Текст книги "Не выходя из боя"

Автор книги: Иван Кузнецов

Соавторы: Виктор Кочетков,Константин Потапов,Вениамин Кожемякин,Иван Кинаров,В. Лашманкин,Петр Моторин,К. Павлов,Владимир Тимонин,Василий Гузик,Михаил Гришин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

В. Молько
ПОЕДИНКИ БЕЗ ВЫСТРЕЛОВ

1

Картины детства и юности… На всю жизнь сохранил Виктор Васильевич Строков их волнующую первозданность. И через годы они продолжают излучать трепетные токи, питая настоящее то радостными, то чуть грустными, но всегда светлыми чувствами. Это не просто воспоминания, которым нужны усилия памяти, а вечное продолжение родного истока. И веселая сверкающая речка Иргиз, и хлебный запах соломы, жарко трещавшей в огромной белой русской печи, и азартная ребячья охота на сусликов, отливаемых водой (себе удовольствие неописуемое и колхозу помощь большая), и первые слова на классной доске: мама, дом, Родина…

Потом был переезд в город, в красный кирпичный дом у завода. И была уже городская школа. С обаятельной и очень увлеченной своим предметом (может быть, отсюда и обаяние) историчкой. Она, словно чародей, внушила многим ученикам, в том числе и Виктору Строкову, любовь к истории. С директором школы, который воспитывал учащихся в настоящем спартанском духе. Особенно на заготовках дров во время войны.

О войне Виктор узнал в деревне, где проводил лето у родных. Кто-то прибежал в луга и крикнул задыхающимся голосом: «Война!». День, такой ослепительно-солнечный, разом померк, навсегда отделив беззаботное детство от тяжелых испытаний, ускоривших зрелость и возмужание.

Отец и братья воевали, а Виктору не пришлось. И годами чуть не вышел, да и со зрением было не все в порядке. Но его фронт был впереди, фронт, о котором он никогда не думал, не мечтал и бойцом которого он никак себя не представлял.

В плановом институте, куда он поступил в 1946 году, было много студентов-фронтовиков. Они были не только старше годами. Их опалила и закалила война. Многие перенесли ранения, имели боевые награды. Они создавали в институте особую атмосферу бескомпромиссности и прямоты отношений. Виктор жадно впитывал и перенимал их мужественный жизненный опыт, их сдержанность. Он стремился быть внутренне равным с этими загорелыми, обветренными ребятами и девчатами, еще носившими пилотки, фуражки, гимнастерки, ремни военного образца. Так чувства справедливости и ответственности, воспитанные в большой трудовой семье отцом-юристом и в школе, обогащались и укреплялись в нем естественно и незыблемо.

Виктора сначала выбрали членом бюро, а потом и секретарем комсомольской организации факультета, что было, учитывая состав студентов, выражением особого доверия. Вскоре он стал кандидатом, а потом и членом партии. С годами любовь к истории и уже в институте появившийся интерес к политэкономии превратились в твердое намерение посвятить себя научной работе.

Поначалу все складывалось, как думалось и мечталось. Виктора Строкова оставили заведующим кабинетом кафедры марксизма-ленинизма. Вскоре он начинает преподавать, становится ассистентом кафедры. Впереди – аспирантура, работа над кандидатской диссертацией. Вот уже сданы экзамены по философии, английскому языку, и вдруг… предложение перейти на службу в органы государственной безопасности. Предварительно, конечно, основательно поучившись. Линия жизни делала такой резкий и, главное, такой неожиданный поворот, что сразу не поверилось в реальность и серьезность случившегося.

Ломать так желанно складывающуюся судьбу не хотелось. И призванию, избранной специальности тоже не хотелось изменять. Но вообще отказаться от предложения молодой коммунист не имел права. Это был партийный набор, и предложение равнялось приказу. Правда, в глубине души он был убежден: не примут, не возьмут. По зрению. Ведь его даже в армию не призвали, ограничив военную подготовку лагерным сбором, а тут… гоняться за шпионами и диверсантами, вступать с ними в жестокие схватки, то и дело пуская в ход оружие. У него было самое приблизительное, кинодетективное, что ли, представление о работе чекистов.

