Текст книги "Крупным планом"

Автор книги: Иван Сабило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

2006

6 января. Москва. Переехали в столицу. Мы с Сашей – на машине, Галина, дочка и Мария – на поезде. Когда мои знакомые в Москве и в других местах спрашивают, как я стал москвичом, вполне серьёзно говорю, что меня сюда привела любовь к юной красавице. На лицах – любопытство, но, когда узнают, кто она, улыбаются. А в целом, остаюсь минчанином по рождению, ленинградцем– питерцем по основному месту проживания и работы, а вот теперь москвичом – по семейным обстоятельствам. Говоря поэтическим языком, доверяю судьбе, преодолеваю препятствия и, оставаясь верным госпоже Литературе, следую за своей звездой.

15 января. Хоронили Сергея Артамоновича Лыкошина. Отпевали в церкви, в Хамовниках. Похороны – в Сходне.

Только за последние несколько лет ушли из жизни многие хорошие писатели. В Москве – близкие мне Эдуард Фёдорович Володин, Игорь Иванович Ляпин и вот сейчас – Сергей Артамонович Лыкошин.

На кладбище ко мне подошёл заместитель Михалкова, поэт Владимир Бояринов:

– Иван Иванович, вы – секретарь Исполкома МСПС, и все знают, что вы теперь в Москве. С вами хочет встретиться Сергей Владимирович. У него есть какое-то предложение.

– Какое?

– Я бы не хотел предварять ваш разговор. Прошу вас позвонить в МСПС помощнице Михалкова Людмиле Салтыковой и договориться о встрече.

– Ну, если я нужен, наверное, будет правильно, если она сама позвонит.

16 января. Петербург. Завтра очередной Арбитражный суд по иску КУГИ к писательской организации – о лишении нас помещения. Суд состоялся, но решение не принято – у КУГИ не хватает каких-то документов. Новое заседание назначено на конец марта. Вспоминается удивление губернатора В. Матвиенко: «Дожили! С писателями судимся…»

Однако судятся.

Покидал Питер в состоянии гнева.

22 января. Москва. Позвонил первый секретарь Союза писателей Беларуси Анатолий Аврутин и сказал, что в скором времени в Минске планируется встреча писателей России и Беларуси. Предложил и мне принять участие. Я дал согласие.

24 января. Позвонила Людмила Салтыкова. Попросила быть на заседании секретариата.

Приехал. В повестке дня: «Дело Арсения Ларионова» и вопрос о приёме в МСПС новых членов. Председателя МСПС Сергея Михалкова на заседании не будет – болен.

Первый секретарь Исполкома Феликс Кузнецов, коснувшись «Дела Арсения Ларионова» (незаконная продажа одного из строений «Дома Ростовых»), сказал, что по этому делу ведётся следствие и скоро состоится суд.

Перейдя ко второму вопросу, он доложил, что заявление о вступлении в МСПС подали Союзы писателей Абхазии и Беларуси. Союз писателей Грузии, который является членом МСПС, против приёма абхазских писателей. А против приёма Союза писателей Беларуси – Союз белорусских писателей, также входящий в состав МСПС. После падения СССР столько расплодилось писательских союзов, что они уже как будто и не союзы, а ПОГи – противоборствующие организованные группы. Новый, образованный в ноябре прошлого года Союз писателей Беларуси тоже хочет стать членом МСПС. Это раскол писательских сил республики. Поэтому проблемы. Кузнецов сообщил, что в МСПС приезжал председатель СП Беларуси Николай Чергинец, объяснил обстановку и доказывал, что именно «его» Союз должен входить в состав МСПС.

Обсуждался вопрос вяло – никто не желает участвовать в дроблении творческих писательских сил в соседних странах.

