Текст книги "Варяг I (СИ)"
Автор книги: Иван Ладыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Мы вышли к дальнему краю поселения, туда, где частокол заканчивался и начинался лес. Тут стоял маленький, почти игрушечный домик, крытый мхом и дерном. От него веяло древностью и тишиной. Перед ним, на пне, сидела старуха.
Она была так стара, что казалось, время сплело ее из корней, кожи и тени. На лице змеилась сеть глубоких морщин. Ее волосы серебрились из-под темного платка. В костлявых пальцах она держала посох, унизанный резными рунами и мелкими птичьими черепками. Я впервые в жизни столкнулся с самой настоящей вёльвой!
Я замер. Старуха глядела куда-то внутрь себя, или сквозь время. Но когда я сделал шаг, чтобы обойти ее по широкой дуге, ее голова медленно повернулась. И взгляд… ее глаза были молочно-белыми, слепыми. Но я почувствовал, как этот взгляд пронзает меня насквозь. Она видела. Видела не мою молодую оболочку, а то, что было внутри. Мою душу. Душу из другой реальности.
Она подняла свой посох и медленно, почти невесомо, ткнула им в мою сторону. Ее сухие и потрескавшиеся губы шевельнулись, и тихий, шелестящий, как осенняя листва, голос произнес:
– Дважды рожденный… Печать иной крови на челе твоем… Тень великого змея за спиной… Иди. Твой путь только начинается. Но помни… за всякое знание надо платить. Всегда.
Она опустила посох и снова уставилась в пустоту, как будто ничего не произошло.
У меня по спине побежали мурашки. Она знала. Чувствовала. Это была не театральность – это была тихая, леденящая уверенность. Магия этого мира была реальной. И она уже положила на меня глаз…
Я поспешил уйти, чувствуя, как холодок страха скребется у меня под сердцем. Балунга, шедший сзади, сделал жест, призывающий защиту Тора.
– Не связывайся с ней, знахарь, – пробормотал он. – Она и не таких, как ты, на корм рыбам пускала.
Мы пошли обратно, и я услышал, как местные, указывая на поселение, называют его. Не «деревня» или «хутор». Они называли его гордым, звучным именем.
– Все-таки хорошо тут у нас, на Буяне!
– Завтра, к нам охотники вернуться. Торг будет!
Буян…
В моей голове что-то щелкнуло. Громко, как удар молота о щит. Знаменитый остров Буян из русских сказок, заговоров и былин!
«Ветер весело шумит, судно весело бежит мимо острова Буяна, в царство славного Салтана, и желанная страна вот уж издали видна!» – вспомнил я слова Пушкина.
Это было легендарное, мифическое место силы! И я находился прямо здесь, в его прототипе. В скандинавском поселении, которое дало имя сказочному острову у славян. Два моих мира – исторический и мифический – внезапно, с оглушительным грохотом, сошлись в одной точке. У меня перехватило дыхание. Я остановился, глядя на бревенчатые дома, на фьорд, на людей, и увидел не просто викингов, а живую легенду. Я оказался внутри мифа.
Вечером в доме Бьёрна было шумно. Охотники вернулись с добычей – огромным лосем. Повод был отличный. Ярл велел готовить пир.
Большой зал наполнился людьми, дымом от очага, запахом жареного мяса и хмельного меда. После легкой работы по дому я сидел на своем привычном месте у входа, в тени. Мне принесли еду – хороший кусок мяса и даже немного меду в маленькой, личной пивной чаше. Мое положение явно улучшалось.
Бьёрн, уже изрядно хмельной, веселился, делил добычу между охотниками, хвастался подвигами. Потом его взгляд упал на меня.
– Эй, чужеземец! – гаркнул он, и в зале потихоньку стихло. – Говорил ты утром, что скальд! Может, порадуешь нас песней? О подвигах? О богах? О далеких землях? Спой нам сагу! Докажи и моим гостям, что ты не просто трещотка!
Все взгляды устремились на меня. Это был чистой воды вызов. Отказаться – значило упасть в грязь лицом, потерять все, что с таким трудом удалось заработать. Спеть что-то плохое, неубедительное – результат был бы тот же. Нужно было блеснуть.
Я медленно встал. Прошелся взглядом по залу – по румяным, ожившим лицам, по сверкающим глазам, ждущим зрелища.
