Текст книги "Варяг I (СИ)"
Автор книги: Иван Ладыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Позже ко мне подошел Эйвинд. Его глаза горели.
– Ярл приказал начать завтра такие же тренировки над всеми новичками. И… даже несколько старших дружинников будут прикреплены к тебе для обучения. Ты за главного! Представляешь⁈
– Нам бы еще римские щиты изготовить… – буркнул я, ощущая груз новой ответственности.
– Какие щиты? – не понял Эйвинд…
– Да… не бери в голову. Потом как-нибудь дойдем до этого.
После тренировки вечер у костра выдался тихим, по-осеннему прохладным. Пламя трещало, пожирая смолистые сосновые ветки, дым стелился низко, смешиваясь с запахом влажной земли и грибов. Не было шумного пира, не было громких песен о подвигах – только усталые после дня люди, молча сидящие у огня, потягивающие темный, густой эль из деревянных и роговых кружек.
Бьёрн, сидевший на своем месте у большого камня, кивнул мне через пламя. Его лицо было скрыто в тенях.
– Спой нам, скальд. Не о битвах, а о чем-нибудь… спокойном.
В голове пронеслась мелодия, которую я когда-то слышал – то ли в кино, то ли на концерте фолк-группы. Я взял в рукитеперь уже свою лиру. Подобрал аккорд, низкий и печальный. Я запел об одиночестве.
О воине, занесенном судьбой в чужие, пустынные края, где даже звезды на небе были чужими. О том, как он нашел там белый, отполированный временем и песком волчий клык. О том, как он разговаривал с ним долгими ночами, будто с единственным другом, поверяя ему свою тоску по дыму родного очага, по крикам чаек над знакомым фьордом. Понятное дело, мелодия и ритм были чужими. Но это была баллада. Текучая и меланхоличная.
Сначала вокруг царило недоумение, даже легкое раздражение. А затем пришло понимание и наслаждение красотой этой истории. Эти мужчины, проводившие жизнь вдали от дома, в походах и набегах, знали эту тоску не понаслышке. Они смотрели в огонь, каждый – в свое прошлое, в свои потери, в лица товарищей, оставшихся в далеких землях.
Когда последняя нота замерла, тишина повисла на несколько долгих мгновений, густая, почти осязаемая, как туман над утренним фьордом.
Потом Бьёрн медленно, с некоторой тяжестью, поднялся со своего места. Подошел ко мне через круг. Молча снял с пояса свой собственный, обильно украшенный серебряной насечкой и кольцами, питьевой рог. Опустошил его одним долгим глотком и протянул мне.
Я принял рог, кивнув в ответ. И в этот момент поймал чей-то взгляд. Астрид. Она стояла в тени, у порога длинного дома. И по ее щеке, освещенной отблеском огня, медленно скатилась единственная, блестящая слеза. Она тут же, сгоряча, смахнула ее грубым краем рукава, словно стыдясь этой слабости.
Когда я проходил мимо, возвращаясь на свое место, она сделал быстрый, почти незаметный шаг вперед и сунула мне в руку маленькую коробочку.
Я открыл ее. Внутри, на мягком слое мха, лежали темно-синие, иссиня-черные сушеные ягоды можжевельника – известные и как лакомство, и как лекарство от грусти и хворей. Сладкие и горьковатые одновременно, как и сама жизнь.
Девушка ничего мне сказала. Просто отвернулась и быстро скрылась в темноте сеней. Но этот простой жест, эта выдавленная слеза и дар говорили красноречивее любых поэм.
Ночь опустилась на Буян плотной, почти осязаемой пеленой. Я лежал на охапке свежего сена во дворе – хотелось вдоволь надышаться этим волшебным воздухом. И эта моя новая постель была куда комфортнее голых досок. Рядом, на свернутой плащевке, лежал сакс Торгрима. Его рукоять, обмотанная потертой кожей, казалось, хранила тепло рук прежнего владельца.
Я уже почти провалился в сон, убаюканный усталостью и странным умиротворением после вечерней песни, как вдруг услышал крадущиеся, приглушенные шаги.
