Текст книги "Варяг I (СИ)"
Автор книги: Иван Ладыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
– Лежи, дурак! – рявкнул он. – Дай выскочке поработать!
– Он… осквернит меня! – захрипел Хальвдан, из последних сил сопротивляясь. – Раб! Презренный! Я не хочу его помощи! Добейте меня! Бьёрн! Прикажи!
Бьёрн наблюдал за моими действиями с бесстрастным лицом. Скрестив руки на груди.
– Заткнись, Хальвдан, – равнодушно бросил он. – Ты мне живой нужен. А трэлл пусть попробует. Веселее будет.
Я продолжал промывать рану, стараясь не смотреть на искаженное болью и яростью лицо Хальвдана. Он выкрикивал проклятия, перемежая их стонами. Оскорблял мою мать, моих мифических предков, мою внешность (что было несложно, учитывая мое положение), клялся, что в Вальхалле попросит богов наслать на меня проказу и червей. Я молчал. Концентрировался. Промыл, как мог.
Теперь пришла очередь меда. Диоскорид бы одобрил.
Я зачерпнул ложку густой янтарной жижи. Это был природный антибиотик и противовоспалительное средство. Я осторожно нанес мед прямо в рану, стараясь заполнить полость. Хальвдан зашипел, как змея, от боли и отвращения.
– Что ты суешь в меня, падаль⁈ – заорал он. – Это же для еды! Ты оскверняешь рану воина! Идиот! Я убью тебя!
Я снова промолчал. Взял грязную тряпку Балунги. Лучшего перевязочного материала не было. Я сложил ее в несколько слоев, стараясь найти чуть менее грязный участок, и прижал к ране поверх меда. Теперь нужно было зафиксировать. Только вот чем?
Я огляделся. Но Бьёрн понял мой взгляд.
– Действуй, трэлл, – усмехнулся он. – Но попытаешься сбежать – кишки выпущу, и за борт на корм рыбам отправишься.
Я растер запястья, стараясь добавить чувствительность пальцам. Потом сорвал с себя пояс от своих жалких штанов. Грубый, плетеный из лыка, но крепкий. Этого хватит. Я обернул тряпку с медом вокруг живота Хальвдана и стянул пояс поверх, затянув потуже, чтобы зафиксировать повязку и немного придавить рану, уменьшив кровотечение.
– Готово, – хрипло сказал я, отползая от Хальвдана. Руки дрожали. От напряжения, от страха, от смеси запахов и боли в собственной голове.
Хальвдан лежал, тяжело дыша. Он перестал орать, но смотрел на меня с такой ненавистью, что мне вдруг стало жарко. Его глаза были полыми, как у мертвеца.
– Ты… заплатишь за это, трэлл, – прошипел он. – Я тебя найду. Даже в Хельхейме. Вырежу твою жалкую душу и скормлю псам Нидхёгга. Запомни.
Бьёрн разочарованно фыркнул.
– Ну что, целитель? Хальвдан пока жив. Но это еще не доказательство твоей ценности. Мог бы и без тебя протянуть. Или не протянуть. Поживем – увидим.
Ярл потянулся к мешочку на поясе. Достал оттуда плоскую, жесткую, как дерево, пластину сушеной рыбы. Пахло специфически. Он разломил ее пополам. Одну половину сунул себе в рот, начал жевать. Вторую протянул мне.
– Жри. Работать будешь.
Потом он снял с пояса небольшой рог, заткнутый деревянной пробкой. Отпил глоток, бурно крякнул, вытер рот рукавом.
– Воды попьешь из бочки. Она несвежая, но не отравишься.
Я взял рыбу. Руки все еще дрожали. Голод подступил внезапно, звериный, сосущий. Я не стал раздумывать о чистоте и вкусе. Впился зубами в жесткую, соленую рыбину. Она была волокнистой, невероятно соленой, пахла морем и временем. Но это была еда. Я глотал куски, почти не жуя. Затем подошел к бадье, взял ковш и стал пить. Вода была теплой, с легким привкусом дерева и чего-то еще… может, водорослей. Но это была пресная вода. Я выпил залпом, почувствовав, как влага разливается по иссохшему горлу, принося облегчение.
Бьёрн наблюдал за мной, жуя свою рыбу. Его взгляд был все таким же оценивающим. Но злоба, казалось, чуть притупилась. Я был полезен. Пока. Он кивнул в сторону весел.