– А у ярла есть лира? – спросил я тихо, но так, чтобы было слышно.
Бьёрн удивился, затем кивнул одному из дружинников. Тот принес старый, потрепанный, но еще крепкий струнный инструмент, похожий на маленькую арфу. Я взял его в руки. Лады были грубыми, струны – жильными, не идеально настроенными. Но я узнал этот инструмент. В прошлой жизни, на ролевых играх и фестивалях старины, я неплохо на нем играл. А это новое тело… оно словно ждало этого. Пальцы сами легли на струны.
Я несколько раз провел по ним, настраивая на слух. Звук был глуховатым, дребезжащим, но вполне чистым. В зале замерли. Игра на лире считалась искусством, доступным немногим.
– Я спою вам песнь моих предков, – сказал я, и мой голос зазвучал громче, увереннее. – Не о подвигах конунгов. Не о гневе богов. Это песнь о море. И о том, что объединяет все народы. О том, как одинокий человек бросает вызов Судьбе. И о цене этой борьбы.
Я ударил по струнам, задав медленный, тягучий, похожий на плеск волн ритм. И начал. Я принялся пересказывать им «Старика и море». Но в духе их саг. Когда-то я переделал свою любимую повесть Хемингуэя под балладу. Не думал, что пригодится…
'Жил-был старый ярл у моря.
Духом – меч, в глазах – прибои.
Много дней рыбачил тщетно —
Смех над ним висел заметно.
Но он знал: вода – девица
Точит дух его в крупицы.
Но настал день добрый! Боги!
Взял на крюк он змея Локи!
То был монстр жуткой силы —
Многих он уж свел в могилы.
Ярл боролся, словно Один!
Резал леской руки вдоволь…
Он тянул гиганта в лодку,
Тот противился! Но толку!
Ярл кричал: 'ты брат мне, монстр!
Духом крепок, клык твой остр!'
И на третий день – победа!
Честь и ярость ярл изведал.
Привязал добычу к борту
И направился он к порту.
Но со дна пришли акулы…
Стали рвать добычу дуры!
Ярл уставший бился слабо —
Видел в змее он собрата.
Духи моря были крепче —
Съели змея лишь под вечер.
Кость, хребет и только жабры
Ярл доставил к дому правды…
Люди снова в смех упали,
Но наш ярл прочнее стали!
Лег он спать, познал он цену
Злой отваге, року, небу!
Он судьбу сломил нещадно,
Не сломавшись в битве ладной.
Он боролся с самой Судьбой. И не проиграл.'
Я закончил. Последний аккорд замер в воздухе. В зале стояла абсолютная, оглушительная тишина. Никто не дышал. Я видел широко раскрытые глаза мужчин, видел, как у женщин на глаза навернулись слезы. Они прожили эту историю. Историю о несгибаемости, о поражении, которое дороже иной победы. Это было созвучно их самой сути.
Первым пошевелился Бьёрн. Он медленно поднял свою громадную руку и с силой ударил кулаком по столу.
– ВОТ ЭТО САГА! – проревел он, и в его голосе зазвучало неподдельное восхищение. – Вот это игра! Вот это правда! Слышали⁈ Вот как надо петь о море и о доле мужской!
Тишина взорвалась. Все закричали, застучали кубками по столу, выражая одобрение. На меня смотрели уже не с опаской или любопытством. На меня смотрели с уважением. Я в очередной раз доказал, что я не просто раб. Я – носитель мудрости, скальд. Моя ценность взлетела до небес.
Ко мне подошел сам Бьёрн, положил свою тяжелую руку мне на плечо.
– Отныне, Рюрик, твое место – не в сенях. Садись ближе к очагу. Ты заслужил… Главное – пой мне и рассказывай о своих путешествиях!
Глава 6
Утро вломилось в сени колючими, холодными лучами. Они пробивались сквозь щели в досках и щекотали веки. Я с удовольствием потянулся, хрустнул всеми косточками. Сон по-прежнему был тревожным и прерывистым. В ушах все еще стоял гул от вчерашнего пира, от грохота кубков и одобрительных криков. Я был скальдом. Почти своим. Но ошейник по-прежнему натирал кожу, напоминая о моем настоящем статусе.
