Текст книги "Не выходя из боя"
Автор книги: Иван Кузнецов
Соавторы: Виктор Кочетков,Константин Потапов,Вениамин Кожемякин,Иван Кинаров,В. Лашманкин,Петр Моторин,К. Павлов,Владимир Тимонин,Василий Гузик,Михаил Гришин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
Дежурный офицер управления Комитета государственной безопасности подал Тане стакан воды.
– Пожалуйста, успокойтесь. Возьмите себя в руки. Иначе вы ничего не сумеете рассказать.
А она и в самом деле ничего не могла рассказать толком. Перескакивая с пятого на десятое, повторялась, цеплялась за мелочи, хотя понимала, что надо сначала изложить главное, суть. Подробности понадобятся, очевидно, потом.
Старший лейтенант дружески улыбнулся:
– Давайте сделаем так. Вы сейчас очень устали, напряжены. Взволнованы. В конце концов, час-другой в этом деле не так уж много значит. Отдохните, а потом изложите все. Берите ключи от четвертой комнаты. Там есть диван.
Старший лейтенант проводил ее взглядом, дождался, когда захлопнется за поздней посетительницей дверь комнаты, потом набрал номер телефона.
– Товарищ полковник, пришла Костылева Татьяна Павловна, сотрудница отраслевой лаборатории. Имеет заявление по поводу действий австрийца Макса Питнера. Помните, зимой приезжал по культурным связям? Женщина очень волнуется. Просит принять немедленно.
Дежурный услышал чирканье спички о коробок. Полковник, должно быть, закуривал, потом сказал:
– Что же, немедленно так немедленно. Высылайте машину.
Таня вошла в кабинет полковника, покусывая губы. Виновато улыбнулась:
– Вы извините, пожалуйста. Я вас в самую полночь всполошила. Наверно, лучше было подождать до утра.
Навстречу ей поднялся плотный невысокий человек с седыми висками.
– Здравствуйте, Татьяна Павловна. Очень хорошо, что вы пришли сразу, не колеблясь. Василий Георгиевич, – обратился полковник к дежурному, – не могли бы вы нам по стаканчику чаю организовать?
– Будет сделано, товарищ полковник.
Она старалась изложить все подробно и последовательно. Иногда сбивалась. Полковник не перебивал ее. С какого момента она начала встречную игру? Пожалуй, с телефонного разговора Питнера в гостинице. С этой минуты главной заботой было не выдать себя, не подать вида, что она в чем-то заподозрила Макса. И не от страха за себя, хотя и очень боялась, что внимательный и чуткий «друг» может расправиться с ней.
Как ей хотелось убежать тогда из ювелирного магазина, сорвать с шеи это дорогое колье. Она понимала: он покупал ее. Но нашла в себе силы улыбаться, тут же, в магазине, коснуться губами щеки Макса. Вот оно, переливаясь драгоценными камнями, лежит сейчас на столе перед чекистом и распространяет сияние, словно перо сказочной жар-птицы.
Командировка ее затянулась. Тот работник, от которого зависела подпись нужных бумаг, оказался из тех, кто подолгу согласовывает и утрясает. Заведующий лабораторией нервничал. Прислал несколько телеграмм. Требовал, возмущался, грозил выговором.
Питнер успокаивал:
– Выговор на воротах не виснет.
Теперь она поняла. Это не юмор. Это плохое знание русских пословиц. Встречались они почти каждый день. Но о театрах он больше не заикался – предпочитал прогулки за городом и рестораны. День ото дня был нежнее, внимательнее.
Наконец сделал предложение.
– Я свободен. С женой разошелся пять лет назад. Знаю и чувствую: ты единственная, с которой буду счастлив.
Потом добавил, что есть несколько чисто формальных препятствий, но он их за полгода легко устранит. Таня не стала допытываться, какие это формальности. Рассчитывала: раскроет сам. И не ошиблась. Только сделал он это в последний день перед ее отъездом в Куйбышев.
