Текст книги "Петроград-Брест"

Автор книги: Иван Шамякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Ленин писал предпоследний, двадцатый тезис, когда пришел Бонч-Бруевич.

– Минуточку посидите, Владимир Дмитриевич. Нет, нет, не уходите. Посидите здесь.

Управляющий делами прошел в дальний угол и притаился там, чтобы не мешать. Но видел, как на лице Ленина, в морщинах на его лбу, в глазах, на губах отражается то, о чем он пишет. Бонч-Бруевич наблюдал это не впервые, удивлялся и восхищался такому отражению мысли во всем ленинском облике: хоть читай по лицу!

Ленин размашисто подчеркнул известные нам слова, собрал разбросанные по столу листки, поднялся с кресла, держа листки в руке. Явно довольный, показал их Бонч-Бруевичу.

– Тезисы о мире. Партии нужно оружие против левых фразеров. Против Троцкого.

Сложил листки, бережно, как важнейший документ, спрятал их во внутренний карман пиджака.

С ласковым прищуром оглядел управляющего делами. Должно быть, чувствовал некоторую неловкость за утреннюю гневную вспышку свою.

– Владимир Дмитриевич, у вас вид ученика, которого поставили в угол. Не надо, батенька. Садитесь и рассказывайте, что сделано комиссией.

Бонч-Бруевич начал рассказывать о результатах следствия.

– Соболезнование семьям покойных выразили? Сказали, что виновные будут наказаны по всей строгости революционного закона? Проследите за похоронами. Кадеты и эсеры могут использовать похороны для демонстрации против Советской власти. Вы говорите: арестованы подозрительные матросы? На чем основываются подозрения? Обязательно очная ставка с персоналом больницы! За самосуд – суровое наказание! Но чтобы никто не пострадал невинно. Передайте Штейнбергу, что он несет персональную ответственность за ведение следствия. Матросам гвардейского экипажа, об анархических настроениях которых вы только что мне рассказали, передайте от имени правительства, что они отвечают за жизнь арестованных офицеров и за самосуд понесут суровую кару. И вообще пошлите в экипаж надежных большевиков. Отделите здоровую часть матросов от анархистов. Анархистов разоружите.

Получив указания по различным вопросам, не только в отношении анархистов, хотя убийство Шингарева и Кокошкина, видно было, все еще сильно волновало Владимира Ильича, Бонч-Бруевич на прощание спросил:

– А не пора ли вам отдохнуть, Владимир Ильич? Полночь.

– Я еще должен принять Гримлунда.

– Владимир Ильич, я вынужден буду поставить на Совнаркоме вопрос о режиме работы Председателя.

Ленин нахмурился, но тут же улыбнулся.

– Товарищ Бонч-Бруевич! Не становитесь бюрократом! Отдыхать, батенька, будем, когда укрепим Советскую власть.

– А меня вы отослали в «Халилу».

Ленин засмеялся.

– Вы невозможный человек, Владимир Дмитриевич.

3

«Левые» чувствовали себя победителями. После окончания совещания лидеры «левых» не расходились. Они столпились в переднем углу зала, у стола президиума, вокруг Бухарина и шумно, со смехом, шутками продолжали разговор. Правда, в присутствии Ленина они не высказывали прямо довольства результатами голосования, но радость чувствовалась во всем: в том, как они говорили, как смеялись, каким Наполеоном выглядел Николай Иванович Бухарин. Он стоял в центре группы, довольно кругленький для своих тридцати лет и голодного времени, раскрасневшийся от возбуждения – от удовлетворения, наверное, своей пламенной, глубокой, как он считал, речью, которая, безусловно, сплотила сторонников революционной войны и дала им победу над самим Лениным. Тридцать два человека проголосовали за него, Бухарина, и только пятнадцать – за позицию Ленина. Шестнадцать голосов собрал Троцкий. Но Троцкий, его теория ближе, значительно ближе им, «левым», с Троцким можно объединиться и в ЦК, и на конференции, созыва которой они будут требовать, поскольку не удалось превратить в конференцию это совещание с делегатами Третьего съезда Советов и руководителями крупных партийных организаций.

