Текст книги "Гнев Гефеста (Приключенческая повесть)"
Автор книги: Иван Черных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
«ЛУЧШЕ БЫСТРО И ВЕРНО, ЧЕМ ДОЛГО И ЗАПУТАННО»
1
Ясноград. 9 октября 1988 г.
Не зря говорят: чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть; Гусаров же поддался интуиции, взял в помощники себе Петриченкова только потому, что тот произвел на него хорошее впечатление. И вот теперь раскаивался: Петриченков вел себя так, словно он уже старший инспектор службы безопасности полетов, а Гусаров его подчиненный. Расследование вел самостоятельно, не только не советовался со своим начальником, но и старался некоторые факты держать в тайне. Встречал заместителя Главкома ВВС на равных и поспешил доложить: «Расследование катастрофы закончено, причина и виновные выявлены». На предостережение Гусарова: «Ты снова торопишься», возразил с усмешкой: «Лучше быстро и верно, чем долго и запутанно».
Откуда и когда появились эта амбиция, самоуверенность и прямо-таки неуважительное отношение к своему прямому начальнику? А ведь именно его собирался Гусаров оставить своим преемником, всюду выставлял его принципиальным и бескомпромиссным инспектором службы безопасности полетов, вдумчивым и эрудированным офицером…
Куда и зачем он торопится? Спешит карьеру сделать, генеральский чин ему покоя не дает?
Вполне вероятно. Не случайно в полку его недолюбливали. И оказывается, не только за прямоту… Да, Виктор Николаевич, в технике ты большой дока, а вот в людях… За маской специалиста человека не разглядел…
А может он, Гусаров, не прав? Расследование Петриченков ведет мастерски, доводы его убедительны, и сколько Гусаров ни ломал голову, приходил к тому же выводу – дело в катапульте.
И все-таки сомнение не покидало его, что-то не так, чего-то они не учли, до чего-то не докопались; и он снова и снова шел по пути Арефьева, анализируя каждый его шаг, каждое движение, каждое слово, а доходил до приводнения – и словно упирался в стену: здесь он потерял сознание, но отчего? Если виновата не катапульта, то что или кто? Болезнь Арефьева и удар о воду, которые вызвали шоковое состояние? А умер от чего? От боли или от воды, попавшей в легкие и вызвавшей удушье?
Возможно, и так, но какие у него доказательства? Никаких…
А если прокрутить испытательскую цепочку наоборот, посмотреть на события с другого конца?
Арефьев умер на палубе катера, пока его везли к берегу. Поплывем обратно, к месту, где подняли его с лодки… Арефьев без сознания, тяжело дышит. Надо снять скафандр. А если сломан позвоночник? Это обострит боль и может вызвать смерть… Значит, снимать скафандр нельзя. Но он стесняет и без того тяжелое дыхание – надо разрезать скафандр!
Почему не сделал это Измайлов?
Гусаров прошелся по номеру – было уже далеко за полночь, а спать ему не хотелось. Вернулся к столу и записал в своем рабочем блокноте: «Выяснить у Измайлова, почему он не сиял с пострадавшего скафандр?» Раскрыл папку с документами, пробежал глазами медицинское заключение. Остановился на словах: «…Вследствие продольной и радиальной перегрузок произошел компрессионный перелом третьего поясничного позвонка, вызвавший повреждение спинного мозга и паралич конечностей».
Убийственная фраза и… убедительная. Хотя Веденин и Матушкин возразили единодушно: откуда взялась радиальная перегрузка?
Действительно, откуда? Чем она доказана? Пока ничем…
И новая запись в блокноте: «Радиальная перегрузка?»
Прочитал далее: «При оказании первой помощи больного вывести из шокового состояния не удалось, а при транспортировке его на берег между девятью и десятью часами произошла внезапная остановка сердца…»
Еще один убийственный довод, который очень трудно опровергнуть, хотя попытаться можно. Все тем же вопросом: «Почему не сняли скафандр?»
«…При патологоанатомическом исследовании диагноз полностью подтвердился:…на третьем поясничном позвонке отмечено клиновидное сплющивание…»
А это козырной туз Петриченкова и медиков, и его ничем не убить.