Я сказал, что неплохо знаю обстановку в Беларуси. Фактически там писатели раскололись давно, и здесь мы решаем вопросы не столько этики, сколько политики. Основная причина раскола белорусских писателей – в отношении к ситуации с языком. Большинство белорусских писателей, а их более 600, когда А. Лукашенко стал Президентом, обратилось к нему с предложением ввести в Республике

Беларусь единый государственный язык – белорусский. Но Лукашенко заявил, что вынесет решение этого вопроса на референдум. И вынес. И 80 % граждан Беларуси проголосовали за два государственных языка – белорусский и русский. После этого писатели и большая часть интеллигенции Беларуси встали в оппозицию к президенту. В их среде сильны антироссийские настроения. Они не хотят признавать писателей Беларуси, пишущих на русском языке. Вот эти так называемые русскоязычные и создали свой Союз, куда, как известно, вошли и многие «беларускамоуные» литераторы.

– Спасибо за такое уточнение, – сказал Кузнецов. – Но каково должно быть наше решение?

– Полагаю, нам следует исходить из данности раскола, – сказал я. – Не наша вина в том, что они расколоты. И не нам определять, кого принимать в МСПС, а кого нет. Принимать нужно и тех, и других. И выразить своё отношение таким образом: «Мы не раскалываем вас, за вами полное право воссоединиться, и тогда в МСПС вы будете представлены одной писательской организацией. Но пока организаций две, считаем, что каждая из них может быть членом МСПС».

Ф. Кузнецов после моего выступления рассказал, как ещё в советское время Нил Гилевич жаловался ему, что книги, издаваемые в Беларуси на белорусском языке, почти не пользуются спросом. «С этим нужно что-то делать, как-то исправлять такое положение», – говорил он. Но как исправлять, он не знает.

– А действительно, как исправлять? – спросил Кузнецов.

– Очень просто, – сказал я. – Писать по-белорусски так же хорошо, как писали в девятнадцатом веке русские писатели по-русски. Тогда весь просвещённый мир будет читать белорусских писателей не только в переводах, но и в подлиннике.

– Неплохой совет, – кивнул Кузнецов. – Стало быть, лишь советом он и останется.

С приёмом так и постановили и в тот же день наше решение объявили писателям Беларуси и Абхазии. И предложили им готовить документы на вступление в МСПС.

После секретариата В. Бояринов попросил меня зайти с ним в кабинет Кузнецова и там состоялся короткий, но важный для меня разговор. Кузнецов сказал:

– Когда Сергей Владимирович Михалков узнал, что вы в Москве, он попросил нас поговорить с вами. И предложить вам одну из руководящих должностей в МСПС, а именно – возглавить аппарат МСПС.

Бояринов добавил:

– От себя скажу, что сегодня в Москве мы не видим писателя, которого можно было бы рекомендовать на такую должность.

– Если вы согласны, – сказал Кузнецов, – мы поставим об этом в известность Сергея Владимировича и вопрос будет решён.

Лишь на мгновение вспомнил я данное самому себе обещание больше никогда не становиться литературным функционером, но мне это предлагали хороший русский поэт Владимир Бояринов и Феликс Кузнецов, которого я знал многие годы как талантливого учёного-литературоведа, исследователя творчества Михаила Шолохова. И не только они, но и Михалков.

– Ставьте, – сказал я.

Бояринов пошёл в бухгалтерию узнать, возможна ли моя будущая зарплата. Пока его не было, мы с Кузнецовым говорили о Петербурге, о «Пушкинском Доме», о его директоре Николае Николаевиче Скатове, который совсем недавно по состоянию здоровья вынужден был уйти с этой должности. И там сейчас накаляются страсти в спорах о будущем руководителе этого всемирно известного Института.

Вернулся Бояринов, бухгалтерия сказала – да.

25 января. Встретился с Валерием Г аничевым. Показал ему копию протокола отчётно-выборного собрания СПб писательской организации, на котором вместо меня избран Борис Орлов. Ганичев болезненно поморщился – ему уже звонили «доброжелатели» и весьма негативно отзывались о личности Орлова.

– Не поторопились вы с ним? Нам звонят и пишут ваши писатели, что и груб он, и заносчив, и ни с кем не считается.