Сидели в Измайловском парке. В густой липовой аллее. Гуляющих в этот час было мало. Никто не мешал разговору. Макс вздыхал, то и дело подносил руку Тани к губам, старательно и искусно изображал глубокое внутреннее страдание от предстоящей разлуки. Наконец заговорил:
– Я благодарен тебе, Таня, за то, что ты не отказала мне и обещала подумать. Я за эти полгода улажу все свои дела и все формальности, чтобы не было никаких препятствий. Но у меня есть к тебе умоляющее предложение: совершить со мной свадебное путешествие до свадьбы. Нет, нет, ничего такого не будет, – поднял он успокаивающе ладонь, – мы поедем, если хочешь, просто как друзья. Но путешествие необходимо для того, чтобы обеспечить нам будущее.
– Это очень серьезно, Макс, и я должна подумать, – задумчиво ответила Таня.
К этому разговору Питнер возвращался все время до отъезда.
…– Татьяна Павловна, а вашей лабораторией он интересовался? – спросил полковник.
– Спрашивал очень осторожно. Я сначала напугалась: если начну выдумывать, он может понять и заподозрить, что раскусила его. А тут вдруг вспомнила, что в одном из научных журналов директор института уже писал про нашу работу. Ну, в общем, писал то, что можно знать всем. Статья была большая, читала я ее внимательно. Запомнила. Ну и выдавала я ее понемножку, как только заходила речь о нашей работе.
– Он поверил вам?
– Думаю, что да. Я это почувствовала при прощании.
Окончательное объяснение состоялось в сквере, неподалеку от вокзала. Не выпуская из рук Таниной ладони, Питнер заверил, что настоящий смысл жизни он понял только встретив Таню, просил не отвергать и, все обдумав, принять его предложение… совершить путешествие.
– Хочешь знать, почему? – спросил он.
Она согласно кивнула.
– Я гражданин другого государства. И даже не социалистического. Но очень хочу быть советским человеком. И очень хочу на тебе жениться.
Удивление ее было вполне естественным. Таня даже отодвинулась от Питнера. Но он обхватил ее за плечи.
– Ты должна меня выслушать. Иначе я умру от отчаяния. Мой отец – австриец. Мать – русская. Ее вывезли в нашу страну немцы в начале той войны. Отец женился на ней. Он давно умер. И мы с матерью хотим вернуться в Россию. Для этого все готово. Но у меня невыполненный договор с одним венским издательством. Я обещал путевой репортаж от Москвы до Новосибирска. Аванс уже прожит, а сроки сдачи кончаются. С меня требуют его назад. Это большие деньги. А если закончу и сдам, у нас их будет много, хватит на несколько лет. Но ты должна мне помочь.
– Чем?
– Свадебным путешествием. Если я обращусь по официальным каналам, мне могут не разрешить. Я аккредитован как журналист. Мы поедем с тобой как муж и жена. И никто не придерется. Я буду наблюдать, разговаривать, записывать, советоваться с тобой – все будет отлично. Мы издадим великолепную книгу о Советском Союзе, где будет одна правда. А это уже политический багаж, который пригодится мне для того, чтобы стать гражданином СССР, хотя я имею кое-какие заслуги и сейчас, работая по развитию культурных связей.
– Не знаю, Макс, я просто огорошена. Все это так сложно. Я же на работе. Меня никто не отпустит.
Она понимала: нельзя быстро соглашаться. Но кто знает, что произойдет, если она откажется…
…Заново переживая все, Таня заплакала.
Полковник поднялся из-за стола, положил руку на вздрагивающие плечи молодой женщины.
– Не надо, не надо плакать.
– Я, наверное, вела себя с ним как настоящая дура… – глотая слезы, сказала Таня. – Ведь все, что я о лаборатории разболтала, он теперь за границу передал…
Таня вытерла глаза.
