Текст книги "Варяг I (СИ)"

Автор книги: Иван Ладыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Тишина, наступившая после битвы, оказалась в тысячу раз страшнее самого боя. Воздух все еще был густо пропитан дымом и тем самым знаменитым «запахом битвы», но теперь к нему добавился новый, еще более отвратительный запах – запах страха побежденных.

Пленных, тех, кто выжил, – человек сто, не больше: старики, несколько уцелевших, раненых воинов, женщины с пустыми, отрешенными глазами, – согнали в полуразрушенный и чудом уцелевший амбар. Бьёрн, счищая с лезвия своего топора кровь и куски плоти грязной тряпкой, кивнул в их сторону. Его собственное лицо было похоже на окровавленную маску.

– Рюрик… Иди туда, – его голос прозвучал хрипло, но повелительно. – Ты проницательный парень. И видишь больше, чем некоторые мои парни. Выдави из них всё: где зерно припрятали, где серебро ярлово, где оружие лишнее и где прячутся те, кто думает, что может отсидеться в стороне.

Я прекрасно понимал, что это была очередная проверка. Я взглянул на него – а сам увидел себя со стороны, будто в дурном сне. Я понял, какую сложную, многоходовую игру он ведет, и какую роль отводит мне.

Меня снова затошнило. Но я кивнул и вошел в этот амбар. Запах страха ударил в нос еще сильнее, почти вышибив слезу.

Люди сидели на грязном полу, сгрудившись друг к другу, и смотрели на меня – испуганные, затравленные, побежденные.

Мне пришлось быть жестким. Но мои методы были далеки от насилия. Я заглядывал им в глаза, стараясь не моргать.

– Эйрик мертв, – начал я. – Бьёрн – теперь ваш истинный ярл. Он заберет все, что найдет. Сам. И сожжет то, что не сможет унести, если ему покажется, что вы его обманули. И ваши дети умрут от голода будущей зимой. Или… – я сделал многозначительную паузу. – Вы мне покажете тайники с зерном. С серебром. С оружием. И тогда ваши дети переживут зиму. У вас будет шанс. У вас простой выбор.

Это была жесточайшая арифметика. Простая, как удар топора, и неотвратимая, как прилив. Или ты, или тебя. Я видел, как мои слова ломают их. Как последние остатки воли утекают из их глаз, сменяясь покорностью, пустотой, отрешением.

Один старик, ремесленник судя по засаленному кожаному фартуку и мозолистым рукам, крепко выругался, но потом кивнул и дрожащим пальцем указал на почти невидимую дверцу погребка в полу. Его примеру последовали остальные и стали наперебой делиться ценной информацией.

Меня снова затошнило. От самого себя. От этого выбора. От этой грязной, необходимой работы. Но я делал это. Потому что этот мир был жесток. «Либо ты, либо тебя». И я выбрал себя. Снова. И, наверное, всегда буду делать выбор в свою пользу.

Чуть погодя всех оставшихся в живых жителей борга – воинов, стариков, женщин, детей – согнали на центральную площадь, утоптанную и залитую кровью. Они стояли тесной, испуганной толпой под неусыпным взглядом дружинников Бьёрна. Напряженная, звенящая тишина висела над всеми, густая, как смог, тяжелая, как камень. Страх был почти осязаем, его можно было потрогать.

Бьёрн взошел на импровизированное возвышение – опрокинутую телегу, у которой кто-то из защитников пытался сделать последнюю линию обороны. Он казался воплощением непреклонной и железной воли. Его фигура на фоне дымного неба выглядела огромной и мифической.

– Эйрик мертв! – его голос лихо рубанул тишину. – Тепрь «Я» – ваш новый ярл! Я – ваша земля! Я – ваш закон! Вейцла – три мешка зерна с хутора! И десятая часть от приплода овец и коз. Это меньше, чем брал ваш доблестный правитель! – Бьёрн указал рукой на тело Эйрика, которое еще не успели убрать. – Я буду вас защищать. От Харальда Прекрасноволосого. От голода. От чужих ярлов. За предательство я обещаю вам мучительную смерть. За верность я дарую вам жизнь. Есть вопросы⁈

И, конечно же, их не было. Слова Бёрна по своей сути являлись ультиматумом. Волей сильного. И в этой голой, жестокой воле была своя, странная милость – дань действительно была меньше, чем брал Эйрик. В этом был холодный и прагматичный расчет – сытый, хоть и подневольный человек, будет работать лучше, а бунтовать меньше.