– Я не знаю, Валерий Николаевич, кто вам звонил и писал, но, при всех недостатках, у Орлова есть одно несомненное достоинство – он чистоплотен. Русский морской офицер-подводник, капитан первого ранга, хороший поэт и, я убеждён, справится. После флота на протяжении многих лет он был главным редактором «Морской газеты», и я не назову ни одного питерского писателя, который бы не печатался в ней.

– Да, но там военная дисциплина, там проще. А здесь каждый писатель – адмирал.

– Будем помогать. И вас лично прошу поддержать его.

Я рассказал о вчерашнем секретариате в МСПС, о предложении Кузнецова и Бояринова. Г аничев (несколько смущённо) стал говорить о том, что «мы тоже как-то планировали просить вас помочь нам здесь, в Союзе писателей России». Поинтересовался, какую зарплату мне собираются назначить. Я сказал – десять тысяч. «Да, – кивнул он. – У нас вы получали бы вдвое меньше».

Я вспомнил, что мне звонил первый секретарь СП Беларуси Аврутин, и спросил у Ганичева, известно ли, кто едет в Минск.

– Ещё не принято решение, так как у белорусских писателей много проблем, – сказал он. – Но если ехать, нужно точно знать, какую линию нам вести. И с кем разговаривать, чтобы не усугублять положение.

Я повторил то, что вчера сказал на секретариате в МСПС. Кажется, Ганичев разделяет мою точку зрения.

26 января. Позвонил В. Бояринов, сообщил, что Сергей Михалков рад моему согласию.

– Теперь нужно собрать секретариат, – сказал он, – и на нём утвердить ваше новое назначение.

«Когда же они соберут секретариат, если он только что прошёл?» – подумал я. А Бояринову сказал, что сегодня уеду в Петербург и, как только завершу дела, вернусь в Москву.

27 января. Петербург. Несмотря на то что я уже три недели не живу дома, звонки в питерскую квартиру следуют один за другим.

Звонил Юрий Красавин – благодарил (уже не в первый раз) за премию «Ладога» имени Александра Прокофьева. Эта премия по моей инициативе была учреждена Союзом писателей России и правительством Ленинградской области. В 1996 году в своём выступлении на выездном пленуме правления СП России в Омске я высказал предложение следующий пленум провести в Санкт-Петербурге, и пленум поддержал меня. Готовясь к нему, я в разговоре с Ганичевым и Лыкошиным обмолвился о том, что многие регионы имеют свои литературные премии, но их не имеют ни Питер, ни Ленинградская область. Учитывая, что знаменитый русский советский поэт Александр Прокофьев родился в Волховском районе, на Ладоге, следовало бы учредить премию его имени. И назвать: «Литературная премия «Ладога» имени Александра Прокофьева». Ганичев и Лыкошин обрадовались такой идее. Ганичев сказал, что посоветуется с В. Распутиным, В. Беловым и В. Крупиным и, возможно, осуществит с ними поездку в Петербург, где встретится с губернаторами Владимиром Яковлевым и Вадимом Густовым. Меня он попросил заранее переговорить с руководителями города и области и выяснить, готовы ли они принять писателей в ближайшее время.

Мне удалось довольно легко войти в контакт с обоими, и, к моей радости, Яковлев и Густов выразили заинтересованность в такой встрече. И вскоре мы с Глебом Горышиным встречали Ганичева, Распутина, Крупина и Белова в Питере, на Московском вокзале.

Обе встречи с губернаторами города и области состоялись в один день – благо здание областного правительства находится рядом со Смольным. Оба руководителя, словно сговорившись, подробно рассказывали нам о городских и областных делах, о планах на будущее и проблемах экономического порядка, которые приходится преодолевать с большим трудом. И тот и другой не забыли при этом сказать, что им хорошо известны имена посетивших Петербург писателей и они готовы пойти навстречу в решении возникших вопросов.