Ленин тоже задержался в зале, в другом конце, у двери. Задержали его не столько единомышленники, сколько те «левые», которым, возможно, стало стыдно за бестактно-шумную реакцию Бухарина, Урицкого, Ломова, Осинского, Косиора… Конечно, ленинцам тоже хотелось поддержать, подбодрить вождя партии. Первым по-рабочему просто и искренне сделал это Федор Андреевич Артем:

– Не переживайте, Владимир Ильич. Этим наша борьба за мир не кончается.

Ленин в проходе между раздвинутыми в беспорядке венскими стульями благодарно сжал локоть своего верного единомышленника, сказал тихо:

– Товарищ Артем, я огорчаюсь не за себя. За них. Чему они радуются? Возможности похоронить Советскую власть?

Такого не скажешь громко, во весь голос, тем более официально, с трибуны. Есть чувство ответственности за свои слова. И такт. А главное – в пылу любой, самой острой полемики нельзя сказать такого, что дало бы этим молодым и горячим головам повод для раскола. Нельзя забывать, что люди они разные и не ахти какие теоретики. У всей группы «левых» есть одно хорошее качество – их молодость. А молодость иногда страдает ультрареволюционностью.

Владимир Ильич был благодарен Артему, другим товарищам и за поддержку с трибуны, и за дружеское участие. Однако он вовсе не чувствовал себя побежденным. Наоборот. Он радовался, ощущая в себе прежнюю боевитость – ту, которой всегда отличался в эмиграции. Правда, теперешнее положение вынуждало к большей дипломатии. Тезисами он уже начал новый этап пропаганды в партии за подписание мира. А результаты голосования на этом частном совещании ровно ничего не значат, ни для кого не являются обязательными. Лично для него они только осветили настроение некоторых руководителей Московской и Петроградской организаций. Того же Бубнова, Косиора, Вронского.

Задержал его на выходе, между прочим, Бубнов. Возможно, хотел как-то оправдаться.

– Владимир Ильич! Я стою на старой позиции Ленина! – воскликнул Андрей Сергеевич.

– В том и беда, что вы остаетесь на старой тактической позиции и упорно не желаете видеть, что возникла новая объективная ситуация. Повторяя старые лозунги, вы не учитываете даже, что мы, большевики, теперь вынуждены стать оборонцами. Произошла коренная перемена – создана республика рабочих и крестьян. Республика Советов.

Дзержинский всегда был верным ленинцем и ненавидел оппозиционеров. Однако сейчас переживал нелепость создавшегося положения, ибо искренне был убежден, что революция должна развиваться именно путем революционной войны победившего в России пролетариата против империализма, в данном случае немецкого. Кроме того, ему больше, чем кому-либо другому, было больно, что тот мир, который призывает подписать Ленин, отдает немецким империалистам на разграбление Польшу, Белоруссию, Литву.

Дзержинский не выступал на совещании. Многие из ленинских тезисов о мире произвели на него сильное впечатление. Но с последним тезисом, Лениным не зачитанным, а разъясненным устно, он никак не мог согласиться.

– Владимир Ильич, я готов многое принять. Но одного не понимаю. Как мы можем так легко отдать Польшу, Литву?

– Мы отдаем нелегко. С болью. И временно.

– Но вы сказали, что теперь мы объективно воевали бы за освобождение Польши…

– Я это сказал. И повторяю: положение таково, что само существование социалистической республики находится под угрозой. У нас выбор: либо поступиться правом на самоопределение нескольких наций, либо похоронить республику. Безусловно, интересы сохранения социалистической республики стоят выше. Вот почему лозунг революционной войны в данный момент – или пустая фраза, или – что особенно опасно – невольное заманивание в ловушку, расставленную империалистами, чтобы схватить нас за горло и задушить.

