Текст книги "Не выходя из боя"
Автор книги: Иван Кузнецов
Соавторы: Виктор Кочетков,Константин Потапов,Вениамин Кожемякин,Иван Кинаров,В. Лашманкин,Петр Моторин,К. Павлов,Владимир Тимонин,Василий Гузик,Михаил Гришин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
В 1967 году пришел запрос из Киева: не проживает ли в Куйбышеве инженер-строитель Осадчий М. К., бывший партизан. Наш ответ был утвердительным. Михаил Клементьевич проживал тогда на Безымянке по Южному проезду, был уже на пенсии по возрасту.
Вскоре по представлению комитета госбезопасности Украины Осадчего наградили орденом за боевые действия в составе партизанского отряда имени Буденного.
Описанные здесь события относятся к сентябрю 1941 – февралю 1942 года.
Осадчему и еще пятерым партизанам командир приказал провести разведку в селе, которое виднелось впереди. Нужно было выяснить, сможет ли отряд пройти мимо села, не ввязываясь в бой, сколько там немцев и какие имеются возможности для пополнения скудных запасов продовольствия.
В отличие от других, созданных в более поздний период войны, этот небольшой отряд – около 60 человек – не имел своей более или менее постоянной базы и беспрерывно был в движении. Изредка удавалось задержаться в каком-либо селе, если там не было немцев, отдохнуть, привести себя и вооружение в порядок.
Оперируя в Миргородских лесах на Полтавщине и Змиёвских лесах на Харьковщине, отряд внезапно нападал на немецкие гарнизоны, нанося им значительный урон, а потом так же неожиданно уходил в лес. В некоторых случаях для проведения крупных операций объединялись с другими подобными же отрядами и после боя, пополнив за счет немцев свои боеприпасы, вновь разукрупнялись. В освобожденных селах устраивали суд над предателями и изменниками.
М. К. Осадчий. 1945 г.
Пройдя опушкой леса ближе к селу, Осадчий начал изучать обстановку. Дома располагались в низине, и улицы хорошо просматривались. Вот от большого дома на площади отошла грузовая машина с тентом над кузовом и выехала из села. По улицам пробегали редкие прохожие. Во дворе крайней избы, прижавшейся к лесу, копошилась старуха. В этом дворе и поблизости от него других людей не было видно.
Два партизана переоделись. Один из них, прилично владеющий немецким языком, надел трофейную немецкую офицерскую форму, другой натянул одежду солдата. Осадчий положил в свой карман желтую нарукавную повязку полицая. Когда стемнело, подошли к крайней избе, где под вечер была замечена одинокая старуха. Окно избы чуть светилось. Заглянули – старуха одна. Услыхав осторожный стук, она вышла. Оглядела Осадчего и, видимо, догадалась, кто перед ней.
– Нет, в селе немцев не должно быть, на ночь уезжают в район: боятся ночевать у нас. Кто остается здесь? Полицаи. Эти хуже немцев. Чистые звери. Где они? Да вот там, в большом доме, где яркий свет. Человек десять их будет.
Охраны возле ярко освещенного просторного дома не оказалось. Партизан в форме офицера, за ним «солдат» в роли денщика и Осадчий с повязкой полицая вошли внутрь. Сельские полицаи явно не ожидали визита «начальства» в неурочное время, покуривали, развалясь на лавках. Остро пахло самогоном. При виде «офицера» вскочили. Тот прямо с порога начал ругаться. «Денщик» перевел: почему нет охраны снаружи, почему бездельничают, не патрулируют по улицам? Один из полицаев, видимо, старший, попытался объясниться: дескать, кругом спокойно, о партизанах ничего не слышно, они едва ли сюда сунутся… «Офицер» не слушал, начал проверять у всех винтовки. Вынимал патроны, вытаскивал затворы, заглядывал в стволы.
– Грязно, вычистить! – приказал Кратко, а затворы оставил на столе. Протянул руку к старшему полицаю, тот торопливо отстегнул свой пистолет. В дом вошли двое партизан, остававшиеся до этого на улице, и встали у двери. Все винтовки у полицаев лежали без затворов, другого оружия у них не было замечено.
