Текст книги "Петроград-Брест"

Автор книги: Иван Шамякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

4

Примерно в это же время Ленин в присутствии Сталина писал телефонограмму в Исполнительную Комиссию Петроградского комитета и во все районные комитеты партии большевиков. Писал как военный приказ – с указанием даты, часа:

«21 (8).11.1918. 12 ч 20 мин дня.

Советуем, не теряя ни часа, поднять на ноги всех рабочих, чтобы, согласно решениям Петроградского Совета, имеющим быть принятыми сегодня вечером, организовать десятки тысяч рабочих и двинуть поголовно всю буржуазию до одного, под контролем этих рабочих, на рытье окопов под Питером. Только в этом спасение революции. Революция в опасности. Линию окопов дадут военные. Готовьте орудия, а главное, организуйтесь и мобилизуйтесь поголовно.

Ленин».

Сталин пошел в аппаратную. Диктуя телефонистам текст, не удержался от искушения поставить рядом с Лениным и свой партийный псевдоним.

Оставшись на несколько минут один в кабинете, Ленин быстро дописал другой исторический документ того тревожного дня: «Социалистическое Отечество в опасности!»

И тут же попросил секретаря созвать членов Временного исполнительного комитета СНК. Комитет был создан накануне после тревожных докладов Совнаркому Крыленко и Альтфатера, командующего Балтийским флотом. Ленин сам предложил иметь орган, который обеспечивал бы постоянную работу правительства – днем и ночью. Договорились, что члены комитета живут в Смольном; Бонч-Бруевич подготовил для этого помещение. Обо всех выездах ставить в известность секретаря Совнаркома Горбунова, чтобы тот знал, где кого искать в случае срочной необходимости. Поэтому комитет собрался очень быстро. Пришел Свердлов. Председатель ВЦИК тоже постоянно находился в Смольном.

Аудитория была небольшая – всего семь человек, но Владимир Ильич поднялся за столом с исписанными листками в руках. На мгновение непривычно застыл, оглядел соратников. Убедившись, что все они единомышленники, никто не выступит против, как бы успокоился, сказал ровным голосом:

– Товарищи, кроме обращения «К трудящемуся населению всей России», которое мы приняли сегодня ночью, предлагаю обратиться к питерцам, ко всем солдатам, рабочим, крестьянам страны с декретом-воззванием. Вот текст. – Ленин начал читать, и голос его выдавал волнение и тревогу:

– Социалистическое Отечество в опасности! Чтобы спасти изнуренную, истерзанную страну от новых военных испытаний, мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия мира. – Ленин снова осмотрел товарищей, слушавших с затаенным дыханием. – Наши парламентеры 20 (7) февраля вечером выехали из Режицы в Двинск, и до сих пор нет ответа. Немецкое правительство, очевидно, медлит с ответом. Оно явно не хочет мира. Выполняя поручение капиталистов всех стран, германский милитаризм, – Ленин интонацией подчеркнул следующие слова, – хочет задушить русских и украинских рабочих и крестьян, вернуть земли помещикам, фабрики и заводы – банкирам, власть – монархии. Германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде я в Киеве. Социалистическая республика Советов находится в величайшей опасности.

У Свердлова от слов этих и ленинского голоса сжалось больное сердце. Но тут же в душе смешались гордость, радость, уверенность. Яков Михайлович подумал:

«Какое счастье, что во главе партии и правительства – он. Только он может найти выход из любого положения. Нет сомнения, что его слова поднимут всех, кому дорога Советская власть. Однако – когда… когда он успел написать это? В четыре часа ночи я ушел от него. В восемь он уже был в этом кабинете…»

Ленин читал:

– Совет Народных Комиссаров постановляет:

1) Все силы и средства страны целиком предоставляются на дело революционной обороны. 2) Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови.

Ленин прочитал все, снова-таки как в военном приказе: подпись – Совет Народных Комиссаров, дату – 21 февраля 1918 года, место написания документа – Петроград.

