Текст книги "Варяг I (СИ)"
Автор книги: Иван Ладыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Краем глаза я заметил Балунгу. Он стоял в тени дальнего амбара, прислонившись к стене, и смотрел на нас. Не просто смотрел, а буквально впивался взглядом. Его лицо, изъеденное оспой, было искажено злобой. А еще на нем читалась холодная, рассудительная ненависть. Теперь он видел во мне не просто раба, а – опасность. Угрозу. И я понял, что сделал огромную ошибку, показав ему всю глубину своего умения. Теперь он будет готовиться.
После тренировки я вернулся в привычные сени, отведенные мне Бьёрном. Относительная безопасность этого места немного успокаивала. Я сидел на грубой овчине, перебирая в голове приемы, вглядываясь в щели между досками.
Тело ломило, но это было ничто по сравнению с тревогой, сверлившей душу. Сегодня вечером всё решится. Или я умру на площади, или… стану свободным.
Хм… Эта мысль показалась мне смешной. В любом мире, что в этом, что в моем прошлом, свобода всегда была растяжимым понятием.
Шаги были такими тихими, что я почти не услышал. Только случайный шорох выдал чье-то присутствие. Я резко обернулся, инстинктивно принимая защитную позу.
Это была Астрид. Рыжеволосая красавица с большими, небесными глазами. Она прижала палец к губам, и, крадучись, подошла ко мне.
– Рюрик… – её шёпот был едва слышен, как шелест листвы. – Я видела, как Балунга сегодня ходил к Ставру… в лесную избушку.
Я напрягся.
– Кто такой Ставр?
Астрид сделала странный чужеродный жест, будто отгоняла злых духов.
– Сейдмад… – прошептала она, и в её голосе проскользнул суеверный ужас. – Тот, кто шепчет с теневыми мирами. К нему ходят те, кому мало силы Одина и Тора… Балунга вышел от него бледный, как смерть, а в руках он что-то сжимал, трясся весь… Берегись не честного боя, а подлой магии.
Сказав это, она метнулась прочь, растворившись в полумраке сеней, словно и не было её.
Я остался один. Слова Астрид ударили в память, как молотом, оживив предупреждение вёльвы: «Остерегайся человека с глазами, как у мокрицы. Его сила не в открытом ударе, а в укусе из темноты».
Дрожащей рукой я полез за пазуху, к груди, где на грубой бечёвке висел подарок старухи – тот самый камень-оберег с дыркой. Я сжал его в ладони. Гладкий, холодный. Разум, воспитанный на учебниках истории и научном методе, кричал, что это чушь, суеверие, совпадение. Но… Но это меня успокаивало.
Закат заливал поселение алым и золотым светом, но на центральной площади не было и намека на веселье. Воздух был густым и тяжелым. Он пропитался запахом влажной земли, хвои и чего-то торжественно-мрачного.
Все жители Буяна собрались вокруг большого круга, выложенного из крупных, поросших серым лишайником булыжников. Все это походило хольмганг – божий суд, поединок, где правоту доказывала не логика, а сталь и воля богов.
Бьёрн и годи стояли на невысоком деревянном настиле.
Жрец был похож на древнего старца, которому довелось много воевать на своем веку: лицо в шрамах, сломанный в нескольких местах нос, суровые глаза под густыми бровями. Лицо ярла было бесстрастным. Годи что-то монотонно бубнил, обращаясь к небесам, сжимая в руках окровавленное копье – символ Одина, верховного бога и свидетеля правды.
Меня подвели к краю круга. Сердце колотилось где-то в горле, пытаясь вырваться наружу. Я видел сотни глаз, устремленных на меня. В них было все: любопытство, жажда зрелища, ненависть, редкие искры сочувствия. Эйвинд сжал кулак в немом жесте поддержки. Астрид пряталась за спинами других женщин, ее лицо белело, как снег.
Бьёрн сделал шаг вперед, и толпа замерла.