Разве он мог тогда предположить, что ему пригодятся не только любимая история, политэкономия, философия, но и знание литературы, верное восприятие и понимание произведений музыки, живописи, театра, кино.

Ему предстояло стать чекистом идеологического фронта, где суровую и опасную романтику погонь и выстрелов заменяет иная, не менее захватывающая романтика аналитических исследований и разоблачений диверсий, часто направленных в самые глубокие и тончайшие сферы духовной жизни и сознания.

2

Известно, с какой скрупулезной тщательностью изучают в США и других империалистических государствах нашу страну, Экономика и промышленность, планы и стройки, наука и техника, культура, международные связи и отношения, туризм как явление и туристы как объект пристального внимания, общественная, политическая жизнь и настроения, эстетические споры, суждения отдельных людей или групп о произведениях искусства, художественные течения, стили, пристрастия в различных видах творческой деятельности, характер эмоционального и рационального восприятия событий в стране и в мире, отношение к моде и вещам и т. д. и т. п. – все идет под сильнейший микроскоп, наведенный с определенной целью и под определенным углом.

Все, что можно извлечь из личных контактов, наблюдений, печати, литературы, радио, статистических данных и, наконец, добыть через разведывательные каналы, перерабатывается в тончайшие яды антикоммунизма. Их отрицательное влияние и воздействие на психику и волю и, как следствие, на сознание и убеждения, сказываются постепенно.

Следы идеологически вредного проникновения порой настолько незаметны, что иногда даже и не кажутся рассчитанной диверсией. Скорее всего, они представляются дружеским соучастием, пониманием и поддержкой естественных стремлений людей, особенно молодежи, к самосознанию, самоутверждению и творческому самовыражению. Незаметное, иногда доброе, позитивное в своем существе явление может деформироваться и обрести содержание и черты, нужные зарубежным суфлерам…

Кому, например, неизвестно, что музыка может возвышать, окрылять, человека, делать его сильным или слабым. Соединившись же со словом, она напрямую воздействует на умонастроение и сознание. Потому-то многие радиостанции Запада специально разводят будоражащие нервы и психику «модные музыкальные волнения», в которых порой захлебываются иные молодые люди, лишенные гражданской цельности и чувства прекрасного.

В середине 60-х годов Виктор Васильевич настороженно отнесся к творчеству некоторых доморощенных бардов (певцов). И не только потому, что всякое заимствование в искусстве, всякая вторичность вызывают у него органическое неприятие (в том, что западные «битлзы-протестанты» так или иначе спровоцировали или, точнее, стимулировали появление наших бардов, сомнений нет). Насторожило то, что враждебная пропаганда, ловко сыграв на «автономии» бардов, их организационной «независимости» от художественной самодеятельности и профессиональной сцены, наконец, на «критическом настрое» некоторых авторов-исполнителей, попыталась направить все течение в сторону от наших общественных идеалов и устремлений.

Обостренное партийное и эстетическое чутье, а также профессиональный долг подсказали необходимость внимательного и широкого исследования этого явления. Уже в своем зарождении оно грешило не только примитивом музыкально-поэтической «технологии» творчества. Было установлено, что этот странный в массе своей гибрид, часто возникающий от причудливого скрещивания откровенно малограмотной любительщины с худшими претензиями профессиональной эстрады, испытывает сильное влияние западных волн.

Познакомившись ближе с бардами (Н. Сентюриным, В. Петраком), узнав их гражданский и психологический настрой, характер общественного мышления, их склонности, Виктор Васильевич и его товарищи пришли к твердому убеждению, что бравада этих певцов, иронические и скептические интонации могут перерасти в нездоровое критиканство – в ту самую переоценку ценностей, которая пренебрегает объективным видением мира, нравственным опытом минувшего, акцентирует внимание только на ошибках и, «освобождая» человека от ответственности за жизнь, неумолимо разрушает гражданские основы личности. А отсюда нет и шага до клеветы, до издевательства над великими патриотическими подвигами и великими жертвами своего народа.

