Текст книги "Гнев Гефеста (Приключенческая повесть)"
Автор книги: Иван Черных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Веденин помог раздеться Вите, провел ее в зал.
– Простите, что беспокою в столь поздний час, – еще раз извинилась она. – Но я слышала, что вас завтра куда-то вызывают, и боялась утром опоздать. Значит, мои предположения подтвердились? Что же вам удалось выяснить, если, разумеется, это не секрет?
– Секрет пока для Измайлова и его соучастников. Есть предположение, что Арефьев погиб из-за удушья: ему в бронхи попала вода, нужно было разрезать скафандр, сделать искусственное дыхание, а Измайлов не решился… Но это надо еще доказать.
– Если бы раздобыть снимок позвонка Арефьева, сделанный ранее, – вздохнула Вита. – Я была у жены Арефьева, она сказала, что где-то должен быть – ведь Игорь не раз проходил медицинскую комиссию, лежал в госпитале… По этому поводу я сегодня еще раз ходила к Гусарову, моя идея его очень заинтересовала, и он пообещал раздобыть снимок.
– Как он настроен?
– По-моему, оптимистично, и кажется, он симпатизирует вам.
– Сомневаюсь. Он почему-то уступил бразды правления своему заместителю.
– Наверное, тому были причины. Во всяком случае, к вам он настроен благожелательно, и, надеюсь, в моей книге он будет положительным героем.
Веденин совсем забыл о ее книге. Ломал себе голову, почему она проявляет к нему такое участие, и откровение огорчило его.
– Напишите лучше о Батурове или об Арефьеве, они более достойны, – сказал он.
– О них – само собой. О Батурове я уже писала, небольшие заметки в газете, в журналах. Кстати, он звонил сегодня, передавал вам привет.
– Спасибо. Он знает, что произошло?
– Нет. И я не стала его посвящать, иначе он прилетел бы.
– Вы не скучаете по нему?
Она пытливо взглянула ему в глаза, желая, видимо, понять, осуждает он ее выбор или одобряет. Ответила уклончиво:
– Испытательный срок только начался. А у меня столько дел. Будущая книга требует полной отдачи сил, опыта у меня – кот наплакал, а хочется написать интересно, правдиво. Надеюсь, вы не откажетесь консультировать?
– Если с вашей помощью докажу, что не убийца.
– Тогда все в порядке. – Она взглянула на часы. – Спасибо за столь поздний, но теплый прием. Засиделись мы, а вам надо хорошо отдохнуть, собраться с мыслями. Представляю, какой у вас завтра трудный день. – Она встала. – Желаю победы.
– Я провожу вас.
Они вышли на улицу. Ни в одном окне уже не горел свет, и ночь была какая-то особенная – непроглядно-черная, беззвучная, таинственная и волнующая. Сыпала морось, даже не сыпала, а будто парила в воздухе, приятно освежая лицо, неся запахи осени – опавшей листвы, грибов, увядающего разнотравья. И несмотря на грязь под ногами, было удивительно хорошо, тихо и спокойно, и ему хотелось идти с ней и идти, вот так, держа ее под руку, чтобы не кончалась дорога к ее дому, эта волшебно-черная ночь и морось с ее очаровательной свежестью и запахами.
У подъезда ее дома они остановились, и Вита сказала с грустью:
– Спокойной ночи, Юрий Григорьевич. Позвоните, когда вернетесь с военного совета. Ни пуха ни пера.
РОСТОМ НЕ ВЫШЕЛ – ЭКА НЕВИДАЛЬ
Москва. 12 октября 1988 г.
Осень в Москве выдалась ненастная, с промозглыми ветрами, дождями, туманами, а в конце октября и вовсе занепогодило – пошли дожди со снегом. Андрей не находил себе места ни на занятиях, ни в общежитии: лекции его раздражали, а математика, физика и химия, где требовалось вести расчеты, сидеть за задачками, как семиклашке, сводили с ума. Он проклинал себя и тот час, когда ему пришла в голову идея сменить небо на провонявшие потом и красками аудитории, ругал Виту, что одобрила его решение, Веденина – за то, что подписал рапорт, не отговорил.