– Ладно, поел – и за работу, трэлл. Видишь банку? Там, у борта? Свободная. Сменяй того, сопливого. И греби. Пока не скажу «хватит». И не ной. Заныл – получишь веслом по башке. Понял?
Я посмотрел туда, куда он показывал.
На середине драккара, у борта, на деревянной банке сидел тощий парнишка, лет пятнадцати. Лицо зеленое от морской болезни. Он из последних сил дергал весло, его движения были вялыми, неритмичными. Над ним стоял здоровенный викинг с плетью из сплетенных ремешков. Он что-то кричал парнишке, тыкая его в спину. Явно, приказывал ему свалить с места.
Меня это очень удивило, ведь я был уверен, что викинги просто так рабов за весла боевого драккара не сажали! Очевидно, я попал не в прошлое, а куда-то совсем в другое место.
Но пока я тут суетился с раненным, на море быстро опустился штиль, и парус свернули. Мой шанс на передышку закончился. Я кивнул Бьёрну.
– Понял.
Меня толкнули к банке – простому толстому бревну, прикрепленному к палубным креплениям. «Сопливый» парнишка, увидев меня, чуть не заплакал от облегчения. Он выронил тяжелое дубовое весло и пополз прочь, к борту, где его тут же вырвало за борт. Викинг с плетью фыркнул, пнул бедолагу и несколько раз ударил его.
– Не мешайся под ногами, шваль! Иди в угол, подыхай!
Потом он повернулся ко мне, протягивая рукоять выпавшего весла. Оно было длинным, невероятно тяжелым. Лопасть – широкой, выдолбленной из цельного куска дерева. Рюм (рукоять) был гладким от множества рук, но все равно толстый, неудобный для моих не привыкших к такой работе ладоней.
– Бери, трэлл! – гаркнул викинг. – Садись! Греби! В такт! Слышишь ритм? Барабан! Слушай барабан!
Я услышал. Где-то ближе к носу, у основания мачты, сидел еще один викинг. Перед ним висел барабан – просто натянутая кожа на деревянном обруче. Он бил в него деревянными палочками. Бум… Бум… Бум… Ритм был не быстрый, но мощный, неумолимый. Под этот ритм десятки весел по обоим бортам вздымались и опускались, взбивая воду в белые буруны. Гребцы – смесь викингов и рабов, как я – сидели спиной к носу, упираясь ногами в упоры. Их спины напрягались, мышцы играли под потной кожей. Лица были сосредоточены, пустые. Автоматизм каторжного труда.
Я ухватился за рюм, попытался вставить весло в уключину – прорезь в планшире борта. Получилось не с первого раза. Руки плохо слушались. Викинг с плетью грубо помог мне, вогнав весло на место.
– Садись! Ноги сюда! – Он показал на деревянные упоры перед банкой. – На «раз» – тянем весло к себе, наклон! На «два» – толкаем от себя, тянем рукоять! По барабану! Раз-два! Раз-два! Поехали!
Я сел. Уперся босыми ногами в скользкие от пота и воды упоры. Обхватил рюм натертыми, уже начавшими болеть ладонями. Барабан: Бум!
– Тяни! – гаркнул надсмотрщик.
Я рванул весло на себя, изо всех сил наклоняясь вперед. Мышцы спины и рук закричали от непривычной нагрузки. Весло едва сдвинулось. Вода сопротивлялась. Бум!
– Толкай! Тяни рукоять!
Я оттолкнулся ногами, откинулся назад, потянув рукоять весла к груди. Лопасть вышла из воды, тяжелая, мокрая. Потом снова Бум! – и снова тяни, наклон! Бум! – толкай, откидывайся!
Я быстро выбился из сил. Дыхание перехватывало. Сердце колотилось, как бешеное. Ладони горели, на них тут же натерлись волдыри. Спина ныла. Но останавливаться было нельзя. Надсмотрщик ходил за спинами, и его плеть свистела в воздухе. Однажды она хлестнула по спине раба напротив меня – тот вскрикнул, но не сбился с ритма. Его глаза, полные боли и ненависти, мелькнули передо мной.
Я стиснул зубы и греб. Греб, как проклятый. Бум… тяни… наклон… Бум… толкай… откидывайся… Мир сузился до этого ритма, до боли в мышцах, до жжения в ладонях, до соленых брызг, хлеставших в лицо. Голова пухла от вопросов.
Где я?
Вокруг только море. Бесконечное, сине-зеленое, холмистое. Ни берега, ни других кораблей.