«…В легких пострадавшего обнаружено незначительное количество морской воды, что дает основание полагать о его шоковом состоянии при приводнении».
Точка. Утвердительная точка во всем заключении. И что бы ни думал Гусаров о Петриченкове как о человеке, инспектор службы безопасности свое дело знает и в логичности суждения ему не откажешь.
И все-таки какой-то изъян в заключении был, чем-то оно вызывало сомнение, недоверие.
Чем?
Гусаров прочитал заключение более внимательно. Нет, ни одна фраза, ни одно слово, ни одна запятая не остановили его.
Голова начала побаливать – переутомился. Да, он очень устал. А Петриченков доложил, что готов отчитаться на военном совете…
Он готов, а Гусаров еще нет. Может, и вправду – дорогу молодым? Что ж, если Петриченков окажется прав…
2
Утром Гусаров еще раз прочитал заключение и понял, что в нем ему не нравилось и что вызывало сомнение: «…в легких пострадавшего обнаружено незначительное количество морской воды…»
Как она попала в легкие и что значит «незначительное количество» – несколько капель или пол-литра, – у каждого своя мерка; хотя в том положении, в каком находился Арефьев, и несколько капель могли оказаться роковыми: он был напряжен, сконцентрирован и вдохи делал полной грудью.
Быстро одевшись и выпив стакан чаю – по утрам Гусаров не завтракал, – он направился на материально-технический склад к Скоросветову. К своему удивлению, там оказался и полковник Петриченков – уж не пришла ли и ему мысль о скафандре? Но, едва завидев своего начальника, Петриченков прервал разговор, поздоровался и попросил разрешения удалиться.
– Почему же, беседуйте, – возразил Гусаров, – если я вам помешал, извините, я подожду.
– Нет, нет, все в порядке, – смутился Петриченков. – Я зашел на минутку, чтобы предупредить подполковника Скоросветова, что, возможно, придется пригласить его на военный совет, – он хорошо знает все процессы подготовки и испытания катапультного устройства Веденина.
– В таком случае, я вас не задерживаю, – разрешил Гусаров удалиться полковнику – посвящать его в свои тайны генералу расхотелось, тем более что в голове завертелась новая мысль: а ведь не случайно сошлись эти два человека (рыбак рыбака…), какие-то есть у них общие секреты, цели… Какие? Если Петриченков просто попался на удочку Скоросветова – грош ему цена. Но Скоросветов, можно сказать, прямого участия в эксперименте не принимал, кроме обеспечения снаряжением испытателя… Значит, отношение все-таки имеет…
– Слушаю вас, товарищ генерал, – подобострастно вытянулся подполковник, стараясь всем своим видом выказать почтение к своему бывшему благодетелю, который намеревался взять его в службу безопасности полетов; а то, что Веденин дал плохую характеристику, не его, мол, вина.
– Скафандр, в котором производил испытание Арефьев, у вас, Иван Антонович? – спросил Гусаров.
– Так точно, здесь. Полковник Петриченков осматривал его.
– Покажите, пожалуйста, и мне.
Скоросветов открыл шкаф и достал белый с гофрированными наплечниками и наколенниками скафандр.
– Вы присутствовали при испытании его Арефьевым?
– Так точно. И в барокамере, и на воде. Вместе с капитаном Мовчуном.
– Как считаете, мне этот костюмчик подойдет?
Глаза Скоросветова удивленно расширились.
– Вам?.. Вы?..
– Да, я хочу окунуться в нем. Хотя бы в вашем бассейне. И непременно с парашютом. Позвоните, пожалуйста, Мовчуну, пусть он захватит парашют.
– Понятно. – Лицо Скоросветова стало серьезным и озабоченным.
Через полчаса Гусаров, облаченный в скафандр, скованный, как средневековый рыцарь доспехами, неуклюже плюхнулся в бассейн и, окунувшись с головой, сделал глубокий вдох.
Вода в рот не попала.
– А ну-ка окуните меня пару раз, а потом потяните за стропы парашюта в сторону, чтобы вдыхательный клапан был в воде, – попросил Гусаров Мовчуна и Скоросветова.