– Закон предков гласит: оскорбление свободного рабом смывается только кровью! – его голос, низкий и звенящий, полоснул тишину. – Но! Наш трэлл, как только прибыл в поселение, доказал, что говорит с богами. Его рук коснулась сама Фрейя! Он смог исцелить Хальвдана на корабле и жену Асгейра! Его лоб поцеловал сам Велунд! Ведь он смог помочь моим мастерам улучшить свои ремесла! За ним явно наблюдают асы и ваны! Дадим шанс воле богов! Пусть они вершат этот суд! Это не будет традиционным хольмгангом. Это казнь – бой до смерти или до признания поражения! – Он посмотрел прямо на меня, и в его взгляде не было ни жалости, ни надежды. Был лишь холодный закон. – Выход за круг – поражение. Смерть – поражение. Сдаться ты не можешь, Рюрик. Ты можешь только победить или умереть. Такова воля Одина!
Мне вручили оружие. Маленький щит и короткий, тяжелый сакс – боевой нож. Убогая железка против полноценного оружия свободного воина. Условия были максимально приближены к казни.
В круг вошел Балунга. Он был без шлема, его лицо было странно отрешенным, взгляд мутным, будто затянутым дымкой. В одной руке он сжимал свой боевой топор, в другой – круглый деревянный щит, окованный железом. Но мое внимание привлекло не это. Его сакс, заткнутый за пояс, странно поблескивал в косых лучах заходящего солнца. Не чистым металлом, а каким-то маслянистым, липким, темноватым отсветом. Слова Астрид и вёльвы прозвучали в ушах набатом.
Я мысленно отбросил все планы о честном поединке. Я готовился не к бою. Я готовился просто выжить.
Годи подал знак. Зазвучал глухой бой в ритуальный барабан.
Балунга с диким, нечеловеческим воплем набросился на меня. Его атака была слепой, яростной, лишенной всякой стратегии. Он не старался пробить защиту или найти брешь в моей обороне. Он просто хотел достать меня. Любой ценой. Его взгляд был прикован к моим незащищенным рукам, ногам, лицу. Ему была нужна не смерть. Ему была нужна лишь одна царапина.
Я отскакивал, уворачивался, приседал. Деревянный щит принимал на себя удары топора, от которых немела вся рука. Я даже не пытался контратаковать. Я просто изучал его. Движения моего противника были резкими, нервными, почти судорожными. Складывалось ощущение, что Балунга перед поединком чего-то наглотался. Он был одержим.
– Стой, крыса! Дай же себя поразить! Бейся как воин! – хрипел он, заливаясь потом, его глаза безумно блестели.
Толпа ревела, требуя крови. Они видели, что я только улепетываю, и их этозлило. Они ждали зрелища, а не погони.
Балунга, взбешенный моей неуловимостью, совсем потерял осторожность. Он сделал слишком широкий, размашистый замах топором, открыв на мгновение весь свой бок. И это был тот самый шанс.
Я сделал резкий подсекающий удар ногой под его голени. Кость болезненно хрустнула, он закричал и пошатнулся. В следующее мгновение я был рядом, захватывая его вооруженную руку. Я не старался вырвать топор – это было невозможно. Я с силой, наотмашь, ударил его запястьем о свое поднятое колено.
Раздался еще один, на этот раз более сочный и страшный хруст. Балунга взвыл от нечеловеческой боли. Топор вывалился из его ослабевших, онемевших пальцев и с глухим стуком упал на землю.
Обезумев от боли и ярости, он попытался левой рукой выхватить свой сакс. Но я был быстрее. Действуя на чистом рефлексе, я провел болевой прием на его локоть, закручивая руку ему за спину, и с силой пригнул его к земле, прижав свое колено к его пояснице.
Он бился подо мной, хрипел, пытался вырваться, но моя хватка была железной. Я мог убить его. Одним точным ударом своего ножа в основание черепа или в шею. Это было бы законно. Это было бы оправдано.
Но я не стал этого делать. Вместо этого я поднял голову и закричал, перекрывая гул толпы, обращаясь к Бьёрну:
– Я победил! Но я не убиваю его! Пусть все видят – он искал силу не в честном бою, а в тени! Он просил помощи не у Тора, а у темных сил! Посмотрите на его клинок!
Наступила мертвая тишина. Все застыли в изумлении. Эйвинд, недолго думая, первым бросился вперед. Он осторожно, через тряпку, поднял упавший сакс Балунги и отнес его Бьёрну.
