Текст книги "Гнев Гефеста (Приключенческая повесть)"
Автор книги: Иван Черных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
ОСОБОЕ МНЕНИЕ ИНСПЕКТОРА ПЕТРИЧЕНКОВА
1
Ясноград. Летно-испытательный центр. 2 октября 1988 г.
Петриченков летел к месту происшествия с ясным представлением плана действия и в превосходном настроении: именно ему главком доверил возглавить группу по расследованию серьезного и сложного (он был уверен в этом) происшествия. А он-то уж постарается оправдать доверие. Да, Гусаров, получивший в свои лучшие годы кличку Рентгена, стареет, это ясно всем: стал чрезмерно осторожным, мнительным. «В нашем деле – семь раз примерь, один отрежь…» Вот и меряет по всякому пустяку по семь раз, а дело стоит. Сколько он еще будет возиться с «элкой»? И летчики будут сидеть на земле, терять летные навыки. А причина – яснее ясного, с вещественным доказательством. Другого и быть не могло: так взмыть на посадочном не позволил бы самолету самый малоопытный, самый слабоуспевающий курсант. А оборвалась тяга – тут уж ничего не поделаешь, самолет стал неуправляемым: дашь обороты, самолет полезет вверх еще круче и еще быстрее свалится на крыло; можно было триммером, но разве сообразишь в той ситуации; Мельничнов скорее всего пытался ручкой управления исправить положение, посчитав, что руль высоты попал в затенение от воздушного потока или самолет подбросило порывом ветра – ветер-то был порывистый до восьми, а может, и более метров в секунду.
В общем, ему, Петриченкову, все ясно. А Гусаров пусть сомневается, семь раз проверяет эту версию, ищет новую, зря тратит свое и чужое время…
Что же произошло там, на полигоне, с Арефьевым? Хотя Петриченкову не доводилось самому катапультироваться (тренажеры не в счет), он совсем недавно был свидетелем показного покидания бомбардировщика с различных точек, вверх и вниз; и члены экипажа не получили ни малейшей царапинки. И ранее Петриченков не помнил ни одного случая, чтобы катапульта подвела. Правда, тут совсем другое дело: испытывалась новая, экспериментальная катапульта…
Петриченков, пока летели на полигон, продумал систему расследования. На себя он возьмет участников эксперимента; Гусаров – старая лиса, знал где и с какого конца искать ниточку, – подполковник Малинин займется непосредственно креслом, подполковник Семиженов – аэродинамическими исследованиями, полковник Мордухович – медицинской экспертизой. Кое-кого из специалистов придется привлечь в помощники на месте.
На полигонном аэродроме их уже поджидали, встречал сам главный инженер средств спасения и он же конструктор роковой катапульты, Веденин, совсем еще молодой и симпатичный человек, высокий, худощавый, в светлом штатском плаще, такой же шляпе, спокойный, представительный, вызывающий уважение. Петриченков раньше с ним не встречался, но наслышан был предостаточно: талантливый конструктор, подающий большие надежды; даже кличку слышал – Юный Гефест.
Веденина окружали солидные и пожилые офицеры, полковники и подполковники, один майор и один капитан, фамилии и должности их Петриченков не запомнил. Да в этом и не было необходимости, более глубже познакомится в процессе расследования.
После официального представления друг другу Петриченков дал указание Семиженову собрать всю документацию эксперимента и отвел Веденина в сторону.
– Доложите, пожалуйста, что и как произошло и каково ваше мнение о причине катастрофы.
Веденин рассказывал обстоятельно, подробно, и Петриченков ясно воспроизводил в воображении, как шла подготовка к испытанию катапульты, ее проверка, подготовка испытателя, как происходил полет, отстрел катапульты, снижение Арефьева, приводнение и его гибель. О причине гибели ничего сказать не мог, лишь пожал неопределенно плечами.
– Кинозапись еще не просматривали?
– Нет, разумеется. Самолетные и теодолитные киноленты опечатаны.
– Кресло не пытались разыскать?
– Разве в море найдешь?
– Все равно попытаться надо было. Хорошо, я сам распоряжусь. Подходящее помещение найдется нам для работы? Для просмотра кинозаписи, изучения документов?
– Разумеется. В профилактории.
– Тогда не будем терять времени. Дайте команду, чтобы подготовили киноаппаратуру и экран. После ужина, – Петриченков взглянул на часы, – ровно в двадцать ноль-ноль соберемся для просмотра киноленты.