С Яковлевым договорились о проведении Пленума. Причём для его как формальной, так и неформальной части предоставить Смольный. И спустя три месяца на Пленум в Санкт-Петербург приехали более 150 русских и российских писателей, цвет современной литературы. К сожалению, произошла досадная накладка. Сроки проведения Пленума по просьбе Председателя Верхней палаты Федерального Собрания России Егора Строева пришлось перенести, чтобы писатели могли участвовать в Международном экономическом форуме, который должен пройти у нас на две недели раньше. Г аничев не смог отказать Строеву, и Пленум приурочили к форуму. Но в связи с громадным наплывом участников форума мы лишились гостиницы в Питере и были вынуждены поселить писателей в оздоровительном профилактории «Ольгино», что хоть и недалеко от города, но не совсем удобно. К тому же участия писателей в работе форума тоже не случилось – там решались вопросы, не совсем близкие литературе. Некоторые писатели жалели об этом – не удалось послушать выступление Президента Беларуси Лукашенко. Как нам сказали, ему участники форума аплодировали почти четверть часа.

Писатели остались довольны работой Пленума, шутили: «Смольный взят! Теперь дела в стране пойдут на поправку.»

Звонила Г. Максименко – заручилась моей поддержкой издания журнала «Творчество юных».

Звонил Игорь Кравченко – у него проблемы с литфондовской дачей.

Звонил Владимир Скворцов – привезёт мне свой журнал «Невский альманах», чтобы я показал его в Москве. Сказал, что в субботу в выставочном зале правительства Ленинградской области состоится представление свежего номера «Невского альманаха». Собирается пригласить Анатолия Аврутина из Минска для вручения ему Диплома и подарка; просит, чтобы и я был.

Звонил из Минска Аврутин, спросил, буду ли я 5-го в Петербурге. Я сказал, едва ли, а ему посоветовал приехать за наградой. Он отказался, заявив, что без меня ему в Петербурге делать нечего.

В пятницу приехал в писательскую организацию и, официально уволившись, привёл в порядок трудовую книжку.

2 февраля. Переделкино. Вечером поселился в Старом корпусе. На улице – 18 мороза, а в номере, наверное, плюс 16, не больше. Я много раз останавливался в этом номере. Чисто, светло, удобная постель, диван, кресло, письменный стол, стул, ковровая дорожка, шкаф, тумба, телефон. В советское время наш телефон был связан со всей страной, со всем миром. Ныне же позвонить можно лишь администратору, бухгалтеру и в другие номера этого корпуса. Да, ещё раковина с холодной и горячей водой. А больше ничего и не нужно, живи, думай и работай.

Позвонил домой – там порядок. Читал присланный из Англии роман «Смутьян» Веры Калашниковой. Она живёт в Англии и пишет об Англии. Ужас что за страна, у неё нет будущего (судя по книге). Если в Англии демократия, то это бессовестная демократия. По крайней мере, так в книге.

3 февраля. После завтрака снова взялся за «Варваров». Название рассказа придётся поменять, м.б., назову его «Цена». И содержание так себе (один мой знакомый, прочитав его, сказал, что чеховский «Вишнёвый сад» лучше). Но пишу. Знаю по опыту, что почти всё, пока пишется, выглядит неважно. Не зря девиз всех портных: «Неготовую вещь дураку и клиенту не показывай!».

До завтрака сбегал на разминку. Мороз – 24 градуса. Дышать невозможно, дышал только носом и в шерстяную варежку.

На той стороне шоссе, где раньше летом росла кукуруза в полтора человеческих роста, возникла металлическая ограда, вырыт глубокий котлован. Наверное, возведут что-то многоэтажное. Жаль. С этих мест открывается широкое поле, кусты, мелкая речка Сетунь. А за речкой опять поле. А справа, на взгорке – резиденция Патриарха Русской православной церкви Алексия Второго – Храм Спаса Преображения. С Алексием Вторым у меня однажды состоялся короткий разговор, но о нём как-нибудь потом.

4 февраля. В № 12 «Нашего современника» прочитал письмо Татьяны Глушковой к Станиславу Куняеву. И отчего-то расстроился. Я с ней знаком, как-то рядом жили здесь, в Переделкине. Измученная тяжёлой болезнью, она уже не была столь привлекательна, как прежде. В своём номере на втором этаже Нового корпуса она часто курила, кашляла, расспрашивала меня о Петербурге. В газете «День литературы» прочитала статью Владимира Бондаренко о творчестве писателей Москвы и Ленинграда-Петербурга. В том числе обо мне, точнее, о моей книге «Приговор» и одном из её героев – Сергее Довлатове. Бондаренко назвал его прозу «плебейской».