Как же так случилось, что он упал с высоты почетного испытательского пьедестала на ученический стол, к которому с детства питал презрение, из заслуженного мастера спорта, рекордсмена по прыжкам с парашютом превратился в слушателя инженерной академии, перспектива которого еще более грустная – болты, гайки, керосин, глицерин, масло, тряпки? Стоило ли корпеть десять лет в школе, еще пять в институте; разве тогда он не понял, что инженерия – не его стихия? Понял. Потому и пошел в парашютисты, в испытатели. И разве не был доволен? И разве ранее страх не закрадывался в грудь, не становился поперек дороги? Но он умел пересилить себя, перешагнуть через любые преграды, как вот сейчас идет навстречу холодному ветру, дождю и снегу – пусть попробует остановить его!
Так чего же он испугался?..
Нелегко было признаться себе, что стал трусить, что перед испытанием новой системы не мог уснуть, пока не принимал значительной дозы… Не лекарств, не снотворного – от них замедляется реакция, – а спиртного…
Первый, кто догадался об истинной причине приема «успокоительного», была Вита. Он посмеялся над ней:
– Ты хорошая журналистка, но психолог – никудышный.
– Возможно, – не стала она спорить. – И все-таки подумай над моими словами.
Он подумал. Вита была права.
Когда же это началось? После того прыжка, когда его опутало стропами и он чудом дотянулся до спасительного ножа? Возможно. Так решил он тогда, так и написал в своем дневнике-исповеди, который доверил Вите. А теперь вдруг осознал – нет, тот прыжок был ни при чем, после него Андрея снова влекло в небо, и он по-прежнему любил экспериментальные прыжки.
Боязнь пришла позже, когда изменила Ольга и он стал обиду и ревность усердно заливать вином. Тогда он дал себе зарок презирать женщин, не верить им и забыть слово «любовь» – придумали его люди, чтобы скрывать свою животную страсть. Но встретилась Вита… Ни Ольга, ни Антонина не вызывали у него такого сильного чувства. Он забыл свой зарок, забыл обо всех обидах и унижениях, претерпевших от них, думал только о Вите, и ее красивое лицо, умные глаза снились ему во сне. Он хорошо понимал – не пара ей: она и ростом выше, и красоты необыкновенной, а поделать с собой ничего не мог. Когда она попросила у него интервью, он шутя потребовал место встречи кафе, ни на что не надеясь. А Вита согласилась!
Правда, в тот же вечер она дала ему понять, что в ухаживаниях не нуждается, что он заинтересовал ее чисто профессионально, как журналистку, и расстались они довольно холодно. Но когда интервью было опубликовано – она прислала ему журнал и выразила надежду на новую встречу, – Андрей обрадовался как признанию в любви и с нетерпением ждал очередных состязаний в небе.
Они встретились через три месяца, и как ему показалось – Вита изменила отношение – разговаривала душевнее, расспрашивала не только о спорте и работе, а и о личной жизни. Как бы между прочим обронила: «А знаете, я вспоминала вас».
И у него чуть не слетело с губ: «А я ждал этой встречи как большого праздника». Но сказал другое:
– Чем же я заслужил такую честь?
Она уловила обиду в голосе, поняла причину и улыбнулась обезоруживающе:
– Мне нравятся сильные, смелые люди. Разве вы не поняли из интервью? Кстати, как вы оценили мои литературные способности? Только честно.
Интервью ему понравилось, но не слишком ли она самоуверенна? И ему захотелось хоть немного отомстить за прошлую холодность.
Он пожал плечами.
– Сильные и смелые люди заслуживают более чуткого отношения, и об их жизни на двух страничках не расскажешь.
– Простите. Впредь постараюсь быть более чуткой. Что касается двух страничек, то я и не ставила перед собой задачу показать жизнь испытателей. Меня интересовал всего один прыжок.
– Жаль, – Андрей сделал грустную мину. – Обычный рядовой прыжок с серийным парашютом – девять девяток надежности. А знаете, сколько у испытательного?
– Понятия не имею.