2
Петриченков лег в постель далеко за полночь. Выключил свет, закрыл глаза, а в воображении отчетливо всплыл летящий самолет-лаборатория, выход катапульты с испытателем из кабины, включение в работу ракетного ускорителя, стабилизирующего устройства; пролет катапульты над килем самолета; отстрел катапульты и отделение от нее испытателя; роспуск спасательного парашюта, снижение… Приводнение и эвакуация беспомощного тела испытателя на катер особенно врезались в память Петриченкову. Нет сомнения, что с Арефьевым что-то произошло в воздухе.
Что?
Петриченков и не предполагал, что встретится с такими трудностями. Неоднократное прокручивание киноленты ничего не давало: все те же вполне благополучные кадры – снижающийся испытатель с поднятыми к стропам руками без каких-либо признаков травмы или плохого самочувствия. А после приводнения лежал уже на воде недвижимый, с упавшими на него стропами и пузырящимся рядом куполом парашюта.
И ни у кого из его помощников не родилось пока никакой гипотезы. Правда, насторожила фраза одного из участников эксперимента – начальника материально-технического обеспечения подполковника Скоросветова: «Прокрутите, пожалуйста, снова кадры, где кресло еще не отделилось от испытателя». Прокрутили. Петриченков ничего не заметил: кадры падающего кресла под разными ракурсами. А Скоросветов многозначительно хмыкнул, отчего Веденин аж в лице изменился.
Похоже, что-то за всем этим кроется.
Что?
По всей видимости, опрос надо начинать со Скоросветова.
3
Скоросветов вошел в кабинет, где обосновался Петриченков для работы, осторожно, весь напрягшийся и сосредоточенный, словно его вызвали не на откровенный разговор, а на пытку.
Петриченков поздоровался с ним за руку, пригласил в кресло рядом с собой.
– Садитесь, Иван Антонович.
– Благодарю. – Скоросветов опустился на краешек кресла, зыркнул коротким, но острым взглядом по столу, по рукам Петриченкова и, не обнаружив в них ни карандаша, ни бумаги (Петриченков специально не выставлял их напоказ, зная по опыту, что всякие записи только настораживают и смущают собеседников), несколько расслабился.
– Давно служите в летно-испытательном центре? – задал первый вопрос Петриченков.
– Порядочно. С сентября одиннадцатый год пошел.
– Вы были летчиком-испытателем?
– Был, – с грустью и глубоким вздохом ответил Скоросветов. – Потом заместителем начальника летно-испытательной станции, даже временно исполняющим обязанности начальника ЛИС и чуть было к вам, в службу безопасности полетов, не попал; а теперь вот – начальником материально-технического снабжения.
– Что ж это так?
– Длинная история, – снова вздохнул Скоросветов. – Кстати, связанная с «Фортуной», не этой, а ее старшей сестрой. – Скоросветов оживился, и Петриченков, убеждаясь, что избрал верный путь, похвалил себя: «Ай да Николай Иванович, умная голова, в точку попал. Коль Скоросветов обижен на начальство, он выложит все начистоту, ничего не утаит». И подбодрил:
– Интересная история. Может, расскажете? Мне вчера при просмотре кинодокументов показалось, что вы знаете кое-что такое, до чего мы пока докопаться не смогли.
– Это мое сугубо личное мнение, – предупредил Скоросветов. – Я однажды уже поплатился за свою откровенность.
– Обещаю, на этот раз такого не произойдет, – постарался успокоить его Петриченков. – Так и будем считать – сугубо личное мнение. А если желаете, оставим этот разговор между нами.
– Да, так будет лучше. Не подумайте, что я чего-то боюсь, просто не хочу, чтобы мне снова мотали нервы. А то, что я вам сообщу, можете проверить по документам. Вы, наверное, обратили внимание, когда я попросил прокрутить еще раз кадры отстрела катапульты до отделения кресла от летчика?
– Разумеется.
– В этих кадрах, я думаю, и разгадка катастрофы.