Глушкова спросила, есть ли у меня с собой эта книга, и попросила почитать. Я подарил ей «Приговор». Через несколько дней она предложила зайти к ней и сказала, что всю книгу она ещё не прочитала, а прочитала только мемуарную повесть про Довлатова.

– Знаете, Ваня, – сказала она, – я думала, он хуже. А, если судить по вашим воспоминаниям, он не так плох. По крайней мере, я почувствовала в нём живое, но как будто давно устоявшееся. Только сейчас подумала, что плохо знаю ленинградских писателей. Хотя одного, кажется, знаю – Виктора Максимова. Да, я прочитала его книгу стихов «Тавро». Нет, знаю двух ваших поэтов – Г орбовского и Максимова.

– Мои друзья! – не скрывая радости, кивнул я.

Теперь, читая письма Глушковой, я был поражён, сколь несвободна она в выборе знакомых и друзей. Я не мог думать, что письма написаны ради писем, – слишком угадывался якорь, который держал её в темноте, не давая сдвинуться в сторону света.

Куняев напечатал в этой же книжке журнала два своих письма к Татьяне. Но было в них некое отличие от письма Глушковой, нечто такое, что при чтении царапало.

5 февраля. Из «ЛГ» узнал, что в Литературном институте новым ректором избран «писатель и учёный Борис Тарасов». Вместо Сергея Есина, которого я знал с тех давних пор, когда прочитал его роман «Имитатор». Лет шесть-семь назад он вместе с председателем Международного союза книголюбов Сергеем Шуваловым приезжал в Петербург, где вручил Николаю Скатову, Глебу Горбовскому и мне дипломы и удостоверения Действительных членов Академии Российской словесности. Здесь же назначили меня руководителем Питерского отделения этой Академии.

Вечером в мой номер постучали. Открылась дверь – на пороге всё моё семейство, включая Марию. Приехали забрать меня.

Когда вернулись домой, позвонил Борис Орлов. Попросил, чтобы я приехал в Петербург, нужно завершить передачу дел (нотариус, договоры, личные дела писателей и проч.).

Звонила Галя Чернышёва. Она в Петербурге, у тяжелобольной двоюродной сестры.

9 февраля. Петербург. Мы с Борисом Орловым наконец выполнили все формальности по передаче дел. Никогда раньше я не общался с ним столь длительное время. И только сейчас увидел, сколь болезненно воспринимает он каждое твоё слово, в особенности слово критики.

Встретился с Г алей Чернышёвой, многое вспомнили: 39-ю среднюю школу, которой уже нет – при строительстве путепровода над Товарной станцией её снесли; директора Марию Адольфовну Войцеховскую, которой сейчас 83 года, но держится она молодцом. Наших одноклассников – Ларису Кривову, Раису Железную, Светлану Пушкину, Толика Ладутько. Г алочка Чернышёва – моя первая любовь, если наши тогдашние отношения можно назвать любовью, – была идейной комсомолкой и активисткой. Отличницей. Пианисткой. Из тех, кто души не чает в школе и учителях. Явная противоположность бездельнику и безобразнику Сабило, который интересовался только теми предметами, которые ему нравились. И как такое могло случиться, что мы с нею стали друзьями?! Вместе ходили во Дворец пионеров. Она – в геологический кружок, я – в хореографический. Однажды она позвала меня в геологический. Руководитель кружка дал задание написать возможно большее число городов на букву «к». Я – благодаря тому, что постоянно играл в «города» (ты называешь город, а твой соперник должен назвать другой, начинающийся на последнюю букву названного тобой города), – назвал больше всех. Руководитель меня похвалил и пригласил в свой кружок.