Из главного зала доносились звуки пробуждающейся жизни: звон котлов, возня детей, кашель. Этот кашель был привычным фоном – едкий дым от открытого очага щекотал и резал легкие всем, особенно детям и старикам. Он висел в воздухе постоянной, удушающей пеленой. Даже отверстие в крыше не помогало.
Я поднялся, подошел к двери и заглянул внутрь. Женщины и сама хозяйка, хлопотали у огня. Лица их были покрасневшими от жара, глаза слезились. Дети потирали свои воспаленные веки. И в этот миг все сложилось в идеальную, холодную картинку. Очередная возможность.
Бьёрн сидел за столом, разминая затекшую после вчерашних возлияний шею. Он жевал кусок вяленой оленины, его взгляд был мутным и недовольным.
Я сделал шаг внутрь, прошел через залу и остановился на почтительном расстоянии. Голова была автоматически склонена, но спину держал прямо.
– Хозяин, – начал я тихо, но четко.
Он поднял на меня глаза, нахмурился.
– Чего надо? Голова трещит, а ты со своими песнями.
– Я не с песней, ярл, а с делом. В землях на юге, за многими морями, я видел, как люди делают очаг, который не слепит глаза дымом и хранит тепло всю ночь напролет. Позволь мне сделать такой же в твоей кузнице? Это сбережет уголь и силы твоих людей. Дым не будет есть легкие кузнецу.
Бьёрн перестал жевать. Его взгляд стал внимательнее, прицельнее. Прагматизм в его характере всегда брал верх над скепсисом.
– Очаг? Без дыма? – он хмыкнул. – Колдовство, что ли?
– Нет. Просто знание, хозяин. Камни, глина и правильная форма. Я ведаю, как устроить тягу.
– Тягу? – он отхлебнул из кубка пива. Помолчал, оценивая предложение. Риск был минимальным – только глина и труд раба. – Ладно, делай. Бери кого надо в помощь. Но смотри… – его глаза сузились. – Испортишь что-нибудь в кузнице – не просто выпорю. Закую в кандалы и брошу на самый тяжелый участок. А если сладишь – получишь лишнюю кружку эля. Или даже две.
Я кивнул, скрывая вспышку удовлетворения. Это был очередной шаг в создании правильной репутации.
Мне выделили двух подростков-трэллов – тощих, испуганных парнишек. Балунга, получивший от ярла приказ присматривать за мной, стоял в сторонке, опираясь на свое копье. Его рябое лицо выражало откровенную злобу и презрение. Ему, воину, приходилось пасти каменщиков. А рост моего авторитета раздражал его.
Мы прошли к кузнице. Она находилась на краю усадебного участка, на небольшом холме, вдали от других построек. Воздух здесь был густым, как бульон, несмотря на то, что одна из стен просто-напросто отсутвовала. В нем четко угадывались тяжелые нотки угольной пыли, железа и гари. Кузнец, могучий детина по имени Торгрим, смотрел на нас как на досадную помеху.
– Не мешай, знахарь, – проворчал он, откладывая молот в сторону. – Мне что? Делать нечего, как с тобой возиться?
– Твои легкие скажут тебе спасибо, мастер, – парировал я, уже начиная сгребать в сторону золу и старые камни очага. – Будешь меньше кашлять, а перед зимой выложишь стенку. Теплее станет.
Я заставил парней таскать плоские камни и жирную глину с берега ручья. Сам начал выкладывать основание – не просто яму, а нечто вроде камеры с сужением кверху. Я лепил из глины подобие трубы, ведущей не прямо вверх, а к стене, к специально проделанному отверстию наружу. Принцип простейшего дымохода и колпаковой печи. Никакой магии. Чистая физика. Теплый воздух и дым поднимаются вверх.
Торгрим сначала ворчал, потом замолчал и стал наблюдать. Потом начал ворчать снова, но уже с ноткой любопытства. Балунга плевал себе под ноги, его раздражение росло.
К полудню конструкция была готова. У меня получилась грубая, неказистая, но – печь. Я разжег внутри слабый огонек. Дым закрутился внутри каменного колпака и уверенной струйкой потянулся в проделанную в стене дыру наружу.
В кузнице стало светлее. Дым рассеялся. Воздух перестал быть едким.