Замолчав, Владимир Ильич услышал: члены Исполнительного комитета притаенно, но тяжело дышат, как после быстрой ходьбы. Ему тоже хотелось вздохнуть на полные легкие и пройтись по кабинету. Ах, если бы можно было хоть полчаса погулять по улице!

Обессиленный, хотя ничем не выдавал этого, сел в кресло, припал грудью к столу. Встретился взглядом со Свердловым, благодарно кивнул на его одобрительный жест.

– Товарищи, есть замечания по тексту?

– Штейнберг, наверное, запротестует против расстрелов, – сказал Сталин.

– Никаких уступок на обструкции левых эсеров! Так же как никаких уступок Бухарину, Троцкому… Совнарком поручил нам действовать с военной решительностью. И мы будем действовать только так! Война есть война! Да, неприятельских агентов, германских шпионов, контрреволюционных агитаторов расстреливать!

– Печатаем сегодня? – спросил Бонч-Бруевич.

– Да. В «Правде»… В «Известиях ЦИК», во всех большевистских газетах. И отдельной листовкой. Миллионным тиражом. – Ленин на минуту задумался и уточнил: – Нет, в газетах печатаем завтра. Вечерние выпуски выходят малыми тиражами и плохо распространяются. Да и Совнарком мы днем не соберем. Наркомы заняты обороной Петрограда… Вечером мы встречаемся с военными специалистами. Прошу вас подготовиться к этому очень важному совещанию. Нужно собрать полные данные о формировании рабочих отрядов. О наличии оружия в петроградских арсеналах. Люди рвутся в бой, но не хватает винтовок, патронов. Латышские стрелки, которые высказали желание поехать на фронт и перед которыми я выступал вчера тут, в Смольном, в актовом зале, жаловались на нехватку патронов и зимней одежды. Владимир Дмитриевич, установите наистрожайший контроль за всеми складами.

– Зиновьев и Урицкий занимаются этим.

– Проверьте, пожалуйста. Поручаем это вам. Что ж… за работу, товарищи…

Когда члены комитета поднялись, чтобы выйти, Ленин задержал их.

– Минуточку. Еще об одном посоветуемся. Некоторые товарищи, – Ленин незаметно глянул в сторону Сталина, – высказывают сомнения насчет ходатайства Штейнберга об освобождении из-под ареста министров Временного правительства. Как договорились на Совнаркоме, я подписал постановление об освобождении Бернацкого. Его взял на поруки Боголепов. Не сделает ли контрреволюция этих людей своим знаменем?

– Если их возьмут на поруки советские работники и будет их письменное заверение, что они не станут заниматься политической деятельностью… – рассудительно начал Дзержинский.

Ленин вдруг засмеялся:

– Товарищ Дзержинский готов верить на слово. Времена рыцарства миновали, дорогой Феликс Эдмундович. К сожалению, давно миновали. Буржуазия растоптала закон рыцарства. Но если Кишкина и Терещенко возьмут на поруки – мы их освободим.

В кабинете остались Свердлов и Сталин. Сидели у стола. Ленин стоял перед картой Российской державы, переводя взгляд сверху, с севера, вниз – на юг, на Киев, Одессу, Ростов.

– Давайте спланируем нашу военную стратегию на ближайшее будущее.

Ленин несколько минут внимательно изучал карту. Потом шагнул к ней, поднявшись на цыпочки, пальцем начертил полукруг между столицей, Псковом и Ревелем, уверенно сказал:

– Петроград мы защитим! С немцами подпишем мир. Как бы он ни был тяжел – все равно подпишем. Несмотря ни на что. Условия нам продиктуют жестокие, и мы вынуждены будем их принять. Но покоя оккупантам не дадим! Нет! Немцы получат партизанскую войну здесь, на севере, в Белоруссии… И войну на Украине. Тот же Восточный фронт. Они подписали мир с Радой. Договора с Украинской Советской Республикой у них нет. Рабоче-крестьянская армия Украины будет бить и радовцев, и их хозяев – немецких оккупантов. Что нужно сделать нам при такой ситуации? – Владимир Ильич повернулся к Сталину и Свердлову, ожидая их ответа.