Адреналин резко хлынул в жилы. Я приоткрыл глаза, не двигаясь. В слабом свете луны я узнал двух приплывших с нами воинов – тех самых, что всегда крутились вокруг Балунги. И – о, да – самого Храни. Его лицо, испещренное шрамами, было искажено холодной, расчетливой ненавистью. Он не лез вперед, оставаясь в тени, – явно был зачинщиком. Не понравились ему мои уроки… Почувствовал себя униженным.
– Спишь, выскочка? – прошипел тот, что был постарше. Кажется, все его звали Гуннаром. Он обнажил кривые зубы в ухмылке. – Хорошо устроился! Место теплое, сено мягкое. Только вот чужое оно.
Я медленно приподнялся на локте и молча посмотрел на них. Сердце колотилось, но дыхание я выровнял. Страх был. Но я не подавал вида.
– Ты занял не свое место, – второй, молодой и прыщавый Эйнар, тыкнул пальцем мне в грудь. – Это место свободного человека. Смотри под ноги, пришелец. Здешняя земля неровная, камни скользкие. Можно и шею свернуть. Случайно.
Храни молча вышел из тени. Его взгляд скользнул на нож-сакс, лежавший рядом со мной. Он медленно, с демонстративным презрением, плюнул. Густая слюна ударила в полированную сталь и медленно, противно поползла вниз по лезвию. Это был ритуальный вызов, плевок на память предков и на мою принадлежность к кругу воинов.
Они замерли, ожидая моего взрыва. Ждали, что я кинусь на них с голыми руками, заору, потребую сатисфакции – и дам им законный повод затоптать меня здесь же, в темноте, списав все на бытовую драку.
Но я не двинулся. Мои пальцы сжали холодный, шероховатый камень-оберег, подаренный вёльвой. Я впился взглядом в каждого по очереди, задержавшись на лице Храни. Мой взгляд был спокоен, пуст и тяжел, как галька на дне фьорда.
Мое молчание и эта напускная, нечеловеческая уверенность в собственных силах подействовали лучше любого крика. Конечно, я блефовал! Но они ждали зверя, а встретили стену. Гуннар и Эйнар неуверенно переглянулись. Храни стиснул челюсти, его глаза метнули молнию ненависти, но он сдержался. Плевать на лежачего – одно. Начинать драку первым у порога дома ярла – совсем другое.
– Сладких снов, скальд, – бросил Гуннар через плечо, уже отступая. – Смотри, чтобы они не стали последними.
Они развернулись и растворились в ночи.
Я еще несколько минут сидел неподвижно, глядя в пустоту, пока адреналин не отпустил. Потом встал, взял сакс. Сначала промыл его водой из бочки у входа, смывая осквернение, и лишь затем насухо вытер о край своего плаща.
Затем подошел к столбу, где висела готовая факельница. Достал из-за пазухи вощеную дощечку и острый гвоздь, найденный возле кузни. И по странному наитию стал записывать имена. Столбиком.
Слева были те, кто проявлял ко мне открытую неприязнь или скрытую угрозу: Храни. Гуннар. Эйнар.
Справа я разметил лояльных и нейтральных людей: Эйвинда. Торгрима. Ингвильд. Астрид и Бьёрна – с огромным знаком вопроса.
Раб борется за еду и жизнь. Свободный человек – за место под солнцем. А чтобы его удержать, нужна не только личная сила. Нужна своя стая. Своя сеть влияния, долгов и обязательств… Именно такие мысли пришли мне в голову этой ночью…
Глава 9
* * *
Он ненавидел это место всей своим естеством, привыкшим к простору фьордов и ясности боя.
Воздух в лачуге вёльвы был густой, спёртый – он смердел старой костью, сушёными травами и чем-то ещё, что въедалось в ноздри и не выветривалось, как запах гниющих зубов.
Бьёрн стоял посреди убогой хижины, подавляя привычный рефлекс – схватиться за рукоять меча. Паутина и переплетённые корни свисали с низкого потолка, цеплялись за волосы. Под ногами хрустел разный сор.
Пришел сюда ярл не из суеверия… Чёрт с ними, с суевериями! Он был прагматиком. Просто перед большой игрой нужно было проверить все переменные. Даже самые скользкие и туманные.
Особенно такие.
Неведомое могло перевесить чашу весов в бою. Игнорировать это было глупо. А грядущий поход на ярла Эйрика, давнего врага и соседа, был именно большой, рискованной игрой.
