Текст книги "Спрячь. Ищи. Найди. Продай"

Автор книги: Иван Максименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Молодая женщина продолжала ползать по крыше, опасливо поглядывая на улицу и на коттедж на противоположной улице, на первом этаже которого зажегся свет. Вдруг за углом послышался короткий пронзительный гудок полицейской сирены, блеснули синие маяки, и к калитке дома, подвергшемуся нападению неизвестных, подъехал черный микроавтобус, сопровождаемый патрульной машиной.

Лиза не растерялась и быстро доползла до выступа крыши, поглядела на бойцов в бронежилетах и касках, высыпавшихся из микроавтобуса, и, закинув рюкзак за спину, начала перебираться на участок соседей. Увидев женские ноги, перекинувшиеся через стену, Георг, напряженно наблюдавший за действиями людей в погонах, решительно схватил их и перетянул молодую женщину к себе, чуть не уронив ее на холодную землю.

– Я себе чуть голову не разбила, – шепнула Лиза, прячась вместе с бывшим боксером между кустом и двумя большими голубыми пластиковыми бочками, стоявшими у стены.

– Т-с-с! Тихо! – прошипел Кессель, увидев, что по стенам второго этажа его дома блуждает круглое пятно света.

Пятно прошлось по всему этажу, дольше всего задержавшись на окне над гаражом. Сотрудник полиции, которому показалось, что со стороны двора донесся подозрительный шорох, посветил в окно, заметив, что оно неплотно прилегает к раме, потом слегка неуверенным движением перевел луч света на ворота гаража, а потом и на входную дверь, которую взламывали тяжеловооруженные спецназовцы.

– Лиза, ползи за мной, – шепнул Кессель и, оглянувшись по сторонам, медленно пополз вдоль забора.

Бойцы полицейского спецподразделения, вооруженные автоматическим оружием, уже прочесывали внутренность дома, заходя в каждую из комнат, однако везде было пусто.

– Эта дверь закрыта изнутри, – сказал один из спецназовцев, дергая ручку двери комнаты над гаражом.

Полицейские постучались в белую деревянную дверь, сопровождая стук словами: «полиция, откройте дверь», но не получив никакого ответа, снесли ее несколькими пинками и вторглись в помещение. Оно также оказалось пустым, но спецназовцы обратили внимание на незапертое окно со шторкой, временами поскрипывавшее из-за сквозняка.

– Хозяин, видимо, вылез в окно и спустился по крыше гаража. Ищи его теперь, – суровым голосом проворчал офицер в черной форме, открывая настежь окно.

Тем временем Георг Кессель и его спутница успели незаметно для оперативников, взявших дом боксера в кольцо, доползти до противоположной стороны соседского коттеджа (по невообразимо удачному стечению обстоятельств соседи в эти дни были на отдыхе заграницей) и снова остановились, чтобы разузнать обстановку и немного передохнуть.

– Сейчас нам придется перелезть через решетку. Я тебе помогу. Надо будет очень быстро это сделать. Справишься? – прошептал Георг, осматривая пустую улицу за забором.

– Я сделаю все, чтобы отсюда убраться, – ответила усталым голосом Лиза, поправляю шарф на лице.

Кессель подождал еще пару минут, которые, казалось, превратились в долгие часы, затем присел на корточки и, убедившись, что полицейским ничего не видно, подкрался к забору и быстро перекинулся через решетку. Лиза пошла сразу за ним, передала ему свой рюкзак и тоже, хотя и не так ловко, перевалилась за ограждение и очутилась на тротуаре.

– Сейчас спокойно переходим на другой тротуар, а как зайдем в переулок, придется немного побежать, – полушепотом сказал бывший боксер, ускоренным шагом ступая по пешеходному переходу.

Беглецы, не оборачиваясь, дошли до противоположного тротуара, свернули в ближайший переулок и скрылись в сумраке. Никто не стал их догонять.