– Я сказала, что привыкла советоваться с мамой. Что ничего не делаю без ее согласия. Тогда он стал умолять меня не открывать матери ничего до того времени, как поженимся, говорил, что мать может не понять всех тонкостей положения и погубить наше счастье. Кончилось все тем, что я обещала сама принять решение и сообщить ему. Или телеграммой или открыткой.
Полковник подошел к окну, отдернул тяжелую штору и распахнул окно. В комнату дохнуло рассветной свежестью. Он помолчал, потом вернулся к столу.
– На сегодня все, Татьяна Павловна. Вам надо отдохнуть.
Он проводил ее до двери и еще долго оставался в кабинете, раздумывая о Максе Питнере, об этой молодой красивой женщине, на которую вдруг свалилась беда. Жила она, как и тысячи других, училась, работала, любила. И, конечно уж, не подозревала, что враг может оказаться вот так рядом, в личине друга, любимого человека. Такое ей не могло, пожалуй, даже присниться. А случилось именно так. И теперь ей приходится собирать все силы и мужество, чтобы доказать, что она с честью несет звание гражданина своей Родины. Сумеет ли она до конца довести добровольно взятую на себя роль? Это не всегда просто даже в кино, где нужно перевоплотиться только на час. В борьбе ставкой иногда становится собственная жизнь.
Проводники мягкого вагона относились к этим двум пассажирам со скрытым недоброжелательством: эгоисты. Поезд забит, мест не хватает. А они вдвоем в купе на четверых. Бешеные деньги, что ли?
Вскоре весь вагон знал, что в пятом едут молодожены. Кто-то осуждал, кто-то добродушно посмеивался:
– Что же, всем влюбленным свойствен эгоизм. Во время медового месяца они игнорируют человечество. Простим их.
Питнер вел себя настоящим рыцарем. Молодоженами они были только для окружающих. По утрам Питнер приносил чай, заботился о горячем завтраке. Был предельно предупредителен и вежлив.
Днем он просиживал у окна. Смотрел зорко и неотрывно. По временам раз за разом быстро наводил фотоаппарат и фотографировал то, что ему нравилось.
Порой он подзывал Таню к окну, громко восторгаясь:
– Посмотри, какая прелестная роща!
Она чувствовала фальшь и под нежной улыбкой прятала желание залепить ему по физиономии.
А Питнер, приходя в восторг от красивых рощ и затейливо украшенных резьбой изб, фотографировал мосты, заводы, изредка попадавшиеся аэродромы.
Всего несколько дней поездки. Какой-то миг в жизни, о котором и рассказать-то, пожалуй, потом ей будет нечего. Сидела в уютном купе мягкого вагона, смотрела в окно, улыбалась спутнику, «мужу». И все. Если не считать постоянного, не отпускающего ее даже во сне нервного напряжения.
«Нам очень важно, – вспоминала она наказ полковника, – чтобы это путешествие вы провели с ним от начала до конца. Главное – знать, где отснятая пленка».
За пленки можно быть спокойной. Питнер хранит их в чемодане. На остановках, выходя из вагона, не берет с собой даже фотоаппарата. Несколько катушек положил Тане в сумку. Не преминул при этом пошутить:
– Это самые лучшие кадры, они откроют нам счастливую жизнь.
Она согласно кивала головой и позволяла себе немного капризничать:
– Я устала от этого мелькания в окне, Макс, от стука колес.
– Еще недолго, дорогая. Обратно мы сможем вернуться на самолете. И в Москве поженимся.
5Из Сибири Таня возвращалась уже без Питнера. Его взяли на одной из станций, когда путешествие их подошло к концу.
Подполковник в отставке А. Козлов
ВОЗМЕЗДИЕ
Трудно сказать, доходил ли звон колоколов из мест, где похоронены жертвы минувшей войны, до Степана Сахно, но с некоторых пор он совершенно потерял покой. Жил в Куйбышеве, работал на заводе, имел семью. Отвечая на расспросы близких, жаловался на недомогание, общую слабость. Обращался к врачам – те недоумевали: видимых болезней нет. Никто не знал, что болезнь его – тщательно скрываемый страх перед неотвратимым наказанием за преступления, совершенные в прошлом, довольно далеком.