Неподалеку от Ленина стоял и Троцкий. Он не радовался ни победе «левых», ни своей победе. Троцкий, возможно, единственный из всех оппонентов Ленина понял, насколько это серьезный документ – ленинские тезисы о мире. Бухарин сорок минут трубил экспромтом о революционной войне. Сам он, Троцкий, тоже привычно попрактиковался в краснобайстве. Пленил слушателей логикой своих доказательств. Но слушателей было менее семи десятков. Что из его доказательств они запомнили? Ленин же написал основательную теоретическую работу, которую прочитает, будет изучать вся партия. Когда только успел при его занятости? Лев Давидович упрекнул себя – в Бресте он совсем мало написал, хотя политическая комиссия заседала всего час-два, да и то не каждый день.

Троцкий размышлял, каким образом нейтрализовать действие ленинских тезисов. Он любил метод доказательства от противного. В политике это ход «с пятой стороны». Подбить Ленина быстрее опубликовать тезисы. Вот что нужно! Тогда такое воронье, как Бухарин, Осинский, Радек, «расклюет» их по зернышку, оспорит каждое положение. Они запутают, затемнят простые и ясные мысли настолько, что обычному рядовому члену-партии, рабочему, из марксистской теории освоившему разве что лозунг революции, а тем более неграмотному крестьянину, будет невозможно разобраться, кто же больший революционер – Ленин или Бухарин. А в результате большинство может поддержать его, Троцкого, позицию. О, как ему хотелось, чтобы хоть одно стратегическое направление революции было определено его теорией! Пока что на всех этапах, от февраля до октября, и потом, в период своего триумфального шествия, революция развивалась по ленинской теории, по ленинскому плану. А ему, Троцкому, считавшему себя… ну, если не первым, то уж, во всяком случае, вторым теоретиком партии, отводилась роль практика, исполнителя. Он должен своей рукой подписать мир, необходимость которого так горячо и – нельзя не согласиться – обоснованно доказывает Ленин.

Дзержинский слушал Ленина не перебивая, было видно, как ему хочется понять логику ленинских доказательств. Практик, реалист, председатель ВЧК не мог не согласиться, что с теми вооруженными силами, какими располагает республика (их, по существу, нет), никакой войны вести нельзя, это действительно абсурдно.

– Товарищ Дзержинский, поезжайте на фронт… например, на Минский участок… к себе на родину… и посмотрите на армию – что от нее осталось. Думаю, вы не станете, как Осинский, кричать, что я хочу сослать вас на фронт?

– Что вы, Владимир Ильич! Я принимаю вашу аргументацию. Я хочу понять другое. Деликатности Дзержинского у Троцкого не было: любого собеседника он мог прервать на полуслове и заглушить своим красноречием. Так он и сделал.

– Феликс! – К своим коллегам по Совнаркому, за исключением Ленина и некоторых стариков, вроде Скворцова-Степанова, Троцкий обращался фамильярно, панибратски, иногда завоевывая этим некоторую симпатию тех, кто клевал на такую дешевую приманку. – Не мучай Владимира Ильича. Завтра работа Ленина появится в «Правде». Мы изучим ее, и тогда разговор будет более предметным. На заседании ЦК, например.

Ленин не сразу ответил Троцкому. Это насторожило Льва Давидовича, и он настойчиво посоветовал:

– Тезисы обязательно надо опубликовать!

– Завтра? – Ленин, прищурившись, всмотрелся в Троцкого. – И вы считаете, это поможет вам в переговорах с немцами?

Троцкий почувствовал, что Ленин загоняет его в угол.

– Мы не делаем тайны из нашей политики.

– Мы превратились бы в наивных простаков, если бы открывали все свои тайны. – Ленин задумался. – Нет. Тезисы не будем публиковать. По крайней мере, до предъявления немцами официального ультиматума. Мы познакомим с тезисами делегатов съезда Советов. Разошлем партийным организациям.