Эти выводы стали подтверждаться, когда кое-где на молодежную аудиторию полились провокационно-подстрекательские песнопения и шутовские гитарные стенания, оскорблявшие память павших и живых.

С настоящей научной добросовестностью изучал Строков творчество бардов, тексты их песен, серьезно вникал в характер их музыки, эмоционально-интонационный настрой. Не остались без внимания манера исполнения, а также степень эмоционально-психологического воздействия некоторых творений бардов на молодых слушателей. Особенно на тех, которые, не желая показаться робкими и отсталыми, не вдумываясь в содержание песни, шумно приветствовали иного автора-исполнителя, глумившегося над нашими святынями.

Аргументированные выводы и доказательства, опиравшиеся на большой фактический материал, собранный Строковым, сложились в специальный доклад, где это сложное явление рассматривалось масштабно и проблемно. В нем было показано, как благородное и естественное проявление песенного народного творчества, несущего верные гражданские мотивы, под воздействием утонченной буржуазной пропаганды, да еще при попустительстве некоторых культурно-просветительных учреждений, обернулось против сокровенных патриотических чувств народа. Превратилось в явление, идеологически чуждое и вредное.

Само собой разумеется, что Виктор Васильевич и его помощники повели против этого явления решительное наступление. И главным оружием здесь было слово идейного убеждения, литературоведческие и музыковедческие доказательства, сопоставления и сравнения. Правда, о прямых сопоставлениях с музыкой великих композиторов и произведениями талантливых композиторов-песенников чаще всего не могло быть и речи. Ведь если человек слагает и поет: «а ён – сучок из гулевых шоферов…» или «а я чешу, чешу ногу…», – то для него не существует ни Бетховена, ни Чайковского, ни Шостаковича.

Чекисты-ветераны и молодые сотрудники УКГБ у первого здания Самарской ЧК (улица Чапаевская, 165). Сентябрь 1977 г.

Воспитывая и просвещая бардов и их поклонников, Виктор Васильевич представал перед ними педагогом. Между прочим, Строков и внутренне и внешне очень похож на человека, занимающегося именно научно-педагогической деятельностью. Чем конкретно? Серьезными, постоянно накапливаемыми знаниями. Аналитическим и строгим мышлением, способностью охватывать и систематизировать события, факты и явления, на первый взгляд случайные, разрозненные. Настойчивостью в исследовании всевозможных путей-дорог от частного к общему и обратно, пока не будет найден верный ответ на тот или иной вопрос. Суховатостью и предупредительностью. Этим модным портфелем, полным книг и журналов.

3

Разумеется, работа Строкова не ограничивалась изучением «творчества» бардов. То было лишь частью дела, большого дела, выполняя которое, Строков все больше расширял сферу своей деятельности. Он знал, что политическая беспринципность, пассивность и равнодушие – настоящий оазис для прорастания разносортных идеологически вредных «цветочков», заразную пыльцу которых часто разносят обыкновенные спекулянты и ловчилы. С их легкой руки воспроизводящие музыку аппараты вызывают нездоровые эмоции и чувства слушателей, как наркотик принимающих болезненно рефлексирующий музыкальный «токсикоз». Так подпольно-кустарные пластинки на пленке для рентгеновских снимков и магнитные ленты начали одно время оборачиваться для некоторых юнцов и девиц настоящим воспалением души.

Любители же разного рода «литературных» откровений и сенсаций покупали продукцию уже определенно политического свойства от далеко не легкомысленных машинисток, которые по просьбе этих ловчил стали «труженицами» цеха так называемого «самиздата». У них можно было приобрести «правленые» стенограммы закрытых совещаний, фальсифицированные письма и документы, подкинутые из-за рубежа, подлинные письма, «зарисовки с натуры» и другие образчики прозы и поэзии, по тем или иным причинам (главная из них – антисоветское содержание) не получавшие права публикации.