Ярл взял оружие, повертел его в руках. Лезвие на солнце отливало странным, синевато-лиловым, маслянистым блеском. Бьёрн поднес топор к носу, сморщился и резко отдернул голову, будто от запаха падали. Его лицо, до этого момента холодное и беспристрастное, исказилось сначала изумлением, а затем – чистейшим, ледяным презрением.
– Яд, – коротко бросил он, и это слово прозвучало громче любого крика. – На клинке – отрава трусов.
– Будь ты проклят, грязная псина! – заорал подо мной разоблаченный викинг.
По площади прокатился удивленный ропот. Все знали, что сражаться такими методами было бесчестно. Воин, осквернивший себя таким образом, после смерти не мог рассчитывать на чертоги Вальхаллы.
– Балунга, мой бывший друг, опозорил звание воина! – голос Бьёрна прогремел над притихшей площадью. В нем не было ярости. Было лишь вселенское, беспощадное презрение. – Он принес на суд Одина, отца всех воителей, отраву! Он осквернил суд богов! Его жизнь, его честь, его дух – больше ничего не стоят!
Он сделал резкий жест рукой. Я отошел в сторону, и двое дружинников молча шагнули к Балунге, все еще корчившемуся на земле в агонии. Они грубо подхватили его под мышки и поволокли прочь, к окраине поселения. Его участь была предрешена. Позорная смерть. Не в бою, не с оружием в руках.
Затем Бьёрн повернулся ко мне. Его взгляд стал тяжелым и нечитаемым.
– Ты, чужеземец, доказал сегодня, что в твоих жилах течет не рабская кровь. Ты победил в честном – насколько это было возможно – поединке. Ты проявил милосердие, когда мог проявить месть. Закон соблюден. Отныне ты свободен.
По толпе прошел одобрительный гул. Но Бьёрн резко поднял руку, заглушая его.
– Но! – его голос снова стал стальным. – Свобода – не значит безнаказанность. Своими поступками ты вынудил богов забрать у меня воина. Море тебя прибило к моему берегу. Ты живешь под моей защитой. Ты ешь мой хлеб. Ты мне должен. Твой ум и твои руки принадлежат мне. Отныне ты не трэлл.
Он сошел с настила и тяжелыми шагами приблизился ко мне. Он стоял так близко, что я чувствовал запах медвежьего жира, кожи и власти, исходящий от него.
– Теперь ты просто мой человек. Если угодно – младший дружинник. На испытании. Докажешь верность в бою – получишь полную свободу и долю в добыче, а также место на лавке в моем доме. Подведешь меня… – он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнул знакомый холодок расчетливого хозяина, – … мы вспомним, что ты начал с хлева. Понял?
Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. В горле пересохло.
Бьёрн тяжелой, мозолистой рукой сжал холодный металл ошейника на моей шее… и резким движением расстегнул массивную пряжку.
Ошейник с громким, звенящим, окончательным стуком упал на землю у моих ног.
Я непроизвольно поднял руку и коснулся шеи. Кожа под ней была нежной, незагорелой, но на ней не было привычного давящего веса. Там была невероятная, пугающая легкость. И странная пустота.
Я был почти свободен.
Но, поднимая голову, я ловил на себе десятки взглядов. Я видел уважение и азарт в глазах Эйвинда. Видел восхищение и зависть в глазах других трэллов. Теплоту и облегчение во взгляде Астрид. И новые, скрытые, но оттого не менее опасные искры вражды в глазах некоторых дружинников.
В толпе я увидел странного мужчину в темном плаще. Он держал в руке посох. Я сразу догадался, что это был сейдмад Ставр. И его взгляд, полный холодного любопытства, казался мне самым страшным.
Я стоял в центре каменного круга. Ошейник, символ моего рабства, лежал в пыли у моих ног. Но на моем лице не было радости или ликования. Было лишь тяжелое, гнетущее, абсолютное понимание.
Я выиграл эту битву. Но моя война за место под солнцем в этом жестоком и прекрасном мире только начиналась.
Глава 8
Рассвет застал меня на пустынном каменистом берегу, в стороне от Буяна. Туман стелился над черной водой, цепляясь за валуны. Небо висело низко, свинцовое, безучастное. Воздух был влажным и холодным, пахло йодом, гниющими водорослями и дымком от факелов.
