Текст книги "Не выходя из боя"

Автор книги: Иван Кузнецов

Соавторы: Виктор Кочетков,Константин Потапов,Вениамин Кожемякин,Иван Кинаров,В. Лашманкин,Петр Моторин,К. Павлов,Владимир Тимонин,Василий Гузик,Михаил Гришин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Нужно было сперва избавиться от собаки. Удалось заманить ее в сарай и запереть там. Перелезли через забор. Входная дверь, как и ворота, была заперта изнутри. Митрюхин разыскал припрятанную лестницу и с пистолетом в одной руке, фонарем в другой полез на чердак. Над сенями – закрытый лаз. Открыл, осветил фонариком сени. В углу – кровать, там закутанная в одеяло фигура. Окликнул – не отвечает. Спрыгнул и быстро отворил дверь, зашли другие сотрудники. На постели – никого, оказывается, из одеял и подушек сделано подобие спящего.

В доме никого не оказалось и ничего подозрительного не нашли. Под ковром, лежавшим на полу, обнаружили лаз в подвал, направились туда, а там – целая мастерская, станочек, готовые двугривенные, большие запасы заготовок. Ничего не стали трогать, выпустили собаку. А сами в засаду. Прошла ночь, никто не появлялся. Пришлось посылать машину за едой. Только на исходе второго дня вернулись хозяева – мужчина и женщина. Их тихо задержали. Потом задержали еще пять человек.

Операция прошла бесшумно. Шайка фальшивомонетчиков перестала существовать. В конторах Госбанка облегченно вздохнули.

Весной 1934 года поступило несколько сообщений, что в некоторые магазины и базы Самары приезжают какие-то вооруженные люди, загружают автомашину продуктами и промтоварами, а изумленным заведующим оставляют официальные расписки с печатью Самарского оперсектора ГПУ.

– Нужно по делу, – говорили они работникам баз. – Закончим дело – возвратим.

Затем у каждого из них брали подписки о сохранении в тайне проведенной «операции». Проходили дни, товары не возвращались, и тогда заведующие начинали поднимать тревогу. Было ясно, что действовала шайка мошенников. Печати на расписках и предписаниях были поддельными. К тому же Самарский оперсектор был уже ликвидирован, то есть расписки выдавались от имени несуществующего органа.

Полпред ОГПУ Бак вызвал к себе Митрюхина.

– Знаете об этих случаях? – и протянул милицейскую сводку.

– Слышал, Борис Аркадьевич. Звездин, начальник милиции, занимается лично, но пока не поймали.

– Почему до сих пор не занимались этим делом наши товарищи? Надо включиться. Поручаю вам. Учтите, компрометируются органы ГПУ, этого допускать нельзя.

Митрюхин и его помощники побывали на базах, в магазинах и других учреждениях, беседовали с руководителями, секретарями партячеек, инструктировали их, как поступить, если к ним заявятся мнимые «сотрудники ГПУ».

Через несколько дней, в 9 часов вечера, раздался телефонный звонок из Заготзерна.

– Владимир Иванович, ГПУ забирает у нас все пишущие машинки.

– Задержите их до нашего прихода, но на нас не ссылайтесь. Под любым предлогом. Сочините что-нибудь. Предложите выпить, в конце концов, но задержите.

Выехавшие на место сотрудники задержали рецидивиста, неоднократно судимого за мошенничество. Он оказался главарем шайки. Рассказал, что печати делал сам, но были затруднения с изготовлением «предписаний». Написанные от руки, они не производили нужного впечатления и вызывали сомнение. Потребовались машинки.

Показания необходимо было проверить. Митрюхин не исключал возможности использования печатей ликвидированного органа, тогда пришлось бы выяснять, каким образом печати оказались у мошенника.

– Вы утверждаете, что печати изготовляли лично вы?

– Да, сам…

– Можете сейчас сделать печать?

– А как же.

Задержанный попросил кусок картона и острый нож. Начал манипулировать ножом, и не прошло часа, как печать была готова.

Потом задержали остальных участников шайки.

Владимир Иванович после многолетней работы в органах госбезопасности Средневолжского края занимал ответственные должности в хозяйственных организациях Куйбышева. В настоящее время персональный пенсионер союзного значения, проживает в Куйбышеве.

Подполковник в отставке А. Козлов
НЕПОДКУПНЫЕ

1

Григорий Климов некоторое время постоял у ворот тюрьмы, с хрустом расправил плечи и пошел по Ильинской улице. Долгое сидение в комнате с зарешеченными окнами, непривычный длительный допрос арестованного утомили его. Молодое тело требовало движений, и Климов ускорил шаг, энергично размахивая при этом руками.

