ж с завтрашнего дня на заводе буду торчать подолгу. Там, говорят, мне и комнату отдыха рядом с лабораторией оборудовали. И повар у меня будет – молоденькая такая, вот вроде Машеньки.

– Ну-ну! – прикрикнула Катя.– Влюбитесь еще!

– Ага! Ревнуете? Вот это как раз мне и надо, чтобы вы меня ревновали. А то смотрите на меня, как на белую стену. А мне, может, обидно такое ваше равнодушие. Может, в моем сердце любовь к вам разгорается, а вы меня не замечаете.

Машенька готовила ужин, а Олег и Катя, уединившись в своих комнатах, принялись названивать друзьям и знакомым.

– Завтра выйду на работу,– говорил Олег директору завода.– Я вам пополнил счет у Романа – знаете ли вы об этом?

– Да, он мне звонит о каждом новом поступлении. Г оворит, вы ему жизнь красивую устроили. У него за эти дни процент втрое подскочил. Держится за вас, как за мать родную. Но и мы тоже... Рабочим зарплату подтянули – до трехсот долларов.

– Я сегодня еще вам подброшу. И узнайте, кто без квартиры, у кого детей много. Таким немедленно дайте деньги. И тем, кто в дружинники запишется, еще набросьте. Пусть безбедно живут и за завод держатся. Позовите к себе начальника районной милиции, пусть и он дружинникам помогает. В милиции трудятся наши ребята, русские. И платят им мизер. А корпус новый немедленно начинайте. И пристройку к конструкторскому бюро. Будем большие дела разворачивать.

Позвонил Роману. Тот ужинал, да так, что уже еле дышал и устал порядком, но еще по инерции продолжал жевать какую– то сверхвкусную рыбу, присланную ему на самолете из Мурманска, и был рад звонку Олега.

– Скажи, Роман, я могу забросить побольше денег на счета Вялова и Малютина? Им завод надо развивать, но боюсь, как бы их трясти не стали: что да откуда?..

– О чем ты говоришь?.. Вали на их счета хоть миллиарды! И меня, конечно, не забывай. Помни: чиновники из Центробанка и Министерства финансов на большие деньги липнут, как мухи. Им жирные куски кидать надо. А жирный кусок любой рот заткнет. Ты на меня положись. Я подводил тебя? Да?.. Роман – твой лучший друг. И слуга, и охранник, и адвокат. Да?.. Не веришь, что ли?..

Он говорил и не забывал про рыбу, тащил ее в рот, слова еле проталкивал, они застревали, путались, речь становилась непонятной.

– Да брось ты жевать! – крикнул Олег.– Отпускай моим людям наличные, сколько попросят. Мы строительство разворачиваем, нам много денег нужно. И обеспечь охрану.

– Олег, родной, хороший, Роман служил тебе и служить будет. В моем банке держат кое-что и олигархи, но – мизер, кот наплакал, а деньги большие переводят за рубеж. Ты же знаешь: среди них нет патриотов, а мы с тобой любим Россию, я все делаю для России. Мой брат уехал в Израиль, и там ему недавно смазали по морде. Остановили на центральной площади и сказали: «Почему ты рыжий?» И дали оплеуху. Он мне звонит и называет себя идиотом, что уехал из России, где его никто не останавливал и не бил. Я сказал: «Возвращайся в Москву», а он мне поставил условие: «Переведи побольше денег, и тогда я вернусь». Ты слышишь: «Побольше денег!» Я уже ему переводил, но сколько ни переведу – все мало. Оказывается, он тоже банк устроить хочет: и здесь, в Москве, и в Тель-Авиве. Нет, ты только подумай: он хочет банк! А я не хочу еще иметь банк в Лондоне и Париже?.. Если уж иметь банк, то пусть буду я хозяином, а не он. Ты меня слышишь?..

– Слышу, слышу, но про банк для брата ты мне расскажешь потом. Ты знаешь: деньги мои чистые, я получаю их за свои изобретения...

– Хо!.. Давно хотел у тебя спросить: ты уже такой умный, что у тебя так много изобретений?..

– Роман! Говорил тебе, не лезь туда, куда тебя не просят. А то уйду в другой банк, где умеют хранить секреты.

– Хорошо, хорошо. Только ты меня не пугай. Из того, что ты такой умный и ловишь в небе какие-то машинки, мой банк имеет процент. А если б не был процент, был бы тогда на свете еврей? Был?.. Нет, Олег, тогда бы еврей не был, а был бы русский, белорус и еще киргиз. И он бы лез в шахту, а там что-то взрывается и людей убивает. Роман имеет немножко денег, но ты знаешь, денег всегда не хватает. Наш Осиновский олигарх, говорят, у него на счетах семь миллиардов, но он носится по всему свету, ищет такую щель, где можно еще достать немножко денег,– и, представь себе, достает. Говорят, он болен, во сне дрожит и что-то кричит, но встает и опять ищет деньги. Вот это еврей! Такой бедным не будет. И в шахту не полезет. Там, на глубине, говорят, очень жарко: люди работают в трусах и обливаются потом. У мартена тоже жарко. Я давно говорил: русские захватили все теплые места – мартен, шахту, рудники.