Можно начинать. «Офицер» приказал:
– Связать, увести!
Зашедшие партизаны наставили на полицаев автоматы, все действовали не спеша, без суеты. Можно было подумать, что офицер сажает полицаев под арест за провинность в дисциплинарном порядке.
Осадчий вынул из кармана приготовленную веревку, связал руки одному полицаю, другому. Винтовки полицаев повесили им на шеи, затворы и пистолет забрали себе. В кладовке обнаружили запас консервов. Растерявшихся полицаев повели, и они только в лесу догадались, что попали к партизанам. Командир отряда Копёнкин и начальник штаба Подкорытов учинили им подробный допрос, выяснили обстановку в районе.
Рано утром отряд двинулся дальше, в новый район боевых действий.
Через несколько дней партизанская разведка донесла о подготавливаемой немцами карательной операции. Ожидалось, что большой отряд карателей отправится из Миргорода в село Малая Обуховка, оттуда они начнут прочесывание леса. Партизанам можно было заблаговременно уйти, как не раз приходилось делать, но оставались бы тогда немцам на растерзание мирные жители села, оказавшие гостеприимство партизанам. Командир отряда Копёнкин решил перехватить карателей на дороге и разгромить их. Маленькому отряду такая задача была не под силу, поэтому разослали связников в другие отряды.
В назначенный день до рассвете все партизаны и боевые средства заняли определенные для них места.
Малая Обуховка расположена за небольшим холмом и, чтобы проехать в село, нужно подняться на этот холм, а потом километра полтора спускаться. Партизаны расположились на спуске по обеим сторонам дороги. Осадчий оказался на раскинувшемся вдоль дороги старом кладбище. Холмики и кустарники надежно укрыли пулеметы и автоматчиков. Цепочка партизан с другой стороны спряталась в овражках и канавах. На изгибе дороги при въезде в село установили отбитый у немцев миномет с задачей ударить по голове колонны врага. Получилась своеобразная подкова, замыкающаяся у села.
Время в ожидании тянулось медленно. Осадчий осторожно выглянул из-за куста – на дороге пустынно. Тишина. Ничто не выдает наличия трехсот партизан. Как бывает в минуты ожидания, начало закрадываться сомнение: не изменили ли каратели своих намерений? Или вышли в лес с другой стороны? А если кто-то предал, предупредил немцев?
Осадчему вспомнилась первая встреча с предателями. Это было при выполнении первого задания в отряде. То село тоже называлось Обуховкой, только Большой Обуховкой. Осадчего подозвал Копёнкин. Подошли еще трое партизан. Группе поручили незаметно проникнуть в село и бесшумно, не потревожив полицаев и немцев, вывести оттуда местного агронома и его дочь, оказавшихся предателями. Было известно, что по их доносу немцы повесили восемь активистов. Осадчий подумал тогда о том, почему молодая женщина, которую после задержания допрашивали в лесу, так люто ненавидела и Красную Армию, и партизан, все советское. Почему она, получившая образование в советской школе, прилично обеспеченная, так резко отличалась от встречавшихся на пути отряда сотен и тысяч других женщин, рисковавших жизнью ради помощи партизанам?
Тогда в лесу Осадчий постиг, что враги бывают не только в немецкой форме, они могут быть и среди своих, хотя не смог бы еще объяснить причину такого позорного явления.
Прошло несколько томительных часов. Вот появились на холме шесть всадников. Встали. Внимательно осмотрели местность.
– Разведка, – прошептал сосед Осадчего. Два всадника повернули назад и скрылись за холмом. Вскоре оттуда показалась колонна. «Не меньше пятисот, может, и больше», – прикинул Осадчий. В середине колонны оказалось несколько груженых подвод. Уже слышны поскрипывание колес и топот тяжелых сапог. Партизаны еще плотнее прижались к земле, задержали дыхание. «Уйдут, почему медлим?» – подумал каждый.