– Я принес дары, старуха, – его голос, привыкший рубить с плеча, здесь прозвучал приглушённо и неуверенно, будто завяз в болоте. Он швырнул на грубый, закопчённый стол добрый кусок свежей баранины и небольшой глиняный горшок, доверху наполненный густым, тёмным мёдом, – ценная вещь.
Из глубокой тени, с лежанки, застланной потёртыми шкурами, послышался шорох. Сухой, как шелест осенних листьев…
Слепая вёльва, напоминавшая высохшее, пролежавшее век в земле яблоко, протянула костлявую, дрожащую руку. Пальцы с кривыми, жёлтыми ногтями нащупали мясо. Она безразлично, почти с презрением, швырнула его в угол хижины. Оттуда сразу же донеслось довольное, низкое урчание – громадный чёрный кот, сливавшийся с темнотой, принялся терзать дар.
– О чем ты пришел спросить меня, ярл? – просипела она.
Вопросы Бьёрна посыпались чёткими и лаконичными выстрелами. Поход? Успех? Добыча? Потери? Он не верил в предсказания, но верил в закономерности и знаки. Может, старуха слышала что-то от купцов или странников? Может, смогла уловить настроения, которые он, погружённый в свои дела, упустил?
Вёльва сперва какое-то время помолчала, а потом хрипло и беззвучно рассмеялась.
– Определенно, успех ждёт тебя, Бьёрн Весельчак… Но если ты возьмёшь с собой Того-Кто-Стремится-Все-Знать. Чужого. Дважды-рождённого!
Ярл нахмурился, сразу догадавшись, о ком она… Рюрик. Опять он. Этот странный вольноотпущенник. Его успехи были полезны, но его присутствие всё чаще вызывало смутную тревогу. Как сквозняк из щели в хорошо укреплённом доме.
– Но сначала – ЖЕРТВА, – продолжила старуха. – Не монета, и не мёд. Голова Белого оленя из Сумрачного леса вполне сгодится. Принеси мне её сюда. Тогда твой путь будет благословен!
Холодок пробежал по спине Бьёрна. Все знали байки про тот лес. Все с детства… Про тропы, что меняются для тех, кто им не рад. Про тени, что шепчут и сбивают с пути. Про то, что оттуда иногда не возвращались самые лучшие охотники. А Белый олень? Ярл был уверен, что это миф. Небылица для запугивания детей.
– Бредни старух, – буркнул он, но привычной уверенности в его голосе уже не наблюдалось. – И каков будет исход охоты?
– Яркий и доблестный! Угодный богам! – резко воскликнула вёльва, и это прозвучало, как насмешка или проклятие.
Мужчина замер, обдумывая услышанное, а затем задал главный вопрос. Тот, что глодал его изнутри и не давал спать по ночам. Он спросил о войне с конунгом, чья жадная тень уже легла на земли Буяна.
Вёльва потребовала серебро.
Настоящее.
Он, скрипя зубами, швырнул ей тяжёлую монету с грубой чеканкой. Та подбросила её, поймала и мерзко облизнула, словно пробовала на вкус металл и судьбу. Чёрный кот, бросив мясо, бесшумно запрыгнул ей на плечо и упёрся мордой в её щёку. Тишина стала звенящей, плотной.
И тут старуху будто ударило током! Она выгнулась, её слепые глаза закатились, оставив лишь белые яблоки.
– Тебя ждёт славная смерть, Бьёрн Весельчак! – её хриплый крик прорвал тишину. – В Вальхалле уже накрывают для тебя стол! Твоя жена и дети будут сидеть рядом с тобой! О твоих подвигах будут петь скальды! И эту цепочку запустит Тот-Кто-Стремится-Все-Знать!
Гордость и одновременно ледяной ужас сдавили ему горло. Слава и смерть – желанные спутники любого настоящего мужчины.
– А мой род? – выдохнул он, и его голос внезапно осип. – Моя земля? Кто продолжит мой род? Кто будет править Буяном?
Старуха, всё ещё дрожа, мрачно усмехнулась, обнажив дёсны.
– Один вольноотпущенник… если будешь к нему добр. Его кровь смешается с твоей. Его сталь будет защищать твой очаг.