Торгрим вытер потный лоб, смотря на огонь, который теперь горел ровно и жарко, не разбрасывая искры.
– Черт возьми… – пробормотал он. – И вправду… не чадит.
Он сунул в горн заготовку для ножа. Жар схватился за металл мгновенно и ровно. Уголь не разлетался, а горел сосредоточенно, экономно.
– Ладно… – хмыкнул кузнец, уже одобрительно. – Ладно, знахарь. Признаю. Сидеть тут стало сподручнее.
Весть разнеслась по усадьбе быстро. К кузнице подошли несколько свободных ремесленников, рабы украдкой заглядывали со двора. Все они смотрели на меня с растущим интересом. С уважением. Я сделал нечто осязаемое. Улучшил их быт.
Я поймал на себе взгляд Балунги. Он стоял, сжимая древко копья так, что костяшки его пальцев побелели. Его авторитет на фоне моего таял на глазах.
На этом мои подвиги не закончились. После полудня Бьёрн собрал своих дружинников на берегу фьорда. Я находился неподалеку, меня заставили чинить порванные сети – эта работа была монотонной, грязной, под стать моему официальному статусу.
Я наблюдал краем глаза. Бьёрн острой палкой чертил на влажном песке схему. Его план набега на соседнее поселение, чей ярл, по слухам, позволил себе неуважительные слова, был прост и прямолинеен, как удар топора: прямой сквозной наскок на бухту, высадка, грабеж, отход.
Я слушал и понимал, что это чистое самоубийство. Рельеф бухты, которую он рисовал, показался мне опасным – узкий вход, высокие скалистые берега, идеально подходящие для обороны.
Сердце заколотилось чаще. Я отложил сеть, сделал несколько шагов к группе воинов и припал к земле, опустив голову в униженном поклоне.
– Великий ярл… прости мне мою дерзость… – начал я, голос дрожал от искреннего страха. – Но их бухта… Она как волчья пасть. Прямой удар… они встретят тебя стеной щитов на узком пляже. Твои корабли станут легкой добычей для лучников со скал. Позволь… позволь показать слабое место?
Воцарилась гробовая тишина. Я чувствовал на себе десятки взглядов, полных изумления, злобы, насмешки. Раб учит воинов воевать. Этот жест действительно был крайне рискованным.
– Ты что-то много себе позволять стал! Раб! – процедил рядом стоящий Балунга. Он бы с удовольствием сейчас устроил мне взбучку.
Но Бьёрн резко поднял свободную руку, пресекая гнев дружинника, затем усмехнулся и медленно опустил палку. Его лицо было непроницаемым.
– Говори, трэлл. Но если сморозишь глупость – сегодня же будешь чистить выгребную яму голыми руками.
Я подошел к рисунку, взял другую палку. Руки слегка подрагивали, но голос, к моему удивлению, звучал твердо.
– Здесь, – я ткнул в нарисованный вход в бухту. – Главные силы. Сюда должен прийти не весь флот. Только один-два драккара. Сделать высадку, завязать бой… и отступить. Сделать вид, что испугались. И бежать.
Ропот среди старших дружинников стал громче. Трусость и бесчестье!
Они явно не знали о битве при Гастингсе, где их соплеменники считали такой маневр вполне оправданным.
– Молчать! – рявкнул Бьёрн, не отрывая глаз от песка. – Продолжай.
– Они побегут за тобой, – я провел палкой линию от бухты в открытое море. – Все их драккары. Все их лучшие воины. Они будут думать, что гонят трусов. А здесь… – я обвел небольшой скрытый заливчик в двух лигах восточнее, за мысом. – Здесь в засаде будут стоять остальные твои корабли. Свежие, полные сил. Когда враги пронесутся мимо, ты ударишь им в незащищенный бок. В саму бухту, из которой ушла вся защита. Сожжешь их дома, заберешь скот и женщин. А их флот окажется в ловушке – между твоим отступающим отрядом и твоим основным, который ударит им в тыл.
Я закончил. Схема ложного отступления и флангового удара – классика, которую я видел в десятках книг и фильмов – лежала на песке перед ошеломленными викингами.
Первым нарушил тишину молодой дружинник Эйвинд. Его глаза горели азартом и пониманием. Он был молод, голоден до славы и не обременен предрассудками старой гвардии.