В помещении, где они проводили занятия, была огромная клетка с орлом. Орла звали так же, как самые дешёвые сигареты, – Памир. Руководитель предупредил меня, чтобы не совал пальцы в клетку. Но я таки сунул, и Памир клюнул меня, поранив руку до крови. Руководитель строго посмотрел на меня и сказал: «Прощай! Больше мы тебя у нас не ждём».

Галина Ниловна Чернышёва – дочь полковника ГАИ, мать двоих сыновей и троих внуков. Выпускница Московского полиграфического института. С мужем давно развелась. Она той редкостной породы женщин, которые никогда никого не обвиняют и всегда строго относятся к самим себе: к своим словам, поступкам, чертам характера.

В нашу с нею встречу она подарила мне талантливо сотворённую ею картину из разноцветной кожи: ночь, звёзды, растущий месяц освещает занесённую искрящимся снегом, взбегающую на холм деревню, палисадник с низкой оградой, заснеженные деревья. На самой вершине холма – маленькая церковь с православным крестом. И столько в этой морозной деревушке с дымком из трубы и светящимися окнами тепла и уюта, что хочется оказаться там, в тишине и покое.

12 февраля. Открылась Зимняя Олимпиада в Турине. Теперь в течение двух недель можно включать телевизор.

13 февраля. Москва. Играю с внучкой. У неё масса желаний. Их нельзя подавлять. Желание ребёнка – желание божества. Она уже давно стоит, а сегодня сделала несколько шагов. Значит, пошла. Ей 10 месяцев и 17 дней. Постаралась к маминому дню рождения, к 16 февраля.

14 февраля. Позвонил Бояринов и сказал, что мне необходимо приехать в МСПС и написать заявление. К работе я должен приступить с 1 марта.

22 февраля. Юбилей Феликса Феодосьевича Кузнецова – 75 лет. Гостей – полный конференц-зал МСПС. Кузнецов подтянут, несуетлив. Рядом с ним за столом его жена Людмила Павловна и дочка Мария. В своём коротком слове Феликс Феодосьевич сказал о своей родине – Вологодчине. О том, что в своих литературных трудах о писателях Рубцове, Абрамове, Белове и других вологжанах старался подчеркнуть главное – их любовь к Родине и неравнодушие к тому, что у нас происходит. Почти ничего не сказал о своём, по сути, главном деле – поисках рукописи «Тихого Дона» Михаила Шолохова как главного доказательства авторства романа великого русского писателя.

23 февраля. День Защитника Отечества. До недавнего времени – День Советской Армии и Военно-морского флота. С переименованием исчезла конкретика – что же мы празднуем? Нам с Сашей наши женщины надарили подарков – рубах и галстуков.

Праздник праздником, а Марию надо развлекать. И самим развлекаться. Собрались вчетвером и поехали в парк Горького. Ольга с Машей в коляске отправилась бродить по заснеженным аллеям, а мы с Сашей взяли коньки напрокат. Нас предупредили: коньки, в особенности ботинки, плохие, но мы взяли. Конечно, плохие, но чтобы настолько! Мой левый уже через полторы минуты стал натирать ногу выше голеностопа. Коньки хоккейные, игровые, очевидно, б.у. Я к таким не привык. Я когда-то носился на прогулочных, «хоккеях» старого образца и беговых. Даже был победителем Кагановичского района города Минска среди младших школьников. А на этих и устоять трудно. Пришлось освободиться досрочно.

27 февраля. По утрам в Крылатских холмах делаю пробежку – до полутора километров, потом зарядку, типа разминки, и упражнения с резиновым бинтом. Иногда беру с собой две восьмилитровых бутыли и набираю там воду из родника. Заповедное место, щедрый источник «Рудненская Божья Мать», о котором жива давняя молва, что он чудотворный, что воду из него пил царь Иван Грозный. Наверху, на высокой горе – храм Рождества Пресвятой Богородицы. Служители и прихожане храма заботятся о роднике, приводят в порядок подходы к нему. Есть иконка и молитва, нужно будет переписать.