Ярл, не проронив больше ни слова, вышел из лачуги. Резкий дневной свет ударил по векам. Пророчество повисло на нём тяжёлым, мокрым плащом.
Судьба этого проклятого Рюрика намертво спуталась с его собственной.
«Будь добр» – эти слова прозвучали, как злая шутка… Он, Бьёрн, который добился всего силой и железом, должен был размякнуть⁈ Ну, уж нет!
Ярл хорохорился и храбрился… Но чувствовал себя заблудившимся ребёнком в густом тумане чужих пророчеств. Он пришёл за уверенностью, а ушёл с тремя загадками и с ножом у горла.
* * *
Спасительная рутина – вот, что возвращало мне ощущение твёрдой почвы под ногами. После ночного визита недоброжелателей, мой мир снова должен был обрести простые, понятные очертания.
Утром – склад.
Ингвильд, хозяйственная и строгая, молча кивала, проверяя бирки с моими пиктограммами. Система работала. Беспорядок и гниль отступили. Это было осязаемо. Это я мог пощупать.
Потом – ремонт забора по периметру усадьбы.
Работал я вместе с рабами, но уже не из-под палки, как бесправный трэлл, а как старший, отвечающий за участок. Они смотрели на меня с немым восхищением и смутной надеждой. Я не давил, не командовал – просто брал и делал. И они, видя это, понемногу подтягивались.
После полудня я получал немного свободы. Личное время, впрочем, как и везде, ценилось на вес золота.
Я ушёл от запаха дыма, людского гула и постоянного напряжения. Прошёл по берегу фьорда – подальше от причала. Я чувствовал соль на губах и резкий, свежий ветер. Пронзительные крики чаек, носящихся над водой, щекотали слух.
Этот мир, такой жестокий и беспощадный, был до безобразия, до слёз красив! Дикой, нетронутой, величественной красотой, от которой замирало сердце и забывались все тяготы. Таким я его и представлял когда-то, сидя в пыльной московской аудитории.
Но не только этот мир был прекрасен…
Я увидел Астрид. Девушка сидела на большом валуне, который врезался в воду. Она удила рыбу. Солнце клонилось к закату, и его косые лучи играли в её рыжих волосах, превращая их в живой, медно-огненный шторм. Сердце ёкнуло. Я подошёл, не решаясь нарушить идиллическую тишину, боясь спугнуть этот миг.
– Клюёт? – спросил я, садясь на камень пониже.
– Рыба нынче умная, – она обернулась, и на её лице промелькнула лёгкая, солнечная улыбка. – Как и некоторые люди.
Мы молчали несколько минут, глядя на воду, на блики, на противоположный берег фьорда, тонущий в вечерней дымке. Шум прибоя, накатывающего на гальку, был лучше любой музыки. Умиротворяющий, вечный.
– Ты часто вспоминаешь свой дом. – вдруг сказала она, не глядя на меня.
Дом? И что я мог ей сказать? Про свою квартиру на «Н-ом» этаже? Про вид на серые многоэтажки и вечные пробки на МКАД? Про одинокий ужин перед компьютером? Про пустоту, которую не могли заполнить ни научные степени, ни знание истории?
Здесь я спал в хлеву, пах навозом, работал до кровавых мозолей и каждую минуту боролся против смерти, но чувствовал больше настоящей, пронзительной жизни, чем за все те годы там.
– Мой старый дом… очень далеко, – ответил я наконец, выбирая слова. – Так далеко, что дороги назад нет. Теперь я ищу новый.
Она кивнула, поняв всё без лишних слов. Потом, сама того не ожидая, рассказала свою историю. Ей минуло уже двадцать весен. Родители умерли от лихорадки несколько зим назад. Она осталась совсем одна. Бьёрн, её дядька по матери, пригрел и не дал пропасть или пойти по миру. Взял в свой дом и дал работу.
– Я свободная, но одинокая волчица, – сказала она просто, глядя на расстилающийся перед нами фьорд.
Я посмотрел на её профиль. На россыпь веснушек на переносице и щеках. На ясную, чистую синеву глаз. На упрямую, выбившуюся из-под сложной прически прядь волос. И почувствовал, как что-то тающее и невероятно тёплое разливается внутри, по всему телу. Моя душа, вся в шрамах и броне цинизма из прошлой жизни, вся израненная возрастом и одиночеством, потихоньку, болезненно, но оттаивала. Здесь, на краю этого дикого мира, среди крови, стали и борьбы за выживание, я нашёл хрупкий, но абсолютно настоящий, живой цветок.