…Полицаи 118-го шуцвахтбатальона выехали утром из села Плещеницы по направлению Минска. Немецкий гауптман Вёлке и несколько пулеметчиков ехали на легковой машине в середине, а впереди и сзади прикрывали их грузовики с полицейскими. У деревни Большая Губа им встретились колхозники, работавшие по указанию немцев на вырубке и очистке леса вдоль шоссе. Машины притормозили.
– Там есть партизаны? – спросили немцы, показывая вперед.
– Нет, не видели, – ответил кто-то из работающих.
Это было правдой. Совсем недавно, всего час или два назад, колхозники проходили по шоссе на работу и никого не встретили.
Полицаи отправились дальше, но вскоре их колонна была внезапно обстреляна из пулемета. Не рискуя вступать в открытый бой, полицаи повернули назад. Снова остановились у работающих, но на этот раз направили на них пулеметы и приказали пойти с ними. Ни в чем не повинные люди начали собираться, однако кое-кто, не ожидая для себя ничего хорошего от этого приказа, попытался укрыться в лесу. Каратели открыли огонь. Стреляли разрывными пулями не только по убегающим, но и по тем, кто и не помышлял укрыться, сидел или лежал на земле на виду у карателей. За несколько минут они убили 26 человек, многих ранили. Не удовлетворившись этим, запросили подкрепление. Помощь незамедлительно прибыла из Плещениц и из другого батальона СС, расположенного в противоположной стороне, в Логойске. Началась проческа леса. Первую же деревню, попавшуюся на пути, окружили. Выставили пулеметы, пошли по домам выводить жителей.
Из крайней избы выгнали девочку-подростка и немощную старуху – ее с трудом подняли с постели. Двигались они медленно. Сахно торопил их, подталкивая прикладом винтовки:
– Ну, красавица в лохмотьях, быстрее пошевеливайся…
Девочка на секунду обернулась и посмотрела на Сахно. Сколько ненависти, нет, пожалуй, презрения было в ее взгляде! Потом снова обняла свою бабушку, с явным усилием поддерживая ее, и спокойно зашагала на другой конец улицы к большому сараю. Больше она не оглядывалась и не обращала внимания на окрики Сахно и его удары.
Из всех домов привели стариков, детей и женщин. Взрослых мужчин в деревне не оказалось. Сахно привел еще две семьи. Всех, почти двести человек, загнали в сарай, дверь закрыли. Полицаи и эсэсовцы выстроились полукругом в нескольких шагах от сарая. Немецкие офицеры встали чуть поодаль. Офицер выкрикнул команду: сарай подожгли со всех сторон.
Некоторые попытались вырваться из огня, но тут же попадали под пули. В проеме появилась женщина с прижатым к груди ребенком. Защищая сынишку, подставила огню свою спину. Вот пламя уже охватило ее, начало подбираться к ребенку. Тогда в отчаянии она решилась на последнее: поставила сына на ноги и легонько подтолкнула в сторону от сарая. Мальчик сделал несколько неуверенных шагов неокрепшими еще ножками. Мать надеялась: полицаи не станут стрелять по мальчику и он останется жив.
Сахно щелкнул затвором, загнал патрон, прицелился. Почти одновременно раздались рядом еще два-три выстрела и истошный крик матери. Мальчик упал.
Обхватив своих детей, рвались из пламени другие женщины, но успевали сделать лишь два-три шага. Немцы и полицаи усилили стрельбу по сараю…
Нет числа зверствам, в которых принимал участие 118-й батальон, где служил Степан Сахно.
6 января 1943 года его «воины» сожгли 58 домов и школу в деревне Чмелевечи. Сахно лично поджег несколько домов. Всех жителей, в том числе детей, согнали на площадь и долго держали полураздетыми на морозе.