Дело, которое поручили ему вести, в отличие от первых, оказалось сложным. Оно возникло по жалобе рабочих-заготовителей из Курумочского леса, и по нему проходило более десяти человек. Бывший купец первой гильдии Семушкин и его сообщники, игнорируя советские законы, беспощадно эксплуатировали рабочих, а платили мало. Не считаясь с нарядами исполкома, сплавляли лес организациям, существование которых вызывало сомнение, допускали другие серьезные злоупотребления и наживались.

Получив дело, Климов пригласил волжского грузчика Логинова, известного ему по профсоюзу, и попросил его побывать на лесоразработках под видом поиска выгодной работы. Умный и толковый человек, прямой по натуре и немало пострадавший за это от бывших хозяев и приказчиков, Логинов был нетерпим к несправедливости. В лесу он быстро нашел общий язык с рабочими, хорошо разобрался в обстановке и, вернувшись, рассказал детально о творившихся там беспорядках. Климов, поехавший туда позже, по ориентировке Логинова быстро нашел нужных свидетелей, собрал другие необходимые документы и теперь в самарской тюрьме приступил к поединку с арестованными.

Не успел Климов пройти и половину квартала, как ему неожиданно преградил дорогу солидный мужчина и, угодливо поклонившись, спросил:

– Виноват, вы не Климов Григорий Иванович будете?

– Предположим…

– Прошу прощения за назойливость, не вы ли ведете дело Семушкина?

– Ну и что?..

Назойливый незнакомец пошел рядом, продолжая быстро объясняться, нахваливать Семушкина. Дескать, он большой специалист по лесной части, приносит пользу новой власти: лес нужен всем.

– Возможно, купец ошибся малость, по незнанию нарушал некоторые теперешние законы. Верно, он покрикивал на рабочих, взыскивал за безделье – ух, прижимистый мужик. Это же по старинке, без того нельзя было раньше. Сам купец, знаю, как это бывает. Между прочим, готов помочь разобраться в коммерческих делах. Готов помочь всем, кто нуждается. Я такой. Купца Колесникова все в городе знают. Вот справа двухэтажный дом, это мой дом. Номера там были.

Купец показал на дом. Григорий узнал его. Когда провожал Лиду, девушку, с которой познакомился на репетиции «Ромео и Джульетты», она останавливалась здесь и прощалась с ним.

«Неужели отец?» – предположил он.

За разговорами дошли до Воскресенской площади. Купец запыхался, но от Климова, шагавшего быстро, не отставал.

– Может, зайдем, посидим. Что за беседа на ходу. – Колесников показал на чайную. – Не побрезгуйте. Многие из молодых были рады моему расположению: у меня дочки-красавицы на выданье!

«Что хочет купец от меня? Разговор о Лиде? Или знает что-либо существенное по делу Семушкина. Нужно выяснить все до конца, а там увидим», – решил Климов и согласился вместе пообедать.

На столе появился запретный в то время графинчик. После первой же стопки Колесников осмелел, стал откровенным и, как он выразился, приступил к делу. Он, оказывается, разговаривал с женой Семушкина, та приготовила кругленькую сумму на расходы. Надо выручить друга.

Было ясно: предлагает взятку. У Климова внутри все кипело от возмущения, ему хотелось отругать купца, плюнуть ему в лицо, даже ударить. Он знал – этого делать нельзя, но можно арестовать за предложение взятки. А что дальше? Как разоблачить его, доказать, что было такое предложение? Климов не знал. К тому же стопка водки подействовала быстро и стало противно. Раньше ему не приходилось пробовать этого зелья.

Когда Колесников отлучился к буфету и начал о чем-то шептаться с буфетчиком, повернувшись к залу спиной, Григорий незаметно пробрался к выходу, выбежал на улицу и прыгнул на подножку проходившего мимо трамвая.

В губчека к сообщению Климова отнеслись серьезно.