Троцкого передернуло. О, этого лобастого нелегко сбить с толку! У него все продумано. И стратегия, и тактика. Опубликованные сразу, тезисы стали бы обычной статьей, каких сейчас по вопросам войны и мира появляется немало во всех газетах – большевистских, эсеровских, меньшевистских, и их действительно открыто клевали бы оппоненты. Совсем другое дело, когда они пройдут как документ ЦК, Совнаркома – официальный документ партии, правительства. Возможность дискуссии останется, да. Но это будет дискуссия совсем иного характера. В этой ситуации и Бухарину, и ему, Троцкому, придется менять тактику и немало затратить энергии, чтобы опровергнуть ленинские взгляды. Необходимо помешать тому, чтобы тезисы стали общепартийным документом. Добиться решения ЦК об их публикации. Ленин, который строго держится партийной дисциплины, подчинится решению ЦК.

4

Через три дня, на заседании Центрального Комитета двадцать четвертого января, бухаринцы уже не чувствовали себя победителями. Не держались особняком, не шумели, не смеялись. Не группировались вокруг своего лидера. Наоборот, больше обращались к Свердлову, оказавшемуся в центре внимания в связи со съездом Советов, который открылся накануне.

Спокойную, деловую естественность взаимоотношений можно было объяснить тем, что почти все члены ЦК вчера виделись на съезде и теперь, перед заседанием, как бы продолжают ранее начатые беседы, не разбиваясь при этом на группы в зависимости от того, какую кто занимает позицию по вопросу о мире, хотя вопрос этот должен быть главным сегодня, из-за него и собралось чрезвычайное заседание. Троцкий одним из первых почувствовал перемену в настроении «левых». Они будто перессорились между собой. Нет, ссоры, конечно, не было, иначе Моисей Соломонович Урицкий информировал бы его о происшедшем. Просто Бухарин и его сторонники растерялись. Ленинские тезисы, над которыми они не могли не думать – не пустые головы! – которые не могли не изучать три дня, и овация, устроенная делегатами съезда – рабочими и солдатами – в ответ на предложение Свердлова выбрать Ленина почетным председателем съезда, – безусловно, произвели на всех этих людей впечатление. Даже он, Троцкий, при его скептическом отношении к умам и авторитетам всех иных, кроме себя самого, не мог остаться равнодушным. У него шевельнулось и доброе чувство гордости: и он рядом с Лениным, часть аплодисментов адресована и ему, и недоброе чувство – зависть. Кстати, он не глушил этого чувства, давал ему волю, оно определенным образом проясняло его очень сложные отношения к тому, за кем идет партия.

Растерянность «левых», замеченная им, вызвала чувство презрения к Бухарину и его группе. Его сильно беспокоило, куда кто из них может повернуть. От этого будут зависеть результаты голосования. В конце концов, главное – не дать Ленину набрать большинство голосов. Определенную работу Троцкому удалось провести. Но не хватало времени – дни были заполнены бесконечными заседаниями, ее было даже возможности пригласить надежных людей на чашку чаю. Однако еще на съезде Советов он договорился, чтобы председательствовать сегодня поручили ему – заседания ЦК в отличие от заседаний Совнаркома, где неизменно председательствовал Ленин, вели по очереди члены Политбюро.

Собрались в классной комнате Смольного, где постоянно с небольшим аппаратом работала Стасова, секретарь ЦК. В комнате стояло несколько столов, за ними и расселись члены и кандидаты в члены ЦК, выбранного Шестым съездом, – шестнадцать человек. Из членов ЦК отсутствовали Берзинь и Смилга. «Левые» поставили вопрос о приглашении Косиора, им нужен был доклад о позиции Петроградского комитета, выступавшего против мирного договора.