– Нам сейчас надо дойти до Университета, там нас заберет машина, – оглядываясь назад, сказал Кессель, – у тебя деньги на карточке есть, ты ее не забыла?

– Нет, не забыла, она у меня в сумочке. У меня есть немного денег, – задыхаясь от быстрой ходьбы, переходившей в бег, ответила молодая женщина и сняла с лица шарф.

– Я тебе сейчас подкину еще пару тысяч наличных. Слушай, что будем делать дальше: я тебя довезу до вокзала, и ты сядешь на поезд в Грейден. В Грейдене тебя встретит мой приятель. Его зовут «Муки», Михаэль. Поживешь пока пару дней у него, а я тебе потом позвоню и объясню, что делать дальше. Никому не звони, даже своему Марио, поняла? Надо временно залечь на дно. Мне тоже не звони, я сам с тобой свяжусь, когда будет нужда. Ты вообще отключи все свои мобильники. Полицейские, наверное, и тебя захотят допросить… не, наверное, а точно. Помни, что эту ночь ты провела где угодно, только не у меня дома. Придумай какой-нибудь достоверный вариант.

– И сколько же мы будем скрываться, Георг?

– Сколько надо, столько и будем прятаться. А что же ты думала? Что все всегда будет в шоколаде? Нет, так не бывает. Надо иногда и попотеть. Я, например, всю свою сознательную жизнь бегаю от кого-то. Ну, и что? Все равно ведь убегаю. И в этот раз я у ментов под самым носом ускользнул. Будь настоящим игроком, Лиза, играй до конца, играй ва-банк, иначе ты никогда не почувствуешь сладость настоящей победы! Не беспокойся ты, успеешь еще увидеться со своим Марио. Просто надо будет на время испариться, а потом все пойдет по-старому.

– Нет, Георг, я хочу, чтобы все пошло не по-старому, а уже совсем по-новому.

32

Двенадцатое октября. Около половины первого дня

Марио Вегерс, одетый в рабочую красную футболку, сидел на кухне пиццерии, у металлического шкафчика с посудой в самом дальнем углу, и, наблюдая за поваром по имени Рони, чей круглый торс то и дело мелькал перед его глазами, жевал большой кусок свежей запашистой пиццы с сыром.

Разносчик пиццы, лениво, без особого интереса, поглядывал на экран телевизора под потолком, на котором в этот момент шел обеденный выпуск новостей. Вдруг его лицо сделалось необычайно серьезным, брови сдвинулись, и он замер с куском пиццы во рту – на экране появился двухэтажный частный дом с белыми стенами и черепичной крышей, который показался Марио подозрительно знакомым. Увидев фотографию Георга Кесселя, последовавшую за изображением особняка, Вегерс соскочил с барного стула и потянулся за пультом дистанционного управления, поглядывая украдкой на потного Рони, который был занят приготовлением пищи и не обращал внимания на своего коллегу.

Увеличив громкость, молодой мужчина услышал следующее: «…за его плечами уже есть одна судимость за торговлю краденым антиквариатом. Косвенные улики пока свидетельствуют о том, что он смог ночью незаметно покинуть свое имение, очевидно, не получив никаких серьезных ранений. Проверка, осуществленная корреспондентами нашего канала, показала, что официально Кессель является тренером по боксу в одном из небольших боксерских клубов столицы, но по данным источников, пожелавших сохранить анонимность, тренерская работа является для него лишь прикрытием и он до сих пор не отошел от своего криминального прошлого. Сотрудники полиции уже допросили сожительницу Кесселя, которая в данный момент проживает в квартире тренера по боксу, но она заявляет, что не знает, где сейчас находится владелец квартиры. Полицейские также пытаются выйти на след бывшей сожительницы Кесселя, двадцатисемилетнюю фотомодель Лизу Вайс, подозревая, что она могла находиться в доме в момент нападения. По свидетельствам соседей Кесселя, в последние месяцы она неоднократно посещала его дом. И… мы только что получили сообщение с пометкой «срочно»! В салоне сожженного автомобиля марки Форд, который утром был обнаружен на окраине столицы, криминалисты нашли обугленный боевой пистолет с глушителем и две обоймы патронов. Полицейские также сообщили, что машина была угнана непосредственно перед нападением на дом Георга Кесселя и снабжена фальшивыми номерными знаками. Поиски наемных убийц – предположительно, их было не больше двух – продолжаются…»