В этот миг я перестал думать… Не анализировал. Не просчитывал риски. Я просто положил свою руку поверх её холодной, влажной от брызг ладони. Она вздрогнула от неожиданности, но не отдернула её. Её пальцы были тонкими, изящными, но на них также застыли следы постоянного труда.
Потом я наклонился. Медленно, давая ей время отстраниться, оттолкнуть меня, уйти. Но она не сделала этого. Её губы были солёными от морского ветра, тёплыми и удивительно мягкими. Это был не страстный, жадный порыв. Это было тихое, взаимное обещание. Молчаливое заклинание против одиночества, против страха, против всей окружающей жестокости. В этом поцелуе было больше доверия и надежды, чем в тысячах клятв.
Затем мы почти молча разошлись. Без лишних слов. Они здесь, в этом месте, в этот миг, были бы лишними. Я только почувствовал лёгкое, почти невесомое прикосновение её пальцев к моей ладони, когда она уходила. И услышал тихий шепот: «Береги себя, Рюрик».
Я остался один. Смотрел, как солнце садится за скалы, окрашивая воду и небо в багровые и золотые тона.
Но идиллия длилась недолго. Эйфория от неожиданной близости ещё теплилась внутри, но её уже начала вытеснять суровая реальность. Едва я вернулся на двор усадьбы, как меня тут же, властным жестом, подозвали к Бьёрну.
Ярл стоял посреди своей горницы, мрачный и собранный, как перед решающим боем. Но по его собранности, по тому, как он расставил своих верных воинов по комнате, чувствовалось – дело было не в обычном набеге.
– Собирайся, скальд, – бросил он, не глядя на меня, изучая лезвие своего топора. – Завтра у нас охота!
Я просто кивнул, ожидая привычных, чётких указаний: куда, на кого, сколько людей.
– Не на зайцев, – криво усмехнулся ярл, уловив мой спокойный настрой. – Не на кабана. Мы отправимся в Сумрачный лес. За белой дичью. На рассвете. Хорошенько подготовься. Чувствую, не получится у нас легкой прогулки.
Хм… Сумрачный лес. Я уже слышал об этом месте от дружинников. Они произносили это название шёпотом и с оглядкой. По спине пробежали мурашки. Даже у меня, у человека из будущего, это название вызывало смутную, иррациональную тревогу. Все мифы, все сказки о зачарованных лесах, о дурных местах, разом всплыли в памяти. Но здесь это было не сказкой. Здесь в это верили. И, судя по всему, не без оснований.
Эйвинд, мой невольный наставник и, возможно, единственный друг, вызвался помочь мне со сборами. Его обычно весёлое, насмешливое лицо было непривычно серьёзным и озабоченным.
– Вот, – он сунул мне в руки длинное, тяжёлое копьё с массивным, широким наконечником. – Для кабана, али для чего покрупнее. И это. – Он протянул мне традиционный лук из гибкого тиса и колчан, туго набитый стрелами с богатым оперением.
Я взял лук, почувствовал упругость тетивы, и покачал головой.
– Не моё это, Эйвинд. Стрелять из него я, конечно, научусь. Но не сейчас. Дай мне дерево. Прочное и гибкое. Тетиву. Кость. И кожаные ремни.
Он удивлённо поднял бровь, но спорить не стал. Видимо, привык уже к моим странным выходкам. Пока не стемнело полностью, при свете факелов у кузницы, я решил немного поработать. Я вспоминал схемы, чертежи и принципы. И за несколько часов я смастерил нечто среднее между римским арбалетом-гастрофетом и более поздними средневековыми образцами. Плечевой упор. Простой, но надёжный спусковой механизм из твёрдой кости. Желоб для короткого и тяжёлого болта. Элегантностью тут и не пахло. Это было очень грубо, топорно, на скорую руку, но смертельно – на близкой дистанции.
Эйвинд осмотрел мое творение с откровенным скептицизмом.
– И что это такое, скальд? Новый музыкальный инструмент? – пошутил он беззлобно.