По большой части создавали сей многожанровый литпродукт честолюбивые, озлобленные бездарности или же люди, потерявшие на время политическую ориентировку во времени и в пространстве, невольно или сознательно вставшие на зыбкую антисоветскую тропку.

Виктор Васильевич и его помощники оперативно выволокли на свет божий некоторых ретивых создателей и распространителей скудоумной, идейно порочной литмакулатуры. Один из них, инженер Я. Горский, так был нашпигован враждебной радиопропагандой, что даже вернул из далекой истории слово «контра». Присвоив себе титул «духовного папы», Горский выискивал души нестойкие и, по его собственному признанию, «на этой хорошей почве высаживал и взращивал ростки контры», «воспитывал в них контру».

Очнувшись однажды после очередной пьянки, «духовный папа» взялся сочинять очередную гаденькую повестушку, намереваясь ее пустить в оборот по тайным каналам «самиздата». Хоть и вкось, но перо держать умел. В той повестушке от него досталось не только вокзальным мужикам, с которыми иногда выпивал, но и другим героям. Уж тут он свою «контру» развернул вовсю. Словом, «громадный сатирический талант» смеялся и потешался как мог.

Майор госбезопасности Строков и на этот раз довел дело до неотвратимого, если можно так выразиться, финала. Были установлены местные и междугородные связи молодого «духовного папы» и его «духовного отца» – инженера А. Раскина. Было выяснено также, что некоторые материалы «самиздата» шли от людей, уже однажды наказанных за антисоветскую деятельность. Были поездки во многие города, встречи с разными «адресатами и отправителями» и коллективами, наконец, суровые, исповедальные, по-настоящему душеспасительные беседы с покаянными признаниями непризнанных сатириков.

Касались, конечно, элементарной этики человеческого поведения, затрагивали и некоторые вопросы теории и практики. Правда, особенно глубокой дискуссии не получилось: «самиздатовцы» ограничились несколькими неуклюже повернутыми, случайно засевшими в памяти цитатами и быстро запросили бумагу и перья для обстоятельных «творческих отчетов» о своей скверной деятельности.

Горский, освещая разные стороны своего раскаяния, в своем отчете признался, что раньше он не видел самого главного:

«Я не видел и не понимал того, что дошло, наконец, до меня теперь. А именно: борьба ведется не против меня, а за меня… Я-то тратил свою энергию на разговорчики о «попранной демократии», а меня оставили на свободе. Дали крепко по голове, но сказали: «Живи и думай!». Вот я и думаю. И получается, что раз дело обстоит так, то, значит, есть еще вера в меня, есть надежда, что я не на сто процентов отрицательная личность. То, что в меня есть еще какая-то вера, – это, я считаю, Ваша заслуга. Теперь дело за мной…»

Кстати, на покаянном письме Я. Горского появилась примечательная во всех отношениях резолюция начальника управления. Даже не резолюция, а лаконичное и четкое распоряжение:

«1. Помочь Горскому в трудоустройстве в соответствии с его специальностью и наклонностями. Проследить за тем, чтобы не было дискриминации в оплате со стороны дирекции.

2. По существу затронутых в письме вопросов с Горским организовать встречу, разобрать еще раз его ошибки. Делать это надо лояльно, но твердо. Убеждать его, что он является кузнецом своего счастья».

4

Были, конечно, у Виктора Васильевича Строкова и его коллег дела и другого характера. С настоящей кинодетективной интригой и драматическими осложнениями, с распутыванием хитроумных ходов и узлов, которые завязывались годами и десятилетиями. С долгими изнурительными поисками всевозможных аргументированных доказательств, фактов. Были «спокойные» встречи с разными иностранцами и бурное, разоблачительное свидание с русским дьяконом. Под фальшивой, хоть и своего волоса, бородой и натуральной рясой скрывался предатель и враг – бывший заместитель начальника немецкой полиции.

Была и нелегкая борьба против таких церковников и сектантов, которые устным и рукописно-печатным вражьим словом запугивали верующих перед выборами или по указке закордонного «перста» пробовали заниматься так называемой «церковной политикой расшатывания».