Затем начался дележ добычи. Мне, как и было обещано еще на Буяне, выделили мою долю. Не только горсть серебра, но и добротную кольчугу с одного из дружинников Эйрика.

Потом Бьёрн сделал то, чего я никак не ожидал, то, от чего у меня перехватило дыхание. Он обернулся ко мне, и его голос прозвучал на всю площадь, чтобы слышали абсолютно все – и его воины, и новые подданные.

– Рюрик! – прогремел он. – Встань сюда! Твоим умом и твоей рукой была добыта эта земля! Кровью и хитростью! Ярл Эйрик лежит мертвый, и его борг теперь мой, потому что ты указал нам слабое место в его защите! Отныне ты – бонд! Свободный человек и землевладелец! И вот твой надел! – он властным, не допускающим возражений жестом указал на восток, за частокол, где у самой кромки темного леса виднелся небольшой, порушенный, но целый хутор с парой построек и клочком вспаханной земли. – Хутор твой! Земля твоя! Лес твой! Обрабатывай! Строй! Прокормишь себя – прокормишь и своего ярла! Защитишь себя – и усилишь мой щит!

Я склонил голову, стараясь скрыть охватившее меня смятение, смесь гордости и полнейшей растерянности. Это был коренной, тектонический слом всего моего статуса, всего положения в этом мире.

Бьёрн, не дав мне опомниться, окинул взглядом свою дружину и хлопнул по плечу другого человека – зрелого, лет сорока пяти, с умными, холодными, всевидящими глазами и проседью в коротко подстриженной бороде. Его лицо было испещрено шрамами, а отсутствие двух пальцев на левой руке красноречиво говорило о богатом и суровом опыте.

– Это Сигурд Крепкая Рука. Мой родич. Мой доверенный человек. Он останется здесь моим наместником. С половиной дружины. Его слово – мое слово. Его закон – мой закон. Слушайте его, как меня. – Он повернулся к Сигурду. – Это Рюрик-Бонд. Его ум и его земля теперь тоже под твоей защитой.

Сигурд молча, оценивающе кивнул сначала Бьёрну, потом мне. Его взгляд был тяжелым и взвешивающим. В нем не читалось ни дружбы, ни вражды, ни даже простого любопытства. Просто расчет и готовность к действию. С ним забалуешь. Это я понял сразу.

Вечер застал нас в усмиренном, но все еще «дымящемся» борге. Усталость после битвы была всепоглощающей. Она давила на плечи тяжелее любой кольчуги. Горечь потерь смешивалась с глупым, животным, почти стыдным удовлетворением победителей – тех, кто выжил.

Воздух наконец-то начал понемногу очищаться, пахло дымом костров и густым, наваристым варевом из общего котла, в котором булькало мясо – не знаю, чье и не хотел знать.

Эйвинд был серьезно ранен. Один воин смог достать его и распорол ему ногу до кости. Я, кое-как отмыв с себя чужую кровь, сразу занялся им. Снова стал лекарем. Вернулся к своей первой легенде.

Кипяченая вода, отвар из сосновой хвои и дубовой коры, который я наскоро соорудил по памяти, игла с ниткой из обработанных овечьих кишок – всё это я пустил в ход. Я промыл рваную рану друга, стараясь не смотреть на белеющую кость. С большим трудом и руганью стянул края и наложил грубые, но крепкие швы, затем перевязал все это чистым льном. Руки при этом не дрожали.

В этой ужасной, методичной работе была какая-то странная, медитативная отстраненность, спасение от реальности.

Бьёрн подошел к нам, когда я уже завязывал последний узел. Он посмотрел на мою работу, на бледное, но спокойное лицо Эйвинда, и одобрительно хмыкнул.

– Оставайся, Рюрик-Бонд, – сказал он уже без прежней зычности. – Вылечи его и других парней как следует. Не дай загноиться ранам. Осмотри свои новые владения. Приведи их в нормальный вид. Помоги Сигурду, если что. Он человек суровый, но справедливый, и ему нужны умные головы. Когда он скажет, что все спокойно, что мышь не проскочит, – возвращайся на Буян вместе с Эйвиндом.