Но еще раз повторяю: это сугубо личное мнение. Почему я пришел к такому выводу? Дело в том, что два с половиной года назад при испытании этой катапульты, вернее, ее модификации произошло нечто подобное – вращение кресла. И тогда испытатель Арефьев черным по белому написал в заключении: «Катапульта к эксплуатации не пригодна». Однако Веденин – его настойчивости можно позавидовать – во внимание заключение испытателя не принял и продолжал готовить катапульту к сдаче в производство. Что-то там доделал, усилил и месяцев через пять решил повторить эксперимент. А в самый последний момент, когда испытатель сидел уже в кресле и подъемник готовился поднять его в кабину самолета, вдруг обнаружился еще какой-то дефект. Веденин тут же стал его устранять. Я выразил было протест, его, разумеется, во внимание не взяли. Арефьев был уже обработан, катапульта к производству принята. А повод прищучить меня вскоре нашелся. Вот и вся моя история, связанная с «Фортуной». Кого-то она осчастливила, а кого-то обездолила.
– Да, печальная история, – Петриченков даже не усидел на месте, поднялся. – А куда же Гайвороненко смотрел? Он, слышал я, толковый генерал, справедливый.
– Гайвороненко – либерал, – усмехнулся Скоросветов, – покровительствует молодым талантам, и Веденин – его протеже.
– Спасибо, Иван Антонович. – Петриченков крепко пожал подполковнику руку. – Думаю, вы очень помогли нам. – И проводил начальника материально-технического обеспечения до самой двери. А когда он вышел, Петриченков потер руки: «Ай да Николай Иванович! Какую ниточку подцепил! Пока Гусаров будет там семь раз примерять, он тут весь клубок размотает».
Петриченков вернулся к столу, достал свой заветный красный блокнот и записал:
«Проверить:
1. Заключение Арефьева по испытанию „Фортуны“, проводимому два с половиной года назад.
2. Испытания по приемке „Фортуны“ к производству, проводимые два года назад.
3. За что понижен в должности подполковник Скоросветов».
«КУРОРТНАЯ ШЛЮХА»
1
Известие потрясло ее – погиб Игорь Арефьев. Андрей столько рассказывал о нем, говорил, что это врожденный испытатель, самая светлая голова в летно-испытательном центре после Веденина и что писать надо только о нем. Она и сама убедилась, что это незаурядный человек, интеллигентный, обаятельный офицер. Она познакомилась с ним всего две недели назад…
2
Ясноград. 16 сентября 1988 г.
Вита уступила просьбам Андрея устроить проводы – ей и самой хотелось познакомиться с его коллегами и сослуживцами, – но предупредила:
– Никаких горячительных, кроме горячего чая и кофе.
– Нас не поймут, – пытался Андрей выторговать еще одну уступку. – Посчитают, скопидомничаем.
– Поймут и не посчитают. Ты утверждал, у вас все умнейшие люди, таланты да гении.
– Гении тоже имеют свои слабости…
– Ты же обещал.
И Андрей сдался. Но она подумала, что выдержки его надолго не хватит, и пожалела о своем согласии приехать к нему. Как она поддалась уговорам? Ведь зарекалась… Первый раз ошиблась – простительно. Тогда она была наивной девчонкой и влюбилась до глупости. А теперь?.. Любовь ли это?..
Ей поручили сделать репортаж о спортсменах-парашютистах, принимавших участие в праздновании, посвященном Дню Воздушного Флота СССР. Еще на тренировках ее внимание привлек коренастый разбитной спортсмен, вытворяющий в небе до роспуска парашюта всевозможные сальто-мортале и управляющий своим телом как циркач на батуте. О нем и решила она написать.
Батуров тоже ее заприметил. Когда она подошла к нему знакомиться, Андрей запросто протянул руку, назвал себя и тут же поставил условие:
– Интервью могу дать только вечером. Либо у меня на квартире, либо у вас, либо в каком-нибудь кафе.
Виту возмутила его самоуверенность.
– Сегодня пригласить вас к себе на квартиру или подождете, пока приз завоюете?
Его не смутила ирония.
– Можете не сомневаться, приз у меня в кармане. Так что поторопитесь, а то другие журналисты вас опередят.
В его дерзком взгляде, в поведении в небе таилась неодолимая сила – такой пройдет сквозь любые преграды, – а волевые люди были по душе Вите, и она несколько смягчилась:
– Боюсь, популярность погубит вас окончательно.
– Это точно, – согласился Батуров. – Популярность, деньги, женщины – мои злейшие враги, потому я предпочитаю их не иметь.
Оба весело рассмеялись.