Трудно сказать, как за океаном списывают расходы на антисоветские писания и послания, направляемые по некоторым церковно-сектантским адресам. Куда легче найти очередное подтверждение «неослабного» внимания вражеской разведки к извечному, непросыхающему болоту мракобесия и реакции.

«Американцев интересует особенно церковь, – заявил один из руководящих сотрудников разведки, – ибо посредством ее мы можем действовать с наибольшей эффективностью. Это наиболее легкий, прочный и полезный способ проникновения в страну и подыскания базы для нашей работы».

Конечно, никакой Америки этот деятель не открыл. Даже его самоуверенность по поводу «полезного способа проникновения» и то вещь застарелая, не раз уже бывшая в употреблении у многих его не очень-то удачливых предшественников. Другое дело – постоянно усложняющаяся борьба с реакционными, враждебными «богомольцами» в плане теоретическом, философском. Они тоже не отстают от «бешеных» и «тихих» антикоммунистов и плодят свои церковные догмы весьма и весьма активно, чутко реагируя на общественные и политические ветры и дуновения времени. Например, «Радио Ватикана» изобрело свой божественный, так сказать, вариант теории конвергенции, о чем и оповестило весь мир и всех верующих:

«Лишь христианская религия – нечто среднее между капитализмом и социализмом – может привести человечество к благоденствию».

Вот так! Хватит, мол, пролетариям объединяться в классовой борьбе против капитализма, христианская религия приведет всех к благоденствию.

Склонные к своеобразному прогнозированию возможных направлений идеологических диверсий, чекисты, естественно, не прошли мимо этого очередного выпада Ватикана.

В 1971 году Строков с повышением в должности был переведен в Мурманское управление. В Мурманске, связанном морскими путями со многими портами и странами мира, Виктор Васильевич острее почувствовал близость неунимающегося закордонного врага, использующего любую возможность, хитроумные способы и уловки для засылки и переброски в нашу страну шпионских инструкций, наставлений и диверсионных материалов, часто загримированных под религиозные проповеди. И, конечно, самой обыкновенной подрывной антисоветской литературы.

Годы работы в Мурманске обогатили его профессионально, прибавили новых знаний и опыта. Он стал полковником. Но разве можно забыть город на Волге, с которым столько связано? Поэтому, когда Строкову было предложено вернуться, да еще с назначением на более сложную работу, у него никаких особых колебаний и раздумий не было.

Он снова в знакомых краях. Снова занят работой, давно уже ставшей его призванием.

В. Молько
НЕ ВЫХОДЯ ИЗ БОЯ

1

Атака была неизбежным и единственным выходом из положения. От этого невзятого клочка израненной земли зависела судьба других участков замысловато петлявшего фронта. И вот она началась. Немцы вдруг тоже поднялись и пошли навстречу. Задыхающиеся цепи сближались неотвратимо и быстро. Вот уже лица, вот уже глаза в глаза! Победный клич возник скорее как предчувствие, опередив события. Немцы не выдержали, дрогнули. И рота, взорвавшись остатками сил, пошла в прорыв.

– Эта картина – навсегда, – тихо сказал Алексей Михайлович Потанин, заканчивая свой неторопливый рассказ о том страшном дне.

Он вообще весь какой-то негромкий, сдержанный, этот человек, видевший смерть в лицо, когда ему не было и двадцати лет.

А на другом участке фронта, оставив позиции батареи, уполз к врагам минометчик Иван Семенов. Сдался добровольно. С оружием. Это была давно продуманная сознательная измена Родине: Иван Семенов не верил в тот путь, которым шла наша Советская страна.

Изменник, правда, не стрелял в наших солдат. Став немецким холуем, Семенов повел в лагере для военнопленных антисоветскую агитацию. Но недолго длилась эта его предательская работа, порождавшая гнев и презрение настоящих патриотов, волею трагических обстоятельств оказавшихся в плену. Приближение победного для советского народа окончания войны неумолимо и неотвратимо приближало расплату и возмездие. Перебежчик в страхе пятился от наших войск до последней возможности. А когда окончательно понял, что крах фашистской Германии неминуем, стал просто военнопленным в одном из лагерей. «Освобожденный» из лагеря в апреле сорок пятого американцами, он даже сумел попасть в наши войска.