19 января провели карательную операцию в деревне Селище, где убили 7 человек.
18 февраля в деревне Котели убили четырех человек и сожгли 10 домов. В тот же день в деревне Заречье убили 12 мирных жителей и сожгли 30 домов.
5 апреля в деревне Рассохи убили 8 человек, пытавшихся скрыться от карателей.
В июле – августе гитлеровцы провели новую карательную операцию под названием «Герман». Группенфюрер СС Фон Готтберг в своем приказе о плане операции заранее объявил ее участникам благодарность: в «успехе» он не сомневался. О начале кровавых действий возвестило фашистское радио:
«Сегодня начинается «день икс».
Отмечен он был, как и прежние дни, массовыми расстрелами мирных жителей. Сохраняли лишь некоторых физически сильных и здоровых, которых угоняли в фашистское рабство. Населенные пункты сжигали.
Зверства фашистов и их приспешников не остались забытыми. Правда, долго оставались неизвестными исполнители этих кровавых дел. Чекисты поставили задачу разыскать их.
Началом многомесячного расследования злодеяний фашистов и их пособников, уничтоживших целые деревни и их ни в чем не повинных мирных жителей, явилось следствие по одному конкретному факту, начатое Управлением КГБ БССР по Гродненской области. Майору Колмакову, сотруднику Куйбышевского управления КГБ, поручили исполнить запрос этого управления о преступлении одного из полицаев 118-го полицейского батальона, о котором было известно, что он убил несколько человек с целью ограбления. Нужно было допросить об этом Сахно как возможного свидетеля и показать ему фотокарточку подозреваемого на опознание.
На допросе Сахно нервничал, уходил от прямых вопросов, поминутно ссылаясь на плохую память и на то, что события эти были очень давно. Такое поведение допрашиваемого насторожило Колмакова и он, не ограничиваясь официальным допросом, еще не раз беседовал с ним, уточнял каждую мелочь. Сотрудник на ряде примеров убедился, что жалобы Сахно на плохую память не соответствуют действительности.
Сахно продолжал тщательно скрывать, настаивая на отсутствии памяти, не только названия населенных пунктов и фамилии сослуживцев, но и место своего зачисления в Советскую Армию. Колмаков проверил и узнал, что Сахно призван полевым военкоматом, расположенным там, где перед наступлением советских войск зверствовал какой-то немецкий полицейский батальон. Итак, след 118-го батальона найден!
Кропотливая работа по исследованию преступных дел немецкого батальона, по уточнению его списочного состава, выявлению конкретной преступной деятельности каждого, установлению местонахождения уцелевших карателей планомерно проводилась гомельскими сотрудниками. Колмакову же нужно было поработать с Сахно, попытаться оказать на него психологическое воздействие с целью получения правдивых сведений, что могло значительно ускорить расследование. Рассчитывали, что «оживление» в памяти обстановки тех лет, показ мест совершения преступлений могут побудить его правдиво высказаться о фактах прошлого.
К нему продолжали обращаться как к свидетелю, всячески подчеркивая это и высказывая надежду, что он окажет необходимую помощь в установлении истины. Сахно начал охотно сообщать о своих сослуживцах, восстанавливать в памяти некоторые события, уверяя в своей искренности и постоянно подчеркивая свою непричастность к преступлениям.
Колмаков понимал, что имеет дело с умным, опытным, очень осторожным и хитрым противником, тщательно обдумывающим и контролирующим свои сообщения и навязывающим сотруднику свою игру под видом простоты и откровенности, чтобы скрыть преступления и уйти от ответственности. Человек наблюдательный и внимательный, он пытался выведать: что же известно в органах госбезопасности о конкретной деятельности полицаев, кто из них обнаружен. В первое время он давал показания только о тех, местонахождение которых, по его мнению, невозможно было установить, или о тех, кого нет в живых.