– Хорошо, – согласилась Вита. – Коль вы такой аскет и женоненавистник, жду вас в молодежном кафе на Горького в двадцать ноль-ноль.
На свидание Батуров пришел в форме старшего лейтенанта, подтянутый, наглаженный, а главное, он оказался хорошим рассказчиком и вел себя безупречно: не приставал, был галантен и предупредителен, как и подобает военному человеку.
Репортаж получился интересный, ее поздравляли, хвалили, и Андрей заинтересовал ее еще больше. Они встречались, делились своими успехами и неудачами, а когда Андрей уехал, писали друг другу. И тему дипломной работы Вита выбрала о спортсменах-парашютистах. И защитила ее блестяще. Ей дали свободный диплом, что вполне ее устраивало: она могла от любой газеты или журнала поехать туда, куда хотелось, благо, в журналистских кругах ее хорошо знали. А месяц назад Батуров снова объявился в Москве и уговорил Виту поехать на юг, к Черному морю, потом сюда, в Ясноград.
Она была довольна: столько Батуров открыл ей нового и столько интересного узнала она о работе испытателей и изобретателей, что у нее родилась идея написать книгу. И то, что Андрей решил уйти из испытателей, не пугало ее, а радовало: значит, любит, коль решил отказаться от плохих привычек и даже от любимого дела. И все-таки что-то ее сдерживало, предложение Андрея стать его женой пока не приняла.
– Давай немного подождем, проверим свои чувства, чтобы еще раз не раскаиваться…
Теперь она знала, что ее сдерживало…
Гости пожаловали почти все сразу: Игорь Арефьев, которого она узнала бы по рассказам Андрея в другом городе – интеллигентный, с утонченными чертами лица, женственно-нежный, застенчивый, как девушка; его жена Дина, черноволосая и черноглазая, похожая то ли на гречанку, то ли на цыганку; Николай Николаевич, длинный и худой, создатель уникальных тканей; Федор Борисович, одутловатый, краснолицый, инженер-пороховик; Венедикт Львович – с большими залысинами, инженер-аэродинамик.
Пока они снимали пальто и плащи, рассаживались за столом – комната была такая маленькая, что стало тесно, – пришли еще два офицера, подполковник Грибов и капитан Мовчун, как представил их Андрей.
– Прошу простить, что не при параде, – извинился Грибов, – прямо со службы.
А Веденин, по рассказам Андрея, самый интересный человек, видимо, не придет, подумала Вита и пожалела: ей очень хотелось познакомиться с молодым и талантливым конструктором.
– Все в сборе, – сказал Андрей. – Можно наполнить бокалы. Виноват, чашки, а не бокалы, – повторил Андрей с улыбкой. – Как вы, наверное, уже слышали, Андрей Батуров изменил не только профессии, но и своим привычкам, о чем докладываю вам торжественно на этом не объявленном по радио собрании. И клянусь, что отныне и во веки веков в моем доме сухой закон, не считая, разумеется, самовара.
А самовар стоял посередине стола, сияющий, крутобокий, с фарфоровым чайником наверху, испуская тонкий аромат.
Нет, сюрприз никого из гостей не удивил, видно, они уже прослышали о перевоплощении Андрея, и Вита стала разливать по чашкам чай.
– Вот это напиток! – отхлебнув, похвалил Щупик. – И как это вам удается так заваривать – все ароматы Краснодарского края чувствуются.
– Вы правы, чай действительно краснодарский, – улыбнулась Вита и, чтобы увести традиционный разговор о хозяйке, кивнула на Андрея: – Это он мастер и тонкий ценитель, предпочитает только краснодарский и знает секрет заварки.
Разговор и в самом деле переключился на Андрея, на его новый, долго скрываемый талант – умение выбирать не только чаи, а кое-что и более важное для жизни – комплимент Грибова Вите.