И когда капитан и полковник надавили на гермошлем вторично, а Гусаров сделал второй глубокий вдох, в рот плеснула вода. Он поперхнулся, ударил по рукам помощников и, едва вынырнув, открыл щиток гермошлема.
– Хватит, – сказал, отплевываясь, с улыбкой. – Вы рады стараться, чтобы утопить генерала.
– Та шо вы, товарищ генерал! – не понял шутки Мовчун. – Мы ж, як вы просили.
Не понял шутку и Скоросветов. На лице его обозначилась тревога. С чего бы это?
– Спасибо, – поблагодарил Гусаров помощников, снимая «доспехи».
А еще через полчаса он беседовал с конструктором скафандра, молодым словоохотливым и доверчивым капитаном.
– Да, я знал о недостатке своего изобретения, – чистосердечно и без раскаяния отвечал на вопросы начальника службы безопасности Алексеев. – И сейчас работаю над новым вдыхательным клапаном, который будет автоматически перекрывать доступ воздуха и у земли включать кислородную систему. Это на случай приводнения, если летчик забудет открыть гермошлем.
– Почему же вы предложили в экспериментальный полет незавершенное изобретение? – спросил Гусаров.
– Скафандр вполне готов к эксплуатации, – не согласился капитан. – Клапан – незначительная доработка, которую можно довести потом. А если вы думаете… – вдруг догадался Алексеев, к чему клонит начальник службы безопасности полетов, – то… не может быть: за те доли секунды, которые пробыл Арефьев под водой, он не мог захлебнуться.
– Это только ваше мнение?
– Не только. Подполковник Скоросветов тоже так считает – на самолетах доработки ведутся годами…
Снова Скоросветов! Взять новый скафандр, несомненно, его идея.
– А какие у вас отношения со Скоросветовым?
– Самые дружеские и деловые. Он хорошо знает свое дело и помогает мне во всем.
– В чем именно?
– Материалом, точным выполнением заказов.
– А вы ему?
Алексеев покраснел, смущенно пожал плечами.
– Бывает, и я ему помогаю.
– Чем?
– Да так, по мелочам…
– И все-таки?
Алексееву очень не хотелось отвечать, но он понимал – вопрос задан не ради праздного любопытства, а врать он не умел. И он признался с запинкой: помогал начальнику материально-технического снабжения оборудовать личную автомашину противоугонной сигнализацией, сделал ему акваланг для подводной охоты…
Да, Скоросветов есть Скоросветов, без выгоды для себя ничего делать не станет.
Скафандр, вдыхательный клапан – это уже зацепка.
Но!.. Клиновидное сплющивание третьего поясничного позвонка так просто со счетов не сбросишь…
НА МЕСТЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
1
Ясноград – полигон. 10 октября 1988 г.
Навстречу неслись плотные пепельно-сизые облака. Двухместный реактивный истребитель, выделенный Веденину генералом Гайвороненко – погода по маршруту была сложная, а Веденин в облаках не летал, – шел на крейсерской скорости, но ему и этого было мало; он мысленно уже находился на берегу моря и вел беседу с Шубенко, с матросами. Таримова – умная, прозорливая женщина – подсказала ему правильный ход…
Может, начать с матросов? Нет, это может насторожить мичмана. А почему он, собственно, должен что-то скрывать, утаивать? Не захочет подводить товарищей, коллег, с которыми не один котелок ухи похлебал? Вряд ли. Судя по тому, как он оправдывался в прошлый раз, когда попался на рыбалке, уповая на приказ, личное благополучие ему дороже дружбы. Трусы, не раз подмечал Веденин, боятся всего и самой правды. И молчать или юлить Шубенко будет не из-за того, что чего-то не знает или недопонимает, а потому что побоится не угодить начальству. А слухи о «крушении Веденина», наверное, уже достигли полигона, а значит, и катера…
Наконец истребитель пробил облака, и яркое солнце хлестнуло слева по глазам, ослепив на миг Веденина.
Он невольно заслонился ладонью, а когда зрение адаптировалось, истребитель поднялся еще метров на сто, и взору Веденина представилась изумительная картина: внизу расстилалось бескрайнее облачное поле необычной белизны – точь-в-точь как блузка Таримовой.