– Это для всяких неумех, – хрипло улыбнулся я, проверяя натяжение. Оно было внушительным. – И знание, как убивать на расстоянии, не тратя десять лет на обучение стрельбе из лука.
Пока я возился с самострелом, Эйвинд собрал для меня остальное снаряжение. В поясную сумку из грубой, толстой кожи полетели припасы: полоса вяленой оленины, твёрдые как камень овсяные лепёшки, кремень с огнивом, берестяной короб с трутом, деревянный рог с питьевой водой, другая, кожаная фляга – со слабым пивом, «на дорожку». Крепкие верёвки. Небольшой медный котелок. Он же вручил мне плотный плащ из грубой шерсти – ночью в лесу могло быть очень холодно.
Среди дружинников, которых Бьёрн отобрал для этого дела царило разное настроение. Молодые, горячие головы ржали, хвастались будущими подвигами, звенели оружием. Старые, бывалые волки, включая самого Бьёрна и пару его берсерков с пустыми глазами, были молчаливы, угрюмы и напряжены.
Было уже поздно. Факелы у кузницы погасли, люди разошлись по домам и казармам досыпать перед рассветом. Я проверял снаряжение в сенях, как вдруг меня снова позвали к ярлу.
В горнице пахло дымом, мёдом, жареным мясом и влажной шерстью. Бьёрн сидел за своим грубым дубовым столом. Перед ним лежала большая деревянная доска, на которой были процарапаны и выжжены знакомые очертания фьордов, мысов, островков.
– Подойди сюда, скальд, – буркнул он, не поднимая головы. Его палец ткнул в одно из обозначений в центре карты. – Это Буян. Огромный остров. Моя земля. Моя кровь. – Палец пополз вверх, за море – к другому, большему участку суши, помеченному знаком более высокого ранга. – А это… Харальд.
Он выпрямился, откинулся на резной стул. Его глаза, обычно колючие и насмешливые, сейчас горели холодным, ровным огнем. В них читалась принципиальная и непримиримая позиция.
– Он хочет быть не первым среди равных, скальд. Не ярлом среди ярлов. Он хочет быть королём. Единственным. Как эти «вашенские» короли, что ср…тся в золотых палатах, пока народ дохнет с голоду.
Я молча слушал. В голове щёлкали шестерёнки, выстраиваясь в знакомую логическую цепь. Централизация власти. Создание единого государства. Уничтожение старой, племенной, удельной системы. Старое, патриархальное, против нового, жёсткого и имперского. Я видел эту схему десятки раз. В учебниках, на лекциях. Теперь я наблюдал её вживую, в глазах этого северного варвара.
– Он не требует дани, Рюрик. Он не хочет серебра раз в сезон за мир. Он требует покорности. Слепой, безоговорочной. – Бьёрн ударил кулаком по столу. Массивная доска жалобно затрещала, подпрыгнула. – Он посылал своих людей судить МОЙ тинг! Вершить суд на МОЕЙ земле, по СВОИМ законам! Собирать данегельд с МОИХ людей! Он говорит, что только у него, у конунга, может быть большая дружина. Что мы, ярлы, должны распустить свои отряды и приползти к нему на службу. Как рабы!
Он посмотрел на меня, и в его взгляде была не только ярость воина, чьи права попраны. Была глубокая, трагическая обречённость. Трагедия человека, который всеми силами борется против неумолимого течения истории. Против будущего, которое уже наступает ему на пятки.
– Это не война за серебро, скальд. Не за скот и не за рабов. Это война за право быть свободным человеком! За право самому решать свою судьбу. За право говорить «нет» даже конунгу. За то, чтобы мои потомки наследовали МОЮ землю, а не получали её из милостивой руки какого-нибудь королевского прихвостня!
Я всё понял. Бьёрн был последним оплотом старого уклада, вольницы и системы, где каждый сильный мужчина был сам себе хозяином. И это делало его одновременно великим, сильным духом и… чертовски опасным. С такими, как он, не договариваются. Их можно только сломать. Или умереть вместе с ними.
– Я говорю тебе все это, потому что ты должен знать! – рявкнул ярл, явно не довольный моим молчанием. – Потому что вижу в тебе силу и надежду для этого места. Будь со мной до конца! И ты не пожалеешь!