Потом он наклонился ко мне чуть ближе, и в его глазах, обычно холодных и насмешливых, мелькнули редкое, неуловимое тепло и лукавство.

– А там… глядишь, и свадьбу сыграем. Пора тебе свой очаг заводить, свою жену у очага держать, своих детей растить. А не у моего порога на холодном ветру спать.

Это был прямой и совершенно очевидный намек на Астрид. И дополнительная цепь. Бьёрн прекрасно понимал, что таким образом привяжет меня к себе навеки.

Сердце у меня екнуло – то ли от внезапного приступа страха перед такой ответственностью, то ли от неожиданного, сладкого предвкушения. От мысли о тепле и доме, о том, что у меня может быть что-то свое, настоящее, в этом жестоком мире.

На следующее утро основное войско Бьёрна ушло, подняв на мачтах алые паруса. Мы проводили их до ворот, а потом я, подставив плечо ослабевшему, но бодрящемуся Эйвинду, медленно побрел к своему… к своему хутору.

Он был небольшим и бедным. На его границе стоял длинный дом, почерневший от времени и непогоды. Крыша кое-где просела, но держалась. Хлев наполовину развалился, и его нужно было срочно чинить до зимы. Небольшое поле заросло бурьяном и чертополохом. Но это было мое поле…

Я толкнул скрипучую, плохо пригнанную дверь. Внутри пахло пылью, старой, прелой соломой, мышами и забвением. Пустота. Ни зерна в закромах, ни утвари у очага, ни инструментов в углу. Это было странно.

Я вышел обратно на порог. Бледный Эйвинд уже сидел на завалинке, ковырял своим ножом в зубах и с насмешливым видом оглядывал мои «владения». Я обошел их кругом. Постоял на краю поля, посмотрел на стену темного, молчаливого леса, на узкую, серебряную ленту ручья, на каменные насыпи, обозначавшие границы. Я потрогал рукой шершавый, потрескавшийся косяк двери. Простое, старое дерево, прошедшее сквозь десятки зим.

Цепь моей старой жизни, жизни Вадима Васильевича, окончательно разорвалась с тихим, почти неслышным звоном.

Я стоял и молча смотрел, как рассвет заливает багрянцем и золотом мою землю, мои поля, мой лес. Впереди была новая жизнь. Новые, невероятно сложные обязанности.

И где-то там далеко меня ждала Астрид. И ее образ согревал меня куда сильнее, чем заходящее солнце.

Я сделал глубокий вдох. Воздух пах свободой. Землей. Дымом. И кровью. Всегда кровью…

Глава 15

Полдень в этом проклятом месте был не благословением, а лишь сменой декораций в непрекращающемся кошмаре. Серая мгла утра давно отползла, открыв взору бойню, застрявшую в стадии агонии. Воздух, холодный и влажный, все еще нес в себе сладковато-прогорклый запах крови, перемешанный с вонью пролитых кишок и гниющей плоти.

«Лучше бы я остался на своем новом хуторе… Лучше бы я не прикидывался лекарем… Лучше бы я никогда этого не видел», – примерно такие мысли царапали мне виски.

Я стоял, прислонившись к обугленному косяку двери, и чувствовал, как дрожь бессилия борется во мне с холодным, аналитическим расчетом. К моим векам привязали камни усталости, но сомкнуть их было равносильно предательству.

Мне поручили помогать Ульрику во всем. Поручили стеречь тыл и латать несчастных. И мой новый пост начинался здесь, среди стонов и предсмертных хрипов.

Мой взгляд, привыкший выискивать слабые места в архаичной конструкции или в строю, теперь автоматически проводил сортировку. Жесткую, беспристрастную, как у машины.

Вот он, первый тип. Парнишка, не старше меня нового… Его лицо было восковым, почти прозрачным. На губах пузырилась розовая пена. «Огневая болезнь». Сепсис. Внутренний пожар, который никакой водой не залить. В его глазах уже угадывались отсветы чертогов Вальхаллы. Это был предвестник конца.

Мимо. Безнадежен.

А вот второй. Двухметровый детина с окладистой бородой, теперь искаженной гримасой боли. Его правая нога была переломана чуть выше колена, причем так, что белая, острая кость прорвала кожу и штанину. Рана уже опоясалась сине-багровым, мертвенным ореолом. Гангрена. Если срочно не ампутировать – умрет. Если ампутировать в этих условиях – умрет с вероятностью в 99%.