Все жители выстроились полукругом у скрюченного дуба. Этакое подобие святилища Одина. Ни праздного любопытства, ни жажды зрелищ не наблюдалось. Висела только суровая, обязательная тишина. Ритуальная.
В центре круга, на коленях, стоял Балунга. Его руки были связаны за спиной. Его лицо посерело за эту ночь, а от былой злорадной ухмылки не осталось ни следа. Казалось, вся злоба вытекла из него, оставив лишь животный, немой ужас. Он был уже не опасным зверем, а загнанным волком, ждущим последнего удара. Его опустевший взгляд смотрел в никуда.
Старый годи, жрец в глубоком капюшоне, монотонно выводил гимн, обращаясь к Одину. Его хриплый голос сливался с пронзительными криками чаек, звучавшими как насмешка. Я стоял в первых рядах и чувствовал на себе тяжелые взгляды. Гребанный виновник торжества.
Двое дружинников шагнули к Балунге. Один грубо дернул его за волосы, заставляя запрокинуть голову и выгнуть спину. Второй, чье лицо было скрыто тенью от дуба, поднял короткое, тяжелое копье с характерным крюком-наконечником – идеальным инструментом для страшной работы.
Действо совершалось с леденящей, ритуальной точностью. Без суеты. Холодная, отстраненная жестокость. Острие копья уперлось в основание шеи Балунги. Раздался глухой, влажный звук, когда металл прошелся между ребер и повредил легкое.
Мой ум лихорадочно работал, пытаясь зафиксировать все детали – чтобы отгородиться от ужаса.
«Анатомически это возможно… Главное – быстрое кровотечение или пневмоторакс… Скорее всего, смерть наступает быстро, до основных манипуляций…»
Но никакой анализ не мог заглушить запах. Медный, тяжелый, сладковатый запах свежей крови, смешавшийся с резким морским духом.
Палач работал методично, с ужасающей точностью. Движения были отработанными, почти ритуальными. Он не рубил ребра топором – он аккуратно, с помощью копья и ножа, отделял их от позвоночника, вскрывая грудную клетку со спины. Балунга за все время ни разу не закричал – это был верный путь к Вальгалле. Да он уже и не мог! Лишь его тело временами билось в немой агонии.
Когда грудная клетка была раскрыта, обнажая пульсирующую внутреннюю темноту, дружинник быстрым движением извлек легкие и распластал их на ребрах, формируя окровавленные, жуткие «крылья орла».
Никаких «трепетаний» я не увидел. Только красное пятно, растекающееся по камню, и неподвижную, скорченную фигуру, над которой возвышалась эта кошмарная инсталляция. Вся процедура заняла считанные минуты. Большую часть времени Балунга был уже мертв. Это было не просто убийство, а ритуальное глумление над трупом. Демонстрация власти. Сообщение, вырезанное на языке плоти и кости.
К моему удивлению, я не чувствовал тошноты. Только – леденящую пустоту внутри. Оцепенение. И дикое, всепоглощающее облегчение от того, что это – не я.
Бьёрн стоял неподвижно, впереди всех. Лишь легкое подрагивание мышцы на скуле выдавало в нем колоссальное внутреннее напряжение. Он не наслаждался зрелищем. Он инвестировал. Вкладывал страх в своих людей, демонстрировал необратимость и высшую цену бесчестия.
Когда все было кончено, и тишину нарушил лишь плеск волн, Бьёрн медленно повернулся и пошел мимо меня. Его взгляд скользнул по моему лицу, бледному, как мел. Он не остановился, лишь бросил на ходу, так тихо, что услышал только я:
– Запомни этот запах, скальд. Это запах цены, которую я заплатил за твою свободу. Я потерял хорошего воина, но приобрел тебя. Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания.
Его плечо слегка задело мое. Он прошел, оставив меня наедине с этим железным послевкусием в горле и холодом в животе. Свобода пахла кровью. И йодом.
Все оставшееся время после казни Балунги я посвятил прогулке на свежем воздухе. Я любовался красотой величественных фьордов и гнал прочь недобрые мысли. К ярлу меня позвали уже затемно. Меня провели в его горницу, во внутренние покои.