Стенографисток не было, никто тогда не думал, как через много лет и десятилетий историкам будет не хватать такой стенограммы. Хорошо, что неутомимая труженица Елена Дмитриевна Стасова неизменно с августа 1917 года записывала в свою заветную тетрадку ход всех заседаний Центрального Комитета, на которых присутствовала. Делала она это лучше технических секретарей, более точно и грамотно.

Старейшая революционерка с копной седых, но все еще красивых волос, в круглых очках с серебряной, под цвет седины, оправой, сидела за отдельным столом. Близко к ней не садились: она не любила курильщиков.

Стасова тоже попала под влияние «левых», она искренне боялась, что без революции на Западе русская революция погибнет. Но она чаще многих мужчин встречалась с питерскими работницами и знала, как им хочется мира, как многие из них ждут с фронта мужей и братьев. Поэтому заседание, на котором решалась судьба мира, ее волновало особенно, по-женски. Она подготовила не только ручку и чернила, но и заостренные карандаши, чтобы записать без «провалов».

Ленин сел около ее стола. Его тоже донимали курцы. Один Сталин своей трубкой мог задымить целый зал.

Быстро решив вопросы о допущении Косиора и о рекомендациях на руководящие профсоюзные посты в связи со съездом профессиональных союзов, перешли к третьему пункту, самому короткому по формулировке: О мире.

«Первым берет слово товарищ Ленин», – записала Стасова.

Ленин. Товарищи, на совещании двадцать первого наметились три точки зрения. Представители позиций высказали свои доводы. Но документ есть один – мои тезисы о неотложном заключении сепаратного и аннексионистского мира. Как поступим сегодня? Обсудим тезисы по пунктам? Или снова будем начинать общую дискуссию.

Троцкий. Я – за общую дискуссию.

Урицкий. Я поддерживаю Троцкого.

Свердлов. Снова, значит, будем агитировать друг друга за мир или за войну?

Ломов. За революционную войну, товарищ Свердлов!

Ленин. Голосуйте, Лев Давидович… Так. Большинство за дискуссию. В таком случае позвольте начать. Позиции каждой группы известны. Сепаратный аннексионистский мир. Революционная война. И третья… третья… Объявить войну прекращенной, демобилизовать армию, но мира не подписывать. (Ленин не удержался – хмыкнул.) Гениально!

Бухарин. Владимир Ильич, можно без иронии?

Ленин (очень серьезно). Давайте без иронии. Какая может быть ирония, когда решается вопрос о жизни и смерти социалистической республики?

Коллонтай. Зачем так драматизировать?

Ленин. Мы начали дискуссию. Я обещаю очень внимательно выслушать каждого из вас.

Троцкий. Прошу внимания.