Но шанс есть.

Третий.

Сидит, прислонившись к бочке, зажав ладонью бедро. Сквозь его пальцы упрямо сочится алая, пульсирующая струйка. Как он еще дышал?

Вот он – мой приоритет. Иначе сейчас истечет, как поросенок.

Я оттолкнулся от косяка.

«Просто действуй. Не думай. Просто делай», – заклинал я себя.

Быстро нашел тлеющие угли от ночного костра, раздул их дыханием, поймал в поле зрения кусок железа, похожий на кочергу. Далеко не скальпель… А настоящий инструмент мясника.

Для мясной работы…

– Ты! – мой хриплый голос прозвучал неожиданно громко. Я указал на ближайшего викинга, который тупо смотрел на своего умирающего товарища. – Держи его! Крепко! Не давай дергаться!

Тот, ошарашенный, навалился на раненого. Я не смотрел в глаза ни тому, ни другому. Всунул железный прут в угли, дождался, пока кончик не раскалится до ярко-алого, почти белого каления.

Без сантиментов. Без предупреждения. Приложил к рваной, кровоточащей плоти на бедре.

Раздалось резкое, шипящее «п-ш-ш-ш»! В ноздри садануло паленым мясом и волосом. Вопль рванул барабанные перепонки и душу одновременно. Он был настолько нечеловеческим, что у меня самого свело живот. Но алая струйка прекратила свой смертный танец и превратилась в черный, обугленный струп.

Цена оказалась демократичной: жуткий ожог, временная хромота и адская боль. Но я выиграл одну жизнь. Грубая и простая арифметика: Один спасен.

Дальше – промывка. Я послал одного из своих новых «санитаров» – неприметного мальчишку – кипятить воду в найденном котле. Выклянчил у Сигурда горсть соли. И мед. Природный антибиотик.

Я обрабатывал им глубокие рваные раны, прежде чем бинтовать их обрывками ткани. Пусть смотрят как на чудака, который тратит ценную еду на раны. Выживут – может, спасибо скажут.

Краем глаза я заметил Сигурда. Он стоял поодаль, опираясь на свою секиру, и наблюдал. Его взгляд изменился. С холодного, отстраненного любопытства на тяжелую, оценивающую думу.

– Эй, ты! И ты! – его голос прозвучал как удар кнута. Он ткнул пальцем в двух пленных, сидевших у стены с пустыми глазами. – Встаньте и помогите ему! Таскайте воду, держите, что скажет, повязки меняйте! Шевелитесь!

Моя первая «медицинская бригада». Добро пожаловать в самый настоящий ад.

* * *

Сигурд Крепкая Рука принимал доклад гонца от Бьёрна, стоя спиной к утреннему солнцу. Он только что закончил последний дележ добычи – грубую, быструю работу. Руки были в крови и саже. Лицо, и без того грубое и непримечательное, как скала, казалось, стало еще суровее.

Гонец, молодой парень с умными, испуганными глазами, вытянулся в струнку. Он явно боялся Сигурда больше, чем недавнего боя.

– Конунг Бьёрн шлет приказ, ярл Сигурд, – начал он, четко выговаривая заученные слова.

Сигурд молча кивнул, не удивившись новому статусу родича. «Весельчак» по праву мог теперь называться конунгом.

– Все ценное – серебро, оружие, ткани – грузить на ладьи и везти на Буян. Пленных разделить: сильных и здоровых – тоже на Буян, стариков, женщин и детей – оставить здесь, их дело… – гонец запнулся, – их дело обустраивать жизнь под новой рукой.

Сигурд хмыкнул одобрительно. Прагматично. Так и надо.

– И… – гонец сделал глубокий вдох, – конунг приказал подготовить ладью. Не самую плохую. Ладью для Эйрика и его жены. Для погребального обряда. Их нужно сжечь. С оружием и добром.

Сигурд опешил и медленно повернулся к гонцу. Его глаза сузились.

– Сжечь ладью? – тихо переспросил он. – С добром? Добро на щепки пускать – дорогое удовольствие! Эйрик был лисой. Хоть и сдох как волк. Чествовать его – себя не уважать. Мы что, Валькириями заделались, чтобы каждого встречного-поперечного с почестями провожать?