Вита с улыбкой слушала друзей Андрея, стараясь по высказываниям, интонации, манерам дополнить их характеристики, данные Батуровым. Самым разговорчивым был Грибов, но и самым ординарным, а вот Щупик, Арефьев – это, несомненно, личности: немногословные, собранные, рассудительные. Николаю Николаевичу уже под шестьдесят, а когда он говорит о своей работе, глаза загораются, как у юноши, совершившего восхождение на самую высокую гору. Игорь Арефьев – ровесник Андрея, а выглядит значительно моложе, тонкий, элегантный; Андрей по сравнению с ним – богатырь, хотя ростом меньше… Если бы она не знала, что скрывается за внешностью одного и другого: Игоря – по рассказам Андрея, Андрея – по своим наблюдениям. Конечно, Андрей тоже личность: сумел взять себя в руки, решил начать новую жизнь. И все-таки она чувствовала, что интерес к нему пропадает, любовь гаснет. А может, ее не было совсем? Андрей увлек Виту просто как спортсмен? Вполне вероятно. Ехать с ним к его новому месту службы ей, во всяком случае, расхотелось, и она заколебалась, быть ли его женой. А вот желание написать об этих удивительных людях, простых и гениальных, скромных и отважных, разгоралось все сильнее. Слова сами собой начали складываться в фразы, в предложения: «В его манере говорить, в жестах, проницательных взглядах чувствовалось что-то особенное, профессиональное – словно он родился инженером, изобретателем лучших в мире тканей». Это о Щупике. «Психологи утверждают, что под доброй натурой, как правило, скрывается мягкий, покладистый характер, – так можно подумать при первом знакомстве с Арефьевым. Такой он среди друзей вне службы. Но в деле, в работе он становится до педантичности принципиальным и непреклонным человеком»…
Она еще не успела рассмотреть всех и сделать о них вывод, как снова раздался звонок.
«А это уже Веденин», – с радостью подумала она и поспешила открыть дверь, приготовившись встретить самого обаятельного, самого незаурядного мужчину в гарнизоне. Перед ней стоял среднего роста, полноватый капитан с голубыми петлицами и медицинской эмблемой на них.
– Капитан Измайлов, – представился непрошеный гость, дохнув на нее спиртным перегаром. – Прошу простить, я к Батурову.
– Пожалуйста. Проходите. – Вита распахнула дверь шире, но капитан медлил, бесцеремонно разглядывая ее, ухмыльнулся чему-то и пошел мимо небрежной походкой.
– Так, – сказал он многозначительно, обводя присутствующих взглядом. – Всех собрал, а того, кто тебя спасал, лечил, забыл пригласить?
– Марат Владимирович! – встал Андрей и распростер для объятий руки. – Милости прошу. И не забыл я, нет. Но… видишь, что у нас за столом – совсем не тот нарзан. Чайком балуемся. Садись, коль не побрезгуешь.
Измайлов недоверчиво посмотрел на самовар, на чашки, даже носом повел – не разыгрывают ли его. Сел. Вита налила ему в чашку, приготовленную для Веденина. Измайлов грустно вздохнул, отхлебнул и поставил чашку.
– Вот ведь как люди портятся. Был Андрей Батуров настоящим мужчиной… Хотя, – он остановил взгляд на Вите, – из-за такой девушки и я бы бросил пить… и свою медицинскую профессию.
– Слабо, Марат, – засмеялся Андрей. – Ты не из тех людей, которые бросают.
Вита поняла намек: недавно Андрей рассказывал ей об анекдотичной жадности врача, понял и Измайлов – усмехнулся.
– Пожалуй, ты прав, – согласился он. – Чтобы бросить что-то, даже плохую привычку, надо иметь смысл или хотя бы какой-то расчет. Измайлов без расчета ничего не делает.
«А он оригинален, – подумала Вита. – Бесцеремонен, беззастенчив, даже несколько нагловат. Такой персонаж вполне украсит повесть».
И чтобы как-то смягчить откровенный выпад Андрея, сказала интригующе:
– Мне нравятся расчетливые люди. Надеюсь, мы найдем общий язык и станем друзьями.
Измайлов взял ее руку и поцеловал.
– На Измайлова можете положиться, он умеет ценить дружбу.
А потом она наблюдала за Арефьевым, с каким почтением он разговаривает со своими коллегами, как обаятельно ухаживает за женой, и позавидовала их любви и счастью.
И вот его нет…
КОГДА НАСТУПАЮТ НА ПЯТКИ
Ясноград. 5 октября 1988 г.