– То-то, – разжигал ее любопытство Андрей. – А слыхали об испытателях Арефьеве, Даниловиче, Андрееве?
Вита отрицательно покачала головой.
– Надеюсь, вы расскажете о них?
Андрей театрально-громко вздохнул.
– Вы только потому и хотели встретиться, чтобы взять новое интервью?
Она рассмеялась.
– Не только. Я подумала над вашим замечанием о двух страничках, и у меня родилась новая идея. – Она помолчала. – Но если вы не хотите…
Он очень хотел. Пусть бы о нем прочитали Ольга и Антонина, пусть пожалели бы, кого лишились… И не только ради них. Разве он не заслужил, чтобы о его подвигах – испытаниях катапульт и парашютов – узнал весь мир? Чем он хуже летчиков-испытателей или космонавтов? Тем звание Героя присваивают, а испытателей парашютов и катапульт не всегда даже орденами удостаивают. А разве их труд менее ценен и менее опасен?..
– Таких спортсменов-парашютистов, как я, тысячи, – поскромничал он. – А испытателей парашютов и катапульт раз, два и обчелся, меньше, чем космонавтов. Но какие люди!
– Вот об испытателях я и хотела с вами поговорить, – огорчила она его еще больше, но тут же поняла это и поправилась: – Это потом, между делом. А сейчас – я рада встрече. – И улыбнулась так мило и многообещающе, что сердце у него замлело от счастья.
После соревнований они снова были в Москве и снова сидели в кафе на улице Горького. И разговор был более приятным и интересным. В заключение Вита даже осмелилась пригласить его к себе в маленькую комнатенку в коммунальной квартире, которую снимала у одинокой старушки. Правда, приглашение выражало всего лишь акт вежливости и ограничилось опять-таки разговором о его профессии и чаепитием, но Андрей понял очень важное – Вита одинока. И когда на прощание она протянула ему руку и сказала: «Будешь в Москве, заходи, звони», – у него вспыхнула надежда: почему бы ей и не полюбить его? Не красавец, но вполне симпатичен, крепко сложен, смел – испытывает новые парашюты и катапульты, – она сама сказала, что любит сильных и смелых. А то, что ростом не вышел – эка невидаль; умные женщины ценят мужчин не за красоту и рост… И он тут же принял решение.
– Я на недельку задержусь в Москве. Надо кое-какие дела уладить, – соврал он. – Вечером можем в театр сходить, на концерт.
Она согласилась.
Но завоевать ее сердце недельного срока оказалось недостаточно. Лишь когда он уезжал, она разрешила поцеловать себя.
Они переписывались. Письма ее были теплыми, душевными. Дважды, улетая с полигона, он делал круг, чтобы встретиться с ней. Но дальше поцелуя любовь его не продвигалась. Только в конце этого лета он уговорил ее поехать с ним на юг, и она покорилась. Но удалось ли ему покорить сердце? Физическая близость, давно он понял, это еще не любовь. А она ничего определенного не обещала даже тогда, когда дала согласие поехать с ним в Ясноград.
Почему? Только потому, что узнала о его пристрастии к выпивке, боится, что он не совладает с собой? Совладал же он все три недели, пока были на юге! Плюс две в Яснограде. А положительного ответа так и не дождался.
А может, зря он затеял с женитьбой? Чем Вита лучше Ольги и Антонины? Пусть красивее, интеллигентнее, умнее. А что у нее на душе?..
Как говорится: куда не кинь – всюду клин: не очень-то она скучает по нему: скоро месяц сравняется, как уехал из Яснограда, а она не только не собирается к нему ехать, как он рассчитывал, реже письма писать стала. А вчера и позавчера он пытался дозвониться до нее, не вышло. То ли в библиотеке, то ли еще где.