Гонец побледнел, но стоял неподвижно. Видно было, что следующую фразу он вызубрил дословно, как заклинание.

– Конунг приказал передать именно так: «Пусть тот, кто храбро сражался, найдет дорогу в Вальхаллу не пешим, а на палубе своего драккара. Чтобы Один видел, что мы побеждаем сильных, а не бьем слабых. Это прибавит нам славы в глазах богов и живых».

Сигурд замер. Он был старым и опытным воином. Он почуялв этом жесте отнюдь не сентиментальность Бьёрна – того он знал как себя. Он чуял политику. Расчетливый, дальновидный ход. Инвестиция в репутацию. Весельчак желал показать и своим новым подданным, и будущим врагам: Бьёрн не только грозен, но и справедлив. Он уважает доблесть, даже в противнике.

Молчание затянулось. Наконец Сигурд резко выдохнул, словно хотел плюнуть, но передумал.

– Ладно, – процедил он сквозь сжатые зубы. – Будет по воле ярла. Так и быть. Ладью выберем… ту, что похуже, но чтоб сразу не развалилась, как загорится. Оружие дадим… попроще. Погнутое и сломанное. Еду сунем не самую свежую. Хлеб там черствый, мясо – с краю туши. Пусть знает, что путь в Вальхаллу, хоть и на ладье, пройдет экономным шагом. Славы мы ему добавим, а вот добра своего зря терять не будем.

Гонец кивнул и поспешил ретироваться, радуясь, что пронесло. Сигурд остался стоять, глядя на суету в захваченном борге. В его глазах читалось тяжелое и неохотное понимание ситуации.

* * *

Буян встретил драккары оглушительным гвалтом. Причал был забит народом. Жены, матери, дети, старики – все, у кого хоть кто-то был в походе, столпились у воды, вглядываясь в приближающиеся силуэты кораблей.

Астрид стояла среди них, но ощущала себя так, будто находилась за глухой стеной. Их смех, внезапные вскрики радости, когда кто-то узнавал на носу ладьи знакомую фигуру, – все это долетало до нее как приглушенный шум из другого мира. Ее одиночество ощущалось на физическом уровне: оно давило на плечи, предательским змеем сворачивалось в животе.

Она вглядывалась в каждое лицо на кораблях.

Вот показался знакомый шлем!

Ее сердце на мгновение ёкнуло, затрепетало, как мотылек у огня. Но она обозналась. Самого Рюрика нигде не было. Ни на носу, ни у весел, ни среди тех, кто готовил корабли к швартовке.

А с кораблей уже сносили первых мертвецов. Их клали на импровизированные носилки из щитов и несли вверх, к поселению. Бледные, застывшие лица; одеяния, перепачканные кровью – от одного этого зрелища ее бросило в холодный пот. А вдруг и он там? Вдруг и он лежит среди этих молчаливых, страдающих теней?

К берегу сошел Бьёрн. Он выглядел усталым: его лицо осунулось, а под глазами пролегли глубокие тени. Его плащ был порван в нескольких местах. Но под веками горел знакомый, хищный и довольный блеск. Победа.

Он заметил ее, замершую в стороне, и твердым шагом направился к ней.

– Не ищи его глазами, дорогая племянница, – его голос хрипел от недавнего дыма и криков. – Его нет в строю.

У Астрид перехватило дыхание. Мир поплыл перед глазами.

– Он жив, – тут же добавил Бьёрн, положив тяжелую руку ей на плечо. – И невредим, насколько я видел. Он просто пока не в строю. Сейчас он служит мне щитом. Я оставил его стеречь наш новый тыл. Он теперь… Рюрик-бонд. У него своя земля, свой надел в тех краях. Мужчине нужно не только рубить, но и строить. Возводить стены, растить хлеб, крепить род. Наберись терпения, дитя мое. Он вернется к тебе. Но вернется не с кровавой добычей в руках, а с домом за спиной. С будущим!

Облегчение…

Сладкое и горькое – одновременно. Оно волной накатило на Астрид. Слезы выступили на глазах, но она смахнула их тыльной стороной ладони, стараясь выглядеть стойкой. Он жив. Он будет строить. У него своя земля. Слова звучали как сказка, как песня скальда о далеких героях.