Марио, дождавшись конца сенсационного репортажа, выбросил остатки своего обеда в мусорное ведро – неприятные новости сразу отбили у него аппетит – и, накинув куртку, быстрым шагом отправился к выходу, чуть не сбив с ног повара, извлекавшего хлебной лопатой очередную пиццу из печи.

Вегерс зашел на тесную безлюдную улицу за закусочной, забитую с обеих сторон припаркованными автомобилями, достал из кармана брюк мобильник и, оглянувшись по сторонам нерешительным взглядом, набрал номер Лизы. В трубке послышались гудки, затем автоответчик сообщил мягким женским голосом, что «абонент временно недоступен».

Разносчик пиццы убрал телефон обратно в карман, посмотрел куда-то вдаль, нервно кусая губы и гадая, куда пропала его возлюбленная и все ли с ней в порядке.

«Эх, Лиза, Лиза, доигралась ты, – с тревогой подумал Марио и покачал головой, – надо было раньше от Кесселя уходить. Где же ты, где же тебя искать?»

Сжималось сердце молодого мужчины от одной только мысли, что Лиза может быть сейчас в большой беде, а он стоит беспомощно посреди тротуара и не способен ничего изменить. Черноволосая красавица сумела за столь короткое время разжечь в Марио чувства, которые раньше были скрыты так глубоко в его душевности, что были бессильны сами, несознательно, выбраться на поверхность. Никогда доселе он не испытывал боязни за себя или за кого-то другого, никогда он не задумывался о том, что с ним может приключиться что-то плохое. В этом смысле Марио ощущал полную свободу, свободу, которая позволяла ему без колебаний впускаться в новые авантюры и не думать о завтрашнем дне. Он мог легко поставить на кон даже собственную, столь мимолетную, жизнь, не достигнувшую еще даже середины, потому что считал, что терять ему было нечего.

Но сейчас терять ему было что, и это «что-то» была Лиза. Закрался в его сердце страх за любимую девушку, которую, увы, он не мог никак выручить. Страх не так ужасен, когда человек боится только за себя – в этом случае, если у него хватает воли, он может попытаться побороть его, но если человек боится за другого человека, страх становится неистребимым, потому что он находится вне его тела, бесконечно кружа над ним, как привидение.

Марио чувствовал себя так, как будто весь мир вокруг рухнул, как будто под его ногами мгновенно прорезалась громадная бездна, разделившая пополам его жизнь. Он чувствовал, что случилось что-то абсолютно неправильное, нетерпимо страшное, что-то, что ни в коем случае не должно было случаться, как будто он, после долгих исканий, обрел смысл жизни и в мгновение ока его потерял. Ему казалось, что судьба решила перемолоть всю его прежнюю жизнь, перечеркнуть ее против его воли и открыть новую чистую страницу по известным только ей одной причинам.

Самым диким, наверное, было то, что Марио сейчас нужно было, как ни в чем не бывало, сесть в служебную машину с рисунками пиццы на бортах и до вечера развозить заказы по домам, не имея права никому показывать чувства, которые его мучили. Не мог он никому рассказать, как сильно любит сообщницу преступника из обеденных новостей, и что готов на все, чтобы узнать, куда она исчезла.

– Марио, у тебя случилось что-то? – спросила официантка пиццерии, увидев, какая непривычно хмурая гримаса вдруг исказила лицо молодого мужчины.