Сотрудники решили переиграть Сахно. В одной из бесед Колмаков, как бы сожалея, упомянул, что не удается разыскать полицаев Кнапа и Лозинского, которые могли бы кое-что рассказать. На самом же деле эти бывшие полицейские были найдены, допрошены как свидетели, но никаких показаний о карателях, в том числе о Сахно, не дали. «Мысли вслух» Колмакова Сахно оставил без внимания, как бы даже не слушал его. Однако во время одного из допросов, когда следователь проявил интерес к Лозинскому и Кнапу, Сахно начал давать развернутые показания о преступлениях Кнапа и Лозинского – первые сведения о причастности их к преступлениям, получившие потом полное подтверждение. Кнап, в свою очередь, прочитав показания Сахно, дал подробные показания, изобличающие Сахно и Лозинского. Подтвердил свои показания и на очных ставках с ними.
Позднее Сахно начал сообщать подробности уничтожения батальоном одной деревни, названия которой якобы не помнил. Когда Сахно ушел, гомельский следователь воскликнул: «Это же близ Хатыни…» По отдельным деталям подробного рассказа он понял, о какой деревне идет речь. Все, что было рассказано, мог знать только участник или очевидец.
На другой же день утром Колмаков повез Сахно в район Хатыни, за сотни километров от тех мест, где якобы действовал батальон. Ехали молча. Постояли на пепелище. Колмаков негромко произнес: «Это было здесь». Он успел заметить, что Сахно весь съежился еще при въезде в то место, где была деревня, а при словах «Это было здесь» вскинул глаза на бугорок – там в день преступления стояли каратели с автоматами и пулеметами.
Много дней водил Сахно сотрудника по селам Белоруссии, где якобы был их батальон. Он старался увести следствие на ложный путь, затянуть, затруднить установление истины. Потом Колмаков и гомельские товарищи повели его сами в другие районы по местам, где жгли и стреляли по команде эсэсовцев они, полицаи. После каждого пепелища или оставшегося какого-либо, может быть, незначительного следа злодеяний Сахно все больше мрачнел, оказавшись не в состоянии управлять полностью своим поведением и чувствами.
Более трех месяцев ходили и ездили по Белоруссии. Много месяцев продолжался словесный поединок между Сахно и работниками госбезопасности. Длительное общение с ним позволило Колмакову выявить слабые стороны его психического настроя, вовремя и умело использовать это в интересах установления истины. Здесь пригодилось умение Колмакова в своих пространных беседах дать понять допрашиваемому, что органам известны тот или иной факт преступления и лица, совершившие их, но при этом ничего не раскрывать.
Постоянное пребывание Колмакова около Сахно имело значение не только в смысле воздействия на него, но и по другим причинам. Нужно было оберегать этого человека от случайностей и как субъекта обвинения и как важного свидетеля. Не исключалась возможность уничтожения его сообщниками, способными на все.
Война застала Степана Сахно, которому тогда шел восемнадцатый год, в родной деревне под Киевом. Через некоторое время его вызвали в райвоенкомат и вместе с другими, не подлежавшими еще призыву в армию, направили в тыл страны. По пути колонну бомбили немцы, и, воспользовавшись этим, Степан возвратился домой. Через несколько месяцев его вновь пригласили в райцентр, но на этот раз вызов исходил от немцев, и Сахно больше домой не убегал. Большинство сверстников – земляков Степана – были направлены на работы в Германию, а он оказался зачисленным в гитлеровский полицейский батальон в Киеве. Прошел там курс обучения, принял присягу на верность фюреру, надел фашистскую форму и начал службу. Нес он ее аккуратно, за ним уже числилось несколько человек, задержанных во время ночного патрулирования по Киеву.
«Настоящая работа» началась осенью 1942 года, когда Сахно оказался в другом, 118-м полицейском батальоне, который направили потом в Белоруссию. Уничтоженные деревни, сожженные старики и дети, стрельба по безвинным жителям – все это было там, в Белоруссии.