Я зашел сюда впервые. Комната была небогатой, но основательной, как и всё у Бьёрна. Дубовый стол, заваленный свитками, вощеными дощечками и безделушками – «римская» стеклянная чаша, пара странных серебряных монет. В углу стояли сундуки, окованные железом. На стенах висело не только оружие, но и шкуры, а также – карта этих земель, вычерченная на грубо выделанной козьей коже. Пахло деревом, дымом, влажной шерстью и… принятыми решениями.
Бьёрн стоял, опираясь о стол, и изучал ту самую карту. Он молча кивнул на глиняный кувшин.
– Наливай. И себе тоже. Теперь можешь.
Этот жест был деловым и расчетливым. Явно не дружеским… Но я налил. Эль был густой, горьковатый, с хвойным привкусом.
– Теперь слушай, – его слова оцарапали мозг, как клинок – мягкое дерево. – Ошейник снят. Но цепь осталась. Ты не вещь. Но ты еще не равный. Понял?
Я кивнул, отхлебнул из кружки. Ждал. В голове крутились обрывки знаний о скандинавском праве.
– Права есть, – продолжил он. – Оружие носить можешь. Полное. Но не меч конунга. Сакс, топор, копье, лук – это твоё. Носи. Но помни – если поднимешь сталь на свободного без причины, твоя жизнь станет дешевле мышиной. Имущество можешь иметь. Добычу, скот, подарки. Слово на тинге сказать тоже можешь. Но вес его будет, как у щенка против взрослого волка. Меньше, чем у бонда, свободного хуторянина. Сделки перед тобой тоже открываются. Но с моего слова и при двух свидетелях. Понял?
– Понял, – хрипло ответил я.
– Что до обязанностей… Будешь ходить со мной в походы на регулярной основе. Также не забывай и про работу в усадьбе. Будешь делать то, что я скажу или Ингвильд – моя супруга. Твоя цена теперь – двадцать серебряных. Таков вергельд. Против пятидесяти у свободного бонда. И против пяти у раба. Коль убьешь кого – я буду платить выкуп их родичам. Значит, твой долг по отношению ко мне вырастет. Ясно?
– Ясно.
Он пристально посмотрел на меня, потом усмехнулся.
– Ты не раб. Ты – мои вложения. И причем – дорогие. И я жду возврата.
Я отпил еще глоток. Мозг уже перерабатывал информацию, раскладывая все по полочкам.
– А наследование? Если я паду, не оставив наследника по крови? Мое имущество отойдет твоим сыновьям? Или может быть передано тому, кто поднимет мое оружие и принесет клятву продолжить мой род?
Бьёрн замер. Его глаза сузились.
– Откуда ты знаешь про обычай поднятия оружия?
– Слухи, – соврал я. – От купцов. А долги? Если я буду должен кому-то, кроме тебя? Скажем, купцу из других земель. Его иск будет направлен ко мне? Или к тебе, как к моему покровителю?
– Ко мне, – отрезал Бьёрн. – Потом я с тебя взыщу. Втройне.
– А если я совершу проступок? Не убийство, а… нанесу обиду. Оскорблю жену бонда. Мой штраф, вергельд за бесчестье, будет таким же, как у свободного? Или как у раба?
– Посередине, – сказал Бьёрн после паузы. Его взгляд стал тяжелым, изучающим. – Половина вергельда свободного. Но за твою долю заплачу опять же я. Так что следи за языком.
– А суд? – не отступал я. – Если меня обвинят в воровстве или в чем-то ином. Кто будет судить? Ты один? Или будет собрание двенадцати полноправных бондов? Имею ли я право на защиту? Или мое слово против слова свободного ничего не стоит?
Бьёрн отставил свою кружку в сторону. Он облокотился на стол, и его лицо оказалось совсем близко от моего.
– Ты кто такой? – тихо спросил он. – Откуда у бывшего трэлла такие мысли? Ты рассуждаешь, как скряга-ботландец, считающий каждую монету в чужом кошельке, или как законотворец из Ледебю. Это полезно. И опасно. Очень опасно.
– Я мыслю как человек, который хочет понять правила игры, прежде чем сделать ход, – так же тихо ответил я.
Бьёрн откинулся назад. На его лице промелькнуло нечто, что я бы назвал уважением.