Ленин. Товарищи! Я не буду повторять свои тезисы, у вас есть их текст. Сразу вступаю в полемику со своими оппонентами. Первое теоретическое положение, в котором товарищи путают. Подчеркиваю. Большевики никогда не отказывались от защиты отечества. Но мы должны учитывать определенную, конкретную обстановку, которая в настоящее время налицо, а именно: речь идет о защите социалистической республики от необыкновенно сильного международного империализма. Вопрос только в том, как в данный момент, в данной обстановке защищать отечество – социалистическую республику. Защищать можно по-разному, товарищи. Конечно, наступление – лучшая защита. Но при теперешнем состоянии русской армии мы не можем наступать… А они будут наступать! Положение немцев на островах Балтийского моря настолько хорошо, что при наступлении они смогут взять Ревель и Петроград голыми руками. Продолжая в таких условиях войну, мы необыкновенно усилим германский империализм. Мир придется все равно заключать, но тогда он будет еще худшим, так как его будем заключать не мы, нас сметут объединенные силы контрреволюции… Да и просто солдаты, которые побегут с фронта. Мы опираемся не только на пролетариат, но и на беднейшее крестьянство, которое отойдет от нас в случае продолжения войны. Армия распадется окончательно. А новой армии мы еще не создали. С какими силами мы будем воевать? Перед нами хищник, вооруженный до зубов. Империалистический хищник, он только и ждет удобного момента, чтобы задушить русскую революцию, от триумфального шествия которой у молодых друзей, называющих себя «левыми» (я очутился в «правых»!), закружились головы. Они стали забывать, благодаря чему мы после Октября имели несколько месяцев наивысшего триумфа. Наша революция – пусть это звучит парадоксально – произошла в счастливый момент, когда на четвертом году войны страны, воюющие между собой, обессиленные, зашли в тупик. Империалистические хищники пока что не могут объединиться против нас. Это мы должны использовать, а не прикрываться революционной фразой, не считать, что и с международным империализмом расправимся так же легко, как с Керенским или Корниловым. Нет, товарищи, так не будет. Мы знаем, как английские, французские империалисты заинтересованы в продолжении войны. Они готовы платить по сто рублей за каждого русского солдата, который остался бы в окопах. Но солдат не остается. Солдат не может остаться. Армия разваливается. А новой армии, повторяю, у нас еще нет. Товарищи, стоящие на позиции «революционной войны», доказывают, что мы будем находиться в состоянии гражданской войны с германским империализмом и тем самым разбудим революцию в Германии. Но это наивно, это похоже на детское рассуждение: «Я могу делать любую глупость – Карл Либюнехт меня выручит». Товарищи! Германия только беременна революцией. А у нас родился прекрасный здоровый ребенок – социалистическая республика. И мы его можем загубить, по существу, задушить собственными руками, начав революционную войну. Нет, товарищи, без создания новой армии – революционной армии – никакой революционной войны мы вести не можем. Не можем мы вести ее и без укрепления Советской власти, без проведения социальных реформ, без налаживания работы железных дорог… Без хлеба. Без металла. А чтобы иметь все это – нужно время. Необходима передышка!

То, что предлагает товарищ Троцкий – прекращение войны, отказ от подписания мира и демобилизация армии, – это интернациональная политическая демонстрация, не больше. Односторонним приказом воткнуть штык в землю войну прекратить нельзя! Троцкий доказывает, что немец не может наступать. А я спрашиваю: «А если он начнет наступать?» Можем мы рисковать? Можем мы ставить на карту судьбу русской революции? Мы, люди, стоящие на защите социалистической отчизны? Еще раз повторяю: если немцы начнут наступать, то мы будем вынуждены подписать любой мир и тогда, безусловно, он будет худшим. Для спасения социалистической республики три миллиарда контрибуции не слишком дорогая цена!

Бухарин. Дорогая цена – не сама контрибуция, дорогая цена – унижение революционеров перед империалистами.

Ленин (горячо). Революционер, который не желает, если борьба того требует, ползти на животе по грязи, – не революционер, а болтун. Не потому я предлагаю так идти, что это мне нравится, а потому что другой дороги нет.

Бухарин (выслушал Ленина вежливо, со снисходительной улыбкой). Дорога есть, товарищи. Я внимательно слушал тезисы Ленина на совещании, еще с большим вниманием прочитал их. Я высоко ценю ленинскую логику. Но тут я усматриваю существенные противоречия. Товарищ Ленин говорит, что мы стоим на позициях защиты отечества. Да. Но защита отечества предполагает революционную войну, это раньше доказывал и сам Ленин. Теперь же, по его логике, выходит, что такой войной мы поможем ее международному пролетариату, а империалистам. Другая ошибка Владимира Ильича: он хочет спасти Российскую Советскую Республику без революции на Западе.

Ленин. Вы гарантируете революцию в Германии? А если ее не будет? Что тогда? Отдавать нашу революцию на съедение империалистам? Ради чего мы брали власть?