– Я буду с вами, Бьёрн! Даю слово! – сказал я, удивляясь своему внезапному порыву…
Эта мысль была неприятной и колючей. Я стал частью этой истории. И моя судьба теперь была намертво привязана к судьбе этого человека и его дела…
На рассвете мы выдвинулись в путь. Отряд был небольшим, но отборным. Десять человек. Эйвинд. Бьёрн. Пара его ближайших помощников – угрюмые, молчаливые братья с одинаковыми лицами, испещрёнными татуировками. Несколько старых, бывалых берсерков, от которых несло медвежьей шкурой и немытой злобой. И я.
Дорога к лесу заняла полдня. Сначала – по знакомым, нахоженным тропам, мимо пастбищ и дальних хуторов. Потом – по заросшим, едва заметным тропинкам, вверх, в предгорья. Воздух становился холоднее и чище.
Затем мы просто уперлись в край огромной чащи. Сумрачный лес вставал стеной посреди горных склонов. Это был сплошной массив древних, неправдоподобно высоких и толстых елей и сосен, чьи стволы были черны от времени, влаги и плесени. Кроны сплелись в сплошной, непроглядный полог, почти не пропускающий света. Вход в него между двумя гигантскими, поваленными елями казался входом в гигантскую, тёмную пасть. Тихую и Беззвучную.
Мы вошли под сень. И словно шагнули в другое измерение. Звуки внешнего мира – трель бегущих ручьев, шум ветра в горах – отсеклись разом, словно раскаленным ножом. Стало тихо и глухо.
Воздух забурлил густой, влажной и тяжёлой смесью эвкалипта, хвои и прелых листьев. Также угадывались нотки грибов и земляники. Его было тяжело вдыхать, как сироп. Лес пах жизнью и смертью, словно осень и лето перемешались под его могучей кроной.
Даже самые бравые, самые отчаянные притихли. Смешки и похвальбы стихли. Все говорили шёпотом, будто боялись разбудить что-то огромное и древнее, спавшее в чаще.
Бьёрн, не оборачиваясь, просто поднял руку и сделал несколько чётких, привычных для его людей жестов. Половина отряда – он, я, Эйвинд и двое берсерков – двинулись вглубь, в непролазную, смыкающуюся за спиной чащу. Остальные остались на входе, у каменной гряды. На страже. На всякий случай. На случай, если нам придётся отступать. Или если из леса выйдет не то, что должно.
Я шёл, вглядываясь в зелёный сумрак, и напрягал все чувства. Мои знания и моя логика кричали о паранойе, о групповой истерии, о самовнушении. Но мои чувства, моё животное начало… Оно сходило с ума.
Птицы пели как-то невпопад, нарушая все природные ритмы, их трели звучали фальшиво и пугающе. Звериные следы на влажной земле под ногами выглядели странно, искажённо, будто их оставило неведомое, неправильно устроенное существо.
Я вспомнил о подарке вёльвы. Достал его из-за пазухи. Это был простой и гладкий камень с аккуратной дырочкой посередине. Глупая безделушка. Я поднял его. И посмотрел на ближайшее дерево через его отверстие.
И мир на миг изменился. Показалось, что дерево не просто стоит. Оно дышит. Медленно, почти незаметно. И тени между деревьями… не просто лежат. Они шевелятся. Живут своей собственной, не зависящей от солнца жизнью. Я резко отнял камень, протёр глаза. Иллюзия пропала. Всё было на своих местах. Старые деревья. Глубокие тени. Тишина.
Но чувство тревоги, щемящее, холодное, никуда не делось. Оно поселилось глубоко внутри, под ложечкой. Мой научный скептицизм дал не просто трещину. Он дал глубокую, основательную пробоину. Здесь, в этом лесу, правила другая физика. Другие, древние и безжалостные законы. И мы, со своими копьями и луками, были здесь непрошеными гостями.
Мы шли, казалось, вечность. Время в лесу текло по-другому, обманчиво. Солнечные лучи, редкими, рваными пятнами пробивавшиеся сквозь густой полог, почти не грели.
Наконец, мы вышли на поляну. Небольшую, круглую, неестественно ровную, будто её кто-то вытаптывал много лет подряд. Посередине поляны лежал огромный, замшелый валун, испещрённый стёршимися от времени рунами. Он напоминал древний жертвенник. Воздух здесь был совсем мёртвым, застоявшимся.