Вылететь в летно-испытательный центр (группа Петриченкова была уже там) генералу Гусарову удалось лишь на третий день, вернее, на ночь: ждал соответствующую погоду, а она, как назло, испортилась, и только сегодня небо к вечеру прояснилось. Гусаров сделал один полет по кругу и убедился, что его версия верна: солнце било прямо в глаза и бетонка взлетно-посадочной полосы в заходящих лучах отсвечивала, как зеркало, затрудняя глазомер. А учитывая то, что Мельничнов резко работал рулями, вероятнее всего, он высоко выхватил самолет над взлетно-посадочной полосой, не заметил этого и, ослепленный солнцем, стал создавать посадочный угол; самолет подвзмыл, потерял скорость и свалился на крыло. Подтвердила и экспертиза: соединительный болт вылетел при ударе о землю.
Самолет приземлился на аэродроме летно-испытательного центра уже в десятом часу, пока Гусаров добрался до гостиницы, было уже десять. Но генерал знал, Петриченков не спит, и, сбросив в номере плащ-пальто, направился к нему.
Петриченков сидел за столом, обложившись бумагами, и встретил своего начальника, как показалось Гусарову, без особой радости. А может, просто устал, расстроен чем-то, потому и голос прозвучал не очень-то приветливо.
– Ну докладывай, как ты тут, что выяснил, какие волнуют проблемы? – спросил Гусаров, присаживаясь к столу. – Объяснительные изучаешь?
– Приходится, – грустно вздохнул Петриченков. – Тут ребус посложнее «элки». Кстати, какое заключение дала экспертиза?
– На посадочном солнце било в глаза, – ответил Гусаров.
– Опасность для курсанта-первогодка, – не согласился Петриченков. О чем-то подумал. – А вообще-то, Виктор Николаевич, пусть будет по-вашему. Аварийный акт вы подписали, а мое мнение пусть останется при мне. Только у меня к вам просьба: коль дело Арефьева доверили мне, разрешите мне самому во всем и разобраться.
– Ты хочешь сказать, чтобы я тебе не мешал? – удивился Гусаров такой постановке вопроса, за которым угадывалось не только стремление к самостоятельности, к желанию проявить свои способности, проверить себя, но и несогласие с методикой расследования начальника, а возможно, кое-что и похуже.
Петриченков пожал плечами: считайте, мол, как угодно.
– Но я – старший инспектор службы безопасности полетов, – почти с возмущением возразил Гусаров. – И меня от дела никто не отстранял.
Петриченков обиженно сжал губы.
– В таком случае, зачем же было меня посылать?
– Ты мой первый заместитель. И сам понимаешь, нужно было по свежим следам. А там дело было не закончено. Ты думаешь, сюда я прибыл, потому что не доверяю тебе? – осенила Гусарова догадка. – Глубоко ошибаешься. Будешь ты старшим инспектором, и ты будешь всюду ездить, за все отвечать.
– А как же с самостоятельностью, с инициативой?
– Разве я когда-нибудь ущемлял твою самостоятельность, сковывал инициативу?
– Но и с поводка далеко не отпускали, – усмехнулся Петриченков. – А когда тебе на пятки наступают, в затылок дышат, какая уж тут самостоятельность.
– Так… Что ж, спасибо за откровенность, Николай Иванович. – Гусаров был ошарашен притязаниями подчиненного. Что это, порыв энтузиазма, жажда деятельности или философия карьериста: дорогу молодым, стариков на свалку? Нет, не за прямоту, оказывается, не любили в полку Петриченкова, не за ершистый характер неуважительно относятся к нему в службе безопасности полетов, а за бесцеремонность, бестактность.
В какой-то степени полковник прав: Гусаров далеко не отпускал его с поводка, шестым чувством опасаясь, что он может наломать дров; и случай с катастрофой «элки» подтвердил это. Но Петриченков ко всему еще упрям: «Мое мнение пусть останется при мне». Как же ему доверить расследование этого происшествия? А может, Гусаров ошибается, прав Петриченков? «Человек в экстремальных условиях способен на большее?» Здесь Петриченков уже нащупал нить происшествия, близок к раскрытию причины, а появляется генерал Гусаров – и вся слава достается ему? Видимо, он так и рассуждает.
Где же выход? Выход есть…
– Вот что, Николай Иванович, – смирил свой гнев и вспыхнувшую неприязнь к Петриченкову Гусаров. – Веди расследование, как и вел до моего приезда. Считай, что меня здесь нет. Мешать я тебе не стану. А если с кем-то мне доведется беседовать, к сердцу не принимай, считай это старческой слабостью, любопытством, не больше.
– Спасибо, Виктор Николаевич! – оживился Петриченков. – Я вас первым проинформирую, как закончу дело.