– Укрепить украинскую армию, – сказал Свердлов.

– Как это сделать, не нарушая договора? – усомнился Сталин.

– Нужно немедленно украинизировать все наши части, помогающие украинским рабочим! Приказать Антонову-Овсеенко, чтобы отбросил первую часть своей фамилии. Пусть будет только Овсеенко. Подумать, что делать с Муравьевым, если вообще его можно оставить на посту командующего. Создать против немцев единый фронт от Крыма до Великороссии. Убедить крымских товарищей, что ход событий навязывает им оборону, они должны обороняться, независимо от договора, который мы подпишем. Дадим крымчанам понять, что положение севера кардинально отличается от положения юга. Крым немцы могут слопать, как говорят, мимоходом. Поэтому помощь Крыма Украине является не только актом соседского долга, но и требованием самообороны и самосохранения. Донецкую республику немцы будут завоевывать, так как Винниченко включил ее в Украину. Наша задача: убедить донецких товарищей создать единый фронт обороны с Украиной. Сепаратизм Васильченко, как никогда, вреден. Передайте это Артему, – обратился Владимир Ильич к Сталину. – Чтобы закрыть немцам дорогу на Кавказ, нужно добить Алексеева. Сейчас же дадим распоряжение Антонову – безотлагательно взять Ростов и Новочеркасск. Завтра, не позже. Пусть пошлет на это две тысячи надежных петроградских красноармейцев. – Ленин отвернулся от карты, подошел к столу. – Обратимся теперь на север. Немцы не признают суверенитета Советской Эстонии. Как сообщил Анвельт, ведут наступление, высадились на побережье. Мы со Сталиным обсудили положение в Эстляндии. Я предлагаю послать в Ревель такую телеграмму. – Ленин взял со стола листок бумаги, прочитал: – «Двинуть части против врага и опрокинуть его. Если это трудно сделать, испортить все дороги, произвести ряд партизанских набегов с тем, чтобы не дать врагу укрепиться на материке. Просим этот наш приказ провести в жизнь неуклонно. Ответ исполнения сообщите. Ленин. Сталин». Вот такой, Яков Михайлович, наш общий стратегический план.

– Что ж, я подписываюсь под ним, – сказал Свердлов. – Но главное в этом плане – заключение мира, как я понимаю.

На лбу у Ленина вмиг собрались морщинки.

– Да, все наши военные планы должны иметь одну цель: спасение Республики Советов.

Тревожно было в Петрограде в эти дни.

Варшавский и Балтийский вокзалы были забиты двумя встречными потоками: с фронта панически бежали деморализованные солдаты старой армии. Тех, кто вез домой патроны, винтовки, гранаты, тут же обезоруживали. Из города к вокзалам шли организованные батальоны рабочих, грузились в теплушки и выезжали на фронт. В незабываемый день двадцать третьего февраля эти батальоны дадут под Псковом и Нарвой бой, который не только задержит триумфальное шествие кайзеровских войск на Петроград, но и собьет прусскую спесь с Гофмана.

Крупная буржуазия с нетерпением ожидала немцев. «Мелочь» – чиновники, буржуазные интеллигенты, обыватели, некоторые рабочие и крестьяне бежали. На Николаевском вокзале скопились беженцы – из Белоруссии, Эстонии, с Псковщины, из самого Петрограда. Этим людям помогали уехать, хотя с вагонами было трудно: город нужно было «разгрузить». Но Ленин требовал от тех, кто отвечал за порядок – от Дзержинского, Бонч-Бруевича, Урицкого, Зиновьева, – чтобы эвакуация не превратилась во всеобщее бегство. Самое страшное – паника. А устроить ее было легко, слухи распускались страшные. Некоторые «герои» «революционной войны» сами паковали чемоданы, вывозили семьи. Ультралевый эсер Штейнберг, нарком юстиции, потребовал у Бонч-Бруевича специальный вагон – для родственников.