Какое это время?
По стилю драккара, по вооружению, по языку – эпоха викингов. Точнее сказать пока было невозможно.
Что случилось?
Сердечный приступ… Смерть… И вот это. Перемещение? Реинкарнация? Попадание в другую вселенную? Теория квантового бессмертия, о которой я думал в последние секунды, обретала жуткую реальность.
Зачем? Зачем мне это? Зачем этот ад? И почему трэлл? Что за непруха!
Я изучал их быт, их культуру, их пути! Но я не хотел стать частью этого тяжкого быта! Частью этого кошмара рабства, грязи, боли и бесправия! Если бы я стал ярлом, я бы еще подумал…
Беспомощная и жгучая ярость подкатила к горлу. Я хотел закричать. Завыть. Швырнуть это проклятое весло за борт. Но я только сильнее вцепился в скользкий рюм и рванул его на себя на очередной удар барабана. Бум! Тяни! Бум! Толкай!
Время потеряло смысл. Оно измерялось теперь только ударами барабана, взмахами весел, болью в мышцах. Солнце пекло, потом начало клониться к горизонту, окрашивая море в багровые и золотистые тона.
Ветер крепчал. Но дул с противоположной стороны. Волны становились выше, драккар сильнее бросало из стороны в сторону. Грести стало еще тяжелее.
Надсмотрщик орал чаще, плеть свистела чаще. Рабы молчали. Викинги на веслах тоже молчали, но их лица были каменными, сосредоточенными. Они работали, но это была их работа. Их мир.
Я греб. Сквозь боль. Сквозь отчаяние. Сквозь невероятность происходящего. Греб, потому что остановка означала плеть. А может, и топор. Греб, потому что инстинкт жизни, тот самый, что заставил биться мое больное сердце до последнего, все еще теплился где-то внутри. Под грудой страха, гнева и непонимания.
Бум… тяни… Бум… толкай…
И море вокруг. Только море…
Глава 3
Время. Проклятое, липкое, бесформенное. Оно тянулось, как смола по борту. Дни? Недели? Хрен его знает. Календарей тут не водилось. Только смена боли, работы и полубессознательного забытья.
Раненый, тот самый Хальвдан, что орал про Вальхаллу и плевался кровью, еще дышал. Тяжело, хрипло, но дышал. Его я и выхаживал. Каждое утро, пока кости еще не ломило от предстоящей гребли, и каждый вечер, когда руки уже не чувствовали пальцев. Снимал вонючие тряпки – пропитанные потом, сукровицей, медом и морской солью. Промывал рану той же соленой водой, чертыхаясь про себя. Вода щипала дико, но гноя почти не было. Мед делал свое дело – природный антибиотик, мать его. Потом новая тряпка, снова мед, снова перевязка.
Хальвдан косился на меня мутными глазами. Ненависть никуда не делась, но орал он теперь реже. То ли слаб был, то ли понял – кричать больнее.
А потом снова – весло. Проклятое, тяжеленное, неотёсанное дубовое бревно. «Бум… тяни… Бум… толкай…» Ритм барабана впивался в мозг, как гвоздь. Руки? Да что там руки. Ладони давно были содраны в кровь, превращены в сплошную мокрую рану.
Пот, соль, трение грубого дерева – все это – адская смесь. Бинтовать было нечем, да и не дали бы. Терпи, трэлл.
Мужики вокруг, такие же рабы или младшие викинги, хрипели, потели, тупо уставившись в спину впереди сидящего. Иногда кто-то срывался, не успевал за ритмом. Тут же свист плети и дикий вопль надсмотрщика: «Греби, тварь! Или хочешь к рыбам⁈».
«К рыбам» – означало протащить человека под килем. Шансов выжить – ноль. Так что гребли. Скрип уключин въелся в уши намертво. Казалось, он звучит даже в редкие минуты тишины, когда барабан умолкал.
Что до еды… Рацион был скудным… Соленая, вонючая, жилистая рыба. Сельдь, треска – хрен поймешь. Жуешь этот пересоленный волокнистый комок, а горло сводит. Вода в бочонке – теплая, с привкусом дерева и чего-то еще. Не свежая. Живот бурлил, крутил, мутило постоянно.
Но есть надо было. Силы были нужны. Хотя бы чтобы не свалиться за борт от слабости. Викинги вокруг жрали то же самое, но больше, да еще и пили свой мутный эль или мед. Их не мутило. Желудки, видать, были кожаные.