– Правила просты. Я – твое правило. Пока что. Запомни это.
Он отпил из своей кружки, повернулся к карте. Разговор был окончен. Я вышел, чувствуя тяжесть нового статуса. Он был немногим легче ошейника, но теперь эта цепь была сплетена из закона, долга и расчета. И это было куда прочнее железа.
На следующее утро я пришел в кузницу. Мне захотелось внести новые изменения в «сердце Буяна». От быстрого и качественного производства оружия зависела не только моя жизнь, но и моих новых соплеменников.
Хотя чего греха таить? Я просто хотел закрепить репутацию и заиметь дружбу с местным Велундом.
В голове покоились чертежи, которые я когда-то видел в учебниках по истории техники. Теперь им предстояло воплотиться в дереве и железе.
Торгрим, могучий кузнец с закопченным лицом, смотрел на мои каракули, начертанные углем на плоской дощечке. Он скептически хмурил лохматые брови.
– И это заставит молот работать без меня? Опять колдовство?
– Не без тебя и не колдовство, – поправил я, тыча пальцем в схему. – Ногой. Видишь? Здесь педаль. Нажимаешь – рычаг идет вниз. А этот противовес на конце – он поднимает молот. Отпускаешь педаль – молот падает. Сила – в ноге. Вторая рука свободна – держи поковку клещами крепче. Не нужно размахивать, сбивая дыхание. Точность будет выше. И сил меньше уйдет. Втрое. Если не вчетверо!
Мы не ограничились только рисунками. Я порылся в куче железяк и нашел старый, но прочный лом – будущую ось. Подобрал плоский камень для противовеса. Вместе с Торгримом мы вытесали из крепкого дуба саму педаль и длинное коромысло-рычаг. Мысли из будущего обретали плоть здесь и сейчас, в жарком пространстве кузницы, под аккомпанемент нашего тяжелого дыхания и шипения углей.
Подмастерья посмеивались в углу, глядя на наши мучения.
– Смотри-ка, скальд в кузнецы подался! – крикнул один.
– Пытается молот заставить плясать, будто Тор!
Первые попытки были неуклюжими. Дерево скрипело, соединения люфтили. Молот поднимался криво и заваливался набок.
Но потом… Потом Торгрим, ворча, с силой нажал ногой на педаль. Механизм скрипнул, но выдержал. Рычаг качнулся, тяжелый молот плавно, почти торжественно взмыл вверх, замер на мгновение в верхней точке и с глухим, идеально точным и мощным ударом обрушился на поковку, зажатую в его второй руке. Идеально по центру.
В кузнице воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь шипением раскаленного металла и треском углей. Даже насмешники замолчали, разинув рты. Было видно, как у одного из них непроизвольно дернулся глаз.
Торгрим выпрямился, вытер пот со лба грязной рукой. Он посмотрел на молот, замерший в готовности для следующего удара, потом на меня. В его глазах было нечто большее, чем удивление. Было понимание.
– Я двадцать лет молотом махаю, – проговорил он хрипло. – Считал, сила только в мышцах и выносливости. А ты… ты показал, что сила – в голове. Это опасное знание, мальчик. Очень опасное.
Потом он молча подошел к сундуку в углу, порылся там и вынул что-то длинное, завернутое в промасленную тряпицу. Развернул.
Это был сакс. Старый, видавший виды клинок, но ухоженный и смертельно острый. Рукоять была обмотана потертой кожей, а на навершии из моржового клыка была вырезана тамга, родовое клеймо Торгрима.
– Бери, – бросил он коротко. – Он теперь твой.
Я взял. Клинок лежал в руке удивительно легко, словно продолжал ее, становясь ее неотъемлемой частью.
– Спасибо. Это… хорошее оружие. Очень!
– Это нож моего сына, Магнуса, – угрюмо сказал кузнец, отвернувшись к горну, чтобы скрыть внезапную влагу в глазах. – Он пал у Борланда, прикрывая моего ярла. Много лет лежал без дела. Не мог ни использовать, ни выбросить. Рука не поднималась. Теперь он твой. Пусть служит тебе. И помни о моем сыне.