Троцкий вел себя иначе – так, будто ничего особенного не происходило. В работе по организации обороны участвовал своеобразно – словами и действиями доказывал, что ничего, мол, страшного, если немцы возьмут Петроград: без революции на Западе русская революция все равно не удержится; насилие, учиненное над авангардом русской революции – питерскими рабочими) – сможет-де «разбудить» немецкий пролетариат.

Троцкий саркастически высмеивал все панические слухи, играл в бесстрашного героя, авторитетом своим, осведомленностью человека, руководившего внешней политикой, старался приуменьшить угрозу, о которой в полный голос сказал Ленин в декрете-воззвании «Социалистическое Отечество в опасности!».

Рабочий день Ленина двадцать второго февраля начался рано, не было еще и восьми часов. Начался с внимательного чтения военной сводки. После переезда Ставки в Петроград начальник штаба генерал Бонч-Бруевич давал сводку аккуратно, она стала по-военному точной, подробной, можно было верить в ее объективность.

Сводка была тяжкая: накануне вечером сдали Псков.

Теперь в кабинете висело несколько подробных карт Украины, Эстляндии, Витебской, Новгородской, Петроградской губерний. Кроме того, на столе лежали трехверстки района, где строились линии обороны.

Ленин долго в одиночестве изучал карты. За дни немецкого наступления в его памяти осели сотни названий городов и сел в районах боевых действий; немного нашлось бы военных штабистов, помнящих столько названий без реляций и карт.

В сводке был существенный недостаток: скупо, по догадкам говорилось о продвижении немецких войск на Украине, о сопротивлении им. С опозданием приходили оттуда известия.

Ленин пригласил Горбунова и поручил ему связаться по телеграфу с Харьковом, передать Скрыпнику, Орджоникидзе, Антонову, Лугановскому его просьбу: пересылать сводки, получаемые ими от командования советских частей, которые сдерживают натиск врага.

Какую-то минуту Владимир Ильич сидел в глубокой задумчивости, не слыша даже, как наполняется топотом ног и гудением голосов Смольный, – так он гудел только в дни революции. Мысли были тревожные. Немецкого ответа нет. Теперь не может быть сомнения, что Гофман нацелился на Петроград. Что же еще можно сделать для обороны столицы? Что?

Но тут же отогнал минутную тревогу. Поднялся, быстро и решительно прошелся по кабинету.

Сделать надо все возможное, чтобы Гофман обломал зубы на подступах к Петрограду!

– Да, немцы должны обломать зубы. Только в таком случае они согласятся на мир. За Питер будем стоять насмерть!

Сказал это вслух, хотя и был в кабинете один.

Остановился, прислушался, уловил гул Смольного. Обрадовался. Рабочие услышали призыв и горячо откликнулись. В Красную Армию добровольно записываются тысячи сознательных бойцов – авангард класса.

Ленин вспомнил позавчерашнее выступление перед латышскими стрелками. Говорил он по-немецки, так как большинство латышей лучше знают немецкий язык. Но когда сказал: «Измученному русскому народу мы должны дать мир во что бы то ни стало, этим мы укрепим революцию и начнем строительство новой молодой России», – зал взорвался аплодисментами. До радостного спазма в горле тронул такой интернационализм, такое понимание простыми солдатами задач Советской власти.

Сегодня вечером в актовом зале Смольного он выступит перед питерскими рабочими – представителями заводов. Нужно пригласить начальника штаба Главковерха с его помощниками, чтобы они тут же сформировали полки и указали им участки фронта, куда поехать, где занять позиции. Мешкать нельзя ни минуты!