Они, эти варвары, с яростью в глазах, без нужды не зверствовали. Не били просто так, для потехи. Зачем? Раб – собственность. Ломать – себе дороже. Но подколы… Подколы у них были в крови. Злые, грубые, как удар топора обухом. Кричали что-то невнятное, когда я мимо проходил, тыкали пальцами в мои в кровь разодранные ладони, смеялись хрипло, когда я чуть не падал от усталости.
Оскорбления сыпались, как из ведра: «Слабак!», «Девчонка!», «Море боится!». Но я молчал. Язык прикусывал до крови. Терпел. Выбора не было. Никакого. От слова «совсем».
Однажды, когда ветер был попутный и барабан умолк, нам дали передохнуть. Я сидел, прислонившись к борту, руки тряслись, как в лихорадке. Глаза слипались. Вода под бортом была спокойная, почти зеркальная. Я машинально заглянул вниз. И обомлел.
На меня смотрело молодое лицо. Лет восемнадцати, не больше. Светлые, почти белые волосы, выгоревшие на солнце и слипшиеся от пота и соли. Прямой нос. Полные, потрескавшиеся губы. И глаза… Ясные, голубые, как ледник. Но сейчас они застыли с выражением тупой усталости и животного страха. Я был высоким, даже по меркам этих дылд, но худым. Жилистым, как загнанный волк, но кости проступали под кожей.
Вот оно, моё новое «я». Тело какого-то парнишки, втянутого в эту мясорубку. Старый потасканный препод Вадим Васильевич канул в Лету. Остался толькотрэлл с голубыми глазами и разбитыми в кровь руками. Жуть охватила. Отвернулся.
Быт на драккаре был четким, отлаженным механизмом выживания, где каждый винтик знал свое место.
Рабы служили в роли мотора и помойного ведра одновременно. Мы гребли. Без остановки, пока барабан не умолкнет. Таскали воду из бочек. Чистили палубу от рыбьей чешуи, рвоты и крови, если кто-то подрался. И все это – скребками из раковин или просто голыми руками.
Мы вычерпывали воду, просочившуюся сквозь доски. Сырость и холод вечно хватали нас за ноги.
Мы кормили и поили немногочисленных животных на борту – пару кур в клетке и козу, взятую для молока – хозяину.
Выносили парашу – деревянное ведро в кормовой части, за ветровым щитом. Оно быстро наполнялось. И кому-то из нас, трэллов, везло тащить это вонючее корыто к борту и выплескивать за борт, рискуя смыться волной.
Спали тут же, на палубе, под ногами у викингов, завернувшись в мокрую от брызг рогожу. Теснясь, как псы, пытаясь согреться.
Ели всегда последними. В основном, объедки, кости и самую худшую рыбу. И молчали. Постоянно молчали. Шептаться было опасно.
Викинги же были мозгом, кулаком и волей этого путешествия. Капитан (в нашем случае Веселый Бьерн) являлся богом на палубе. Он сидел у руля, он же следил за курсом по солнцу, по звездам, по облакам и по цвету воды.
Старший дружинник задавал ритм барабана. Остальные воины дежурили на носу и корме: смотрели за горизонтом, следили за морем.
Они чистили и точили оружие – мечи, топоры, копья. Блеск стали был священен. Чинили снаряжение – латали кольчуги суровой нитью, подшивали плащи.
Также не забывали о тренировках: фехтовали на тупых тренировочных мечах, метали дротики в щит-мишень, подвешенный к мачте.
Играли в кости или в хнефатафл – их стратегическую игру на доске, азартно споря и ставя на кон куски серебра или пайки еды.
Спали под навесом у бортов или в небольшой палубной будке, если она была.
Они ели первыми – им доставались лучшие куски рыбы, даже – каша с салом из общего котла. Пили эль или мед из рогов.
Разговаривали громко, смеялись грубо, спорили яростно, но быстро гасили ссоры – дисциплина… Иногда пели – хриплые, монотонные песни о море, богах и подвигах предков. Звучало жутковато, но мощно.
Что до гигиены, то все мы умывались водой за бортом. Брились раз в несколько дней тем же ножом, что и резали еду. Что до вшей… Их не было. Наверное, потому, что все расчесывались по несколько раз на дню… Плюс – кто-то даже использовал крепкое мыло для осветления своих волос. Это создавало неблагоприятную среду для паразитов. Но главное – оружие блестело!