Вспомнилась же она ему: чуть продолговатое лицо с утонченными чертами, пытливый взгляд умных синих глаз…
Почему она приняла такое активное участие в его судьбе? Интересует материал будущей книги?.. В таком случае, какая ей разница, кто прав, кто виноват?.. Приехала с Батуровым, осталась в гарнизоне… Высмеяла Измайлова и вчера вечером снова пошла к нему домой… Странная и непонятная женщина. На руке он ощутил ее длинное, нежное пожатие, словно она находилась с ним рядом. И ему захотелось встретиться с ней еще. Что бы там ни было, как бы ни сложилась судьба его катапульты, он желал успеха Таримовой – пусть книга получится и принесет ей успех…
Самолет минут пятнадцать шел над облаками, а потом снова окунулся в пепельно-сизую марь, и снова слева и справа заклубились возмущенные буруны, срываясь с крыльев, расплескиваясь в стороны голубыми струями.
На полигоне Веденина поджидала «Волга» – добрая душа Гайвороненко позаботился и об этом. Молоденький кареглазый солдат, четко козырнув, представился:
– Рядовой Соколов. Прибыл в ваше распоряжение.
Веденин поздоровался с ним за руку.
– Хорошо, рядовой Соколов. А знаете, куда меня везти?
– Так точно. На пристань, к мичману Шубенко.
– Верно. Тогда по коням. Сколько туда километров?
– Сто с гаком. А дорожка сегодня – не того, мокрая, на всю железку не нажмешь…
И все-таки «жал» он на всю: машина мчалась по извилистой асфальтированной дороге с приглушенным шипением, повизгивая на крутых поворотах, обгоняя попутные, не снижая скорости при встречных. Парень, видно, любил быструю езду: глаза его азартно поблескивали, а когда машина проскакивала между попутной и встречной, едва не зацепив их, он удовлетворенно улыбался.
– Тебя как зовут? – спросил Веденин.
– Валера, – ответил солдат.
– А давно ты, Валера, баранку крутишь?
– Пятый год, – с гордостью ответил солдат. – До армии три года на грузовике в колхозе вкалывал и вот в армии второй.
– А в аварии не довелось еще побывать?
– Не-е, – весело засмеялся солдат. – У нас, у шоферов, как и у летчиков, в аварию попадают либо те, кто не умеет ездить, либо лихачи. А хороший шофер в аварии не попадает.
«А у конструкторов? – невольно задал вопрос себе Веденин. – Тоже, как у летчиков, у хороших аварий не бывает?.. Неужто он плохой?..» Что-то снова он запаниковал. «А я считала вас более сильным», – вспомнились слова Таримовой. Она верит в него, как верила в свое время мать.
Дорога поднималась все выше в горы, облака здесь висели над самой землей и цепляли своими космами за колючие деревья с пожелтевшими и наполовину облетевшими листьями. Временами сыпал мелкий осенний дождь. Дорога, казалось, полита маслом, а Валера почти не сбавлял скорость. Хорошо еще, что попутных и встречных машин было мало, и Веденин молчал, давая полную волю шоферу. Его даже начало клонить в сон – хороший признак: значит, нервы пошли на успокоение, значит, появилась надежда оправдать себя и катапульту.