И в этот самый момент, нарушая звенящую тишину, раздался оглушительный треск. Громкий, сухой, будто сломали огромную кость. Звук шёл справа, из самой густой части леса.
Все разом вздрогнули, схватились за оружие и повернулись на шум.
На противоположной стороне поляны, из-за стволов древних елей, вышел Белый олень. Огромный! Я бы даже сказал «исполинский»!
Его шкура мерцала и излучала собственный, фосфоресцирующий, призрачный свет, будто его окутали лунным сиянием, хотя до ночи еще было далеко. Он казался видением, вырезанным из света и тени.
А рога… Боги, его рога! Они походили на сплетение голых, мёртвых, побелевших ветвей – неестественно сложные, тяжёлые, словно гигантская корона. А вместо глаз у «короля» зияли абсолютно чёрные, отполированные до зеркального блеска обсидианы. Бездонные и пустые, не отражающие ничего, кроме сумрака.
Зверь не испугался нас и не бросился бежать, как любое нормальное животное. Он просто стоял на краю поляны и смотрел. Его безжизненный, каменный взгляд скользнул по всему отряду, заставив каждого невольно отшатнуться, и в итоге остановился на мне. Словно знал, что я приду. Словно всё это было ради меня.
Сердце заколотилось где-то в горле, перехватывая дыхание. Творилась какая-то отборная чертовщина! Передо мной стояло послание из мира, в правила которого я не был посвящён. Древнее, как сам этот лес, и столь же безжалостное.
Побледневший Бьёрн медленно и с предельной концентрацией поднял своё тяжёлое, предназначенное для крупного зверя копьё. Эйвинд, затаив дыхание, так же медленно натянул тетиву своего лука. Я ватными руками поднял свой неуклюжий самострел и вставил в него короткий, толстый болт.
Белый олень вдруг издал странный звук, будто где-то глубоко под землёй сломался лёд толщиной в милю. Звук, от которого кровь застыла в жилах.
Затем он развернулся с той же неестественной, призрачной грацией и метнулся обратно в чащу. Его белая, светящаяся фигура мелькнула между деревьями и начала таять в зелёном мраке.
– ВПЕРЁД! ЗА НИМ! – проревел Бьёрн, и его хриплый, срывающийся крик разорвал злое, давящее наваждение.
Охота началась. И мы, как одержимые, ринулись в погоню за мистическим видением, в самую глубь Сумрачного леса, навстречу неизвестности…
Глава 10
Воздух трепетал, как натянутая ветром холстина. Помимо обычных «лесных» запахов в нем таился смутно знакомый и тревожный аромат… Но какой, я пока не мог разобрать…Вокруг стояла гнетущая, неестественная тишина.
После тщетной погони за дичью (в прямом и переносном смысле) мы остановились на привал. Отряд замер в очередных приготовлениях.
Я слышал глухие и методичные шорохи – некоторые дружинники втирали в щиты смолу хвойных деревьев и животный жир, чтобы древесина не размокла от этой вечной сырости и не предала в самый нужный миг. Не у всех воинов щиты были обтянуты кожей, вот и изгалялись, как могли.
Рядом шипело: тетивы луков натирали кусками воска, смешанного с бараньим салом. Палец должен был чувствовать гладкость, а не шершавость влажного волокна. Также проверяли посадку наконечников на древках: не шатается ли, не сдвинется ли при ударе? Каждый звук был обрывистым, приглушённым. Будто мы уже боялись потревожить то, что ждало нас впереди.
Я проверял свой арбалет. Самодельная, уродливая конструкция из подручного железа и упругого ясеня выглядела забавно, но никак не угрожающе. Тетива, сплетённая из бычьих жил, была натянута до предела. Эйвинд, наблюдавший за мной, криво усмехнулся:
– Собрался белку сшибить, скальд? Или медведя насмерть напугать?
– Собираюсь остаться в живых, – буркнул я, не отрываясь от работы. – В отличие от тех, кто надеется только на мышцы да на крик.
Он хмыкнул, но не стал спорить. Наша странная связь, возникшая на тренировках, крепла. Он презирал мою «хитрость», но уважал её результаты.