– Все в порядке, Вероника, у меня просто желудок малость побаливает. Несварение, может. Сейчас все пройдет, – ответил Марио, пытаясь выглядеть максимально естественным, – надеюсь, пройдет…

Тот же день. Около семи вечера

Выполнив, наконец, последний за смену заказ, Марио Вегерс, ни на секунду не перестававший думать о пропавшей Лизе, запрыгнул в служебную машину и помчался не в сторону пиццерии, как обычно, а к дому Георга Кесселя.

Подъехав к улице, на которой ночью разыгралась драматическая перестрелка, Марио сбавил скорость и медленно проехал мимо двухэтажного дома с белыми стенами, чей фасад целый день не сходил с экранов телевизоров. Около калитки была натянута ограничительная лента ярко-желтого цвета, на железных воротах, на которых были видны явные следы взлома, белелась наклейка с подписями и печатями, запрещавшая посторонним входить во двор, такая же запретительная наклейка красовалась и на входной двери, чей замок тоже был разворочен. Разносчик пиццы, завернув за угол коттеджа, за которым стоял патрульный автомобиль с двумя полицейскими со скучающими физиономиями, заметил, что одно из окон на первом этаже разбито, и на каменной дорожке под ним валяются фрагменты сломанных жалюзи, а на стекле по соседству видна маленькая аккуратная дырка, очевидно, просверленная пулей.

«Эх, Лиза, Лиза, только бы ты была живой и здоровой, – тревожно думал Марио, кусая губы и глядя в зеркало заднего вида, – я тебя все равно найду, на край света поеду, но найду и выручу!»

Тринадцатое октября. Около половины десятого вечера

– Давай лучше выйдем на улицу и там поговорим, без посторонних, – сказал Рикард Лийс, более известный в преступных кругах имагинерской столицы как Ричи Черный, и, надевая пальто, пошел вместе со своим знакомым, Фредериком Моро, он же Фредди Букмекер, к двери полного шумных посетителей плавучего ресторана.

Собеседники вышли на пустую палубу превратившегося в элитный ресторан парусного фрегата, пришвартованного к каменной набережной Реки, рядом с одной из центральных улиц Калиопы, и, оглянувшись по сторонам, встали у толстого ствола мачты.

– Ты Фердинанда Золика случайно не знаешь? – спросил Моро.

– Нет, не знаю, Фредди, – пожал плечами тридцатипятилетний Лийс, – он тебе дорогу перешел что ли?

– Ну, в каком-то смысле, да. Он меня на бабки развел. Причем нехилые. Вот и хочу ему хороший урок преподать.

– И какой конкретно урок хочешь ему преподать? – на угловатом лице господина Лийса изобразилась ухмылка, в тусклом сиянии электрических ламп, установленных по всей длине фальшборта, получившая какой-то демонический оттенок.

– Он совсем недавно купил себе новенький Бэнтли. Представь себе, если его судьба накажет за то, что он меня на бабки развел. Например, если с его драгоценной машинкой случится какое-нибудь происшествие…

– Ты не пробовал на него надавить, попробовать вернуть себе эти деньги?

– Тут такое дело, Ричи. мы, в принципе, вообще не должны знать о существовании друг друга. Возиться с ним мне совсем не целесообразно. Я эти деньги уже и так списал, поэтому вместо этого хочу его проучить.

– И что хочешь, чтобы случилось с его машиной?

– Ну, мало ли что бывает. Ты ведь знаешь, что иногда происходит короткое замыкание и машины загораются. Стоит себе машина и вдруг на тебе – начинается пожар. Совершенно случайно.

– А, вот оно что, – ощерился Ричи Черный, – какой ты коварный.

– Раз нарушает бизнес этику, пусть его настигает божий промысел.

– Ладно, Фредди, я тебе помогу по старой дружбе. Мои ребята разберутся с этим делом. Будет ему и судьба, будет и божий промысел. Его Бэнтли вспыхнет, как олимпийский факел.

– Вот об этом-то я и говорю, Ричи. Пусть ему будет неповадно. Это мне даже доставит больше удовлетворения, чем деньги.