Бухарин. Ради всемирной революции. Российскую Социалистическую Республику необходимо рассматривать с точки зрения интернационализма, в плане общего фронта борьбы классов. Мы пошли первые и победили, в других странах отряды стоят на одном месте, а в третьих, как в Германии, Австро-Венгрии, они только пришли в движение. Подписав мир с кайзером, мы остановим это движение, мы сорвем борьбу. Немецкие социал-демократы заинтересованы в том, чтобы мы не подписывали договора. Рабочие Вены вышли на улицу с лозунгами, на которых, написано требование демократического мира. А товарищ Ленин предлагает подписать аннексионистский мир и выплатить немцам контрибуцию. Сможет это поднять пролетарское движение в Германии? Нет, товарищи! Сохраняя свою социалистическую республику, мы теряем шансы на международную революцию. Пусть немцы нас побьют, пусть продвинутся на сто верст. Для нас важно, как это отразится на международном движении…

Ленин. А если они возьмут Петроград, Москву?

Бухарин. Это еще больше взбудоражит западноевропейские массы.

Ленин (хмыкает). И ради этого мы готовы задушить собственное дитя. Здоровое дитя.

Бухарин. Я готов отступить, Владимир Ильич. Я готов согласиться, что начинать революционную войну при теперешнем состоянии армии мы не можем. Поэтому я считаю, что в данной ситуации позиция Троцкого самая правильная.

Такой неожиданный поворот лидера «левых» удивил Ленина и даже некоторых единомышленников Бухарина. Но Ленин не выдал своего удивления, наоборот, склонил голову, прикрыл левой рукой рот, бородку, начал размашисто, казалось, не кириллицей – иероглифами записывать в блокнот мысли Бухарина или свои собственные в связи с его «поворотом».

Бухарин. Напрасно товарищ Ленин… мне показалось, даже с иронией… выступал против политической демонстрации. Отказ от войны, братание являются сильным элементом разложения армии. Корнилова мы одолели разложением его армии, именно политической демонстрацией. Тот же метод мы применим и к немецкой армии…

Урицкий. Товарищ Ленин совершает ту же ошибку, что и в пятнадцатом году, когда он доказывал возможность победы революции в России без революции на Западе. Это национальная ограниченность – смотреть с точки зрения России, а не международной. Конечно, я согласен, мы не можем вести революционной войны. Начав ее, мы потеряем армию – солдаты-крестьяне тут же разбегутся. Но, подписав мир, мы потеряем пролетариат, который не примирится с таким миром, посчитает его отходом от нашей линии, изменой мировой революции. Отказываясь от подписания мира, проводя демобилизацию армии, мы, безусловно, открываем дорогу немцам. Но тогда – без сомнения – у народа проснется инстинкт самосохранения и народ… сам народ начнет революционную войну. Что же касается политической демонстрации, то вся политика Народного Комиссариата иностранных дел была не чем иным, как политической демонстрацией…

У Троцкого участился пульс и раскраснелись щеки. Он понимал, что тезисы Ленина разоружили «левых», укротили их воинственность, а работа, проведенная им, Троцким, за эти дни (полезно быть в Петрограде), приблизила к нему даже самого Бухарина, потому что иной позиции у того, после признания невозможности революционной войны, нет. Его же, Троцкого, формула дает простор для любых, самых левых и самых правых, теорий. Поэтому «левые» вступили под его знамя. Создается, по существу, блок, новый блок… против Ленина.

Есть от чего частить сердцу. Но ни в коем случае нельзя показывать, что это против Ленина. Некоторые, как Урицкий, излишне раскрывают карты. Пока что совсем ни к чему утверждения, что внешнюю политику Советского правительства направляет он, Троцкий.

Троцкий сначала намеревался всех выслушать тихо, без своих саркастических замечаний, чтобы потом «подвести итог» и этим поднять свой авторитет. Но после поворота «левых» поспешил выступить.