Она молча кивнула, затем дрожащими пальцами развязала тонкий кожаный шнурок на шее. Сняла его. На шнурке висел простой, потемневший от времени бронзовый медальон – единственная память о матери. Она всегда носила его скрытно, под одеждой. Теперь она бережно завернула его в небольшой чистый лоскут от своего платья.

– Дядя, – ее голос запорхал ласточкой. – Передай ему это. Когда увидишь. Чтобы… чтобы его дом был крепким. Чтобы устоял против любой бури.

Бьёрн взял сверток, сжал в ладони. В его глазах мелькнуло что-то сложное – может, понимание, может, легкая усмешка. Но кивнул он серьезно.

– Передам. Обязательно.

* * *

Сегодня я многих спас… Но были и те, кто ушел в другой мир слишком рано…

Я наблюдал за приготовлениями к погребальному обряду с холодным интересом. Работа хирургом выжала из меня все эмоции. Мои «санитары» таскали воду и дрова, а я мог позволить себе небольшую передышку.

Под бдительным оком Сигурда рабы готовили ладью. Не полноценный драккар, а небольшой карви. Это судно оттащили на песчаную отмель.

Мой взгляд тщательно выхватывал детали этого мрачного спектакля. Тело покойного ярла облачили в лучшие одежды. Но поверх парадной рубахи на Эйрика натянули его кольчугу – практично и символично: он и в смерти оставался воином.

А его меч…

К нему подошел один из старых воинов Сигурда, молча взял тяжелый молот и одним точным ударом согнул клинок пополам. Это было ритуальное «умерщвление» предмета. Чтобы служил хозяину в ином мире, а не оставался здесь, в мире живых. Сталь зловеще прозвенела, сложившись в финальный контрапункт.

В ладью также загрузили провиант: вместо полноценного быка положили лишь его голову и ноги – символическую жертву, достаточную, чтобы обозначить статус, но без разорения ценных запасов. Бочонок с элем и каравай грубого хлеба легли рядом.

А потом я увидел красивую и знатную женщину… Жена Эйрика была окутана лунной бледностью, а в каждом ее шаге отпечатывалась царственная гордость. Истинная валькирия… К ней подошел местный жрец-обрядник и поднес деревянную чашу к губам. Она взглянула на него, потом на своего мертвого мужа, и без тени сомнения, не моргнув и глазом, залпом выпила содержимое. В ее взгляде звездной россыпью сверкали ясность и безропотная решимость. Это был не суицид от отчаяния. Это был осознанный выбор. Она желала уйти с достоинством, по своей воле, без предсмертных мук и унижений. Возможно, в чаше была настойка белладонны или болиголова.

Это потрясло меня куда сильнее, чем ярость боя. Такая простая и такая страшная сила духа, спокойное приятие своей судьбы. Я понял, что имел дело не с дикарями, а с людьми, чьи понятия о чести и достоинстве были выкованы из самого чистого и самого сурового металла.

Сигурд руководил всем этим с каменным лицом. Слова обряда он произносил четко, безупречно, как заученную мантру. Но огня в них не было. Просто политика. Банальный театр власти для живых. Бьёрн покупал лояльность мертвыми врагами, платил монетой из показного уважения. И Сигурд, как хороший управляющий, исполнял волю патрона.

Ладью, груженную смертью, вытолкнули на глубокую воду. Течение подхватило ее, медленно понесло к центру фьорда. Сумерки сгущались быстро, окрашивая море в свинцово-серые, а затем и в чернильные тона.

Сигурд принял от кого-то горящий факел. Неспешно, с неким отстраненным величием размахнулся и метнул его. Пылающая дуга рассекла наступающую тьму.

Сухой, пропитанный смолой лес вспыхнул мгновенно. Огненный столб, багровый и желтый, взмыл в небо, озаряя воду, скалы и суровые лица всех собравшихся на берегу – и победителей, и побежденных. Отблески пламени плясали в широких глазах. Было тихо, слышалось лишь потрескивание огня да далекий крик чаек.

Удивительно, но супруга Эйрика не издала ни звука. Она молча и героически шла за своим мужем.

Один из старых воинов вдруг запел. Он затянул отрывок из саги о павшем герое, о его доблести и о том, как Валькирии ждут его в чертогах Одина. К нему, сначала несмело, потом все громче, присоединились другие его товарищи. Голоса, низкие и высокие, сливались в суровый, монотонный и завораживающий реквием. Это была песня принятия. Песня конца и начала чего-то нового… В загробной жизни.

Я смотрел на этот погребальный костер, плывущий по черной воде, слушал этот хоровод и понимал: это был гениальный психотерапевтический акт для всей общины. Некоторые их них избавлялись от вчерашней верности, от своей прежней жизни под рукой Эйрика. И давали молчаливую клятву новой власти. Закрывали прошлое. Сжигали его дотла.

Гениально. Страшно. И бесконечно эффективно. Для обеих сторон.

Дорога до хутора заняла полчаса. Я шел, еле переставляя ноги, будто какой-то подранок. Усталость била под колени, но внутри меня что-то щемило – какое-то странное чувство. Мой хутор. Моя земля. Эти мысли звучали непривычно и почти кощунственно.

Багровый диск заката пламенел за горизонтом, бросая последние лучи на длинный, приземистый дом. Он стоял на небольшом пригорке, у кромки темного, нависающего леса. Ручей серебристой змейкой извивался неподалеку.

Вблизи картина стала менее радужной. Дом стоял на каменном фундаменте, но нижние венцы основательно сгнили, почернели и покрылись грибком. Крыша просела потому, что центральные опорные столбы, врытые в землю, подгнили у основания. Хлев представлял собой жалкое зрелище – одна стена вообще валилась набок, крыша зияла дырами. Из инструментов, валявшихся у порога, я с трудом опознал ржавый, зазубренный серп, сломанную деревянную борону с отсутствующей половиной зубьев и половинку каменного жернова. Богатство неописуемое!

Я свистнул сквозь зубы. Эйвинд, сидевший на лавочке возле двери, хмуро осматривал «владения» и скептически цыкал, будто старик-брюзга.

– Ну что, бонд? – в его голосе слышалась усталая ирония. – Где твои похвалы и мед? Где толпы верных трэллов? Я думал, Сигурд тебе выделит кого-то в помощь…

– Он обещал… Но сначала крыша над головой, – отрезал я, уже составляя в голове список неотложных дел. – Потом хлеб в животе. Без теплого и крепкого дома до первых морозов мы тут все помрем, как мухи. Лес рядом есть. Глина в ручье есть. Камней – вагон. Завтра начнем валить деревья. Сушить будем на месте. Искать надо прямые, крепкие сосны. Без сучков.

Эйвинд молча кивнул и посмотрел на подгнившие столбы. Логика строителя и выживальщика победила в нем логику воина. Выживание – оно на всех одно. Суровое и беспощадное.

Сигурд сдержал слово. И прислал двух рабов. «В помощь», как он выразился. Но на них было «грустно смотреть». Прям, как у Есенина…

Первый оказался стариком, лет пятидесяти, с ввалившейся грудью и сморщенным лицом. Он тяжело дышал, хватая ртом воздух – видно, сломал в давке пару ребер.

Второй был юношей, лет четырнадцати. В его глазах свистела пустота – как метель над вымершим полем. Он был в глубоком ступоре, абсолютно безучастный. Наверняка видел, как умирали его родители.

Я не стал заставлять их таскать бревна. Это было бы бессмысленной жестокостью. Старику наложил тугую, но не давящую повязку на грудь из грубого холста.

– Сиди. – бросил я ему. – И грейся у костра. Следи, чтобы огонь не гас.

Юноше дал ведро.

– Носи воду от ручья к тому месту, – показал я на сложенные в кучу камни для будущего очага. – Молчи. Ничего не говори. Просто носи.

Кормил я их из своей миски. Ту же самую похлебку из овса и кусочков вяленой баранины, что ели мы с Эйвиндом. Мой друг выздоравливал на глазах и смотрел на это с плохо скрываемым скепсисом.

– Раб – он как скот, Рюрик. Не работает – не ест. Закон. А ты их балуешь. Они сядут тебе на шею.

– Сломанный инструмент надо чинить, а не ломать дальше, – огрызнулся я, с трудом разжевывая жесткое мясо. – Он нам потом, очухавшись, десятерых отработает. Или сдохнет завтра, а мы сэкономим похлебку. Сам выбирай.