И обида так сдавила горло, что он еле проглотил комком застрявший воздух. Сегодня он преднамеренно не стал звонить, чтобы не травить душу. И за конспектом не усидел, нашел причину – поужинать в ресторане. Переоделся в цивильное и вот топает по улице Горького, злой и полупромокший, разбрызгивая жидкий снег. Он еще боролся с собой, опасаясь, что может не сдержаться, не ограничиться только ужином. Сознание удерживало: дал слово Вите, Веденину и себе, и неужели ты такой размазня, что не в состоянии взять себя в руки; ты – испытатель, тебе покорялись новейшие системы парашютов, катапульт, тебе покорялось небо, а ты раскис, обиделся, что к тебе не едут. И разве ты ранее не пришел к выводу, что женщины различаются только внешностью, характерами, а суть во всех одна – иждивенчество; мужчин они любят тех, кто щедрее, кто позволяет им делать все, что захочется… Антонина выгребала деньги до копейки, Ольга тоже любила подарки…
Будь они прокляты, эти хищницы, и лучше о них не вспоминать…
Он намеревался поужинать в первом попавшемся ресторане, теперь передумал: он заслуживает большего к себе уважения. Остановил такси и скомандовал: «В „Прагу“».
НА ВОЕННОМ СОВЕТЕ
1
Москва. 13 октября 1988 г.
Военный совет заседал в кабинете первого заместителя Главнокомандующего ВВС – Главком был в отпуске. За длинным столом разместились генералы, начальники служб, генеральные и главные конструкторы разных КБ, руководящий состав научно-исследовательских институтов, полковники, члены комиссии по расследованию происшествия. Представительные люди солидного возраста. И лишь один он, Веденин, подполковник, тридцати двух лет от роду… Все знакомые и незнакомые поглядывают на него как на белую ворону, непонятно как оказавшуюся здесь…
На стенах все те же схемы и фотографии: полет самолета-лаборатории, катапультирование Арефьева, разные этапы снижения, приводнения. Рентгеновский снимок позвоночника… Нет, появились и новые снимки: испытатель в кресле после отстрела. Не новые, старые, еще с прежнего испытания, когда Арефьева вращало.
Веденин с нетерпением и страхом ожидал начала военного совета – на таком представительном форуме он присутствовал впервые. Обстановка, судя по сердитым лицам первого заместителя Главкома и члена военного совета – начальника политуправления ВВС, складывалась не в его пользу – незнакомые генералы посматривают в его сторону осуждающе, а знакомые стараются не встречаться взглядами. Да и понятно: такого ЧП в авиации давно не было. Коржов сидел рядом с главным инженером ВВС и что-то горячо ему доказывал, кивая то на фотографии на стене, то на Петриченкова. Отстаивает Веденина или…
Первый заместитель Главнокомандующего, тучный, с суровым лицом генерал-полковник, поднялся, и голоса, шушуканья смолкли.
– Товарищи, – начал он глухо, окидывая присутствующих ищущим взглядом. Остановился на Веденине, – как вы уже знаете, неделю назад у нас произошло серьезное, тяжелое летное происшествие: при испытании новой катапульты погиб инженер-испытатель капитан Арефьев. Мы провели тщательное расследование и выяснили причину аварии. Сейчас старший инспектор безопасности полетов, председатель комиссии по расследованию генерал Гусаров доложит вам о результатах расследования. Прошу всех руководителей КБ и НИИ внимательно и всесторонне изучить это происшествие и сделать для себя соответствующие выводы. Понимаю, время сейчас такое, что медлить нельзя, но и спешка обходится нам слишком дорого. И материально и морально. Потому предупреждаю: за ошибки, за упущения, за халатность и безответственность будем строго наказывать, невзирая на авторитет и прежние заслуги…
Вот он уже и вывод: спешка, некачественная подготовка. Нелегко придется тебе, товарищ Веденин, начальство не любит менять свои убеждения. А надо, чтобы оно изменило, иначе не быть тебе больше ни конструктором, ни летчиком…
Гусаров шел к трибуне неторопливо, легко и уверенно, чуть приподняв красивую голову; в каждом его движении чувствовались твердость и непоколебимость своего мнения. Веденину уже приходилось слышать доклады Гусарова, и всякий раз он восторгался его ясной логикой, убедительностью аргументов, против которых не находилось не только опровержений, но и возражений, Теперь же эти ясность и убедительность пугали Веденина: сам Гусаров, похоже, расследованием не занимался, передоверив все своему помощнику, полковнику Петриченкову, человеку малоопытному и, как показалось Веденину, самоуверенному, строившему версию на старых фактах, на показаниях таких необъективных людей, как Скоросветов и Измайлов, – видимо, для этой цели он и вытребовал их на военный совет.