Владимир Ильич вернулся к столу и сделал отметку в распорядке дня перед пунктом: «Выступление перед рабочими».

Просмотрел распорядок: где нужно быть? Что самое неотложное?

В десять утра заседание ЦК, срочно созываемое по требованию «левых». Вопрос: о приобретении оружия и продуктов у стран Антанты. Очень важно. Но на заседание это он не пойдет, потому что оно затянется, а у него назначены оперативные встречи – с командующими укрепленными районами, с Крыленко, генералами Бонч-Бруевичем и Парским, которого Главковерх рекомендует командующим Нарвским районом; Нарва, как и Псков, – стратегический узел на подступах к Петрограду.

Кроме того, просятся на прием москвичи Радченко и Винтер. Их обязательно нужно принять. Они – специалисты по торфу, по электростанциям на торфе. Немцы или новые Каледины, алексеевы могут отрезать донецкий уголь. А Петроград, Москва должны жить! Спасение – торф! Нужно знать запасы его, чтобы дать рекомендации ВСНХ. Нужно думать о строительстве электростанций на торфе. Какой есть опыт? Где такие станции работают? Изложить товарищам идею электрификации России как основу социалистических преобразований. Работу эту нельзя откладывать. Идея должна овладеть умами не только советских хозяйственников, но и широких масс.

А это заседание ЦК он пропустит. Опять будут «чесаться чесоточные». Вопрос, конечно, жизненно важный. Но вовсе не дискуссионный. Нужно действовать, а не говорить. Для этого достаточно постановления Совнаркома о масштабах закупок. Другое дело – если Англия и Франция выставят политические условия, тогда это может стать предметом обсуждения в высшем партийном органе. Однако единомышленников нужно поддержать.

На небольшом листке бумаги Ленин с веселой размашистостью написал:

«В ЦК РСДРП (б). Прошу присоединить мой голос за взятие картошки и оружия у разбойников англо‑французского империализма. Ленин». Предлог «за» подчеркнул двумя чертами.

Николай Петрович Горбунов безукоризненно исполнял секретарские обязанности. Строго требовал аккуратности и точности от всех сотрудников секретариата, от телеграфистов, курьеров, часовых. Вырабатывался новый, советский, стиль делопроизводства. Девизом секретариата было: как можно меньше мешать Владимиру Ильичу, не беспокоить по пустякам. Но на войне – как на войне.

Горбунов неожиданно вошел в кабинет Председателя Совнаркома, пропустив вперед смущенную девушку, которая бережно держала перед собой клубок телеграфной ленты.

– Простите, Владимир Ильич. Но вот она, Маша, считает, что эту телеграмму нужно обязательно и безотлагательно прочитать вам.

Ленин поднялся. Маша увидела тревогу в глазах Ильича и растерялась: напрасно решилась она на такую дерзость. Закраснелась, начала как бы успокаивать:

– Нет, Владимир Ильич, ничего страшного. Но мне показалось, что это очень важно. Я прочитаю…

– Я слушаю.

Лента поползла из девичьих рук на пол. Голос девушки взволнованно дрожал:

– От комиссара почт и телеграфов Москвы Подбельского. «Сейчас нам от имени Троцкого сообщили по телефону, что будто бы Австро-Венгрия заявила о своем отказе наступать против России. Прошу Вас сейчас же добиться по телефону Троцкого или кого-либо из других народных комиссаров, проверить это известие и сообщить нам. У нас сейчас проходит собрание Советов рабочих депутатов, которое ждет проверки этого сообщения. Попутно достаньте вообще последние новости, только проверенные, и сообщите нам сейчас же. Пожалуйста, товарищ, сделайте это, нам это очень важно».

Маша подняла голову, посмотрела на Ленина. Владимир Ильич улыбнулся с одобрением:

– Это важно. Спасибо вам. Это очень важно. Для Москвы. И для нас.