С чего же начать разговор с Шубенко? Прежде всего надо выяснить, как умирал Арефьев, говорил ли что-нибудь или хотя бы делал попытку; или умер, не приходя в сознание? Кое-что Веденину удалось уточнить: капельки воды, оказавшиеся в бронхах Арефьева, попали ему через вдыхательный клапан скафандра – при закрытом щитке, когда атмосферное давление обеспечивает дыхание, клапан открывается… Значит, Арефьев либо запутался в стропах парашюта, потому не открыл щиток, либо, как считает Петриченков, был уже без сознания…
Да, надо последние минуты жизни Арефьева восстановить до мельчайших подробностей. И разговор с Шубенко начать с того, когда он получил распоряжение следовать к месту приводнения, через сколько минут прибыл в намеченный квадрат, сколько потребовалось на спуск лодки и причаливание ее к пострадавшему, сколько ушло времени на подъем пострадавшего в лодку и доставку его на корабль. Если Шубенко почувствует, что его могут обвинить в медлительности, неоперативности, он выложит все…
Веденину в этот день (и не только в этот) явно не везло: катера Шубенко у причала не оказалось. Пока выясняли, где он, и начальник погранзаставы, по просьбе которого катер ушел в море, принимал меры по его возвращению, пошел третий час. После восемнадцати тридцати с полигона на свой аэродром могут не выпустить – надо сесть до наступления темноты, а туда добираться минимум часа два. Веденин нервничал. Чтобы как-то скоротать время, пригласил Валеру перекусить. Нашли невдалеке неказистое кафе, заказали сосиски, кофе. Есть Веденину не хотелось, несмотря на то, что утром он подзаправился только бутербродом с кофе. Зато Валера уплетал за обе щеки. Невысокого роста, плотный, с крепкими выступающими скулами, он чем-то походил на Батурова, такой же подвижный, энергичный, беззаботный.
– Нравится тебе твоя шоферская профессия? – поинтересовался Веденин.
– А чо, клевая профессия, – засмеялся Валера. – На гражданке – калымная. Крути знай себе баранку. Летчиком, конечно, выгоднее. Или, скажем, испытателем. И интереснее. Дак за интерес, может, жизнью надо платить. Вот у нас неделю назад кокнулся один, и поминай как звали.
– Испытатель? – прикинулся Веденин простачком.
– Испытатель, – утвердительно кивнул Валера. – Катапульту какую-то сверхуникальную испытывал.
– И что же с ним?
– А кто его знает. Опустился на парашюте, к нему подплыли, а он мертвый. Наверное, сердце не выдержало.
– Это кто же тебе рассказывал?
– Хлопцы наши. А им – Шубенко, он сам из воды вытащил того испытателя.
Интересно, так ли Шубенко изложил этот случай? Вряд ли. Какой смысл ему искажать суть? А может, смысл был?
– Ты Шубенко знаешь?
– А кто ж его не знает, – весело заулыбался Валера. – На всем побережье – туз бубновый.
– Туз бубновый? А что это означает? – не понял Веденин.
– А то, что Борис Георгиевич – самый нужный человек. Он все достать умеет, все вопросы уладит. А рыбак какой! Когда приезжает большое начальство и хочет рыбкой побаловаться, кличут Бориса Георгиевича. Вот и сегодня, думаете, где он? Кого-нибудь на рыбалку повез.
Настроение у Веденина еще более испортилось. Вот ведь как: получил указание начальника полигона никуда не отлучаться и чихал на него. Знает, что начальник полигона ничего ему не сделает, даже выговора не объявит, потому как сам пользуется его услугами, – Борис Георгиевич туз бубновый!
Веденин дождался, когда Валера закончил обедать, расплатился и поспешил к причалу. Еще издали увидел силуэт знакомого катера, и гнев его пропал.
Шубенко лихо пришвартовал катер. Загорелый так, что брови на кирпичного цвета лице выделялись пучками выгоревшей травы, улыбающийся, ступил на пристань и протянул руку Веденину. Тому ничего другого не оставалось, как ответить.
– Здравия желаю, Юрий Григорьевич, – пробасил мичман. – Каким это ветром вас к нам в такую ненастную погоду занесло?
– Северным, северным, Борис Георгиевич, – холодно ответил Веденин. – Разве вас не предупредили, чтобы вы никуда не отлучались?
– Почему не предупредили, Юрий Григорьевич? Предупредили. Только беда в том, что мичман Шубенко один, а начальников много. Начальник полигона приказал ждать, а начальник погранзаставы приказал переправить на мыс двух военных. По уставу – выполняется последнее приказание…
Да, устав этот служака знает, все делает – комар носа не подточит: «Мне приказали… я выполнял…» Но на всякого мудреца, говорят, довольно простоты. Посмотрим, как он запоет в другой ситуации.
– Пройдемте на катер, – тоже приказным тоном сказал Веденин и ступил на трап. – Где мы с вами можем поговорить, чтобы нам никто не мешал?
– Да… в любом месте, – сразу сник мичман. – Хоть в моем кубрике. А, собственно, что случилось?