Некоторые убегали из полицейского батальона в леса, к партизанам. Сахно не изменил фашистам, не уходил из полиции, и до поры до времени эта служба его вполне устраивала. За «примерное» поведение немцы ему давали отпуска, и он не единожды приезжал в свою родную деревню и щеголял там в форме немецкого вице-капрала. Не из-за созвучности фамилий, а за разнузданный нрав и жестокость сослуживцы дали ему кличку «Махно».
В июле 1944 года с приближением фронта рота, где служил Сахно, стала отступать на запад в сторону города Лиды, однако ночью перед ними появились советские танки и все из роты разбежались кто куда. Сахно с небольшой группой полицаев спрятался в лесу. Надо было спасаться. Утром они зашли в ближайший хутор, и там под дулами винтовок жители «добровольно» снабдили их крестьянской одеждой. В другом хуторе они дождались прихода частей Советской Армии.
Вчерашний бравый полицай смирно стоял перед советскими офицерами.
– Возьмите меня на фронт. Мои ровесники уже второй год воюют, а я вот под немцами был, в неволе фашистской землю копал…
И ни слова о службе в полиции.
В спешке наступления некогда было заниматься тщательной проверкой. Рассказ Сахно казался правдивым, искренним, и ему поверили.
Передо мной фотокарточка Сахно тех лет. Симпатичный деревенский парень. Красивые густые дугообразные брови. Ясные глаза кажутся непорочными, смотрят на мир чуть удивленно. И трудно поверить, глядя в эти чистые глаза, что на совести этого молодого парня сотни невинных жертв.
Вместе с теми, кто действительно был в этих местах в оккупации и рвался а бой, Сахно был записан в часть, идущую с боями на Гродно…
После войны, опасаясь разоблачения, Сахно не остался в родной деревне – подался в Куйбышев, устроился на работу, считал, что замел все следы. Забеспокоился лишь тогда, когда началась тщательная проверка. Цепляясь за старую придуманную легенду о своей жизни, он продолжал врать. Даже уезжая на допросы, заверял жену, что он только свидетель. «Старайся все вспомнить, говори только правду, помоги нашим органам разоблачить врагов», – настаивала она при прощании. Она еще не знала правды о нем. Не догадывалась о причинах изменившегося поведения мужа, все относила за счет алкоголя, которым Сахно начал увлекаться. «Я жил в футляре, всего боялся», – признался он потом.
Одно время после долгих раздумий его начали интересовать другие страны, но узнал, что военных преступников преследуют везде, почти во всех странах мира, и по международным соглашениям их положено выдавать. Тогда интерес Сахно к заграничной жизни пропал.
О том, что в карательных операциях фашистов в Белоруссии принимали участие полицейские подразделения, было известно сравнительно давно, однако не было материалов о 118-м батальоне, о конкретных лицах этой части, личном преступлении каждого в отдельности. Тот же Сахно несколько лет назад хотя и рассказал о своей службе в полиции, но категорически утверждал, что деятельность батальона сводилась к охране железной дороги и других объектов.
По показаниям некоторых других бывших полицейских получалось, что батальон хотя и направлялся на поиски партизан, но ни разу их не находил и всякий раз возвращался без результатов. По их словам выходило, что по приказам немцев они сжигали только те деревни, из которых жители ушли в леса или были эвакуированы. Они не называли сослуживцев по батальону, «не помнили» фамилий своих командиров. Некоторые из служивших в батальоне сразу после войны были осуждены, но обвинялись лишь в пособнической деятельности и были амнистированы. Свидетелей из числа пострадавших не было – все были уничтожены карателями. Солдаты полиции этого батальона набирались из других мест, поэтому оставшиеся в живых местные жители их не знали и не могли назвать.
Ничего не дала проверка подозреваемых и по их родным селам. Там в лучшем случае знали о том, что тот или другой служил в полиции, при немцах приезжал в отпуск, и ничего не могли сообщить об их конкретных преступлениях.