Он не просто дарил мне оружие. Он передавал мне часть своей памяти. Долю своей судьбы и своей боли. И новую, колоссальную ответственность. Я молча кивнул, крепко сжимая рукоять. Слова здесь были лишними.
После похода в кузницу, настал тот час, когда жена Бьёрна наконец-таки решила меня припахать. И первая моя задача в новом статусе оказалась совсем не героической. Даже – унизительной для викинга. Но я видел в ней вызов.
Ингвильд, суровая и красивая женщина с глазами, как у ястреба, отвела меня к низкому, длинному зданию с дырявой крышей.
– Вот. Добрая половина запасов гибнет или пропадает. Мыши, плесень, никто ничего найти не может. Приведи здесь все в чувство. Чтобы я знала, что где лежит, сколько и в каком состоянии. И чтобы всякие твари это не жрали!
Она отворила массивную дубовую дверь, и в нос ударил тяжелый, сложный запах. Пахло плесенью, пылью, кислым зерном и еще какой-то гнилью. Внутри, в полумраке, царил хаос, который можно было пощупать руками. Мешки с зерном были навалены вперемешку с рухлядью: сломанные грабли, обрывки сетей, полуистлевшие кожи. В углу зловонно пузырилась и подтекала бочка с солониной – ее, видно, проткнули при переноске и забросили. Мышиный помет устилал пол, будто черное зерно.
Мой опрятный ум взбунтовался. Это был не склад. Это была помойка. Я решил действовать как кризис-менеджер на разоренном производстве.
Сначала – сортировка. Я не стал метаться. Вынес на свет божий всё. Без исключения. На свежий воздух, на расчищенный участок земли. Годное – в одну сторону. Испорченное – в костер. Жалко? Да. Но гнилое зерно заражает здоровое.
Потом перешел к систематизации. Я создал определенные зоны. Зерно – подальше от входа, в самом сухом углу, на поддонах из горбыля, чтобы не тянуло сыростью от земли. Рыбу и мясо сложил в отдельном отсеке, поближе к выходу, для проветривания. Инструменты разместил на стеллаже, который сам же и смастерил из жердей. Ткани убрал в закрытые ларцы, найденные тут же.
Потом взялся за учет. Нашел гончарную глину на берегу, налепил бирок. На каждой – выцарапал условный знак и зарубку-количество. Три колоска – ячмень. Два – рожь. Рыбка с одной чертой – соленая семга. С двумя – копченая сельдь. Развесил их на вбитых у входа крючьях – вот он, реестр. Теперь любой, даже неграмотный, мог понять, что и где искать, и сколько осталось.
Для защиты от грызунов пришлось поискать сухую полынь. Я разложил ее охапками вдоль стен. Затем предложил Ингвильд обмазать горловины бочек жидкой глиной и налепить сверху глиняные же диски – это было герметично и бесплатно.
Она наблюдала за мной сначала с холодным скепсисом, словно ждала, когда я оступлюсь и совершу ошибку. Но по мере того как хаос превращался в порядок, ее взгляд менялся. От скепсиса к любопытству, потом – к тихому изумлению.
Решающий момент наступил через два дня. К ее приходу я уже все закончил. Она вошла, окинула взглядом чистые проходы, аккуратные штабеля, висящие бирки. Молча прошла к сундуку с тканями, взглянула на бирку с рисунком сукна. Повернулась, прошла ровно к нужному ларцу, откинула крышку и вынула именно тот рулон шерсти, который искала. Без единого вопроса. Без поисков.
Она ничего не сказала. И также молча вышла. Через час вернулась и протянула мне большой, душистый, еще теплый ломоть ржаного хлеба, густо намазанный свежим, желтым маслом и посыпанный солью.
Это был жест хозяйки к умелому слуге. Еще не признание равным. Но первый, красноречивый шаг. Принятие в домашний круг. Я взял хлеб и кивнул.
– Благодарю, госпожа.
После успехов в усадьбе, Бьёрн вдруг вспомнил о моем поединке с Балунгой и то, как я двигался в кругу. Он захотел, чтобы я взял новичков из его войска и обучил их западному стилю ведения войны. Он не ожидал от меня многого, но надеялся, что я и тут пригожусь.
Эйвинд под это дело собрал на лугу всех новичков и тех, кого ярл определил в мой отряд.