Вскоре чекисты обнаружили и разоблачили предателя. Но, признав свою вину и раскаявшись на словах, Иван Семенов не отказался от своих политических заблуждений и враждебного отношения к социалистическому строю. Отбывая наказание, он вступил в «кружок искателей счастья и справедливости на земле». За невинным названием и музыкально-поэтическими занятиями этого кружка скрывалась злобная организация предателей и преступников.

Советский народ проявил великодушие к Ивану Семенову. Сначала срок наказания был снижен более чем наполовину, а подошедшая вскоре амнистия даровала ему не только свободу, но и снятие судимости. Но и это, как потом выяснилось, не изменило его отношения к Родине, однажды уже преданной им. От враждебных высказываний он перешел к антисоветской обработке окружающих. Его ничто не удерживало и не останавливало – ни семья, ни предоставленная возможность жить честной, открытой жизнью.

Работа с ним была долгой и упорной. Так прозаически назвали сотрудники госбезопасности свои напряженнейшие психологические и политические схватки с Иваном Семеновым. И вот в конце ноября 1959 года он пришел к чекисту Алексею Михайловичу Потанину и передал ему письмо. Он писал:

«Дорогие товарищи мои, друзья мои!

Не из-за лести и подхалимства, не из-за страха и лицемерия, не из-за хитрости и лжи я называю вас теперь своими товарищами, своими друзьями. Не кривите лица и не делайте сомнительной улыбки. Вы же прекрасно знаете, что я не льстец и не трус.

Я прошел большой, сложный и тернистый путь. На первых порах своей жизни я был также с вами вместе, был активным и деятельным проводником всех мероприятий, проводимых партией и правительством Советского Союза. Но в годы сильной и сокрушительной ломки старых устоев и становления нового социалистического порядка в нашей стране я не в состоянии был в себе переварить, здраво разобраться и понять трудности роста и становления нашего государства. Тем самым я лишил себя возможности своевременно и правильно понять ту главную, высокую и благородную цель, которую ставили перед собой наша партия и правительство. Все это пагубно задержало мой политический рост, мою политическую зрелость, на многие годы оторвало меня от деятельной, полезной и плодотворной жизни на пользу нашего народа.

Но лучший лекарь от подобных болезней, говорят, время. И это верно. Оно неотвратимо сделало свое закономерное, справедливое дело. Как новорожденный, я возвращаюсь к жизни и встаю с вами, мои дорогие соотечественники, в одну шеренгу всепобеждающего и атакующего рабочего класса нашей родной и любимой Родины. Я от всего сердца искренне благодарю вас, дорогие товарищи, так долго занимавшихся моим преобразованием.

Я теперь с ужасом оглядываюсь назад и вспоминаю свою проклятую прошлую жизнь. И при этом думаю, как это у вас хватило терпения и выдержки столько возиться со мной.

С момента нашей последней беседы с вами прошло сравнительно немного времени, а какие изменения произошли со мной! Я сам себя не узнаю. До этого я был груб и всегда чем-то недовольный в семье. Часто такое поведение было и на людях.

Моя дочь, молодое и чуткое существо, все время питала ко мне какую-то неприязнь и недоверие. Но вот теперь дочь охотно стала говорить со мной о прочитанной книге, о просмотренном фильме.

На работе, на людях, мне кажется, я тоже стал лучше. Вот что вы сделали со мной. И как мне после этого вас не благодарить, как не называть истинными друзьями и товарищами.

Вы помогли мне сбросить с себя тягостную ношу, которую я таскал многие годы.

Верьте мне, товарищи! Теперь никакая сила не совратит меня с правильного жизненного пути.

С глубоким уважением и сердечной благодарностью к вам

И. Семенов».