Для изобличения группы бывших карателей оперативным сотрудникам органов госбезопасности и следователям пришлось длительное время серьезно и кропотливо собирать материалы. Оказали существенную помощь данные, добытые из немецких архивов.
Важные показания о преступных делах некоторых лиц из полицейского батальона дал один из немецких свидетелей. Однако ни одной фамилии он не помнил, номера батальона не знал вообще. Бывший физкультурник, он запомнил лишь спортивные звания карателей. Командира батальона он назвал чемпионом по боксу. Этот был известен – гауптман Вёлке. Другого карателя свидетель именовал центром нападения в футбольной команде батальона. Колмаков решил поговорить с Сахно, надеясь узнать у него о футболисте. Это было в Гродно еще до ареста подозреваемых, и разговор шел за ужином в кафе. Заговорили о футболе. Сахно оказался знатоком этого популярного вида спорта, знал все футбольные новости, начал спорить о достоинствах того или другого игрока высшей лиги.
– Играл раньше сам или просто болельщик? – неожиданно спросил сотрудник.
– Играл. Был центром нападения. В батальоне.
Так стал известен еще один каратель, считавшийся свидетелем. Но этого еще было мало.
Как-то Сахно, вызванный Колмаковым, увидел у него на столе объемистые тома. Он не мог оторвать от них взгляда, но на расстоянии ничего не мог разглядеть. Пытался приблизиться, но ему не разрешили. Сотрудник приметил это, но молча продолжал работу.
Сахно не выдержал:
– Можете не говорить, кто свидетель, какие есть материалы. Скажите только: по этим делам, – он показал на тома, – мои руки в крови? Поймите мое состояние…
Потом он стал жаловаться: старается вовсю помочь следствию, а ему все нет веры. Он помогает даже в ущерб своему здоровью – ослаб настолько, что у него вот сейчас полные ботинки воды.
– О «детекторе лжи» слыхали? – спросил Колмаков. – Основной принцип его действия – измерение потоотделения. Если испытываемый говорит неправду – оно резко повышается. Говорите правду – ноги будут сухими.
Другой раз, когда Сахно снова пытался уйти от правдивых показаний, Колмаков сказал:
– У вас сейчас мокрые ноги. Это к добру не приведет, можете безвозвратно погубить здоровье.
Сахно задумался. Потом сказал:
– Памятников погибшим понаставили, кто-то должен отвечать. – Это было после поездки на Хатынь. – Все, буду говорить правду.
В тот вечер он начал давать следователю развернутые показания.
Признание шло медленно. Рассказывая об участии батальона в карательных операциях, Сахно себе всюду отводил роль свидетеля событий.
О расстреле жителей, загнанных в сарай и подожженных, сначала рассказывал так:
– Выстроились мы перед сараем. Некоторые стреляли по горящему сараю, я не стал, вышел из строя и отошел в сторону.
– Попробовал бы он отойти! – сказал потом другой подозреваемый, Локуста, командовавший в тот день взводом. – Мы смотрели за ними в оба, да и немцы строго следили. Не могло такого быть, чтобы отошел!
Изобличенный собранными документами и на очных ставках, Сахно одним из первых разговорился. Его показания, так же как и другие, еще и еще раз перепроверялись, сопоставлялись, уточнялись. Необходимо было сделать это и потому, что иные преступники в надежде на снисхождение за откровенность начинают показывать необъективно, оговаривать других.
Пять карателей, привлеченных к ответственности, в числе которых был Степан Сахно, полностью разоблачены. Судебная коллегия по уголовным делам областного суда в Гродно, области, где были совершены злодеяния, рассмотрела дело по обвинению их в измене Родине. Четверо обвиняемых приговорены к расстрелу. Суд принял во внимание, что показания Сахно способствовали полному раскрытию обстоятельств преступлений и изобличению обвиняемых, и нашел возможность сохранить ему жизнь, осудив на длительный срок лишения свободы.