– Ярл! – воскликнул он, шагнув вперед. – Это… это же гениально! Хитрость достойная Локи! Позволь мне вести засадный отряд! Я принесу тебе их головы и их добро!
Бьёрн помолчал с минуту, изучая рисунок. Я видел, как в его голове шевелятся цифры, оценки рисков, потенциальная добыча. Его прагматичный ум уже оценил преимущество. Честь честью, но победа и богатство – дороже.
А победителей не судят. О них песни пишут. И если надо, я напишу правильную песню. Но… Было бы здорово, если бы меня взяли с собой. В реальном сражении получить свободу проще, хоть и опаснее. Но эта полоска на шее мне уже порядком надоела. Хотелось развернуться, разгуляться, начать новую жизнь! И я готов был рискнуть.
– Ладно, – отрезал он наконец. – Попробуем. Но, – он ткнул пальцем мне в грудь, – если это ловушка, если мы понесем потери из-за твоей выдумки… твоей смерти будет мало.
Но в его глазах я уже видел не просто оценку имущества. Я видел интерес к стратегическому активу. Балунга, стоявший сзади всех, смотрел на меня таким взглядом, что по спине побежали мурашки. Его ярость становилась почти осязаемой.
Вечер застал меня изможденным. Тело ломило от напряжения дня, но внутри все пылало от радости. Я не бездействовал, а уверенно ковал свою репутацию. Такими темпами, я мог скоро обрести свободу.
Бьерн под конец дня расщедрился и не стал нагружать меня делами. Даже разрешил погулять по поселению. Как раз в минуту отдыха меня и отвлекли.
Ко мне подбежала маленькая девочка, дочка одной из служанок. Она дернула меня за край моей грубой рубахи.
– Тебя зовет старая, – прошептала она, тараща испуганные глаза. – Та, что всё видит. Быстро иди к ней…
Легион мурашек промаршировал у меня по коже. Девчушка говорила о Вёльве. Я кивнул и, озираясь, последовал за ребенком на самую окраину селения, к ее низкому, вросшему в землю домику.
Она сидела на том же пне, что и в прошлый раз, вся такая же древняя, слепая и недвижимая. Казалось, она не дышала.
– Подойди ближе, дважды рожденный, – ее голос напоминал шелест сухих листьев под ногами призрака.
Я повиновался, не в силах ослушаться. Странное ощущение кольнуло душу.
– Я слушаю, матушка. – на свой манер буркнул я.
Ее молочные, незрячие глаза будто смотрели сквозь меня, в другую реальность. Уже знакомый взгляд.
– Ты несешь в себе солнце иного неба… оно яркое, жаркое… но тень от него длинна и холодна. Она манит тех, кто боится света.
Она замолчала на миг, будто прислушивалась к чему-то.
– Берегись человека с глазами, как у мокрицы. Его сила не в открытом воинском ударе. Она – в укусе из темноты. Он будет ползти за тобой, когда ты будешь идти вперед. Он свернется змеем, когда ты уснешь. Он выплюнет яд, когда другие станут чаще прислушиваться к тебе. Возможно, это случится уже сегодня…
Так себе открытие, но предупреждение от уважаемой Вёльвы я принял с благодарностью. Я сразу догадался, о ком она говорит. Балунга. Его мелкие, всегда влажные глаза идеально подходили под описание, выданное старухой.
Рано или поздно, это должно было случиться. Успех чужака всегда был бельмом на глазу у старожилов. Конфликты на этой почве – стандартная неизбежность. Странно, что я не ощутил страха от этой новости. Видимо, уже пропитался местным духом безрассудной отваги.
– И что мне делать? – спокойно спросил я.
– Видеть суть, – прошептала она. Ее костлявая рука протянулась ко мне. В пальцах она держала странный камень – плоский, темный, с естественным отверстием посередине. – Смотри через него. Не глазами, а своей душой. Это оберег – он поможет.
Я взял камень. Он был на удивление теплым.
– Спасибо, матушка. – кивнул я.
– Иди. И помни – за всякое знание, дарованное богами или принесенное из иных миров, надо платить. Всегда. С сильного спрос вдвойне!
Я ушел от нее, сжимая в кулаке гладкий камешек. Я все еще отвергал магию этого места, а скепсис 21-ого столетия не так-то просто было уничтожить. Местные часто рассказывали о чудесах, но я то знал: всему есть научное объяснение.