Почему так поступил Гусаров? К Веденину он относился уважительно и катапульту его поддерживал на всех этапах, отстаивал внедрение на все типы самолетов. Неужели и здесь неблаговидную роль сыграл Скоросветов? Вполне. Шанс отомстить своему бывшему начальнику, по чьему настоянию его понизили в должности, он не упустит.
Веденин посмотрел в сторону, где сидели начальник материально-технического снабжения и врач. Подполковник и капитан пристально наблюдали за поднимающимся на трибуну Гусаровым, и в их глазах, показалось Веденину, больше страха, чем присущего подобострастия, которым только что одаривали Петриченкова. Значит, есть что-то, чего они боятся.
Гусаров поднялся на трибуну, достал из внутреннего кармана мундира блокнот, в руках у него никаких официальных бумаг не было – что еще более настораживало, – обвел зал неторопливым, сочувственным взглядом.
– Товарищи конструкторы и изобретатели, товарищи генералы и офицеры, – заговорил он не категорично твердым чеканным словом, как бывало раньше, а мягко и проникновенно. – Разрешите мне сегодня нарушить наше принятое правило: не зачитывать протокол расследования происшествия, а просто доложить о нем, рассказать все по порядку, как и от чего мы потеряли замечательного офицера, отца двух детей, лучшего испытателя центра. Почему я хочу отойти от правил? – Гусаров сделал паузу, еще более интригуя слушателей, которые и без того сидели затаив дыхание, а Веденин, забыв об остальных, весь подался вперед, заслонив собою рядом сидящего генерала, и тот вынужден был похлопать его по плечу. – Во-первых, потому что доклад должен был делать мой помощник полковник Петриченков, но он внезапно заболел. Во-вторых, считаю, что прямое общение доверительнее, чем через бумагу. Согласны? – Присутствующие заулыбались, по ряду прокатился оживленный шумок. – Кто из нас не помнит простую истину: в авиации мелочей нет? Все помним. А к нашему большому сожалению, летные происшествия чаще всего происходят именно из-за мелочей: кто-то что-то недосмотрел, кто-то что-то недоделал, кто-то что-то проморгал, а бывает, и кто-то в чем-то словчил. – Гусаров перевел дыхание и продолжил набравшим силу и твердость голосом: – Когда мы узнали о происшествии и ознакомились с документами, причина показалась нам настолько ясной, что не требовалось вроде бы никаких экспертиз, кроме медицинской. Посудите сами: катапульта при рождении имела характерный дефект – вращение до десяти радиан, о чем засвидетельствовано в заключении испытателем Арефьевым. Накануне товарищ Арефьев находился в госпитале с диагнозом – остеохондроз. Что это за болезнь, многие из вас знают, потому вполне можно было допустить, что испытатель потерял сознание от перегрузки. Медицинское заключение подтвердило наше предположение. – Гусаров развернул блокнот и прочитал: – «Вследствие продольного сжатия и радиального скручивания на третьем поясничном позвонке обнаружено клиновидное сплющивание; в легких пострадавшего обнаружено незначительное количество морской воды, что дает основание полагать о его шоковом состоянии при приводнении». – Гусаров распрямился, окинул зал взглядом чуть прищуренных, таящих загадку глаз. Остановился на Веденине, будто бы спрашивая: «Чем ты, молодой Гефест, можешь опровергнуть этот вывод?» Веденин рванулся, намереваясь встать, и если не опрокинуть, то, во всяком случае, поколебать утверждения «непогрешимого» Рентгена своими не менее вескими и убедительными фактами и доводами.
Маленькая сильная рука сжала его предплечье. Генерал Гайвороненко укоризненно покачал головой.
Гусаров тоже заметил порыв Юного Гефеста, но отвел взгляд и заговорил снова мягче:
– Итак, казалось бы, все ясно, улики, как говорят юристы, налицо. И все-таки давайте еще раз вдумаемся в фразу: «…в легких пострадавшего обнаружено незначительное количество морской воды». Как она попала в легкие? Почему? Вы ответите: «Ясно, почему – попала через вдыхательный клапан скафандра». Верно. Другого пути у нее нет… Кстати, товарищ Веденин, а почему вы взяли скафандр Алексеева, а не Коржова, которым пользовались ранее?
Веденин уже задавал сам себе этот вопрос и жалел, что поддался уговорам Измайлова и Скоросветова, но сделанного было не вернуть. Ему не хотелось здесь, на военном совете, обнародовать взаимоотношения с Коржовым, потому он ответил уклончиво:
– Начальник материально-технического снабжения убедил, что скафандр Алексеева предпочтительнее, тем более с Коржовым возникли какие-то осложнения.
Гусаров повернулся к Скоросветову.
– Иван Антонович, поясните нам, какие осложнения, и почему вы предпочли новый скафандр, еще не принятый на вооружение, проверенному не однажды?
Скоросветов вытянулся, лицо покрылось пунцовыми пятнами. Вопрос и для него был столь неожиданным, что он нашелся не сразу, но быстро взял себя в руки и, ткнув пальцами в дымчатые очки, ответил довольно твердо:
– Сложностей особых, если говорить откровенно, не было. Просто мы обратились к товарищу Алексееву из-за чисто этических соображений. – Веденин недоуменно пожал плечами: «Мы» – кого он имеет в виду и из-за каких «этических соображений»? – От Скоросветова не ускользнуло недоумение на лице главного, и он поспешил пояснить: – Прежде всего мы брали в расчет то, что Веденин и Коржов конкуренты. Во-вторых, скафандр Алексеева более совершенен, имеет ряд преимуществ. Потому мы и выбрали его.
– Кто это «мы»? Вы имеете в виду Веденина? – спросил Гусаров.
Скоросветов стрельнул глазами в Веденина и, прочитав на его лице возмущение, поправился:
– Нет, не Веденина. К капитану Алексееву я обращался с капитаном Измайловым.
– Врач хорошо разбирается в средствах спасения и вместе с вами отвечает за материально-техническое обеспечение? – не сдержался от иронии Гусаров.
– Просто за компанию, – потупил голову Скоросветов.
– Скажите, капитан Алексеев ваш друг?
Подполковник пожал плечами.
– Да, мы в хороших отношениях.
– А как вы с ним подружились? Насколько мне известно, Алексеев у вас в гарнизоне сравнительно недавно и деятельность его никаким образом не связана ни с материально-техническим обеспечением, ни с медициной.
Скоросветов молчал.
– Может, вы вспомните, на какой почве родилась ваша дружба? – обратился Гусаров к Измайлову, и капитан, вопреки своей врожденной медлительности и неуклюжести, подскочил, как бравый солдат, и застыл.
– Мы знали, что капитан Алексеев занимается изготовлением скафандра, а на склад как раз поступила новая ткань, вот я и решил предложить конструктору, – нашелся наконец Скоросветов.
– Так, – многозначительно протянул Гусаров, переводя взгляд с одного на другого, и было похоже, что ему известно намного больше, чем предполагают подполковник и капитан. – Значит, предложить новую ткань… А за какие услуги? – Гусаров перевернул листок в блокноте и прочитал: «В мае, числа точно не помню, ко мне обратились подполковник Скоросветов и капитан Измайлов и попросили изготовить им к личным автомашинам противоугонное радиоустройство. Я поначалу отказался. Но в июне меня вызвал наш главный инженер и, сами понимаете…» – Гусаров оторвал взгляд от блокнота и пронзающе посмотрел на Скоросветова и Измайлова. – Правильно здесь написано? – ткнул генерал пальцем в блокнот.
Скоросветов и Измайлов опустили головы.
«Нет, не зря величают его Рентгеном, – с благодарностью подумал о Гусарове Веденин, и с плеч будто гора свалилась. – Вон до каких деталей докопался. А я-то уши развесил: „Удобнее, совершеннее, перспективнее“…»
Скоросветов вдруг поднял голову и сказал с вызовом:
– Я понял, к чему вы клоните. Но клиновидное сплющивание третьего поясничного позвонка со счетов сбросить не удастся.