– Потом объясню. Принесите вахтенный журнал.
– Есть! – вытянулся мичман, еще более обескураженный, и неохотно поплелся на мостик.
Веденин подождал его, пропустил как хозяина вперед и спустился за ним в кубрик. Сел за столик. Шубенко стоял, держа журнал под мышкой.
– Давайте сюда, – протянул руку к журналу Веденин.
Шубенко взял журнал из-под мышки, но отдавать не торопился.
– Двадцать восьмое сентября. Давайте, я сам разберусь.
Шубенко неохотно протянул журнал.
Веденин нашел нужные записи: «8.26 – отдали швартовы, вышли из бухты, 8.30 – установили связь с „Поляной“. 8.57 – увидели самолет. 9.00 – „Альбатрос“ отделился от самолета. 9.08 – приводнился „Альбатрос“. 9.16 – вышли в заданную точку: широта… долгота… 9.21 – спустили шлюпку на воду. 9.29 – подошли к „Альбатросу“. 9.38 – подняли „Альбатроса“ на борт шлюпки…»
Да, Шубенко службу знает, все расписано по минутам.
– А почему так долго вы шли в район приводнения испытателя? – задал первый вопрос Веденин.
Шубенко заглянул в журнал.
– Восемь минут, разве это долго? Ветер был порывистый, три-пять баллов, и «Альбатрос» мог ненароком угодить на катер. Потому мы и не спешили.
Ответ логичный, убедительный. По той же причине и шлюпка долго подходила к испытателю. А вот поднимать его в шлюпку явно не торопились.
– Так, значит, ветер… А десять минут поднимали на борт шлюпки? Тоже за счет ветра или из-за неумения команды?
Лицо мичмана налилось кровью. Он стрельнул глазами в журнал, потом на мостик, словно ища там ответа, и обрадованно выпалил:
– Так «Альбатрос» запутался в стропах и был без сознания, матросами командовал товарищ капитан медицинской службы. Он считал, что у испытателя перелом позвоночника и требовал величайшей осторожности. Потому так долго и возились.
Тоже логично и убедительно, однако же…
– Вот вы сказали, что капитан считал – у испытателя перелом позвоночника. А вы как полагаете?
Шубенко насторожился, сосредоточился, и Веденин понял, что он ищет ответ не тот, который отразил бы истину, а который избавил бы его от неприятностей. И Веденин поторопил:
– Пусть вы ошибались, но как подумали тогда, когда увидели испытателя?
– Видите ли, – Шубенко переступил с ноги на ногу. – Я – человек маленький, в медицине не смыслю… Но действовали мы осторожно. А испытатель, как на грех, в стропах запутался… – Он снова замялся, что-то недоговаривая. Но сказал он, сам не подозревая того, многое: испытатель запутался в стропах… Запутаться он мог и при полном сознании. И Веденин, не давая опомниться мичману, задал новый вопрос:
– Когда подняли испытателя на борт катера, вы увидели его лицо… Бледное оно было или синеватое? И что вы подумали?
– Мне, конечно, бросилось в глаза его лицо. Оно было синеватое, а изо рта и из носа пузырилась пена. – Шубенко вытер тыльной стороной ладони лоб. – Такое, как нас учили, бывает у утопленников. Я посоветовал товарищу капитану медицинской службы разрезать скафандр, чтоб искусственное дыхание делать. А он цыкнул на меня, знаешь, говорит, сколько этот скафандр стоит? Всю оставшуюся жизнь моей и твоей получки не хватит рассчитаться…
Вот он ответ на все его вопросы! Во время приводнения Арефьев запутался в стропах, потому сразу и не открыл щиток гермошлема. А пока барахтался, сделал не один вдох. Вода попала в скафандр, потом – в бронхи…
– Так, в скафандре, и повезли испытателя на берег?
– Так и повезли, – оживился Шубенко, поняв, что ему ничто не угрожает.
– Испытатель не пытался что-то сказать? Не бредил?