Но думы думами, а оберег я сжал сильнее… И мне это совсем не понравилось…
Когда ночь окончательно опустилась на Буян, я вернулся в сени дома Бьёрна, валясь с ног от усталости. В зале еще шумели, но я не мог туда войти. Мне хотелось побыть одному.
Я сидел на своей овечьей шкуре, прислонившись к бревенчатой стене, и тихо, себе под нос, напевал. Не сагу викингов, а старую, грустную русскую мелодию. Ту, что пела моя бабушка. О бескрайних полях, о березках, о доме, которого больше нет. О тоске по чему-то, чего никогда уже не вернешь.
Я не заметил, как из двери бесшумно вышла Астрид, одна из молодых служанок. Та самая, что недавно подмигнула мне утром. Она замерла, прислушиваясь.
– Что это за песня? – тихо спросила она. – Она… красивая. Но такая грустная.
Я вздрогнул, обрывая куплет.
– Она… о далеких березах. И о доме, которого нет.
Она молча постояла, потом подошла ближе. От нее приятно пахло можжевельником и дымом. В руке у нее был небольшой кусок темного хлеба, густо намазанный медом.
– Держи, – она протянула его мне. Это был жест простой, человеческой доброты. – Ты сегодня много работал. А вчера пел для ярла. Должно быть, ты очень тоскуешь по своему дому.
Я взял хлеб, кивнул. Глотать было больно – в горле стоял ком.
– Да. Очень. Но знаешь… Мне и здесь неплохо.
Она посмотрела на меня своими большими, ясными глазами, потом быстро, словно испугавшись своей смелости, отвернулась и скрылась в зале. Лишь огненные волосы вспыхнули в проеме, как маковое поле на заре.
Я сидел, сжимая в одной руке теплый хлеб, а в другой – холодный камень вёльвы. Два дара. Два символа этого мира. Доброта и опасность. Надежда и тоска. Я чувствовал, как во мне что-то тает. Ледяная скорлупа, которой я пытался окружить себя, чтобы выжить, давала трещину. Это было опасно. Но это делало меня живым. Человеком.
Перекусив, я вышел во двор, чтобы глотнуть свежего воздуха перед сном. Ночь была тихой, звездной. Воздух звенел от прохлады.
Из-за угла хлева вышли четверо. Балунга и троица его приятелей – таких же опоясанных, недалеких и злых дружинников. От Балунги разило дешевым, крепким элем. Его глаза блестели мутным, животным блеском.
– Ну, ну, ну… – он растянул слова, подходя ко мне. – Посмотрите-ка, кто тут у нас. Ярлов любимец. Скальд и кудесник.
Он остановился в шаге от меня, пьяно покачиваясь.
– Пел сегодня? Строил печки? Учил нас, как воевать? – он плюнул мне под ноги. Плевок жирно шлепнулся о землю. – Возомнил о себе невесть что, рабская морда?
Я молчал, стараясь дышать ровно. Инстинкт кричал: отойди, не провоцируй.
– Что, язык проглотил? – он толкнул меня пальцем в грудь. – Где твои умные слова? Где твои песни? Спой нам! А то скука одолела!
Его друзья засмеялись тупым, жестоким смехом. Один из них, с кривым изломанным носом, шагнул сбоку, отрезая мне путь к отступлению.
Я попытался отойти, сделать шаг назад. Балунга грубо схватил меня за плечо.
– Куда это ты собрался? Мы с тобой не закончили!
Его пальцы впились в меня с силой. Запах лука, перегара и уязвленного авторитета ударил в нос. И в этот миг сработало что-то древнее, забытое, дремавшее в мышцах этого нового тела. Навыки и умения, которые я когда-то часами отрабатывал на самбо и в историческом бою.
Я не думал. Тело среагировало само. Чисто, технично, рефлекторно. Я сделал шаг вперед, подставил ему ногу, рванул на себя за руку и резко провернул корпус.
Балунга, не ожидавший никакого сопротивления, тем более такого, с громким хрипом перелетел через мое бедро и тяжело, плашмя, рухнул на землю.
Воцарилась мертвая тишина. Его друзья остолбенели. Я замер над ним, сам в шоке от того, что сделал. Вот дурак!