– Да, все мальчики любят баловаться спичками, только это иногда плохо кончается, – смех Лийса разнесся негромким эхом по палубе фрегата-ресторана и растворился во мраке холодного безветренного октябрьского вечера.

Шестнадцатое октября. Прокуратура города Калиопа. Около трех часов дня

– Присаживайся, Муус, – сказал прокурор Тимо Остент, сидевший за своим рабочим столом, вошедшему в кабинет следователю Теодору Муусу. – Я сегодня был у министра, он расспрашивал, как продвигается дело об исчезнувшей картине, есть ли перспектива ее скоро найти… У тебя хороших новостей сегодня нет?

– К сожалению, нет. Правда, благодаря фальсификатору, который действовал в сговоре с контрабандистом, мы продвинулись по двум другим делам, а вот по эскизу Эуса у нас по-прежнему ничего нет.

– Понятно… – почесал подбородок прокурор, листая документы, – руководству очень не нравится, что журналисты спекулируют картиной и постоянно ставят под сомнение профессионализм правоохранительных органов. Мол, подбрасывают вам какие-то подделки каждый день, а подлинник найти сами никак не можете. Этот вопрос обсуждается уже не только в МВД, но и на более высоком уровне. Министр намекал, что я должен найти какой-то окончательный выход из этой ситуации, поэтому я принял решение закрыть дело по краже картины. Нет никаких доказательств, что такая картина существует или вообще когда-то существовала, поэтому считаю, что нет смысла тратить на это лишние ресурсы и время, да и общественность должна успокоиться. Останется только разобраться с проникновением в дом Яна Икса, но это дело можно спокойно перевести в архив. Потом, если появятся новые материалы – производство возобновим. Там ведь имущественного ущерба не было, кроме неизвестной картины, конечно.

– Да, я понимаю, Остент, – протирая усталые глаза, кивнул следователь.

– Значит, обе картины, которые нашлись, подделки?

– Да. Одна была плохой подделкой, а другая – очень плохой подделкой.

– Вот как, – скупо улыбнулся прокурор, – интересно, узнаем ли мы когда-нибудь, была ли на самом деле такая картина.

– Меня этот вопрос в последнее время мучает даже во сне.

ЭПИЛОГ

Прошла неделя. Эти короткие семь дней октября, впрочем, никак нельзя было назвать скучными и лишенными интересных происшествий, так как два события снова обеспечили журналистов пищей для бесконечных сплетен. Первым таким событием стал поджог новенького лимузина Фердинанда Золика, превративший роскошный Бэнтли, выкрашенный в элегантный изумрудно-зеленый оттенок, в груду бесполезного железа, покрытого копотью. Все, как и можно было ожидать, сразу связали это неприятное для владельца аукциона и антикварного магазина событие с его профессиональной деятельностью, совершенно не подозревая, что на самом деле ни аукцион Золика, ни его антиквариат, не имели к этому акту вандализма ни малейшего отношения. Никто, разумеется, за исключением Фредерика Моро, не мог и представить себе, что причиной всему был окутанный тайной эскиз нагой девицы, якобы написанный Леонардом Эусом.

Вторым событием – оно сразу отвело внимание от поджога – стала внезапная (хотя она никого особо не удивила) новость о том, что поиски рисунка официально прекращаются. Полицейские, не желая вдаваться в подробности и стараясь как можно скорее окончательно закрыть эту тему, мотивировали свое решение отсутствием каких-либо доказательств того, что рисунок, украденный из дома гражданина Икса, имеет отношение к художнику Эусу. Борис Ховац, сделавший неофициальную экспертизу картины по просьбе своего коллеги Альберта Хомана, друга Яна, никаких письменных отчетов о своей работе не составлял (он и не думал, что эскиз может оказаться подлинником), поэтому доказать, что главный эксперт музея НАМСИ держал в руках подлинник Эуса, сыщики не имели никакой возможности.