Это была сборная солянка: два юнца, горящих желанием доказать себя; два угрюмых здоровяка, чьи мышцы знали только каторжный труд; и пара бывалых воинов, посланных ярлом присмотреть за мной.
Я окинул их взглядом. Разный опыт, разная мотивация. Но все они были викингами. Их тактика сводилась к личной доблести, ошеломляющей ярости и надежде на благосклонность богов. Системность была чужда их культуре.
Я вспомнил свои триумфы в прошлой жизни. Тренировки на ИСБ. И проникся… Ох, ностальгия!
– Вы знаете щитовую стену, – начал я, не повышая голоса. – Но вы используете ее как таран. А она – живой организм. Она должна дышать, двигаться, меняться.
Я взял щит и топор у одного из воинов.
– Вы смыкаетесь, но каждый бьется сам по себе. Вы оставляете бреши. Противник видит не стену, а кучку храбрецов. Римляне столетиями били превосходящие силы потому, что их легион был единым целым.
На их лицах читалось непонимание. Римляне? Легионы? Это было из другого мира.
– Не важно, кто они. Важно – как. Храни! – я обратился к самому крепкому из скептиков. – Ты мечом рубишь с размаху. Мощно. Но ты открываешь бок на долю секунды. Этого достаточно.
– Слова, – хмыкнул он. – Покажи на деле, скальд.
Я кивнул. Мы отошли на середину луга. Остальные образовали круг.
– Попробуй попасть в меня.
Он атаковал с рёвом, мощным рубящим ударом сверху. Я сделал полшага в сторону, подставив щит под углом. Его топор соскользнул по поверхности, а инерция бросила его вперед. Я просто ткнул своим топором ему в открытый бок.
– Первая смерть, – констатировал я. – Ты мертв. А твои сородичи должны прикрыть твою гибель. Но они не успевают.
Храни нахмурился.
– Удача!
– Давай снова.
На этот раз он бил горизонтально, в шею. Я присел, уходя от удара, и его топор пролетел над моей головой. Одновременно я нанес удар по его незащищенным задним связкам на ноге. Он не упал, но вскрикнул от боли и неуклюже отпрыгнул.
– Вторая. Ты хромой и легкая добыча.
– Ты не бьешься как мужчина! Ты уворачиваешься, как трусливая лиса!
– А на поле боя мертвые герои проигрывают живым практикам, – парировал я. – Твоя ярость – это топливо. Но без управления она сжигает тебя самого. Теперь смотри.
Я повернулся к отряду.
– Ваша сила – в соседе. Вы должны чувствовать друг друга без слов. Дышать в такт. Сейчас вы – разобщенная толпа. Я сделаю из вас механизм. Скучный, монотонный, смертоносный.
Я заставил их часами отрабатывать три команды: «Сомкнуть!», «Ступа!», «Круг!». Смыкание щитов в единую стену без зазоров. Два шага вперед как единое целое. Быстрое ощетинивание кругом для обороны со всех сторон. Сначала они роптали. Это было непохоже на доблестную тренировку.
Храни, пренебрежительно наблюдавший за этим, не выдержал.
– Ты ломаешь их дух! Ты делаешь из воинов стадо баранов!
– Проверим? – предложил я. – Твоя доблесть против их «стадного» инстинкта. Попробуй прорвать их строй.
Он с яростью ринулся на стену щитов. Но на этот раз она была не рыхлой. Щиты сошлись в монолит. Он отскакивал, бил – его встречала сплошная деревянная преграда. Он попытался прорваться с фланга – но по моей команде «Круг!» строй быстро развернулся, снова оказавшись к нему лицом. Он выбил один щит – но его место тут же занял воин из второго ряда. Его окружили, сковали, и, используя его же инерцию, мягко повалили на землю. Без единого удара.
Он лежал, тяжело дыша, не в ярости, а в полном недоумении. Он был побежден не силой, а чем-то необъяснимым.
– Это просто дисциплина – сказал я, протягивая ему руку и помогая подняться. – Ты силен. А они теперь – сильны вместе. На поле боя выживет тот, кто действует как один организм.
В этот момент я заметил Бьёрна. Он стоял в отдалении и видел все. Его лицо было непроницаемо. Он молча развернулся и ушел.