Балунга лежал, отдуваясь, с глазами, полными неподдельного ужаса и бешенства. Унижение было страшнее боли.
И тут тишину разорвал крик его друга:
– Раб! Раб поднял руку на свободного! Держи его!
Крики подняли на ноги всю усадьбу. Из домов высыпали люди, с факелами, с ножами. Меня окружили. Лица были искажены гневом и праведным негодованием. Закон был ясен и суров. За такое – только смерть. Немедленная и мучительная. И никакие камушки от вёльв не помогут.
Толпа расступилась. Из своего дома, накинув на плечи медвежью шкуру, вышел Бьёрн. Его лицо в свете факелов было маской холодной, беспощадной ярости. Он подошел, окинул взглядом лежащего в грязи Балунгу и меня, стоящего над ним в ступоре.
– Что здесь происходит? – его голос был тихим, и от этого еще более страшным.
– Он напал на меня, ярл! – завопил Балунга, с трудом поднимаясь на ноги. – Раб! Нанес удар! Я требовал…
– Замолчи! – рявкнул Бьёрн, и Балунга заткнулся, будто ему в глотку насыпали песка. Ярл медленно вонзил в него взгляд. – Ты… свободный воин моей дружины… позволил рабу повалить себя в грязь? – он произнес это с ледяным презрением. – Где твоя честь? Где твоя бдительность? Ты что, размяк от эля и стал слабее трэлла?
Он мастерски перевел стрелки. Вина теперь лежала не только на мне, а в первую очередь на Балунге, опозорившем звание воина.
Затем он посмотрел на меня. Его взгляд стал тяжелым, как гиря.
– По праву наших предков, тебя должны забить камнями на месте. Или посадить на кол. Твоя жизнь ничего не стоит.
Толпа загудела, требуя крови. Я почувствовал, как ноги подкашиваются от страха.
– Но… – Бьёрн поднял руку, и ропот стих. – Я не собираюсь хоронить ценный скот из-за того, что сторожевой пес оказался слишком слаб и глуп. Закон есть закон. Его нужно соблюдать. Но его можно и обернуть.
Он сделал паузу, давая своим словам просочиться в сознание собравшихся.
– Завтра на вечерней сходке устроим испытание. Балунга, – он повернулся к пристыженному дружиннику, – ты докажешь всем, что достоин остаться в моей дружине. Что ты сильнее и яростнее раба. А ты, – его взгляд снова впился в меня, – будешь защищать свою жалкую жизнь. Но знайте! Это не хольмганг, не поединок чести! Это будет казнь. Казнь, которую ты сможешь избежать, если боги даруют тебе силу. Победишь – значит, боги даровали тебе шанс, и я его не оспорю. Проиграешь – твоя кровь утолит жажду закона.
Из толпы выступил Эйвинд. Его глаза горели.
– Ярл! Позволь мне подготовить Рюрика к испытанию! Пусть все увидят, что даже в рабе может биться сердце воина, если его правильно направить!
Бьёрн смерил его долгим взглядом. В его глазах мелькнул расчет. Зрелище. Урок для всех. Возможность увидеть, на что действительно способен его странный трэлл.
– Ладно, – кивнул он. – Пусть будет так. Готовьтесь. Завтра на закате повеселимся!
Толпа начала расходиться, обсуждая предстоящее зрелище. Ко мне подошел Эйвинд и хлопнул меня по плечу.
– Не бойся, парень. Я научу тебя, как выжить в поединке. Твой ум нам очень пригодится. Не хочу его терять.
Но я его почти не слышал. Я стоял, глядя в темноту, и понимал только одно. Завтра мне предстоят гладиаторские игры на выживание. И мой противник будет иметь полное право убить меня, в то время как я подобной роскошью обладать не смогу.
Надежда, теплившаяся внутри, затухла, сменившись холодной тревогой. Сегодня я дал слабину и вспомнил, что когда-то был свободным человеком. И это привело меня прямиком на край гибели.
Глава 7
Холодное утро впилось в мое лицо колючей влагой тумана. Каждый мускул горел огнем, а ладони, туго перетянутые чистыми тряпками, ныли так, будто их терли рашпилем. Но это была благая боль. Боль учения. Боль выживания.