– Нет. Он так и не пришел в сознание, – подумал. – Судороги были…
Вот почему Измайлов предпочел не приобщать прежний снимок позвонка Арефьева и обойти молчанием «небольшое количество воды», оказавшееся в бронхах у испытателя… Первой его мыслью, когда он увидел испытателя без сознания, было – виновата катапульта. Так и Петриченков заявил, когда узнал о случившемся. А далее… Далее Измайловым руководили трусость и жадность: всей оставшейся за жизнь зарплаты не хватит рассчитаться за скафандр…
2
Самолет приземлился на аэродроме центра уже затемно. Здесь по-прежнему было пасмурно, временами сыпал мелкий холодный осенний дождик, и Веденин, спустившись на землю, почувствовал, как его обдало ознобом, неуютом и негостеприимством, словно он вернулся не домой, а в самое нежеланное и нелюбимое место, давящее на него тяжелым прошлым и не предвещавшим ничего хорошего будущим. Всю обратную дорогу он обдумывал отчет на военном совете, понимая, что хотя и получил в руки кое-какие данные относительно гибели Арефьева, опровергнуть медицинское заключение, а значит, и выводы комиссии будет не так-то просто. Поверят, конечно же, облеченным властью и доверием, имеющим опыт расследования катастроф и аварий, а не человеку, заинтересованному отвести от себя вину. И им вдруг снова овладела апатия. К чему эта борьба, трата сил, нервов? Не лучше ли сдаться на милость победителя, попроситься куда-нибудь летчиком транспортной авиации, возить грузы, летать по дальним маршрутам, где чистое небо, солнце, звезды?.. На милость победителя? Этого нечистоплотного дельца и прощелыги Измайлова? Ну нет… Отдать дело безопасности полетов в руки таких, как Измайлов, Скоросветов, – значит загубить это дело… Не случайно они сошлись – водой не разольешь – и взяли «шефство» над молодым доверчивым изобретателем, вместе просили за «подающего надежды таланта». А он, Веденин, поддался уговорам…
К самолету подъехала «Волга», и навстречу Веденину энергично шагнул генерал Гайвороненко – видно, тоже сгорал от нетерпения услышать новости. Протянул руку, пожал тепло и дружески.
– Устал? – спросил сочувственно. – Можешь не отвечать, по лицу вижу. Что-нибудь привез?
– Привез, товарищ генерал-лейтенант. Существенное, но не бесспорное. Сегодня прикажете доложить или завтра поутру?
– Завтра будет некогда – приказано явиться с тобой на военный совет. Садись в машину, поедем ко мне.
Известие о том, что завтра состоится военный совет, не обрадовало Веденина: после стольких треволнений эту ночь он надеялся поспать, а получалось – снова придется маяться думами, подготовкой ответов на все ожидаемые и неожиданные вопросы. И в машину он полез тяжело и нехотя. Гайвороненко заметил это и сказал ободряюще:
– Я тебя долго не задержу. – Кивнул шоферу: – На квартиру.
Веденин видел жену генерала раза два, на проводах Степанцова и еще на каком-то вечере. Каждый раз она вызывала у него восторг и умиление своей обаятельной сединой, умением держаться просто и быть в то же время величественной. В домашней обстановке она показалась ему еще милее: добрая, заботливая, предупредительная. И в квартире у них было просто, не по-генеральски скромно: без ковров на стенах, без изысканных гарнитуров, без модных ваз и излишеств: в холле – журнальный столик с газетами, по бокам два кресла, в углу – радиоприемник, на стене картина Шишкина «Рожь». В зале – диван, телевизор и книжные шкафы, полные книг.
– Реня, мы очень голодны, – сказал генерал, представив жене Веденина. – Кроме утреннего кофе, во рту маковой росинки не было. Приготовь нам чего-нибудь этакого, повкуснее и чтоб не ждать, как в ресторане. А мы пока всякие тут разговоры поразговариваем. – И он повел Веденина в свой кабинет.
Тоже все просто, строго, уютно: письменный стол с телефонами, диван, кресла и книжные шкафы. На полках, успел заметить Веденин, больше журналов и учебных книг – по самолетовождению, аэронавигации, астрономии.