– Взяточничество – величайшее зло, – сказал Беляев, заместитель председателя. – Нужно отбить у этих купчиков охоту пытаться подкупать советских работников. Какая наглость – предложить взятку! Кому? Чекисту! За последнее время у нас это не первый случай. Гончарову удалось схватить виновницу за руку при свидетелях, когда она подсовывала ему миллионы. Задержали молодую монашку, а вышли на епископа Павла, за которого она хлопотала. – Беляев встал и взволнованно продолжал: – Мы строго судим тех, кто дает взятки, не только потому, что они развращают советских работников, не имеющих пока достаточного опыта и твердости. Они покушаются на диктатуру пролетариата, пытаются свести на нет смысл ломки государственного аппарата, доставшегося в наследство от царизма. А тот, кто берет?.. Он продает себя в мерзкое рабство. Он хуже раба: раба продавали насильственно. Взяточник продает, как говорят юристы, свое действие или бездействие. Нельзя совмещать социализм, к которому мы стремимся, и рабскую зависимость человека от кого-то.

На рапорте Климова появилась резолюция, разрешающая взять деньги у Колесникова, но и обязывающая разоблачить, арестовать давшего взятку.

На другой день Колесников снова поджидал Климова и как ни в чем не бывало продолжил разговор, начатый в чайной. Климов затеял с купцом игру. То изображал испуг за возможные последствия, то как бы поддавался уговорам, но ясного ответа не давал. Колесников не отступал. По его понятиям, ни один человек не может отказаться от больших денег. По крайней мере так всегда было в его практике. «Возьмет!», – думал он про себя и понемногу прибавлял сумму «гонорара».

Как-то под вечер Колесников разыскал Климова около Струковского сада и затащил в ресторан. Григорий Иванович часто оглядывался по сторонам, прикинулся недовольным: люди увидят, скажут: что это за дружба у чекиста с купцом, откуда у него деньги на ресторан?

– Не трусь, – успокаивал Колесников, – все можно объяснить. Ты мою дочку Лиду знаешь? Разве плоха? Скажешь, что сватаешь ее, вот и дружба! И на самом деле сосватаем, только обделай дело. Деньги на свадьбу пойдут, да костюм приличный купишь.

«Лида – его дочь. Неужели и она замешана? – подумал Григорий. – Не это ли причина нахальства и панибратства купца в обращении со мной?»

Григорий Иванович сделал вид, что поддался уговорам. По согласованию с руководством встречу с Колесниковым назначили на квартире, где нашлись бы при надобности свидетели-очевидцы. Однако осторожному Колесникову квартира, видимо, не понравилась, побыв там несколько минут, сказал, что с собой у него в этот раз ничего нет, и ушел. Пакет с деньгами всучил в укромном углу ресторана.

В тот вечер на репетиции Лида была задумчива. На улице отстранила руку Григория и, обернувшись, зло проговорила:

– И вы, оказывается, такие же, как все люди нашего, круга. Как купцы, чиновники. Я думала, что большевики чисты и справедливы, непохожи на других, на моих старых знакомых.

Сотрудники Самарского отдела ОГПУ. В первом ряду четвертый слева – Г. И. Климов, во втором четвертый слева – И. К. Опанский.

Колесникова арестовали, деньги сдали в кассу, однако не было прямых доказательств факта дачи взятки, за исключением нового рапорта Климова и самих денег. Колесников же все категорически отрицал.

Начальник отделения, опытный следователь Михаил Боднар, недавно разоблачивший преступника-купца, подложившего ему крупную взятку в 10 миллионов рублей, предложил небольшую комбинацию.

На очную ставку с Колесниковым Климова привели под конвоем. Красноармеец сдал его Боднару под расписку. Увидев Климова в сопровождении конвоира, купец заерзал на стуле, но быстро справился с волнением и подмигнул Климову. Потом руками и мимикой стал делать какие-то знаки, давая понять: «Держись!».

Зазвонил телефон. Разговаривая, Боднар отвернулся. Колесников воспользовался моментом и зашептал:

– Не признавайся, откажись…

– Бесполезно, они все знают, – так же негромко ответил Климов и отрешенно махнул рукой.

– Как ты с ним? – Купец кивком головы показал на следователя.

– Друзьями были…

В это время Боднар повесил трубку, дал отбой и, сославшись на срочный вызов к начальнику, отложил очную ставку. Телефонный звонок и вызов к начальнику – все это предусматривалось планом Боднара. Он предполагал, что Колесников предпримет какие-то меры, чтобы связаться с Климовым, договориться с ним, и тем самым возможно разоблачит себя. Так и получилось. К следующей встрече купец приготовил записку и, когда привели в кабинет следователя, проходя к своему месту, незаметно сунул ее в руку Климова.

«Держись крепко, не признавайся, никто не видел, как брал деньги, не докажут. Боднару скажи, если закроет дело – озолочу», —

прочитал Климов.

Можно прекращать игру. Климов выложил записку на стол Боднара, затем из ящика другого стола достал ремень, снятый им при «аресте», подпоясался и сел писать рапорт с приложением записки.