Да, Скоросветов был не из тех, кого можно взять голыми руками, и реакция у него была испытательская – он сразу же нашел за что уцепиться.
Гусаров чуть заметно скептически ухмыльнулся.
– Что ж, очень хорошо, что поняли. До сплющивания позвонка мы еще дойдем. А сейчас объясните военному совету, почему вы взяли в экспериментальный полет скафандр Алексеева, а не Коржова?
– Я уже отвечал: скафандр Алексеева имеет ряд преимуществ – легче, удобнее, с автоматической системой переключения кислородного питания.
– Кстати, объясните, пожалуйста, принцип работы этой системы.
Скоросветов недоверчиво покосился на Гусарова, пожал плечами.
– Пожалуйста. Обычный принцип: при наборе высоты мембрана вдыхательного клапана за счет разности давлений постепенно прикрывает доступ воздуха и открывает чистый кислород. При снижении наоборот: клапан приоткрывается и в него поступает воздух.
– Значит, если скафандр попадет в воду, вдыхательный клапан пропустит и ее?
«Вот к чему так долго и путано вел Гусаров», – понял Веденин.
– Не совсем так, – не согласился Скоросветов. – Во-первых, вдыхательный клапан расположен высоко, и если испытатель приводняется, то клапан попадает в воду лишь на доли секунды, за которые в скафандр может попасть мизерная капля, и она, понятно, не является смертельной. А вот сплющивание позвонка…
Его речь прервал Гусаров, энергично сойдя с трибуны и направляясь к фотопленке. Подошел к ней, снял с прищепок, посмотрел на свет. И сказал с присущей ему усмешкой:
– Вы правы, Иван Антонович. Клиновидное сплющивание третьего поясничного позвонка со счетов не сбросишь. Как не сбросишь и то, что Арефьев накануне лежал в госпитале. И, как объяснил мне врач, вот по какому поводу: клиновидное сплющивание приобретено Арефьевым еще в детстве, о чем свидетельствовали сделанные ранее рентгеновские снимки. Кстати, товарищ Измайлов, – повернулся Гусаров к капитану, – почему вы не приобщили их к делу?
Измайлов беззвучно пошевелил губами и наконец прохрипел невнятно:
– Не-не могу знать… У меня не было. Не знаю, куда подевались…
– Как же так?! – загремел заместитель Главкома. – Вы, лечащий врач, и не знаете?
Измайлов и вовсе сник. Подал голос Скоросветов.
– Разрешите, товарищ генерал-полковник авиации? А кто еще видел эти снимки? Может, их выдумали? Теперь ведь все можно…
– Вот даже как?! – возмутился Гусаров, – А ведь это подсудное дело, товарищи Скоросветов и Измайлов, уничтожать вещественные доказательства. Но вы глубоко просчитались, уничтожили, да не все. – И Гусаров, отойдя к стене, где висели рентгеновские снимки, отстегнул два негатива. Протянул их заместителю Главкома.
– Посмотрите, товарищ генерал-полковник. Один сделан шесть лет назад, а второй несколько дней, после гибели Арефьева.
Заместитель Главкома внимательно посмотрел снимки на свет, один, другой, прочитал даты и пустил их по ряду.
– Комментарии, как говорят, излишни. Судить вас будем, товарищи Скоросветов и Измайлов.
2
Всю обратную дорогу Веденин думал о военном совете, перебирая в памяти выступление то одного, то другого, и хотя по существу его оправдали (эксперимент разрешили повторить), победителем он себя не чувствовал. Настроение было прескверное, словно его выкупали в грязной луже. Иногда в сумятицу мыслей вплеталась обеспокоенность предстоящей встречи с Витой – ведь он обещал, – а этой встречи он хотел и боялся.
Давно ли он мечтал влюбиться и быть любимым, и вот она любовь… Но почему-то от нее, от одних мыслей о ней, по телу пробегает холодок и на душе становится тревожно.