Готовили раз в день. Вечером, если позволяла погода. В центре палубы ставили глиняный или железный котелок на треноге. Под ним размещался очажок, сложенный из камней, с небольшим запасом дров или угля.
Варили незатейливую похлебку. Вода, дробленый ячмень или овес, куски соленой рыбы, иногда – кусок сала или горсть сушеных кореньев. Вот и весь рецепт. Пахло – рыбой и дымом. Ели прямо из котла деревянными ложками или руками. Заместо хлеба у них были черствые лепешки из муки грубого помола. Фрукты отсутствовали. А так, в основном – рыба, рыба, рыба. И вода. Эль и мед – для воинов.
Туалетом служило все, что за бортом. Для «малых дел» просто отходили к борту, поворачивались спиной к ветру. Для «больших» – висели над водой, уцепившись за планширь или веревку, рискуя быть смытыми волной. Трэллы пользовались старым ведром в корме. Опустошать его – тоже было нашей обязанностью. Запах стоял… специфический. Смесь моря, рыбы, пота, немытых тел и нечистот.
Помимо тренировок и игр, викинги любили рассказывать саги. Вечерами, при свете масляной лампы или луны, кто-нибудь хриплым голосом начинал: «Жил-был конунг…». Затаив дыхание, слушали даже самые грубые морды. Слушали и мы, трэллы, краем уха, пытаясь разобрать слова. Это был единственный просвет в серости и боли.
Иногда просто молча смотрели на море или звезды. Курили какую-то вонючую траву, набитую в роговые трубки. Трэллам досуга не полагалось. Отдых – это сон. Если повезет.
Я сидел, тупо уставившись на свои окровавленные ладони, пытаясь хоть как-то заглушить ноющую боль в мышцах спины и плеч. Мыслей не было. Лишь пустота. Лишь скрип уключин еще стоял в ушах, хотя барабан молчал уже добрый час. Ветер был попутный. Парус – наш прямоугольный лоскут, пропитанный жиром – надулся, как грудь чемпиона. Красота и блаженство.
И тут зазвучал сигнальный РОГ!
Этот пронзительный звук прорезал морскую тишину и гул ветра в снастях. Я вздрогнул, как от плети. Вокруг мгновенно зашевелились викинги. Замерли трэллы.
– ЗЕМЛЯ! – проревел чей-то хриплый голос с носа корабля.
Слово ударило, как ток. Земля. Твердь. Не эта бесконечная, ненавистная, соленая пустыня. Я машинально поднял голову, следя за тем, куда устремились взгляды викингов. Они все смотрели вперед, за левый борт, щурясь от солнца. Я вытянул шею, пытаясь увидеть хоть что-то поверх спин впереди сидящих.
И увидел. Вдалеке, на стыке свинцового моря и серого неба, темнела узкая, неровная полоска. Сперва тонкая, как нитка, потом шире, четче. Что там было, я пока не мог разобрать. Но я точно знал, что это ЗЕМЛЯ.
Первым чувством была дикая, животная радость. Конец этому морскому аду! Хоть ненадолго. Хоть на день.
Но следом за этим шла мысль, холодная и точная: «Сейчас опять грести заставят. Швартоваться».
Радость схлынула, оставив горький осадок. Даже вид суши не сулил отдыха. Только новую порцию каторжного труда. Я бессильно опустил голову. Ладони заныли сильнее.
Подходили медленно. Берег рос, набирал объем, краски. Сперва просто темная полоса, потом угадывались очертания холмов, покрытых сочной, яркой зеленью. Непривычно яркой после дней серого моря.
Потом показались скалы. Величественные, мрачные, обрывающиеся прямо в воду. Фьорды. Мы заходили в узкий извилистый залив, окруженный высокими берегами.
Вода здесь была не свинцовой, а изумрудно-зеленой, чистейшей. Видно было каждый камень на дне.
А воздух… Воздух сносил башку. Резкий, чистый, наполненный ароматами хвои, мокрого камня, морской свежести и какой-то дикой, незнакомой сладости… Может, вереском? Я вдыхал полной грудью, забыв на миг о боли, о рабстве.
Красота места била под дых, неожиданная, первозданная.