Колесников оторопел. Боднар прочитал ему показания жены купца Семушкина. Она сообщала, сколько дала денег Колесникову для освобождения мужа. Оказывается, Колесников половину суммы оставил себе.

Домой Климов возвращался вместе с Боднаром.

– Ну и артист ты, Гриша. Хорошо изображал арестованного.

– Я же в самодеятельности участвую, еще в Москве в типографии начал. А сейчас у нас в клубе руководит кружком сам Константин Скоробогатов, известный артист! Я сейчас, Михаил Дмитриевич, о другом думаю. В ЧК я всего-то несколько недель, а в какую историю попал, какая ситуация сложилась. Что же будет дальше?

– Пока работаешь в ЧК, каждый раз будет что-то новое, зачастую неожиданное. Иной раз придется заниматься тем, о чем раньше понятия не имел, но ты обязан будешь разобраться в обстановке не хуже специалиста. В разных ситуациях недостатка не будет. Важно всегда чувствовать свою ответственность, не терять голову и не идти против своей совести.

Боднар дружески положил ладонь на плечо Климову, и некоторое время они шли молча. Видимо, в этот день была заложена основа дружбы двух чекистов, сохранявшаяся потом более чем полвека: молодого, задорного в то время Климова и Михаила Боднара, человека сложной судьбы.

Лида перестала ходить на репетиции, и Григорий больше с ней не смог встретиться. Так и не узнал он, была ли она причастна к делу отца, было ли возмущение ее отработано заранее или же, не имея никакого отношения к грязным делам, высказала Григорию все, что думала.

2

Приглашение работать в ЧК для Климова было полной неожиданностью. В июле 1920 года в зал Самарского губернского совета профсоюзов пригласили коммунистов, мобилизованных на «внутренний фронт». Одних направляли возглавить заготовку дров, других – на борьбу с эпидемиями или комиссарами в учреждения. Решение многих хозяйственных задач совершенно справедливо было приравнено к фронтовым делам.

Ожидающего своей очереди Григория Климова отозвали в сторону и представили заместителю председателя Самарской губернской ЧК Василию Беляеву.

– Ты большевик? – спросил он.

– Да, с 1919 года.

– Писать умеешь?

– Окончил начальное училище в Москве. С тринадцати лет работаю в типографиях, кое-чему там тоже научился.

– Где еще работал?

– В восемнадцатом добровольно ушел на фронт, вернулся в Москву по ранению, потом вместе с матерью подался в Самару.

– Садись, напиши свою биографию.

Написанное Климовым Беляеву понравилось: грамотно и четко.

– Будешь работать в ЧК. Таково решение губкома.

– Что там буду делать? Работать в типографии?

– Будешь следователем. Ты грамотный, поработаешь, Научишься. Главное – честность и революционное сознание.

Климов недоумевал: поговорили пять минут и назначили следователем. Неужели за такой срок можно определить, годен человек для работы в ЧК или нет?

Однако на деле не так все это было. Вопрос о Климове был предрешен в партийных органах, и оставалась проверка его грамотности. Чекисты приметили молодого наборщика Григория Климова еще задолго до этой встречи в совете профсоюзов.

Во время забастовки работников самарских типографий, устроенной меньшевиками, небольшая группа большевиков, в числе которых был Климов, обеспечила бесперебойный выпуск губернской газеты «Коммуна». Однако главное было не в этом. Климов оказал тогда еще одну, может быть, более важную, услугу – разоблачил далеко идущие замыслы зачинщиков забастовки, рассчитывавших спровоцировать других рабочих города и сделать забастовку всеобщей: он обнаружил в типографии совнархоза подготовленный для печати набор воззвания меньшевиков, сообразил, к чему может привести распространение листовки, и незаметно сделал вручную несколько оттисков. Через большевика Зубкова передал оттиски в губчека.

Листовки не увидели света. Срочно были приняты и другие меры. Забастовку удалось локализовать. Это было в то время, когда в губернском правлении союза печатников большинство принадлежало меньшевикам. Губком партии большевиков принимал меры для оказания нужного влияния на печатников, на митингах и собраниях разоблачались реакционные выступления меньшевиков. Однако после приезда группы меньшевиков, находившихся до этого на территории, занятой колчаковцами, активность их вновь начала усиливаться.