Ленина тронуло и порадовало политическое чутье девушки. Он подумал: «Она понимает ситуацию лучше Троцкого».

Еще раз повторил:

– Это очень важно, – на минуту задумался, давая родиться ответу, решительно сказал: – Пошли в аппаратную!

Телеграфисты поднялись, приветствуя Ленина. Маша, поняв, что Владимир Ильич пришел диктовать текст, стыдливо сказала, не уверенная в себе:

– Может, Павел Иванович… – кивнула на старшего телеграфиста.

– Нет, вы. Передавайте.

Замолчали другие аппараты. Застучал Машин.

– Москва принимает.

– «Проверенных новых сведений не имею, кроме того, что немцы, вообще говоря, продвигаются вперед неуклонно, ибо не встречают сопротивления…»

Маша испуганно глянула на Ленина. Не только ее испугала его безжалостная искренность. Диктовал бы кто-то другой, даже Николай Петрович, она, наверное, подумала бы: «Разве можно такое передавать открытым текстом?» Но это же – сам Ленин!

– «…Я считаю положение чрезвычайно серьезным и малейшее промедление недопустимо с нашей стороны. Что касается сообщения о неучастии Австро‑Венгрии в войне, то я лично, в отличие от Троцкого, не считаю это сообщение проверенным, говорят перехватили радио и были телеграммы об этом из Стокгольма, но я таких документов не видал. Ленин».

На следующий день московские газеты опубликовали этот ленинский ответ.

Пришел Яков Михайлович Свердлов. Рассказал о заседании ЦК. Все было так, как Ленин предвидел. Бухарин, Ломов, Урицкий горячо доказывали, что недопустимо, позорно для партии рабочего класса пользоваться поддержкой империалистов.

Порадовал Владимира Ильича Дзержинский. Феликс Эдмундович не только отмежевался от «левых», он выступил против них. «Хотя я и был против подписания мира, но я самый решительный противник точки зрения Бухарина», – сказал Дзержинский. Ленин довольно потер руки:

– Горят «левые».

– Непонятна мне позиция Троцкого, – сказал Свердлов. – Лев Давидович выступал много раз. Кажется, теоретически правильно доказывал необходимость взять оружие и продукты. Но излишне нажимал на приглашение английских и французских инструкторов, дескать, наша армия осталась без офицеров, а неграмотные солдаты освоить технику не смогут.

– Интересно. Очень интересно, – Владимир Ильич слушал Свердлова с тем особенным ленинским вниманием, о котором писали многие современники.

– Меня не покидала мысль, что, возражая «левым», Троцкий как бы дразнил их и этим подбивал на сопротивление нашей позиции.

– Мысль ваша, Яков Михайлович, верна. Троцкий не может не взбаламутить воду, когда видит, что она начинает отстаиваться, очищаться. Правильную идею он доводит до абсурда. Так, говорите, инструкторы? Офицеры империалистов – командиры Красной Армии? Ай да Троцкий! – Ленин покачал головой, улыбнулся.

– Но не это главное, Владимир Ильич. Во время одного выступления, без логической связи с тем, о чем говорил, Троцкий вдруг сделал заявление, что снимает с себя обязанности народного комиссара по иностранным делам.

Улыбка с лица Ленина исчезла, он нахмурился, насторожился.

– Создается впечатление бегства с корабля. Не кажется ли ему, что мы тонем?

Ленин помассировал пальцами виски – вдруг ощутил боль.

– Троцкого нужно было гнать из наркомата после его брестской авантюры. Но мы с вами понимали, что нельзя. Мы делали все, чтобы избежать раскола. Троцкий для политической демонстрации выбрал самый тяжелый момент. Это удар из-за угла. Я вам скажу, для чего он это сделал. Чтобы подать пример «левым»: делайте как я!