На берегу, у самой воды, раскинулось поселение. Не город, конечно, по моим меркам. Деревня. Но какая! Не грязные лачуги, а крепкие, аккуратные срубы под крутыми, высокими крышами из дерна или дранки. Длинные дома – настоящие халле, как в учебниках. Между ними вились ухоженные тропинки, загоны для скота. Дымок пыхтел из пустот в крышах. На причале стояло несколько драккаров поменьше нашего и около десяти лодок-однодревок. И Люди… Много людей.
Наш драккар плавно скользил к причалу. Викинги на борту оживились. Кричали, махали руками тем, кто стоял на берегу. И спустя какое-то время мы подошли к деревянному настилу. Бросили канаты. Пришвартовались.
На мостик выскочили женщины, девушки, дети и старики.
Если внешность последних меня никак не удивила, то вот женщины викингов… Я ожидал увидеть этаких амазонок, грубых и воинственных. Ан нет. Многие были… красивы. Сильно. Без всякой дурацкой косметики. Высокие, статные, с длинными косами – русыми, рыжими, темными. Лица – открытые, скуластые, с ясными глазами. Одеты в длинные, но практичные платья из шерсти или льна, подпоясанные кожаными поясами с подвесками – ножны, ключи, кошельки. На шеях – бусы. Фибулы игриво поблескивали на груди.
Они смеялись, выкрикивали имена, бросались навстречу своим мужьям, сыновьям, братьям. Обнимались крепко, не стесняясь. Целовались. Не по-современному страстно, но тепло, по-хозяйски.
Детишки визжали от радости, карабкались на отцов. Те подбрасывали их в воздух, хлопали по плечам, орали что-то веселое. Картина была на удивление… домашняя. Теплая. Атмосферная. Дышалось здесь легче. Была в этом месте какая-то сила. Я смотрел на эту встречу, и в горле комом встало что-то – то ли зависть, то ли тоска по чему-то навсегда утраченному.
Но эта радость встречи была не для пленников. Нас, человек десять, согнали с корабля последними. Построили на причале, в стороне от общего веселья. Колонной. Я стоял, опустив голову, стараясь не привлекать внимания. Руки жгло. Спина ныла. Внутри все сжалось. За все время плаванья – ни сил, ни возможности, ни желания не было знакомиться с другими пленными. Они шептались по ночам на каком-то гортанном, непонятном мне языке. Не славянском. Финно-угорском, что ли? На меня смотрели с подозрением или равнодушием. Как на чужака. Да я и сам был не в настроении для тёплых бесед. Мы были просто живым грузом. Товаром.
Я услышал шаги. Тяжелые, уверенные. Я узнал их, не поднимая головы. Бьёрн Весельчак. Он подошел к нашей шеренге. Я почувствовал его взгляд на себе. Оценивающий. Прищурился. К нему подошел другой викинг – широкоплечий, с рыжей бородой и хитрыми глазами. Тот самый, что командовал гребцами. Он кивнул в мою сторону.
– Ну что, Бьёрн? – спросил Рыжий. – Твой трэлл-знахарь пригодился-таки! Хальвдан ходит, орет, как бык. Рана зажила.
Бьёрн хмыкнул, не отводя от меня глаз. Я стоял, как истукан, стараясь дышать ровно.
– Зажила, – буркнул Бьёрн. – Не воняет гнилью. Промывал, мазал чем-то… Говорит, знает травы.
– Хм, – протянул Рыжий, почесал бороду. – Значит, толк есть. Мне такой пригодился бы. У меня жена… животом мается. Знахари местные – дармоеды. Травы носят, а толку – ноль. Продашь? Дам серебра. Хорошо дам. И за то, что Хальвдана выходил.
Сердце у меня екнуло. Продать? Другой хозяин? Неизвестность. Может, лучше? Может, хуже? Бьёрн хоть не зверь бездумный. Этот Рыжий смотрел хищно.
Ярл медленно покачал головой. Усмешка под усами тронула его губы.
– Не-а, Асгейр. Не продам. Это подарок Эгира. Морского Старика. Раздавать его дары – к беде. Сам знаешь. Разгневается. Шторма нашлет. Или кита под борт выкинет. – Он сказал это с полной уверенностью. Для него это была не метафора, а суровая реальность.
Асгейр фыркнул, разочарованно. Плюнул между моих ног на деревянный настил.
– Жадность, Бьёрн, жадность. Эгир тебе за одного трэлла шторм не пошлет. А коли боишься… – Глаза Асгейра блеснули холодным любопытством. – Может, его тогда в жертву принесем? На ближайшем тинге? Чужеземных знахарей боги привечают. Сила в них чужая, но… может, перейдет к нам? Один не отказался бы от такого подношения. Особенно если знахарь… не совсем свой. – Он многозначительно посмотрел на меня. Взгляд был как у мясника, оценивающего тушу.