Некоторые из прибывших в Самару скрыли свою партийную принадлежность и начали действовать втихую. Некто Семечкин, например, указал в анкетах, что является беспартийным, на самом же деле был казначеем меньшевистской организации. Меньшевики выступали против основы молодого государства – диктатуры пролетариата и, ссылаясь на примеры непромышленных районов, вопили, что диктатура пролетариата есть диктатура меньшинства, и требовали «демократизации». Не отказываясь от попыток подчинить массы своему влиянию, они продолжали в то же время делать демагогические заявления о «нейтральности» профсоюзов. Их призывы о разрешении свободной торговли, свободных перевозок продовольствия, рассчитанные на обывателя, были бы в то время на руку спекулянтам, и введение их еще больше усложнило бы дело снабжения населения.

Летом 1920 года в Самару приехал член Центрального комитета профсоюза печатников меньшевик Григорьев и на собрании всячески восхвалял политику своей партии. Выступавший после него большевик Хайкин разоблачил несостоятельность позиции меньшевиков. Потом слово взял молодой и еще неопытный Климов. Волнуясь и краснея, он, как очевидец событий, привел конкретные примеры предательства меньшевиков в Москве в октябре 1917 года и их позорного поведения в Самаре. Непосредственность и прямота речи Климова пришлись по душе участникам собрания.

Большевики усилили борьбу с меньшевиками и эсерами. В решении Самарской городской партийной конференции говорилось о необходимости добиваться быстрейшего завоевания той части рабочих и крестьян, которая еще оставалась под их влиянием. Враждебные действия меньшевиков вышли за рамки идеологической борьбы, приняли характер преступлений. Пришла пора пресекать их, и меньшевиками занялась ЧК.

Задержанные председатель Самарской организации меньшевиков Грибков и его помощники сначала упорно отстаивали программу меньшевиков и правоту своих действий, однако у чекистов были неопровержимые данные о сотрудничестве членов организации с Колчаком, об их враждебных действиях в Самаре и другие изобличающие материалы.

Грибков вынужден был признать свою вину перед Советским государством. Трудно сказать, насколько искренними были эти признания. Большевики не рассчитывали, что меньшевиков можно перевоспитать. Однако Грибков и некоторые из его друзей дали слово быть лояльными по отношению к Советской власти, враждебную работу не проводить и выйти из партии. Их отпустили из ЧК с миром. Такие, как Семечкин, были осуждены к лишению свободы до конца гражданской войны.

Самарская организация меньшевиков распалась. Грибков и Борисов, посоветовавшись с другими членами организации, в ноябре 1920 года опубликовали об этом заявление в «Коммуне».

3

В Чрезвычайной комиссии Климова назначили в группу, которая занималась делами о спекуляции и должностных преступлениях. Руководитель группы Константин Уласов сидел обложенный делами, некоторые тома лежали на полу кабинета. Он ненадолго оторвался от бумаг, переспросил фамилию Климова, отдал ему две папки с документами и сказал:

– Проведи по этим делам следствие от начала до конца. Как и что нужно делать, посмотри вот в тех законченных делах. Садись за тот стол и работай. Извини, мне сейчас некогда. – И Уласов снова погрузился в чтение.

Климов приступил. Читал, как мог анализировал, вызывал на допросы. Для молодого следователя самым трудным оказалось сделать заключение по делу о мере наказания. В то время не было ни уголовного, ни уголовно-процессуального кодексов, а на Чрезвычайные комиссии по некоторым категориям дел были возложены и судебные функции. Следователь должен был внести предложение, на какой срок осудить обвиняемого.

Докладывая свои первые дела на заседаниях коллегии ЧК, Климов опасался, что с ним могут не согласиться. Особенно смущали его те дела, по которым подозреваемых следовало оправдать. Вдруг сочтут, что он беспомощный и не умеет собирать доказательства? Или обвинят в отсутствии у него классового чутья, в мягкотелости по отношению к врагам? Некоторые заявления граждан, по которым были заведены дела, не получали подтверждения, оказались надуманными. По нескольким таким делам Климов сделал вывод, что подозреваемый не виноват и дело следует прекратить. Намечал наказание только тогда, когда вина его достаточно доказана и сам он, следователь, внутренне был убежден в виновности задержанного.

На заседаниях коллегии Климов сначала робко, потом более настойчиво отстаивал свои выводы. Большинство его заключений получило одобрение членов коллегии ЧК, и у него выработалась определенная уверенность и твердость. Все складывалось как нужно, у Климова обнаружились способности к ведению следствия. О трудолюбии же молодого следователя говорить не приходилось. Руководство перевело его в отделение, которое возглавлял Боднар. Он стал поручать Климову более сложные дела.