В это время заговорил миномет: в колонне взорвалась одна мина, другая. Это было сигналом. Разом заработали пулеметы, автоматы. Отдельных немцев, пытавшихся укрыться, настигали меткие винтовочные выстрелы. За двадцать минут колонны не стало. С трофейным оружием и боеприпасами на уцелевших подводах отряды заспешили в лес. Нужно было уйти подальше от этого места и как можно скорее.
Михаилу Осадчему, успешно выполнившему ряд заданий, Копёнкин начал давать еще более сложные поручения. Однажды возникла необходимость побывать в селе Зиленьки. Но было известно, что туда недавно прибыла группа немцев. Нужно было выяснить, сколько их, где разместились, какое у них вооружение.
Проводником определили партизана из местных, но заходить ему в село запретили: опознают. Осадчий, посоветовавшись с проводником, предварительно определил, в какие избы следует заходить за информацией.
Поздняя ночь. Михаил постучался в крайнюю избу. Маловероятно, чтобы там остановились немцы, – слишком убогая. Долго не откликались, а потом женщина, открывшая дверь, узнав, зачем пришли поздние посетители, захлопнула ее и уже из сеней прошептала:
– У меня дети… Я ничего не знаю, ничего не скажу…
То же самое повторилось у другой избы, у третьей. Не помогли ни уговоры, ни угрозы. Начало светать, нужно было торопиться, а они ничего не узнали. Осадчий отдал автомат товарищам, оставил себе две гранаты и пошел по селу один. Другие партизаны спрятались на опушке леса и следили за ним, готовые прийти на помощь. Вот из избы вышел старик, встал у плетня. Осадчий подошел и тихо окликнул. На этот раз повезло. Старик подробно рассказал все, что знал о немцах. Осадчий присоединился к своим, и они скрылись в лесу.
В следующую ночь напали на село тремя группами. Семь партизан, в числе которых были Осадчий и вчерашний проводник, должны были незаметно подойти к школе, где расположились основные силы немцев, снять часовых, забросать здание гранатами и не мешкая отойти. После этого другие группы открывают кинжальный огонь. Так все и произошло. Гарнизон уничтожили, взяли много патронов и два пулемета.
Удачные операции и неуловимость отряда давались нелегко. Партизаны всегда находились в движении, отдыхали редко. Постоянное напряжение выматывало людей. В начале 1942 года отряд получил указание выйти на Большую землю. С боями начали пробиваться к линии фронта.
После одного трудного перехода отряд отдыхал в заброшенном летнем бригадном доме в поле. Намеревались без остановки пройти открытый участок и укрыться в лесу, но не хватило сил, пришлось задержаться. Сначала обрадовались начавшейся поземке: заметет следы на снегу, но стало нестерпимо холодно. Плащ-палатками залатали дыры в стенах. Командир разрешил израсходовать часть неприкосновенного запаса продуктов.
Не прошло и двух часов, как боевое охранение задержало мужчину и девушку. Задержанный пояснил, что он с дочерью приехал за соломой. Они из села, которое в четырех километрах. Немцев там нет. На вопрос, можно ли запастись продуктами, ответил положительно, согласился привезти картошки и хлеба. Ради получения продовольствия командир решил рискнуть.
– Поедешь один, – сказал Копёнкин, – а дочь пока побудет здесь. Обманешь – считай, что дочери у тебя нет.
Мужчина поехал. Отряд насторожился. Усилили охранение, выставили дальние скрытые посты. Примерно через четыре часа раздались три винтовочных выстрела – условный сигнал опасности, Копёнкин скомандовал подъем и приказал отходить к лесу. Пока снимали посты, прибежал стрелявший дозорный и сообщил, что со стороны села движется большая группа немцев. Ясно – предал мужик, привел врага, не пожалел свою дочь. Та смотрела на партизан зверем исподлобья, молчала. Потом попыталась сбежать… Когда немцы открыли огонь, партизаны были уже около леса. Разыгравшаяся пурга ухудшила видимость, и это помогло оторваться от преследователей.