Так или иначе, споры о том, был ли эскиз или нет, никак не хотели затихать даже после официального заявления полицейских. Писались статьи, снимались телевизионные передачи, в интернете бушевали жаркие дискуссии, всякого рода экспертов и аналитиков, порой весьма сомнительных, высказывали свои мнения, не стесняясь придумывать всякие абсурдные теории, но никто из них по-прежнему не мог приблизиться к истине и на миллиметр. Один известный имагинерский продюсер даже осмелился заявить в интервью, что собирается снимать по этой истории кинофильм, который бы не уступал по зрелищности голливудским боевикам.

Впрочем, в столице Имагинеры можно было отыскать одного господина, которого эти бесполезные словопрения искренне забавляли. Он был единственным человеком на всем белом свете, который мог ответить на вопрос, где лежит загадочный эскиз и правда ли, что его рисовал самый великий имагинерский художник. Звали этого господина, конечно же, Симон Имис.

Запираться в своем кабинете после просмотра новостей и с наслаждением созерцать эскиз нагой девицы, стало для него обязательным ритуалом перед сном. Если бы в такие минуты кто-нибудь мог случайно увидеть лицо ювелира, то он наверняка бы сразу разглядел на нем искреннее счастье – чувство, которое в других ситуациях ему никак не удавалось испытать. За рисунком больше никто не охотился, и Имис мог не опасаться того, что в его дверь одним прекрасным днем постучатся оперативники и отберут его маленькое сокровище. Так что, может быть, было не так уж и плохо (хотя закон все равно был нарушен), что это произведение оказалось в его руках, раз оно заставило столь материалистичного человека испытать истинное, универсальное счастье, которое заходит за узкие рамки материального мира.

Конечно, всей этой путаницы можно было бы легко избежать, если бы в списке гитлеровцев на месте имени еврейского коллекционера, у которого они отобрали эскиз, не стоял прочерк. По правде говоря, в том, что пунктуальные немцы позволили себе допустить подобную оплошность, не было ничего невероятного – Леонард Эус получил признание имагинерских критиков еще при жизни, но называть его гениальным и платить шестизначные суммы за его работы стали спустя много лет после его кончины. Поэтому то, что гитлеровцы не уничтожили эскиз как «дегенеративный», а сохранили его, уже само по себе было огромной удачей.

Было и еще одно, на первый взгляд незначительное обстоятельство, оказавшееся роковым для нагой девицы, написанной гуашью. Все началось с того, что Адам Гольдштейн, в один из солнечных весенних дней 1910 года посетивший мастерскую Леонарда Эуса, чтобы забрать портрет своей внучки, купил и понравившийся ему рисунок, случайно увиденный на столе художника. Известный фабрикант увез эскиз домой, позднее заказал для него раму и поставил в одну из витрин в рабочем кабинете своего столичного особняка.

В витрине он пролежал целых тридцать лет, при этом Гольдштейн так и не внес его в каталог семейной коллекции, вероятно, забыв это сделать из-за своей постоянной занятости. Тем временем тучи над Европой стремительно сгущались, началась самая масштабная и кровопролитная война в истории, и в 1941 году Имагинеру оккупировали войска Гитлера. Эсесовцы ворвались в дом Адама (он умер всего за год до этого) и вынесли все ценности семьи Гольдштейнов, насчитывавшие несколько тысяч редких экземпляров. Летом 1945 года наследники фабриканта смогли вернуться обратно в свое опустошенное имение, в котором нетронутыми остались только обои на стенах, и начали по крупицам, неимоверными усилиями, восстанавливать утерянную коллекцию.

По иронии судьбы правнук Адама Гольдштейна, Юлиус, слушая каждый день репортажи о безрезультатных поисках неизвестного эскиза, никак не предполагал, что именно он, на правах наследника, является истинным владельцем рисунка (его ведь не было в семейном каталоге), хотя тоже, как и многие, считал, что это всего лишь дешевая газетная сенсация.