– Потерпишь еще минут десять? – спросил генерал с улыбкой, усаживая его рядом с собой на диван. – Вид мне твой, скажу откровенно, не нравится. Похудел, почернел, мундир вон болтается как на вешалке. Понимаю – ЧП, серьезное ЧП, но ты же летчик, должен держать себя в руках, заставлять есть, пить, спать – необходимое для жизнедеятельности, чтобы думать, работать.
– Спасибо, Иван Дмитриевич, – поблагодарил Ведении, испытывая еще большее чувство уважения и признательности к генералу за его участливое, отеческое отношение. – Вы правы – я летчик. И, как говорил мой предшественник, надо заниматься своим делом, не тратить понапрасну силы.
– А на что же ты понапрасну тратил? – Лицо генерала стало сердитым. – Уж не на катапульту ли? Вот это-то мне в тебе и не нравится. Ну-ка выкладывай, что привез.
Веденин спокойно и обстоятельно доложил о том, что ему рассказали Шубенко, боцман, матросы. Когда он кончил, генерал со злостью ударил кулаком в ладонь…
– А ведь я давно догадывался, что наш любезный доктор – прохвост и негодяй. И мы хороши, не сообразили потребовать рентгеновский снимок – ведь знали же, что Арефьев в госпитале по поводу остеохондроза… А как быстро спелись они со Скоросветовым! Не зря говорят: рыбак рыбака видит издалека.
В кабинет вошла Регина Павловна.
– Не умерли тут еще с голоду? Тогда – к столу.
Вид свежих огурцов, помидоров, ломтики колбасы и сыра, красивая сервировка стола, а главное – душевная разрядка, наступившая только теперь, здесь, разбудили в Веденине аппетит, и он впервые за все эти трудные, напряженные дни почувствовал, что силы и уверенность возвращаются к нему.
– Ты сказал, что каждый должен заниматься своим делом, – заговорил Гайвороненко, когда они утолили голод. – Правильно сказал. И поверь мне, если бы я умел что-то строить, изобретать, я променял бы свою любимую профессию на более нужную людям. Вы, изобретатели, обновляете нашу планету, обновляете человечество; ибо борьба, которую вы ведете с косностью и рутиной, это борьба за чистоту на земле. Я хочу, чтобы ты понял, насколько важно сокрушить скоросветовых, измайловых и им подобных, хочу, чтобы ты завтра выступил на военном совете во всеоружии.
Веденин заверил:
– Постараюсь, Иван Дмитриевич. Спасибо, что вы вернули мне веру в свои силы, любовь к изобретательству. Завтра я таким пассивным, как на разборе, не буду.
Разговор с начальником центра и в самом деле вдохнул в него силы. Усталости он не чувствовал и, придя домой, не лег спать, как планировал, а набрал номер телефона квартиры Батурова.
– Слушаю, – раздался знакомый и милый голос. Ему захотелось увидеть Виту, поблагодарить за поданную идею.
– Здравствуйте, Вита Владимировна. Простите, что беспокою в столь позднее время.
– Юрий Григорьевич? – удивленно и обрадованно воскликнула Таримова. – Вы уже вернулись? Я звонила вам несколько раз…
– Да, вернулся. И хочу сказать вам большое спасибо. – Он не посмел открыть тайну, что хочет ее видеть. – Вы правильно оценили ситуацию и очень помогли мне.
– У меня есть еще кое-что, – ответила она обрадованно. – И хочу прямо сейчас прийти к вам.
Она тоже хочет его видеть? Или что-то очень важное? Надо ли перед военным советом? Эти мысли молнией пронеслись у него в голове.
– А это вас не затруднит? Время позднее, – он замялся. – Или, может, мне подойти?
– Я темноты не боюсь. Ко всему, я в боевой готовности, сейчас же выхожу. – И пояснила: – Это очень важно.
У него в квартире было не убрано: с того рокового дня он ни разу не прикоснулся тряпкой к мебели, и на столах, на диване виднелся слой пыли. Он намочил тряпку и стал протирать вещи.
В дверь позвонили, когда он не закончил еще приборку. Бросил тряпку, вытер руки и пошел открывать.
На ней была голубая спортивная куртка с капюшоном, на ногах – высокие светло-коричневые сапожки, отчего она казалась выше ростом, и он подумал о Батурове: Андрей ниже на целую голову и, наверное, очень страдал…