– Владимир Ильич! Да вы, как говорят в народе, будто в воду смотрели! Признаюсь, я не связывал одно с другим…

– Они заявили об отставке?

– В конце заседания, оставшись при голосовании в меньшинстве, Бухарин заявил о выходе из ЦК и из редакторов «Правды».

На минуту установилась тишина. Но Свердлов слышал, что Владимир Ильич дышит тяжелее обычного, значит, гневается. Но не дал волю гневу. Вздохнул. Задумчиво протянул:

– М-да, – снова помолчал, потом сказал с болью: – Да, это ставка на раскол, – не сдержался, выругался: – Ах, какие подлецы! – и уже совсем другим голосом, бодрым, уверенным: – Пусть бегут, как крысы. А мы не дадим затонуть кораблю революции, что бы ни говорили, что бы ни делали Бухарин с Троцким и компанией…

– После заседания я невольно стал свидетелем комической сцены, – улыбнулся Свердлов. – Бухарин догнал в коридоре Троцкого, обнял, уткнулся лицом ему в грудь и громко зарыдал: «Что вы делаете? Что вы делаете? Вы превращаете партию в кучу дерьма».

Ленин брезгливо сморщился.

– Какая гадость! Политические паяцы!

Ленин спустился на второй этаж в свою квартиру раньше, чем обычно. Обед еще не принесли. Не пришла со службы и Надежда Константиновна.

Прошел в комнату, сел в мягкое кресло, взял большой блокнот, лежавший тут же, на столике, и, держа его на коленях, начал писать. Статья была уже готова. В голове. Поэтому Ленин писал не останавливаясь. Начал с образно-саркастической мысли, появившейся еще два дня назад на заседании Совнаркома: «Мучительная болезнь – чесотка». Сначала ударил по невеждам в марксизме как будто с отцовской мягкостью – чтобы не поломать кости: сказал, что болезнь нередко случается «из самых лучших, благороднейших, возвышенных побуждений, «просто» в силу непереваренное известных теоретических истин или детски-аляповатого, ученически-рабского повторения их не к месту (не понимают люди, как говорится, «что к чему»)».

Но через минуту не удержался – хлестнул безжалостно: «Но от этого чесотка не перестает быть скверной чесоткой».

От абзаца к абзацу нарастал ленинский сарказм, непримиримость к путаникам, гнев на тех, кто путает не только от ученического недопонимания.

Это уже удар не только по Бухарину, Ломову, Урицкому, но и по Троцкому, новый виток в системе доказательств, что мир, любой мир, – единственное спасение:

«Мир – главное. Если после добросовестных усилий получить общий и справедливый мир оказалось, на деле оказалось, что его сейчас получить нельзя, то любой мужик понял бы, что приходится брать не общий, а сепаратный (отдельный) и несправедливый мир. Всякий мужик, даже самый темный и безграмотный, понял бы это и ценил давшее ему даже такой мир правительство».

У Ленина поднялось настроение. Так бывало всегда, когда хорошо поработалось, без помех, и можно быть довольным проделанной работой.

Надел пальто, шапку, через черный ход вышел во двор – несколько минут погулять перед обедом. Обошел вокруг Смольного. Мороз был легкий, градуса два. Но сильный ветер пронизывал насквозь, даже через зимнее пальто (Александра Михайловна Коллонтай купила где-то). Правда, ветер гнал уже не зимнюю стужу, а запах близкого моря и… весны.

Перед парадным фасадом Смольного строился рабочий батальон. Говорил речь комиссар. Ах, как ему захотелось тоже выступить перед людьми, отбывающими на фронт! Но нельзя так стихийно. Бонч-Бруевич и без того недоволен такими неожиданными, почти тайными прогулками его, выступлениями. Представил, как нелегко управляющему делами делать ему выговоры, какие хитрые словосплетения тот употребляет, и озорно улыбнулся.

В вестибюле первого этажа красноармейцы узнали его.

– Ленин!

– Товарищ Ленин!