Меня бросило в холод. Вот чего мне только не хватало, – так это стать жертвой! Распластают, как барана, и глазом не моргнут.
Паника взметнулась в моей голове. Я мог бежать… Но куда? В воду? Схватят. Забьют насмерть на месте. Я напряг все мышцы, готовясь к… неизвестному. Глаза метнулись к Бьёрну. Его решение сейчас было для меня жизнью или смертью.
Ярл помолчал. Потом махнул рукой, как отмахивается от назойливой мухи.
– Наплевать мне на твои советы, Асгейр. Успеется. Пока живой, пусть работает. Хозяйке в доме помощник. Или в кузницу. Руки, видать, не дурак марать. – Он ткнул пальцем в мои окровавленные ладони. – А там видно будет. Крови и без него хватает проливать. Иди к своей, а то ревновать начнет. – Бьёрн хлопнул Асгейра по плечу, уже без злобы, по-товарищески, и повернулся к нам. – Эй, трэллы! За мной! Шевелись!
Угроза миновала. Пока. Я выдохнул, еле слышно. Ноги подкосились.
Меня повели вверх от причала, по тропинке, к одному из больших длинных домов на краю селения. То был дом Бьёрна. Веревка на шее натягивалась, заставляя идти в ногу. Я краем глаза видел любопытные взгляды – женщин, детей, стариков, сидевших у домов. Смотрели без особой злобы, скорее с привычным любопытством, как на новый скот.
В дом не завели. Остановили во дворе, у навеса, где стояла кузница – горн, наковальня, куча угля. Бьёрн что-то крикнул в сторону дома. Вышла женщина – его жена, та самая, что встречала. Высокая, статная, с лицом, еще красивым, но уже тронутым ветром и трудом. Она окинула меня беглым, оценивающим взглядом – как корову на рынке. Кивнула мужу.
– Остриги его, – коротко бросил Бьёрн одному из своих парней, который появился рядом с острым ножом в руке.
Парень грубо схватил меня за волосы. Я инстинктивно дернулся.
– Стоять! Не дергаться! – рявкнул Бьёрн.
Нож заскрежетал по моим светлым волосам. Стриг коротко, кое-как, клоками. Волосы падали на плечи, на землю. Потом парень прижал мою голову к столбу навеса. Я почувствовал лезвие на макушке. Холодное, острое. Оно скользнуло по коже. Раз. Другой раз. Потом он тряпкой вытер остатки волос и обритую кожу. Было больно. Унизительно.
– Это знак, – процедил незнакомец, отпуская меня. – Чтоб все видели. Трэлл.
Я почувствовал на макушке гладкую, выбритую полосу кожи. Шрам позора. Метка раба. Как у скота.
Потом подошел сам Бьёрн. В руках у него был кожаный ошейник. Широкий, грубый, с железной пряжкой и кольцом спереди. Для цепи или веревки. Он накинул его мне на шею, туго затянул. Защелкнул пряжку. Кольцо холодным железом давило на ключицу.
– Он теперь твой, – сказал Бьёрн, похлопывая по ошейнику, как по гриве лошади. – Не потеряешься. И все теперь будут знать – чей ты.
Потом он ткнул пальцем в сторону хлева – низкого, крепкого сруба рядом с домом. Пахло оттуда навозом и сеном.
– Будешь жить там. Пока не придумаю, куда тебя пристроить. Чтоб к утру там чисто было! Навоз убрать! Сено свежее подбросить! Воду скотине натаскать! Чтоб все блестело! – Он повернулся и пошел к дому, где его ждала жена с кувшином воды и полотенцем.
Парень с ножом толкнул меня в спину по направлению к хлеву.
– Шевелись, знахарь! Живо!
Я пошел. Ноги еле двигались. Ошейник натирал шею. Голую выбритую полосу на голове холодило ветром. Запах навоза ударил в ноздри. Это был самый настоящий хлев. Темный, сырой, полный теплого дыхания животных. Мое новое жилье. Царские апартаменты.
Я остановился на пороге, глотая вонючий воздух.
