Текст книги "Крупным планом"

Автор книги: Иван Сабило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Я не бобёр, – сказал Шереметьев. – Почему вы причисляете меня к грызунам?

– Я же в хорошем смысле. Я же.

Шереметьев взорвался. И, как бывает в таких случаях, понёс что попало. В том числе и то, что он, Бояринов, всегда хотел избавиться от него.

– Неправда, – сказал я. – Весной я присутствовал при разговоре Михалкова с Бояриновым. Сергей Владимирович довольно жёстко сказал, что нужно провести сокращение сотрудников аппарата и назвал вашу фамилию. Но Бояринов не согласился с ним и отстоял вас.

Дальше продолжился разговор двух одинаково неприятных друг другу людей.

Кузнецов обратился ко мне:

– Кто из них, по-вашему, прав? И как вы оцениваете то, что здесь происходит?

– Отрицательно, – сказал я. – Будучи руководителем питерской писательской организации, если возникал конфликт между писателями, я не ставил перед собой задачу выявить и поддержать правого. Я старался их примирить.

– Я тоже, – сказал Кузнецов. – Но не всегда получается.

Бояринов ушёл. У Шереметьева не оказалось объекта для дальнейшего разговора, и, наверное, поэтому он свою страсть перенёс на меня:

– Иван Иванович, я полагал, что именно я здесь отвечаю за организационнотворческую работу, а с вашим приходом я лишился моего главного дела – планирования. Кроме того, вы даёте телеграммы, точнее, пишете их тексты, а подписываете их неизвестно какими именами. При этом не ставите моё имя – секретаря Исполкома.

Я посмотрел на Кузнецова – вряд ли Шереметьев говорит это, не согласовав с ним. Но Кузнецов молчит.

– Подписи под телеграммами, точнее, имена писателей мы обозначаем, исходя из личности того, кому их посылаем. При этом я советуюсь с Кузнецовым, Бояриновым, