Текст книги "Не выходя из боя"

Автор книги: Иван Кузнецов

Соавторы: Виктор Кочетков,Константин Потапов,Вениамин Кожемякин,Иван Кинаров,В. Лашманкин,Петр Моторин,К. Павлов,Владимир Тимонин,Василий Гузик,Михаил Гришин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

«В новом начальнике, – вспоминает он, – нам особенно нравились его скромность и простота в обращении. По приезде в Австрию Константин Николаевич отказался от различных привилегий и услуг, которыми пользовался его предшественник, питался со всеми сотрудниками в столовой. Не допускал никаких излишеств, не терпел людей, стремившихся к приобретательству.

Таким он остался и после ухода в отставку. В Куйбышеве, например, отказался от предложенной ему большой прекрасной квартиры и поселился в маленькой двухкомнатной:

– Зачем нам на троих такие апартаменты, когда в городе так много нуждающихся в жилье, – говорил он.

Несмотря на большую разницу в служебном положении и звании, мы до последнего времени оставались с ним друзьями».

А это выдержка из адреса, присланного к 70-летию К. Н. Благовестова:

«Дорогой Константин Николаевич!

…Хочется с особой силой подчеркнуть Ваше трудолюбие и организованность, Вашу исключительную человечность и внимание к людям, обаяние, простоту, бескорыстие и высокую партийную принципиальность, Ваше мужество и постоянное присутствие духа, умение передавать подчиненным свой богатейший опыт, учить их тонкостям чекистского мастерства.

Как бывший подчиненный горжусь тем, что работал под Вашим непосредственным руководством в сложных условиях переднего края обороны социалистического лагеря, с большой признательностью и благодарностью вспоминаю Ваше внимание и отеческое отношение, Ваше участие в моем воспитании и становлении как чекиста и офицера…

Генерал-полковник В. В. Федорчук»

В Куйбышеве ветерана-чекиста часто приглашали на встречи с молодежью предприятий и учебных заведений. Старый человек, отягощенный болезнями, он, однако, охотно принимал приглашения. К своим выступлениям всегда относился ответственно, где бы ни приходилось выступать: на телевидении или в школе, в больших залах Дворцов культуры или перед маленькой группой книголюбов.

Этот тридцатилетний период, отданный воспитательной патриотической работе, Константин Николаевич называл второй жизнью.

Полковник К. Потапов
КОНЕЦ ДЕЛА «ЗАЛЕТ»

«Доктор» ждет пациента

Зима в Варшаве не удалась: в конце декабря ударили морозы, выпал снег, а в новом году потеплело. Туман, дожди, слякоть навевали какое-то смутное ощущение тревоги и неуверенности, от которого становится холодно и неуютно.

Впрочем, может быть, не одна погода была виновата в том, что Валентинов чувствовал себя скверно. Последнее время он все чаще замечал в себе глубокую и, как ему казалось, постыдную раздвоенность: дела шли будто бы хорошо, и повстречай посторонний человек этого элегантного, модно и в то же время скромно одетого господина с прекрасными манерами, он непременно подумал бы, что ему сопутствуют успех и благополучие. Но в глубине души Валентинов все чаще и чаще ощущал тревогу, мешающую жить и вкушать плоды преуспеяния. Он еще надеялся, что это только временная хандра – от переутомления, от всех тех многолетних мытарств и сует, которые достались на его долю, что это пройдет, не может не пройти…

Но шли дни, недели, месяцы, и Валентинов понимал, что это не хандра, а идущая из глубины души тоска. Тоска, которая звала на размышления, требовала исповеди перед самим собой и еще требовала, быть может, такого, после чего Валентинов уже перестал бы быть Валентиновым.

Смутно понимая это, он никогда не доводил себя до этих границ искренности – нельзя же рубить сук, на котором сидишь, – и только становился злее, энергичнее, яростнее.

Вот и сейчас, стоя у окна своего бюро на улице Монюшко и разглядывая серую, в лохмотьях тумана улицу, он переживал очередной процесс внутреннего взбадривания: к черту и эту чужую проклятую улицу, и этот город, и эти сомнения. Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы успеть ответить на все вопросы, которые приходят в голову. Достаточно того, что он, Валентинов, наверху: ему хорошо платят, его боятся, он, наконец, продолжает бороться с этими ненавистными ему большевиками, тогда как многие его бывшие однополчане, раскиданные по свету, смирились со своей судьбой.

Он борется. Прочь сомнения и тревоги, которые тем более опасны, что могут повредить его репутации отчаянного, храброго и хитрого резидента. Да, ему платят именно за это, и о его тоске и страхе никто не должен знать.

…В прихожей раздались шаги, и Валентинов повернулся к двери, думая, что это пришел человек, которого он ждет вот уже более часа. Но это был Петр – двухметровый детина, который выполнял при Валентинове обязанности и секретаря, и слуги, и телохранителя. Валентинов помнил этого казачьего есаула по Новочеркасску, где формировался один из полков Добровольческой армии Деникина. Полк этот почти целиком был порублен красными конниками, и Валентинов не любил вспоминать эти годы, а Петра спустя много лет он подобрал в Варшаве, в одном из сомнительных кабаков, где тот служил вышибалой.

Петр положил на стол свежие газеты и удалился. Валентинов пробежал их глазами, и они вселили в него новую порцию бодрости: судя по всему, польское правительство брало все более решительный курс на обострение отношений с «товарищами».

Близко стоявший к правительственным кругам «Иллюстрированы курьер цодзенный» писал:

«Планы большевиков может разбить лишь иностранная интервенция, организованная коалицией государств».

Ей вторила виленская газета «Слово», прямо писавшая, что договор с СССР о ненападении Польше нужен постольку, поскольку он дает ей возможность включиться в антисоветскую интервенцию.

Газеты пестрели сообщениями об активизации белой гвардии на Дальнем Востоке, а также о том, что в Варшаве и в других польских городах идет вербовка добровольцев в армию генерала Семенова. Первая партия офицеров уже была отправлена пароходом на Дальний Восток самым коротким путем.

Валентинов отложил газеты и усмехнулся: ничего себе, короткий путь… Да и Семенов сейчас годится не больше чем для пропагандистских целей. Интервенция – да, она сможет сломить «товарищей», и Валентинов первым побежал бы под ее знамена. Но надо быть реалистом – интервенции в ближайшее время не будет. Борьба ведется совсем другими средствами.

Об этом откровенно сказал ему как-то шеф – резидент английской разведки мистер Гарольд Габсон. Сказал как бы между прочим, в завершение длинного делового разговора, словно подчеркивая дружеское расположение:

– Вам, русским эмигрантам, надо менять психологию, иначе вы долго не протянете. Вы все спите и видите крестовый поход против большевиков. Полноте, все это не так…

Англичанин, хорошо владеющий русским, так и сказал «полноте», и от этого слова его показались Валентинову еще обиднее, хотя он понимал их правоту.

– Советам пятнадцать лет, а что вы делали эти пятнадцать лет? Убивали полпредов, взрывали мосты, травили скот. Вы не заметили, что за это время Россия стала другой. Так вот, знать, какая она – ваша задача. Ваша, я ведь ясно говорю, господин Валентинов?

Кому-кому, а Валентинову, возглавившему в Варшаве резидентуру английской разведки, которая по договоренности со вторым отделом польского генштаба организовывала разведывательную работу против СССР с территории Польши, это было совершенно ясно. Впрочем, он давно уже не терял времени даром. С первых дней революции.

Когда она свершилась, Валентинову шел двадцать второй год. Сомнений он, молодой офицер из дворянской семьи, не испытывал: сама мысль, что страной будет править «мужик», казалась противоестественной. Офицеров, которые пошли служить в Красную Армию, он презирал и ненавидел. Началась гражданская война, и он дал выход своей ненависти, служа под знаменем Деникина.

Что было дальше, об этом Валентинов предпочитал вспоминать реже, хотя одно из знакомств этого времени ему пригодилось. Полковник Богатов, служивший в деникинской контрразведке, после разгрома армии, уже в Турции, где разместились остатки белого воинства, отыскал невесть чем понравившегося ему Валентинова и предложил «работу».

В выборе полковника был особый смысл: в Валентинове он почувствовал дикую злобу придавленной к земле рогатиной змеи и циничную готовность пойти на все, чтобы отомстить родине, изгнавшей его.

Начинается работа Валентинова в разведцентре белогвардейской организации РОВС («Российский общевоинский союз»), в румынской, английской, польской и, наконец, немецкой разведках. Острие же этой многообразной работы было направлено всегда против одного государства – СССР. Впрочем, с немцами Валентинов начал сотрудничать чуть позднее, в 1936 году. А в тот хмурый январский день 1932 года, с которого мы начали свой рассказ, он являлся резидентом английской разведки в Варшаве, хотя человек, которого он с таким нетерпением ждал в тот день, был немец – Тадеуш Мильский.

…В дверь постучали, и в сопровождении казака в кабинет вошел высокий сухопарый человек неопределенного возраста в длинном двубортном пальто. В маленьких глазах сквозило плохо скрытое беспокойство.

Валентинов, не вставая, кивнул головой:

– Проходите, господин Мильский. Раздевайтесь…

Казак принял у гостя пальто, шляпу, клетчатый теплый шарф и, круто повернувшись, вышел. Посетитель опасливо приблизился к столу и сел в мягкое кресло. Казалось, его не удивлял такой холодный прием.

Минуту собеседники молчали. Потом Валентинов поднял на вошедшего глаза и сказал резко, едва выдавливая слова:

– Так как же вы, господин Мильский, посмели самовольно, без вызова вернуться в Варшаву? Без инструкций покинуть Самару, нарушить приказ, и это при хваленой немецкой исполнительности!

– Я надеялся, что здесь, в Польше, я буду…

Но Валентинов грубо оборвал его:

– Молчать! Вы как последний трус сбежали со своего поста и должны понести самое суровое наказание!

Валентинов орал на немца так, что казак в приемной осторожно прикрыл плотнее дверь. Мильский больше не пробовал возражать. В конце концов он уже начал привыкать к такому приему: два дня назад состоялся столь же неприятный разговор с представителями польской разведки на конспиративной квартире на углу улиц Маршалковской и Вспольной. Что делать, он действительно самовольно бросил насиженное место в Самаре и объявился в Польше. Но ведь главное-то свое задание выполнил, агентура в Средневолжском крае создана, и этот крикливый розовощекий господин об этом хорошо знает.

Наконец Валентинов умолк, сел на место и, помолчав минуту, сказал уже спокойно и деловито:

– Сведения оборонного характера о районе Самары, Казани и Нижнего Новгорода, которые вы сообщили в отчете, ценности не имеют. Планы заводов также поверхностны… А как имена оставленных вами людей? – продолжал он после некоторой паузы.

Мильский понял, что настоящий разговор только начинается, и оживился:

– Коротков в Самаре, Караваев в Сызрани, Клюге на станции Инза…

Заботы пана Мильского

Тадеуш Бернардович Мильский был родом из Познани, германский подданный. В 1908 году он приехал в Россию, приехал полный сил и энергии, с мечтой разбогатеть. Вскоре в Самаре, где он обосновался, привыкли к этому высокому, худому, очень моложавому человеку, владевшему мастерской автогенной сварки. Видя его военную выправку, злые языки поговаривали – особенно в 1914 году – о его военном прошлом, но сам Тадеуш Бернардович это отрицал.

Дела его шли хорошо, мастерская процветала, и, если бы не революция, мечты Мильского о солидном капитале сбылись бы. Революция смешала все карты этому расчетливому, умеющему копить деньги человеку. Мастерскую пришлось передать в Автодор, а сам он из владельца превратился в рядового служащего.

Но Тадеуш Бернардович был не из тех, кто прощает, когда ущемляют его собственнические интересы.

В 1929 году, приехав с женой в отпуск в Польшу, в Познань, он начинает искать контактов с польской разведкой. Один из родственников помог ему в этом, и сотрудники второго отдела польского генштаба зачислили его в свои списки, а чуть позже передали англичанам, то есть в распоряжение Валентинова.

Вернулся Мильский в СССР окрыленный успехом: теперь-то он отомстит этому проклятому мужичью за все! Еще в пути он рисовал себе радужные картины: он стоит во главе группы, которая будет собирать разведывательные сведения, вербовать новых людей, найти которых в СССР Мильский считал делом нетрудным. Для начала он предполагал вовлечь в свою группу близких знакомых – Короткова в Самаре, Караваева в Сызрани, Клюге на станции Инза. Вот это размах, шеф будет доволен!..

Возвратившись домой, Мильский постарался как можно быстрее встретиться с Коротковым и Клюге. Рассказал им о своей поездке, о том, как хорошо живут на Западе, вылил ушат грязи на советских людей, не забыв подчеркнуть, что Советам скоро придет конец, уж он-то теперь знает об этом точно. Но говорить о новом «деле» пока воздержался.

Тадеуш лихорадочно стал готовиться к первому отчету. Нужно суметь показать, что он уже работает. О том, что группа создана, можно сообщить смело. Правда, разговор с ее «членами» еще не состоялся, но это можно сделать позже…

Хотелось сразу же дать разведывательную информацию, хотя сотрудник разведки и не сказал, какие вопросы конкретно их интересуют. Да это и неважно: раз скоро война, значит, о важных заводах.

Хорошо, что жена, сказавшись больной, осталась в Польше: к ней поедет дочь Божена и передаст сведения. И Мильский стал готовить Божену. Для этого потребовался не один вечер. Она должна все запомнить, нельзя писать на бумаге и оставлять улики. И молодая девушка заучивала сведения о Трубочном заводе, Средневолжском заводе, «Берсоль»: где они расположены, что на них производится, сколько рабочих и служащих и т. п.

Каково же было его разочарование, когда Божена, возвратившись из Польши, рассказала, что эти сведения польской разведке известны и нового для них она ничего не привезла.

Тадеуш утешился благодарностью за усердие и стал ждать подробных инструкций.

А дела становились все хуже и хуже. Положение простого служащего его не устраивало, жить на зарплату Мильский не умел. Поэтому он решил подать заявление о выезде за границу, не согласовав этого вопроса со своими новыми хозяевами.

С каждым годом жизнь в СССР становится невыносимей, рассуждал Мильский, а что будет дальше? Надеяться не на что. А «там» его встретят как своего человека. Тут работа уже не казалась легкой. На каждом шагу опасности. Так пусть здесь работают другие.

Разрешение на выезд Мильский получил быстро. Перед отъездом вновь повидал Короткова и Клюге (Караваев жил в Сызрани, съездить к нему времени не нашлось). Попрощался, выразил надежду, что они останутся по-прежнему друзьями и, если потребуется, окажут ему помощь, опять же не сказав, какую. В глубине души он сомневался в этих людях, интуитивно чувствовал, что живет в мире иллюзий.

Вскоре Мильский со своим семейством был уже в Варшаве.

Здесь-то и начались неприятности. На него кричали, его обвиняли, с него требовали объяснений: как он посмел самовольно оставить Самару. Разве что только не били, хотя последняя встреча с Валентиновым вполне могла окончиться и этим.

И все-таки хитрый немец втер очки своим хозяевам – и полякам, и англичанам, и Валентинову. Он понимал, что подробный отчет, который он представил, особой цены не имеет. Но агентура! Действующая агентура в центре Советской России – это уже, простите, кое-чего стоит…

Его уже не смущало, что члены его «организации» даже не подозревают о том, что в планах английской разведки давно числятся под условным названием «Барнаба» с резидентом Коротковым во главе. Поди проверь, люди далеко отсюда. И, преданно глядя своими поросячьими глазками на Валентинова, он повторял уже названные прежде полякам имена: Коротков Дмитрий Александрович, сын бывшего помещика, техник Рудметаллторга, неудовлетворенный своим положением, жаден к деньгам, имеет злоупотребления по службе, ненавидит Советскую власть. Отто Клюге, Олег Караваев…

Характеристики краткие, заранее продуманные. Впечатление они производили – Мильский это понимал. Смутил его только Валентинов, который в конце разговора вплотную подошел к нему, притянул за лацкан пиджака и сказал тихо, но внятно:

– Смотри, старик, я Самару знаю хорошо. Не напутай…

И от этих слов, и еще от того, что в зрачках Валентинова заходили белые сполохи, Мильский почувствовал себя неважно.

Впрочем, едва выйдя из «бюро» на улицу, он тут же успокоился.

– Сопляк! Скотина румяная… – бормотал он. – Вот и работай с этими свиньями…

И он опасливо оглянулся назад.

Беспокоился Мильский, как оказалось, зря. Его слова и письменные отчеты вызывали доверие. На резидентуру «Барнаба» была сделана крупная ставка. Мильский был передан полковнику Богатову, по указанию которого неоднократно ездил в Берлин, разыскивал немецких специалистов и рабочих, вернувшихся из СССР или приезжающих в отпуск, собирал через них нужные для англичан сведения. Перед отъездом по требованию Валентинова он написал тайнописью письма для своих «друзей» в России. Кто будет связным и повезет его письма в Самару, он не знал.

Есть идея

В Самаре январь удался на славу: снег выпал еще в декабре – обильный и пушистый. Волга стала тоже в декабре, и из окна своего кабинета Вершинин видел, как мужики села Рождествено, лихо настегивая своих лошадок, едут на базар.

Как переменилась жизнь за каких-то шесть-семь лет! Вершинин помнил голодный двадцать первый год, когда ему как представителю ВЧК приходилось работать в комиссиях по борьбе с голодом, тифом, холерой. Враг тогда злобствовал особо яростно.

«Конец Советам» – эти слова были на устах белоэмигрантов и их покровителей, этого ждала поднимающая голову внутренняя контрреволюция.

Вершинин вспомнил разгром антисоветской организации в Самаре и Бузулуке, руководимой Шведковским. Ее члены – бывшие офицеры, кулацкие сынки – собирались под видом кружка по изучению эсперанто, собирали оружие, готовились к мятежу. Сколько сил и энергии пришлось тогда потратить, чтобы расплести этот запутанный клубок.

Силы Вершинину и его товарищам давала уверенность в правоте своего дела, вера в то, что пройдут годы и заживет страна спокойно и счастливо, а он, Вершинин, снова пойдет на свой родной Трубочный завод, где мальчишкой начинал токарем. Иногда он видел эти далекие годы даже во сне и, проснувшись, почти до боли ощущал желание пойти по гудку на завод.

Но шло время, и Вершинин понимал, что пора, о которой он мечтал, отодвигается на неопределенное время. И ему, начальнику отдела ОГПУ, это было известно лучше, чем кому другому. Снова поднимала голову внутренняя контрреволюция, чувствуя открытую поддержку правящих империалистических кругов за рубежом.

Поволжье в планах врагов занимало не последнее место. За кордоном не забывали последние кулацкие восстания в деревне, тайные общества в городах. И, как показывали факты, пытались найти новую почву для своей деятельности.

Вот и сейчас Москва сообщила, что в Варшаве создана резидентура английской разведки, которую возглавил Сергей Валентинов, по кличке «Доктор», бывший белогвардейский офицер, деникинец. Резидентура нацелена на среднее Поволжье, в частности на Самару, откуда родом и сам Валентинов. В сообщении Москвы особо подчеркивалась роль некоего Мильского, бывшего самарского служащего, который остался в Польше и, видимо, сумел оставить в городе какие-то связи.

Это для Москвы Мильский был «некий», в Самарском ОГПУ его знали и в свое время интересовались им вплотную. Вершинин дал поручение молодому учителю, бывшему чапаевцу; тот прекрасно справился с заданием: подружился с сыном Мильского, стал своим в семье, и многое о бывшем хозяине мастерской, потом совслужащем, было известно в ОГПУ.

Вершинин же способствовал поездкам Мильского в Польшу, думал, что игра только начинается. И вот такой неожиданный шаг – Мильский не вернулся в Самару…

– Николай Афанасьевич… – услышал Вершинин над ухом и сразу очнулся от задумчивости. Перед ним стоял его помощник Ильин с папкой бумаг.

– Есть ли что нового, Петр Васильевич? – спросил Вершинин. – В варшавском деле?

– Как будто бы всех проверили. Но особо нового – ничего. Валентинов действительно является уроженцем Самары, но выехал из города с родителями до революции…

– А как знакомства Мильского?

– Здесь нас могут заинтересовать прежде всего вот эти трое… – Ильин развернул бумаги. – Коротков, Клюге, Караваев. Проживают и работают они на прежних местах, наблюдение ничего интересного не дает. Правда, в поведении Короткова чувствуется некоторая нервозность.

– Может быть, почувствовал, что им заинтересовались?

– Нет, работа делается чисто, я проверял. А почему он волнуется – попытаемся установить. И вот еще что, Николай Афанасьевич, – продолжал Ильин. – Есть тут одна идея, хотел с вами посоветоваться. И Коротков, и Клюге, и Караваев, и другие знакомые Мильского под присмотром, от нас они не уйдут. А вот в Варшаве рядом с Доктором неплохо бы иметь своего человека. Ведь Москва прямо предупредила, что ее варшавский информатор сильно ограничен в действиях…

– Человека, человека… – Вершинин встал из-за стола, прошелся по комнате и остановился у окна. – Я, Петр Васильевич, об этом в последнее время не раз думал. Мильский сбежал, и все карты смешаны. Нужен нам там человек. Но кого послать?

– А вы Козырева Михаила не забыли? Того самого, которого мы Мильскому присватывали? Чапаевец, отчаянный человек.

– Так он же в свою Белоруссию уехал, так мне рассказывали.

– Правильно, уехал, учительствовать начал. А зазноба-то его – наша, самарская, тут осталась, на швейной фабрике работает. Вот он к ней и приехал и ко мне по старой памяти заходил вчера…

– Постой, постой, – оживился Вершинин. – Он же еще с сыном Мильского тогда подружился… Это, брат, мысль. Всплыви он в Варшаве да с репутацией борца с большевиками – белорусский националист, к примеру, – поляки так или иначе его к Валентинову приведут. А тут и…

– А тут и Мильский его узнает, – докончил Ильин, – и даст рекомендацию своему человеку – он там сейчас это с радостью сделает.

– Ну что ж… – Вершинин снова уселся на свое место и склонился над столом. – Мысль хорошая. Только что думает об этом сам Михаил Козырев… Мы ведь его к дьяволу в пасть… Ладно, давай его побыстрее ко мне.