Впрочем, вся эта криминальная история, действительно, заметно повысила интерес к творчеству Эуса, но этот интерес, к сожалению, принял довольно искаженную и, в некоторой степени, маргинальную форму. А жизнь и личность великого творца Леонарда Эуса были столь необычными и неоднозначными, что они были достойны отдельного романа.

В нем бы не пришлось описывать бессмысленные споры о том, сколько денег можно было бы заработать на куске картона с изображением нагой девицы (в тот день у Леонарда под рукой не оказалось ничего, кроме завалявшегося куска картона), а описывался бы неизгладимый след, который художник оставил в истории искусства.

Действительно, личность Эуса трудно поддавалась однозначному описанию. Этот человек жил страстями и эмоциями, иногда полностью утопая в них. Но он не мог иначе, потому что без огненных, иногда необузданных чувств, он бы не ощущал себя живым и свободным, а без свободы он был бы неспособен создать свои бессмертные шедевры.

Многие исследователи уделяли особое внимание более пикантным деталям его биографии, точнее – любовным авантюрам, порой совсем пренебрегая его оригинальным творчеством, несмотря на то, что Эус, все-таки, навечно записал свое имя на страницах истории отнюдь не благодаря победам на амурном фронте, а благодаря неповторимым полотнам, вышедшим из-под его кисти. Ведь, согласитесь, не каждому бабнику ставят памятник и пишут о нем в школьных учебниках.

Хотя, если быть до конца откровенными, женщин у Леонарда было вправду несчетное количество. Перед его незаурядностью, загадочностью, глубиной и шармом не могло устоять ни одно женское сердце.

Как он сам однажды написал своему другу в письме: «Ходят обо мне всякие скверные сплетни, что я не пропускаю ни одной юбки, что я распутник и хулиган. Но ведь они не понимают, что так я пытаюсь ухватиться за жизнь, убедиться, что кровь в моих жилах еще не успела полностью застыть и зачерстветь. Ведь искусство – это страсть. Я ищу в женщинах страсть, ибо ничто другое не способно заставить биться мое сердце на разрыв так, как женщины. Я не делаю ничего сверх моих инстинктов и человеческой природы. Страсть – это естественное для человеческой души чувство, а значит – правдивое. Поэтому страсть равнозначна искусству. Если искусство не правдиво и не искренне, люди от него отвернутся брезгливо, и оно моментально погибнет. Вот от такой гибели я всегда пытался убежать. Правда бессмертна и она всегда сможет отсеять лживое искусство. Критикуют меня за то, что я так люблю писать изгибы женского тела. Но ведь, согласись, мой любезный друг, что на свете нет ничего нежнее, изящнее, красивее и совершеннее молодого женского тела. В нем воплощен весь гений и тайна совершенства нашего мира, и пусть общество пытается прикрыть это совершенство лицемерной нравственностью, которая очень далека от той идеальной нравственности, о которой говорят священные книги, но я его все равно буду обнажать на холсте…».

Из-за того, что натурщицами Эуса часто становились местные проститутки (эту тему особенно любили смаковать создатели фильмов и телепередач про жизнь художника), регулярно возникали дебаты о том, сколько незаконнорожденных детей было у художника. Кто-то называл цифру десять, кто-то заходил еще дальше и доводил их количество до сотни, но даже если этих детей было двести или триста, что, естественно, было не так, это все равно не делало Эуса лучше или хуже. Женщин он боготворил, даже самых неприличных, они ему отвечали взаимностью, и это иногда заканчивалось самым непредсказуемым образом.