До боли, захотелось стать свободным. Не «выжить». Не «приспособиться». А стать СВОБОДНЫМ. Дышать без ошейника. Спать не в хлеву, а на теплых перинах. Смотреть людям в глаза, а не в сапоги. Это желание вспыхнуло внутри, как факел в кромешной тьме. Жестоко и неистово…
Глава 4
Удар сапога в ребра был резким, тупым и безличным. Как удар молота по наковальне. Не со зла. Так просто будили скот.
Я поперхнулся от неожиданной боли, вырвавшись из клочьев короткого, мерзкого сна. В ноздри ударил густой, сладковато-отвратительный запах навоза, прелой соломы и немытого скота. Вокруг царил полумрак.
– Вставай, Рюрик! – прохрипел над самым ухом знакомый хриплый голос. – Солнце уже высоко! Хозяин не любит лентяев! Ты вчера паршиво отработал, потому и остался без еды!
Это был Балунга. Тот самый рябой тип… Он находился на службе у ярла и занимал высокое положение в местной иерархии… Но в походе он, видно, проштрафился… Бьёрн его направил рабами заниматься. Это его откровенно раздражало, вот и лютовал. Его тень, корявая и злая, заслонила слабый свет, пробивавшийся сквозь щели в стенах хлева.
Я попытался встать, но тело не слушалось. Спину ломило, будто по ней проехался драккар. Ладони, содранные в кровь и перемотанные тряпками, горели огнем. Каждый мускул кричал от переутомления. Не привык я к такому… Ох, не привык.
Второй пинок, уже целенаправленнее, пришелся по бедру.
– Шевелись, трэлл! Или хочешь, чтобы я разбудил тебя по-настоящему?
Я застонал, отполз в сторону, упираясь в липкую от грязи солому. Рядом лениво пережевывала жвачку корова. Ее большое, влажное, совершенно равнодушное дыхание обдало меня теплой вонью.
– Я встаю… – выдавил я, голос сорвался в сиплый шепот.
– Не слышу! – Балунга наклонился, и его обветренное лицо с мелкими синими глазами оказалось в сантиметре от моего. Запахло кислым потом, луком и угрозой. – Говори громче, червь!
– Я встаю, господин! – выкрикнул я. Унижение подкатило к горлу комом, горьким и тошным.
Он выпрямился, довольно хмыкнув.
– Вот так-то лучше. На сегодня у тебя очередное задание. – Он ткнул толстым, корявым пальцем в темный угол хлева. – Весь этот навоз – убрать. Голыми руками. Сложить в корзину. Потом отнести на огород, за домом. Потом – вычистить загоны для коз. Потом – принести воды из колодца. Бочку. Полную. – Он усмехнулся, обнажив кривые, желтые зубы. – Развлечешься.
Сердце упало куда-то в пятки. Голыми руками. Целую гору свежего, липкого, теплого навоза. Я сглотнул слюну, пытаясь подавить рвотный рефлекс. Вчера мне это непросто далось. Но хоть помыться колодезной водой разрешили…
– Может… лопатой? – рискнул я спросить.
Удар был молниеносным. Тыльной стороной ладони. По губам. Я почувствовал вкус крови, медной и соленой.
– Лопата – для свободных, трэлл. Твои руки – уже и так в дерьме. Так что не испортишь. – Он плюнул мне под ноги. – Приступай. К полудню проверю. Если не успеешь все сделать – останешься без еды. И без сна.
Он развернулся и вышел, захлопнув за собой тяжелую дверь. Я остался один в полумраке, в обществе жующих животных и своего бессильного гнева. Остальные рабы были заняты на других местах… Бьёрн почему-то решил, что я и один тут справлюсь. Либо просто проверял меня, испытывал.
Пришлось ползти. На четвереньках. В угол, откуда шел самый сильный запах. Желудок сжался, пытаясь вывернуться наружу. Я дышал ртом, часто и поверхностно, но запах был везде. Он въедался в кожу, в волосы, в саму душу.
Я сгребал навоз в большую плетеную корзину. Голыми руками. Чавкающий, противный звук преследовал меня. Я думал о том, что еще совсем недавно держал в этих руках мел. Чистый, белый. Вспоминал студентов. Лекции о варягах. Ирония судьбы была столь чудовищной, что хотелось завыть.
Я работал. Механически. Тупо. Как скот. Как самый настоящий трэлл. Мозг, привыкший к анализу, к кабинетной тишине, к сложным логическим построениям, отчаянно пытался отключиться. Но не мог. Он, предатель, продолжал работать.