Прошедшие годы подтвердили полную чистосердечность каждой буквы этого письма.

– Да, мы с Семеновым долго работали, – сказал Алексей Михайлович, вспоминая нелегкую борьбу чекистов за человека, совершившего немало тяжелых проступков. – Вначале пришлось разбивать порочную идеологическую концепцию, определявшую все поведение этого человека. Он никак не хотел да и не мог сам отказаться от нее. Для него было куда страшнее осознание краха собственных принципов, несостоятельности взглядов, чем наказание, осуждение. Вначале он вообще все на свете отрицал. Доходил до нелепостей, отметая даже самые неопровержимые доказательства. Казалось, он заперся навечно. Но зато и перелом был бурным, очищающим. Семенов действительно с ужасом посмотрел на себя, оглянулся на свою порочную жизнь. Это было настоящее потрясение. Да это и по письму видно…

В рассказе своем Потанин был предельно лаконичен и сдержан. Складывалось впечатление, что он боялся лишним словом расцветить дело или, не дай бог, показаться нескромным, намекнуть на свою роль. Вскоре это впечатление превратилось в убеждение: эмоции Алексея Михайловича вообще проявляются с мерой, свойственной людям с врожденной интеллигентностью и деликатностью. Что же касается «стальной суровости», то никаких ее признаков во всем его штатском облике не было и в помине. Тем более трудно было представить, как на фронте он, хрупкий тогда юноша, шел в атаку. Как он, и сейчас не могучего сложения человек, смог вытащить из боя тяжело раненного начальника разведки дивизии. Как он с крохотным отрядом разведчиков уходил от преследовавших немцев, попадая в засады то к ним, то к своим, потому что обстановка была запутанная – кольцо в кольце.

Наконец, как он бился с тем же Иваном Семеновым, чем покорил его и как ему удалось победить и спасти, казалось, навсегда потерянного человека. Ведь кроме того, что для Семенова не существовало ни авторитета власти, ни просто боязни карающего закона, в нем жила твердая уверенность, что отступать уже некуда. Это крайне ожесточило его, сделало почти неприступным. Потанин же не просто увидел и показал ему выход из тупика, а с настойчивостью врачевателя вел незрячего к полному идейному прозрению.

Прежде всего, враждебной идеологии Ивана Семенова постоянно противостояла глубокая коммунистическая убежденность Алексея Потанина. Это был главный активно действующий фактор, та благотворная атмосфера, в которой велись острые споры и схватки, шли часы внешне спокойных, но всегда напряженных бесед.

Уже во время первых встреч Потанин пошатнул, поколебал стойкую предубежденность Семенова, заставил его объективно посмотреть на важнейшие события в политической и экономической жизни нашей страны. Это был первый и очень важный сдвиг, поворот в их дуэли. Всячески маскируя свою растерянность, Иван Семенов еще долго продолжал отвергать доводы Алексея Михайловича, хотя прежнего убежденного упорства и озлобленного упрямства в его контрдоводах уже не стало. Когда же он окончательно убедился, что перед ним человек широкого и мужественного взгляда на жизнь, что мысли и слова Потанина не бездумно заученный урок политграмоты, а само существо, естественный и единственный способ бытия чекиста, то дрогнул всерьез. Искореженной, темной и запутанной жизни Семенова страстно и неопровержимо был противопоставлен прямой и ясный жизненный путь и социальный опыт Потанина.

Алексей Потанин победил гражданским нравственным превосходством, цельностью личности, ясной логикой патриота-коммуниста. Победил той бесстрашной своей атакой, всей своей жизнью. И не ожесточенностью, а неотразимой силой убежденности и обаянием человечности помог Ивану Семенову окончательно сбросить тягостную ношу заблуждений. Вместе с другими чекистами поставил своего вчерашнего убежденного противника, как он сам признательно пишет, «в одну шеренгу всепобеждающего и атакующего рабочего класса нашей родной и любимой Родины». Хотя Семенов никогда не принадлежал к рабочему классу ни по происхождению (из крестьян), ни по профессии (из учителей).