Мария не желает одеваться, не даёт себя одевать. Вряд ли это каприз, скорее отстаивание своей независимости. Сейчас почти все хотят быть независимыми. Особенно это заметно по бывшим республикам Советского Союза. Жили в одной семье, а как только оставили её, завопили: «Мы – независимые!» От кого? От «старшей сестры» – России? Так вы же при ней жили лучше и богаче, нежели сейчас! И лучше и богаче, чем она сама! И не столь массово, как сейчас, покидали родную землю. Особенно прибалты. И какая же это у вас независимость, если вы в полупоклоне и с протянутой рукой всё время что-то выпрашиваете у Запада? В том числе розги для наказания России.

1 марта. Первый мой рабочий день в так называемом «Доме Ростовых», описанном Львом Николаевичем Толстым в романе «Война и мир», начался в 11–00. В советское время здесь располагался Союз писателей СССР. Ныне его правопреемник, точнее, «продолжатель традиций» – Международное сообщество писательских союзов (МСПС). Кабинет невелик, на 2-м этаже, в смежной с отделом кадров комнате. В нём шкафы и полки с книгами, старыми законами СССР, РСФСР и личными делами писателей (эх, если бы тут оказался Коля Коняев!). Окно на Б. Никитскую, письменный стол, настольная лампа (зелёная), три стула, врезанный в окно кондиционер. А что ещё нужно! Не место красит человека. Сел к столу и хотел позвонить домой – сказать, что я уже на месте. Но тут с книжкой в руке пришла помощник Михалкова – Людмила Дмитриевна Салтыкова. Она порадовалась, что нам предстоит вместе работать, и стала высказывать своё мнение о некоторых сотрудниках: эта – бездельница, и если что-то делает, то, как правило, только для себя, этот – пьянчужка и бездельник, а тот – слишком большого о себе мнения.

Всех, о ком она говорила, я знал, но не знал, что они «такие». Я не перебивал её, ведь всё это она говорит не столько из «практики отношений», сколько для моего понимания, насколько она сама предана порученному ей делу – радеть за достойную работу МСПС.

– Исправим, – сказал я.

– Что исправим?

– Всё, что они не так сделают.

Она долго смотрела на меня, однако нужно было как-то продолжать разговор, и она сказала главное, зачем пришла:

– Сегодня Юрию Пахомову исполняется 70 лет. Послезавтра у нас в конференц-зале пройдёт его творческий вечер. Я принесла вам его книгу, постарайтесь прочесть, и будет хорошо, если на вечере вы скажете несколько слов. Ой, мне сейчас будут звонить, так что побежала.

Она ушла. Я раскрыл книгу Пахомова «К оружью, эскулапы!». Конечно, прочитаю. Он из тех писателей, о ком хочется говорить. У меня с ним давняя дружба. Полковник медицинской службы, врач, выпускник Военно-медицинской академии, он учился в Ленинграде. Мы с ним связаны не только литературой, но и одним городом. Он – шестью годами учёбы, я – почти полувековой жизнью.

В июне 1995 года, в Москве, когда мы собирались в Якутию на Пленум правления Союза писателей России, я задумался, ехать ли мне ночевать в Переделкино или провести ночь в гостинице. Подошёл Юрий Николаевич и спросил, где я собираюсь быть до завтра. «Не знаю, – сказал я. – Нет у меня в Москве друга, который мог бы меня приютить». – «Уже есть, – сказал он. – Приглашаю тебя ко мне».

Я рассмеялся, и мы поехали к нему. Провели вместе весь оставшийся день. Пришла Юрина жена и не скрыла огорчения, что мы не удержались от выпивки. Мы оправдывались: мол, мы не только наливали, но и разговаривали. Не помогало. Оказывается, Юра был в «завязке», и вот. Но иного и быть не могло: встретились двое мужчин – не будут же они пить только чай или кефир. Правда, оба мгновенно протрезвели, когда вечером из новостей узнали, что чеченская банда из двухсот человек под водительством Басаева ворвалась в Будённовск, расстреливает людей и сгоняет в городскую больницу сотни заложников, среди которых дети и беременные женщины. Что-то предпримут наши власти – Ельцин и Черномырдин?