Вита ему очень нравится: спокойная, рассудительная, величественная; ее идея написать книгу об изобретателях и испытателях катапульт, быстрое проникновение в их нелегкое и непростое дело говорили о ее незаурядном уме, а верная ориентировка в причине происшествия, помощь в разоблачении подлинных виновников, простая и одновременно логическая последовательность доводов восхищали Веденина, зарождали в нем вот это желанное и опасное чувство – любовь, на которую он не имел права. А она уже вошла в его сердце, то обдавала огнем, то сжимала холодом.
Гайвороненко, видя его настроение, не донимал ни вопросами, ни разговором. Да и генерал выглядел не лучше: им обоим на военном совете выдали по первое число. И поделом: под их крылышком росли и зрели Скоросветов с Измайловым – не в один же день они стали дельцами, меркантилистами; сколько раз Скоросветова уличали в непорядочности, подличании, а материал на увольнение не представили, пересаживали его из одного кресла в другое. Прав Гайвороненко: доверие, как и жизнь, теряют один раз. А Веденин ограничивался тем, что назначал Скоросветова на другую должность… А как характеризовали Измайлова? Добросовестный офицер, знающий свое дело врач, принципиальный коммунист… Не только по шаблону аттестации писали, по шаблону к людям подходили: хороший врач, значит, и человек хороший. Не напивается допьяна, значит, добросовестный офицер. Выступает на собраниях, значит, принципиальный коммунист. А то, что он скопидомничал, почти всю получку на сберкнижку клал, обмундирование до дыр изнашивал, мало кого беспокоило, – все времени не хватало. А теперь его будет и того меньше: надо нового испытателя готовить, другого врача искать.
Гайвороненко, наверное, надоело мучить себя самобичеванием, он подвинулся ближе к Веденину, спросил с улыбкой:
– Что нос опустил? За критику обиделся?
– Не обиделся. Думаю, кем Арефьева заменить.
Испытателей много, а по-настоящему толковых, талантливых – Арефьев был да Батуров.
– Выходит, зря Батурова отпустил?
– Не зря. Человек, можно сказать, сам себя победил.
– В том-то и дело, что не сам, – вздохнул Гайвороненко. – Как ее, Таримова, что ли? – Веденин кивнул. – Красивая?
– Красивая. – Веденин почувствовал, как загорелось лицо, и добавил: – И умная.
– Говорят, после того, как ты пригрозил ей выселить в двадцать четыре часа из гарнизона, она приутихла? – Гайвороненко хитро, с улыбочкой и испытующе смотрел ему в глаза. Наверное, и ему успели сообщить о вчерашней встрече. Если бы он знал о его думах… А может, догадывается?
– С ней произошло нечто подобное, что и со мной, – защитил ее Веденин.
– На этой почве вы и нашли общий язык? – продолжал усмехаться Гайвороненко.
– Возможно, – не стал отпираться Веденин.
– Прямо как у Шекспира: она меня за муки полюбила, а я ее – за состраданье к ним, – рассмеялся Гайвороненко. И вдруг согнал улыбку, заговорил доверительно и серьезно: – Красивая и умная – это хорошо, кому такие не нравятся; любовь – это здорово. Но мы, мужчины, должны помнить: не чувства управляют нами, а мы управляем чувствами. – Помолчал. – Батурову я завидую, что он нашел такую женщину, – она его единственная и последняя надежда.
Веденин ничего не ответил, еще глубже опустился в кресло – они поняли друг друга.
Вот тебе и любовь, самое прекрасное, самое сильное чувство, как утверждают поэты. Ничего подобного. Есть и сильнее – совесть, долг, ответственность… Батуров – его товарищ, подчиненный, и отнять у него Виту, его единственную и последнюю надежду, ради которой он пожертвовал своим призванием, своими привычками, значит, совершить по отношению к нему подлость. А может, и толкнуть его на старый пагубный путь. И Тая измену не переживет, здоровье у нее и так никудышное. Нет, на личное счастье за счет несчастья других он никогда не пойдет. Вечером позвонит Вите, еще раз поблагодарит за помощь, и все, поставит на своих чувствах, на своих желаниях крест…