Он долго и углубленно теоретизировал об отношении революционной войны к мировому интернациональному союзу пролетариата, о соотношении сил русской революции и пролетарского движения на Западе. Косвенно опровергал ленинский тезис о «счастливой конъюнктуре», которая сложилась в результате войны двух групп империалистических хищников и помогла русской революции триумфально шествовать по огромной стране. Потом он так же долго говорил о работе комиссии в Бресте, о том, например, что ему, Троцкому, никак не удается нащупать сущность взаимоотношений Австро-Венгрии и Германии, их противоречий в подходе к миру.

Троцкий. Не могли мы нащупать и того, насколько велики силы сопротивления в самой Германии. Немцы не знают условий мира. Цензура фальсифицирует переговоры. А вопрос в данный момент заключается в соотношении сил. Независимо от того, будем ли мы активно воевать или выйдем из войны – мы все равно будем участвовать в войне. Поэтому мы должны взвесить, что нам наиболее выгодно сегодня. Превратить все наши силы в силы военные – это утопия. Поэтому революционная война нереальна. Все мы, и товарищ Ленин в том числе, согласились, что старую армию нужно распустить. Но распустить армию – не значит подписать мир…

Свердлов. Это значит – подписать приговор Советской Республике.

Коллонтай. Немец не способен наступать.

Свердлов (вздохнув). Все мы стратеги. Но не помешало бы спросить об этом у Гинденбурга – будет или не будет немец наступать.

Ломов. Меня удивляют подобные шутки. Решается судьба мировой революции…

Сергеев (Артем). А может, лучше сначала подумать о судьбе своего родного дитяти?

Урицкий (горячо, лозунгово). Русскую революцию может спасти только революция мировая! Ради нее мы пойдем и на смерть…

Муранов. Мы можем пойти на смерть. А вот крестьянин… да и пролетарий наш, русский… Он не готов еще умирать за мировую революцию… За русскую – другой разговор.

Ломов. Матвей Константинович, это – идеология мешочников. Крестьянство мы должны поднимать до себя, а не опускаться до него.

Ленин. Однако нельзя не учитывать настроения и интересы класса, который мы хотим поднять до себя. Крестьянство неимоверно устало от кровавой войны. Оно хочет возделывать землю, сеять хлеб… Воевать без хлеба нельзя так же, как и без патронов…

Троцкий (как только в разговор вступил Ленин, тут же вспомнил о своих председательских обязанностях). Товарищи, продолжим общую дискуссию… Неподписание мира, политическая демонстрация, как называет товарищ Ленин, поднимет движение в Германии, и это, Яков Михайлович, сдержит Гинденбурга и Гофмана от наступления. Правильно сказал товарищ Урицкий. Сколько бы мы ни мудрили, какую бы тактику ни изобретали, спасти нас может только европейская революция.

Сталин. Позиция Троцкого – не позиция. Я не назвал бы ее и политической демонстрацией. Более правильно назвать ее политической демагогией.

Стасова (изумленная, отрывается от своей тетради). Товарищ Коба!

Троцкий (с иронией). Товарищ Сталин – открытый человек, это делает ему честь.

Сталин (не отвечает на слова Стасовой и Троцкого). Давайте посмотрим правде в глаза и не будем напускать туману. Революционного движения на Западе нет, мы не знаем конкретных фактов. Есть потенция, а с потенцией мы не можем считаться, решая судьбу своей революции. Когда немцы начнут наступать, у нас поднимет голову контрреволюция, она создаст внутренний фронт. А Германия может наступать и будет наступать, у нее хватает сил, у нее есть свои корниловские войска – гвардия, которую кайзер пока держит в резерве. В октябре мы говорили о священной войне… о революционной войне, потому что верили: одно слово «мир» поднимет революцию на Западе. Но Запад может взбудоражить не революционная война, не лозунг Троцкого «ни мира, ни войны», а закрепление нашей революции, проведение нами социалистических реформ. А для этого нужно время, нужна передышка, о которой говорит товарищ Ленин. В этом наше спасение, а не в политике, которую предлагают Бухарин и Троцкий.