Эйвинд наблюдал за мной со стороны. Его лицо было искажено досадливой гримасой. Он снова и снова заставлял меня повторять одно и то же: силовая стойка, замах, удар тяжелым деревянным мечом по вкопанному в землю столбу.
– Да соберись ты, трэлл! – рычал он, и его молодое, яростное лицо подходило к моему так близко, что я чувствовал запах вчерашнего эля. – Ты вроде бы ловок, но дерешься как-то не так! Балунга сожрет тебя за два замаха! Два! И я буду только рад за него, если ты и дальше продолжишь так чудить! Глядеть противно!
Из-за спины донесся сдержанный хохот. Несколько дружинников и рабов, чьи утренние дела были не столь срочны, собрались поглазеть на то, как свободный викинг пытается выдрессировать раба для заклания. Зрелище было поистине увлекательным.
Я опустил деревянный меч, едва не выронив его из ослабевших пальцев, и тяжело перевел дух. Голова гудела от напряжения и недосыпа.
– Я никогда не дрался… как ты, – выдохнул я, ловя его взгляд. – Мои люди… дрались иначе.
Эйвинд фыркнул, но в его глазах мелькнуло любопытство. Любопытство хищника, учуявшего незнакомый запах.
– Позволь мне показать, – настаивал я, чувствуя, как по спине бегут мурашки от этого рискованного шага. – Атакуй меня. По-настоящему.
Он усмехнулся, широко и уверенно. Пожалуй, он был рад возможности выпустить пар. Без лишних слов он сделал резкий выпад, его деревянный клинок со свистом рассек воздух, целясь мне в плечо. Удар был сильным, рассчитанным на то, чтобы выбить из меня дух и напомнить о моем месте.
Но я не стал его блокировать. Вместо этого я сделал короткий, пружинистый шаг в сторону, под острым углом к траектории его атаки. Моё предплечье, привыкшее отбиваться от студентов в метро, а не от мечей викингов, сбило его клинок, изменив направление удара. Инерция Эйвинда сыграла против него. Он провалился вперед, и в этот миг я снова сработал ногами и бедром, проделав тот самый бросок, которым уложил Балунгу. Мне и меч-то не понадобился.
Земля с глухим стуком приняла викинга. На миг воцарилась тишина, прерываемая лишь моим тяжелым дыханием. Зеваки замерли.
Эйвинд лежал, ошарашенный. Он почувствовал себя униженным. Затем на его лицо стала наползать знакомая ярость. Он вскочил, готовый растерзать меня. Только этого мне не хватало!
– Ты… – начал он, сжимая свой тренировочный меч.
– Я не сильнее тебя, – перебил я, всё еще пытаясь отдышаться. – Я быстрее твоего удара. Я использую твою силу против тебя. Это не трусость. Это… экономия.
Последнее слово явно было ему незнакомо, но смысл он уловил. Ярость в его глазах поутихла, сменившись пристальным, изучающим взглядом. Он обходил меня кругом, как волк вокруг незнакомой добычи.
– Эконо… что? – переспросил он, нахмурившись.
– Сбережение сил, – пояснил я проще. – Зачем тратить свои, если можно использовать чужие?
Он молча кивнул, и тренировка изменилась кардинально. Теперь мы отрабатывали не силу, а ловкость. Уклоны. Подсечки. Захваты. Я показывал ему то, что помнил из армейского рукопашного боя и вольных борцовских тренировок: рычаг на локоть, болевой на кисть, уход с линии атаки. Я называл это «боевой мудростью народов Запада», и он глотал каждое слово, каждое движение. Между нами рождалось нечто вроде уважения – странное, натянутое, но настоящее. Ученика к учителю, чья наука оказалась смертельно эффективной.
Но на этом мы не остановились. Эйвинд, разгоряченный, принес деревянные топоры и щиты. И здесь я смог его удивить. Моё прошлое «я», Вадим Васильевич, не был спортсменом, но был фанатом исторической реконструкции. Десятки часов, проведенных в клубе «Северный Ветер» на тренировках по бою на мечах и топорах, вдруг ожили в мышечной памяти этого молодого тела. Я был техничен. Точен. Быстр. Я не молотил по щиту, а искал слабые места, бил на опережение, использовал инерцию оружия.
Я был профессионалом против дилетанта-силача. И это видел не только Эйвинд.