В Якутск мы отправились на самолёте президента Якутии Михаила Николаева. 154 писателя почти из всех регионов страны. И самолёт – ТУ-154. Многие писатели подавлены происходящим в Будённовске. Обстановка осложняется тем, что лётчики, ведущие воздушный корабль, поочерёдно появляются в пассажирском салоне и рисуют в чёрных тонах новую жизнь в Якутии. Там-де идут гонения на русских, снимают их с руководящих должностей, ставят малообразованных, не разбирающихся в тонкостях дела, но своих, якутов. И, слушая лётчиков, мы понимаем, что это действительно беда, которая может привести к непоправимому.

Хотя в меньшей степени мы сейчас заняты якутскими проблемами, больше говорим и думаем о том, что происходит в Будённовске. Банда Басаева засела в городской больнице, спрятавшись за спины беременных женщин, которых выставили в окна в качестве живого щита от пуль и гранат спецназовцев. Басаев выдвинул ультиматум – вывести все российские войска из Чечни, признать Дудаева главой Ичкерии и объявить о независимости самопровозглашённой республики. Требует на переговоры премьер-министра Черномырдина. Попытка нашего спецназа атаковать больницу закончилась провалом с многочисленными жертвами, хотя и удалось освободить несколько десятков человек. Это из полутора тысяч заложников, захваченных Басаевым.

В самолёте я сижу рядом с Глебом Горышиным. Оба строим догадки – что можно предпринять в сложившемся положении. Горышин склоняется к тому, чтобы согласиться на условия Басаева. Я утверждаю, что, если это случится, чеченцы тут же перережут всех русских, живущих в Чечне. И говорю, что нужно наш самолёт перенаправить в Будённовск и предложить Басаеву отпустить детей и беременных женщин, а вместо них взять нас, писателей. Горышин против. Он считает, что власти должны найти другой способ освобождения заложников, а не менять одних на других. Кто-то справа, слушая нас, предлагает свой метод – захватить в заложники несколько тысяч чеченцев и поступать с ними так же, как Басаев. И будет порядок. Ещё кто-то бормочет:

– Сталина нету, он бы их успокоил!

В Якутске, точнее, в нескольких километрах от него, мы разместились в большом здании местного профилактория. Его сотрудники – кто серьёзно, кто с усмешкой – сообщили нам главную новость: Анатолий Чубайс привёз в их город алмазного короля Гарри Оппенгеймера. Но в Якутске тишина, покой и жара за тридцать.

На следующий день наш Пленум открылся в Якутском научном центре Сибирского отделения Российской академии наук. Мне тоже предоставили слово. Я был готов к выступлению – как раз в начале июня в газете «Санкт-Петербургские ведомости» я опубликовал свою статью «Сберечь язык – сберечь народ». К моему удивлению и даже радости, Комитет по образованию Петербурга предложил её старшеклассникам как тему к написанию сочинений.

В Будённовске по-прежнему убивают людей, в заложниках остаются до полутора тысяч женщин и детей. По радио сообщили, что к переговорам с бандитами готовится премьер Черномырдин. Перед вечерним заседанием я снова предложил обмен заложников на нас, писателей. Горышин стал возражать ещё более рьяно, чем в самолёте.

– Если ты хочешь, ты и меняйся, – сказал он. – А я – старик, мне не до обменов.

– Конформист ты, Глебушка, – сказал я. – Не столько старик, сколько конформист. Впрочем, для меня это не новость. Я ведь помню, как мы с тобой возвращались из Москвы со съезда и везли пьяного Женю Кутузова. Он разбушевался в вагоне, его милиция собралась ссадить в Бологом, я не давал, объясняя, что у него больные ноги и что в Питере на вокзале его будет ждать жена. Тогда милиционеры приковали меня наручниками к дверной решётке в тамбуре и всё же ссадили его. А ты и пальцем не пошевелил, чтобы этому помешать. И потом, когда железнодорожная милиция на Московском вокзале повела меня в кутузку, ты расстался со мной как с незнакомцем.