Женская прелесть была одновременно и главной темой его творчества, и главным источником вдохновения. И хотя ее в жизни Леонарда было больше, чем достаточно, лишь об одной женщине он сочинил следующие слова, рассказывая о ней в письме одному из своих друзей: «Удивительное дело приключилось со мной, друг мой! Прекрасная Амелия, которую я тебе представил во время нашей последней встречи, действительно, восхитительная женщина! И хотя на своем пути я встречал многих самых разных дам, мадемуазель Демё в одно мгновение заставила меня испытывать то же самое чувство, которое я испытал, когда впервые влюбился в девушку. Я совсем уже не юноша, но чувствую себя так, как будто я впервые, будучи по-детски невинным, вхожу в бездонный водоворот взрослой, осознанной любви. Наверное, люди правы, когда говорят, что в жизни каждого мужчины в один прекрасный день обязательно появляется женщина, которая переворачивает его душу наизнанку. Я спокойно могу забыть всех тех барышень, к которым я когда-либо испытывал любовный трепет, и сохранить в своей памяти один только светлый образ Амелии. Не может никто сравниться с ней, но даже если подобный образ существует где-то еще, пусть даже лучше, я все равно не хочу знать о нем. Я, наконец, нашел ту единственную и неповторимую музу, которую я столько лет не мог разглядеть в других женщинах. Как только я закончу с очередным заказом, напишу несколько ее портретов. Сейчас у меня с заказами хорошо, появились деньги, и я смог окончательно расплатиться по долгам. В последнее время, вообще, мне очень везет на радостные события. В следующем месяце вместе с Амелией и ее семьей совершим путешествие по Италии. Мне очень хочется посетить Равенну и Венецию и посмотреть фрески. К тому же я надеюсь, что на меня благотворно повлияет соленый средиземноморский воздух. К сожалению, кашель все никак не проходит. И напоследок, уважаемый друг, я тебе снова расскажу о том великом чувстве, которое меня переполняет. Жизнь, наверное, можно как-нибудь прожить и, ни разу не испытав любви. Ведь если ты не осознаешь, какое это фантастическое чувство, ты не можешь осознать и как много ты теряешь. Но если ты его однажды почувствовал, хотя бы на миг, без него жить больше не сможешь! И хотя я очень редко вспоминаю имя божье, Амелия и есть та частица, которая приближает меня к небесам. Желаю, чтобы и ты, друг мой, испытал ту же сердечную страсть, которая сейчас пылает в моем теле. Но будь осторожен, потому что эта страсть так могуча, что может тебя всего испепелить!».

Слова в письмах Эуса были отнюдь не приукрашенной метафорой, а искренним признанием тех чувств, которые в нем пробуждала Амелия Деме (брат художника женился на ее сестре, благодаря чему они и познакомились). Эта женщина – она была на десять лет младше Леонарда – сыграла самую главную роль в его жизни. Ее лик, ее обнаженное тело, были навеки запечатлены на самых известных масляных полотнах Эуса.

Их любовная связь, однако, была такой же непостоянной и исполненной драматизма, как и сама личность гениального живописца. Они со скандалом расходились, потом снова сходились, обещая, никогда больше друг друга не бросать, затем все повторялось заново. Каждое расставание сопровождалось бурным запоем Эуса, пытавшегося утопить в вине свою тоску, он мог на несколько дней пропасть вместе со своими друзьями и прогулять все свои деньги (вокруг него всегда хватало прихлебателей, готовых повеселиться за его счет), подраться с кем-нибудь на улице, защищая правду и честь.

Подобные драки, кстати, случались не раз – Леонард был широко известен своей непосредственностью и язык за зубами не держал, особенно когда считал, что кто-то творит какую-то несправедливость – и по обыкновению заканчивались в полицейском участке. В Национальном художественном музее Калиопы даже хранилась серия рисунков, на которых были изображены лица и фигуры нескольких жандармов, для которых встречи с Эусом всегда были незабываемыми. Живописец не только рисовал им портреты, но часто читал стихи своих знакомых поэтов или распевал шуточные непристойные песни.

Покидая участок, художник каждый раз возвращался к своей любимой музе, падал на колени и в слезах просил ее простить его и принять обратно. Мадемуазель Деме, имевшая свой собственный салон одежды, в котором наряжались многие известные представители столичного бомонда, снова и снова проявляла снисхождение и принимала его обратно.