Три недели пробивался отряд к своим. Серьезных боев партизаны не навязывали, но стычки с немцами все же были. За счет немцев пополняли боеприпасы и продовольствие.
Однажды в предрассветной мгле партизаны увидели двух всадников. Остановились, направили к ним разведку. О радость! Свои! Вышли! Это было 28 января 1942 года в районе Алексеевки.
Незадолго перед этим в перестрелке автоматной пулей ранило Осадчего в ногу. Рана была, можно сказать, пустяковой, опираясь на палку, он шел и не отставал от других. Однако наступать на ногу полностью не мог и из-за этого отморозил не двигавшийся при ходьбе большой палец. Началась гангрена.
2 февраля отряд прибыл в Луганск. Подвели итоги. За полгода боев этот небольшой отряд уничтожил до пяти тысяч вражеских солдат и офицеров, до тысячи полицаев и других предателей. Взорвано много мостов. Помогли перейти через линию фронта к своим трем тысячам красноармейцев, отрезанным во время боев от своих частей. Потери были и у партизан.
За успешные действия отряда его командиру Копёнкину Ивану Иосиповичу было присвоено звание Героя Советского Союза.
Осадчий оказался в госпитале и пролежал там более четырех месяцев. Отряд же после отдыха и пополнения был вновь отправлен в тыл врага. В день принятия присяги новым пополнением из отряда приезжали в госпиталь и повезли Осадчего на торжества.
После выписки из госпиталя Осадчего включили в состав небольшой группы для заброски в тыл. Поручалось разыскать и связаться с отрядом Копёнкина, от которого долго не было сообщений. Однако на аэродроме Луганска летчики отказались взять на борт группу.
– Вы не обучены прыжкам, не могу рисковать, – заявил майор, командовавший здесь.
Никакие уговоры не помогли. Пришлось тут же начать занятия по парашютному делу. В это время у Осадчего открылась рана. Пока решали эти вопросы, пришло сообщение об окружении и гибели отряда Копёнкина. Надобность в посылке группы отпала.
На сборном пункте Осадчему предложили вернуться на предвоенную работу – инженером по строительству военных аэродромов.
После войны Михаил Климентьевич работал на строительстве Куйбышевского и Новокуйбышевского нефтеперерабатывающих заводов.
Я был исполнителем ответа на запрос из Киева об Осадчем, несколько раз беседовал с ним, читал его записи. В своих воспоминаниях он писал:
«Я навсегда запомнил слова партизанской клятвы: «Если надо будет отдать в борьбе с врагами за Родину жизнь – я ее отдам… Клянусь быть всегда дисциплинированным, честным и чутким товарищем».
Таким Михаил Клементьевич оставался всю жизнь. В 1972 году его не стало.
Майор в отставке И. Андреев
«СВЯТАЯ ОБИТЕЛЬ» В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
Майским вечером 1942 года в дежурной комнате управления НКВД Куйбышевской области раздался телефонный звонок. Звонила женщина, назвавшаяся Марией Петровной. Взволнованным голосом она просила кого-нибудь из чекистов встретиться с ней.
А уже через час перед младшим лейтенантом госбезопасности Михаилом Ивановичем Ивановым сидела в наспех накинутом на голову белом платке немолодая женщина. Представилась она уже Клавдией Васильевной. Заметив недоуменный взгляд чекиста, женщина упредила вопрос:
– Сами знаете, время-то какое, война. Стены и то уши имеют. А Марию Петровну – это я придумала для телефонного разговора. Вы уж извините, пожалуйста.
Михаил Иванович внимательно посмотрел на пришедшую: усталое, с мелкими морщинками вокруг глаз лицо, натруженные руки. Подумал про себя: «Такая зря не придет, видимо, есть серьезные причины».
Свой рассказ Клавдия Васильевна начала с того, что родом она из села. До войны переехала в Куйбышев да так и осталась городской жительницей. Родители были верующими людьми и с детских лет приучили ее верить в бога. До войны церковь навещала редко, только по большим престольным праздникам, а вот сейчас зачастила.