Эйвинд промолчал, недовольно хмыкнув. Но на следующий день юноша, которого я звал просто «Парнем», сам, без приказа, начал подкладывать хворост в костер и поправлять котелок, чтобы тот не опрокинулся. В его пустых глазах появилась крошечная, едва заметная точка осознанности. Первая победа. Не на поле боя. А у очага. Маленькая. Но победа.

Ручной труд меня убивал. Я не был крестьянином. Мои руки привыкли держать указку, порхать над клавиатурой, перелистывать страницы книг. Максимум – гаечный ключ. Здесь же нужно было в прямом смысле слова вгрызаться в землю. Мой дух слабел, а тело ныло и бунтовало. Нужны были технологии. Пусть примитивные. Но технологии.

Я вспомнил принцип рычага. Нашел длинную, крепкую жердь, подсунул под один из подгнивших столбов, упер другой конец в большой валун. Позвал Эйвинда.

– Тяни вниз. Сильно, но плавно.

Он посмотрел на меня как на ненормального, но потянул. Раздался скрежет, и огромный, тяжелый столб, вросший в землю, с хрустом начал подниматься, как зуб из десны. Эйвинд от изумления чуть не отпустил жердь.

Потом я слепил из камней и глины, добытой из ручья, небольшой переносной сыродутный горн. Не для булатной стали, а для простого кричного железа. Чтобы делать гвозди, скобы, и железные наконечники для сохи. Без этого – никуда. Одними каменными и деревянными орудиями цивилизацию не построишь.

Как-то вечером, уставшие, мы сидели у костра. Я взял палку и начал рисовать на утоптанной земле.

– Смотри, – сказал я Эйвинду, который сидел, натирая смолой новую тетиву для лука. – Вот наше поле. Многие из года в год пашут на таких. Сеют. Собирают урожай. Оно скудеет. Земля устает. Урожай все меньше. Так?

Он кивнул, не отрываясь от работы.

– Так и есть. Земля – она как женщина. Любит ласку, но силы не бесконечны.

– Вот именно. Так нельзя. Надо делить поле на две части. Одну засеял – вторая отдыхает, парится. На следующий год – наоборот. Та, что отдыхала, даст урожай вдвое больше. Это называется двупольем.

Потом я нарисовал рядом другое: колесо с лопатками.

– А это ставится на ручье. Вода бежит, ударяет в лопатки, крутит колесо. К колесу можно приделать ось, а на ось – вот этот самый жернов. Он будет молоть зерно сам. Без твоих рук, без твоей спины. Пока ты спишь или рубишь лес – оно мелет.

Эйвинд отложил тетиву и придвинулся поближе, вглядываясь в странные знаки на земле. Скепсис в его глазах боролся с жадным любопытством.

– Само? Без рук? – он покачал головой. – Колдовство. Чистой воды колдовство. Если это и правда сработает… – он посмотрел на меня оценивающе, – ты будешь богаче Бьёрна. Все окрестные бонды будут тебе серебро носить, чтобы и у них такое поставить. Или… – его лицо стало серьезным, – или тебя убьют как колдуна, нарушающего волю богов. Одно из двух. Будь осторожнее со своими «знаниями», Рюрик…

Гонец прибыл на третий день. И это был не какой-то там мальчишка, а сам Асгейр. Исполнял долг чести – решил проведать. Его рыжая борода казалась еще ярче на фоне серого неба.

Мы как раз пытались выравнивать венцы для нового сруба. Асгейр слез с коня, окинул взглядом нашу жалкую стройплощадку, но ничего не сказал. Протянул мне кожаный бурдюк.

– Эль. От Бьёрна. Говорит, чтобы силы не терял.

Я кивнул в благодарность, отхлебнул. Кисловатый, плотный, но после работы – как нектар.

– Бьёрн хвалит тебя, – продолжил Асгейр, привязывая коня к столбу. – Говорит, умная голова нашлась. Но… – он сделал многозначительную паузу, – Сигурд пишет ему другие вести. Что ты больше копаешься в земле и с рабами нянчишься, нежели хозяйство налаживаешь. Что из тебя бонд – как из козла – молока. Будь осторожен, новоиспеченный. У Сигурда здесь уши и глаза. И причем длинные. Не нравишься ты ему…