– Горя-то сколько война принесла. Вот и тянет помолиться. Два сына у меня на фронте. От младшего вот уже с полгода нет никаких вестей. Не приведи господи, не случилось бы что с ним, – вытерла она кончиком платка навернувшиеся слезы. – Немного помолчав, как бы собравшись с мыслями, Клавдия Васильевна продолжала: – А пришла я к вам, чтобы поделиться опасениями. Предчувствие у меня плохое. Вчера в Покровской церкви встретилась со своими деревенскими из Нового Буяна и Старой Бинарадки. Приезжали на причастие и детей крестить. Говорят, верующие там разделились, стали враждовать меж собой. Одни признают действующую православную церковь, ездят молиться в Куйбышев. Другие – из монахов и зажиточных – выступают против, не признают официальную церковь. Мол, Покровская церковь в Куйбышеве не истинная, служат в ней продавшиеся коммунистам антихристы, и кто в нее будет ходить, того постигнет божья кара. А еще говорят наши, что будто где-то в лесу, недалеко от Нового Буяна, есть в пещере подпольная церковь. Сказывают, что за главного в ней монах Иван Кузнецов. Место это держат в строгой тайне, и посещают церковь только те, кто получил личное благословение самого Кузнецова.
Этот рассказ заинтересовал чекиста. Известно было, что Кузнецов в тридцатых годах привлекался к ответственности за антисоветскую деятельность, вскоре был освобожден. На виду жить не стал, перешел на нелегальное положение, и след его затерялся.
Во время второй встречи с чекистами Клавдия Васильевна, узнав, что Иванов собирается в район, робко попросила:
– Возьмите и меня с собой. Мне-то ведь как землячке и богомольной женщине сподручнее будет, а вас и близко к пещере не подпустят. – И, помолчав, добавила: – Люди они нехорошие, озлобленные, на все могут пойти, как бы чего плохого не случилось.
Михаил Иванович понимал, что один он ничего не сделает. Нужны верные помощники именно из таких людей, как эта женщина. Оперативных работников в районе – раз-два и обчелся. Многие ушли на фронт, переехали в город. Внимание чекистов с началом войны было в основном сосредоточено на обеспечении безопасности важных объектов промышленности. Долгим был разговор с Клавдией Васильевной в этот вечер. Ей были даны необходимые советы, рекомендации. Определено время и место встреч с Михаилом Ивановичем. Вскоре вслед за Ивановым в район выехала и она.
Клавдия Васильевна рассказывала потом, как встретили ее местные монахини Матрена Савинова, Васса Моткова, Лукерья Елашова. Присматривались, принюхивались, изучали, но приглашать в тайную молельню не собирались.
Месяц шел за месяцем, день за днем. Клавдия Васильевна стала нервничать, переживать. Приходила усталой, разбитой. Как-то она поделилась одолевавшими сомнениями:
– А может, я не тот человек, не подхожу для этого дела?
Михаил Иванович успокаивал ее, подсказывал, что надо делать, с кем встретиться, как себя вести при этом. Только в начале ноября 1942 года ей удалось войти в доверие к братии Кузнецова.
Как-то поздно вечером, забежав навестить Матрену Савинову, она застала у нее бойкую женщину лет сорока, по имени Татьяна, с острым изучающим взглядом.
– На ловца и зверь бежит, – сказала Матрена. – Что же ты, раба божья Клавдия, живешь одиноко, как отрезанный ломоть, не пора ли примыкать к стаду Христову? – Потом обратилась к Татьяне: – Завтра приводи ее в нашу обитель помолиться, пусть посмотрит, разуму наберется.
– Вышли мы, – рассказывает Клавдия Васильевна, – к полудню. Был небольшой ноябрьский морозец. Земля кое-где прикрылась чистым снежком, местами проглядывались кочки. Шли долго, лесными оврагами, непролазной чащей, в направлении соседнего с Новым Буяном села Еремкино.
Ноябрьский день короток. Не заметили, как начало клониться к закату солнце. Татьяна шагала осторожно, оглядываясь и прислушиваясь к каждому шороху. Когда стали подходить к месту расположения «святой обители», начало темнеть.
Потом то тут, то там замаячили тени людей. Скорее всего это была охрана.
– Мой приход, – продолжает Клавдия Васильевна, – был, видимо, неожиданным и некоторых удивил, хотя многие и знали меня как односельчанку. Всматривались настороженно, интересовались, как попала, с какими намерениями пришла. Однако было достаточно кивка головы Татьяны – мол, наша, проверена – и взгляды рабов божьих потеплели.
Вскоре откуда-то из-под земли, как привидение, появился человек. Бывший кулак Савинов и, как потом выяснилось, ближайший сподвижник «святейшего» Ивана Кузнецова. Он подал знак рукой, и все вокруг, словно муравьи, с разных сторон потянулись к люку. Опережая, подталкивая друг друга, стали спускаться в подземелье.
Пещера оказалась довольно просторной. В двух ее комнатах, предназначенных для моления, могло вместиться до семидесяти человек. Заползавших в тайник братьев и сестер по вере встречал сам хозяин подземных владений Иван Кузнецов. Осеняя каждого крестным знамением, он высовывал из подрясника руку и протягивал ее для поцелуя.
Часов в семь вечера «святой отец» облачился в парадное одеяние. Савинов отзвенел в колокольца, и началось богослужение, которое продолжалось до трех часов ночи. После четырехчасового перерыва служба возобновилась и так с перерывами продолжалась до 6 ноября. Четверо суток пещерная паства старательно клала земные поклоны, не выползая наверх.
«Служба как служба, – думала Клавдия Васильевна, – читают псалмы, молятся за всевышнего и его двенадцать апостолов, дымят кадильными лампадами». Но когда дело доходило до проповедей, все как-то преображалось. Спины молящихся распрямлялись, лица становились жестокими. Казалось, что вся эта богомольная братия, проповедовавшая любовь к ближнему, готова вот-вот ринуться в бой. Против кого?
– Против супостатов-коммунистов, – науськивал Кузнецов. – Наша страна, – пророчествовал он, – страдает потому, что в ней царствуют коммунисты-безбожники. От их безбожия стонут не только люди, но даже природа: деревья стали сохнуть, животные и птицы мрут. Терпению божьему пришел конец, – заключал наставник. – Пришло время, когда безбожие должно исчезнуть. Спереди Гитлер, сзади союзники наносят коммунистам смертельный удар. Америка и Англия заявили супостатам, что они откроют второй фронт только тогда, когда откроются закрытые, разграбленные и поруганные храмы.
В перерывах между злопыхательскими пророчествами ближайшие сподвижники Кузнецова – Иван Савинов, Василий Шарапов и вездесущие монахини – наперебой старались донести каждое слово духовного наставника до сознания людей. «Просвещали» не только «истинно православных», но и неверующих. Ходили по селам и проводили беседы антисоветского характера.
Странно толковали «истинно православные» евангельские заповеди «не убий» и «о добродетели». Если речь шла о немецко-фашистских полчищах, грабивших и убивавших ни в чем не повинных людей, в том числе детей и стариков, то это считалось вполне праведным делом. А вот служба в Красной Армии, защита своей Родины, своего народа с оружием в руках называлась сатанинским супостатством, неугодным господу богу делом.
Живя по таким «святым канонам», Кузнецов, Савинов и Шарапов не только сами отсиживались в подземной обители, уклоняясь от службы в Красной Армии, но и подстрекали к этому других богомольцев, прятали их в обжитых норах.
Они даже занимались фабрикацией фиктивных документов, дававших возможность уклониться от воинской службы. Верным помощником Кузнецова и Савинова в этом деле оказалась племянница Савинова Елена Ивановна Савинова, работавшая в то время медицинской сестрой в Куйбышеве. С ее легкой руки были состряпаны и выданы «истинным богомольцам» несколько десятков справок и заключений о слабом состоянии их здоровья. И все это в самое трудное время для нашей страны, когда каждый человек, в тылу или на фронте, был на счету, был крайне необходим для обеспечения победы над фашизмом.
Враждебная деятельность Кузнецова не ограничивалась территорией района. Он установил преступные связи со сторонниками «истинно православных христиан» в Куйбышеве, Уфе, Мелекессе, Кинеле и в других городах. К нему приезжали за советами и наставлениями по организации враждебной деятельности отщепенцы всех мастей.
Уже к концу ноября 1942 года чекисты установили, что враждебная деятельность Кузнецова и руководимой им группы имеет организационно направленный, резко выраженный антисоветский характер. Было принято решение об аресте Кузнецова и активных участников его группы.
21 ноября 1942 года поздно вечером Савинов в последний раз отзвонил в подземные колокола. «Святая» троица, перекрестив логово, выбралась на поверхность и, озираясь, двинулась гуськом на зимнюю квартиру в Новый Буян.
В эту же ночь дом Матрены Савиновой оцепили чекисты. В операции участвовали работники органов безопасности Михаил Иванович Иванов, Андрей Петрович Тимофеев, следователь Петр Моисеевич Тартаковский и оперативный наряд милиции.
В доме было тихо. Но чекисты знали, что эта тишина обманчива: шевельни осиное гнездо – и оно мгновенно зажужжит, закопошится. Чекисты разместились так, чтобы все выходы из дома и надворных построек хорошо просматривались. Предусмотрительность оказалась не напрасной. С первым стуком в дверь в доме заметались ночлежники. Одни кинулись в сарай, другие полезли в подвал. Кто попрытче – успел взобраться на чердак. Но куда денешься! Тут и всевышний не поможет.
– Сдаемся, – подняв руки, вылез первым из сарая пыльный и грязный Кузнецов. – Только смилуйтесь, не стреляйте.
За ним вылезли Савинов и Шарапов. А потом робко, словно тени, в своем черном одеянии предстали перед чекистами монахиня Матрена Савинова и «непорочные девы» Лукерья Елашова, Матрена Тычанова и Васса Моткова.
Рано утром вместе с арестованными и понятыми, как в таких случаях полагается, чекисты побывали и в Новобуянском лесу, в подземном убежище этой преступной шайки.
Петр Моисеевич Тартаковский, ныне пенсионер, вспоминая новобуянских пещерников, рассказывает:
– Когда мы подошли к месту расположения пещеры, ничего подозрительного не обнаружили. Лес как лес, земля прикрыта опавшими листьями и несколько запорошена снегом. А когда стали присматриваться внимательнее, то под полусгнившими пнями и валежником обнаружили замаскированные отдушины в землю. В стороне, прикрытая сухими листьями и ветками, металлическая решетка. Приподняли ее, показался лаз с лесенкой. Коридор, семь комнат. Стены, полы, потолок обшиты досками, хорошо покрашены.
Две комнаты были предназначены для моления, в других было жилье, хранилище продовольствия, воды и одежды.
При обыске в пещере было обнаружено большое количество икон, колоколов, крестов, лампад, свечей. Восемьдесят церковных книг. Десять килограммов воска, множество вещей: одеяла, простыни, шапки, фуфайки, сапоги, носки, портянки и даже лапти. Заготовлены были чайники, топоры, корыта. Более сотни наименований предметов значилось в описи, произведенной чекистами.
«Праведники», как оказалось, постами себя не изнуряли, продуктов наготовили впрок. Два мешка сухарей, кадка капусты, двадцать пудов картофеля, пшено, мука, масло, церковное вино. Было и кое-что покрепче: полтора литра водки, двадцать два литра денатурированного спирта.
По делу Кузнецова было арестовано и привлечено к уголовной ответственности восемь человек. Кузнецову тогда было сорок шесть лет. Самый расцвет сил. Жить бы да трудиться, а он избрал другой путь. Не было ему еще и тридцати, как принял монашество. В 1930 году за антисоветскую агитацию и подстрекательство крестьян к выступлению против политики партии и правительства в области коллективизации Кузнецов был арестован, но потом освобожден под обязательство, что впредь подобное, не повторит. Однако этому акту гуманности Кузнецов не внял и, перейдя на нелегальное положение, в 1932 году приступил к строительству подземного убежища.
Верный слуга и помощник Кузнецова – Савинов Иван Прокопьевич, 55 лет, жил в селе Новый Буян. В 1930 году был раскулачен и переехал в Куйбышев. Сначала промышлял на тройке вороных, работал сторожем, а затем решил пойти в услужение к Кузнецову.
Третьим сообщником «святого отца» был Василий Федорович Шарапов, 45 лет, так же, как и Савинов, в 1930 году бежавший из родного села в город в поисках легкой жизни. В 1940 году вернулся в Новый Буян и переселился в подземелье, на даровой хлеб богомольцев.
Другие арестованные – М. И. Тычанова, М. П. Савинова, В. Ф. Моткова, Л. А. Елашова и Е. И. Савинова – были из зажиточных семей, с ранних лет посвятили себя служению господу богу.
Из их показаний было видно, что ненависть к Советской власти внедрялась в их головы духовными наставниками годами и делалось все это под невинным, на первый взгляд, предлогом: защиты от поругания веры господней. У сектантов были и другие причины ненавидеть Советскую власть. Савинов, скажем, поносил руководителей партии и Советского правительства за то, что его в 1930 году раскулачили и забрали все имущество. Естественно, он с превеликой радостью ждал, когда Советская власть погибнет, надеясь восстановить свое хозяйство и былую власть. Вот что воодушевляло затаившихся врагов.
Но сколько веревочке ни виться, а конец приходит. Замышляемое преступление против безопасности нашего государства было вовремя пресечено. В этом немалая заслуга чекистов Куйбышевского управления НКВД М. И. Иванова, А. П. Тимофеева, П. М. Тартаковского, Клавдии Васильевны и других товарищей, помогавших чекистам.
Суровое было тогда время, и законы были суровыми. Война шла не на жизнь, а на смерть. И все же сказался гуманный характер Советского правительства. Хотя Кузнецов за совершенное преступление подлежал самому строгому наказанию, вплоть до применения высшей меры, ему был определен срок в десять лет лишения свободы. На такой же срок были осуждены Савинов и Шарапов. Остальные участники дела приговорены к пяти годам лишения свободы каждый.
На этом, казалось бы, и должна закончиться история преступной шайки сектантов, скрывавшихся под личиной богослужителей. Но она вновь напомнила о себе через много лет, в 1961 году.
Давно отгремело эхо второй мировой войны, восстановлены и отстроены города, заводы, фабрики. Давно заросло бурьяном и то место в Новобуянском лесу, где когда-то была пещера. Не много осталось в живых и тех, кто когда-то посещал тайную обитель. Но одного из них, долго скрывавшегося от правосудия, судьба наконец снова свела с чекистами.
Иван Терентьевич Цепков в 1942 году был нередким гостем в «святой обители» Кузнецова, разделял его взгляды, слал проклятия безбожникам-коммунистам и усердно молил всевышнего покарать Советы. Так же, как Кузнецов, когда началась война, он улизнул от мобилизации в Красную Армию, начал бегать, петлять, заметая следы. Сумел улизнуть Цепков и от возмездия, когда Кузнецов и его сообщники держали ответ перед законом за содеянное. «Раб божий» Иван Цепков пробегал ни много ни мало двадцать лет. Для истории это, конечно, срок небольшой, но для жизни одного человека не многовато ли? Где только он не бывал! Из Новобуянских лесов шарахнулся в Бугульму, затем переселился в Кинель, сделал заход в Ульяновскую область, в село Черемшан, потом подался на север, на станцию Инта. Да разве можно перечесть исхоженные им дороги за эти два десятка лет… Прятался Цепков на сеновалах, в сараях, банях. Оброс, запаршивел. Но связей с «истинными» не терял: ведь надо есть, пить, одеваться.
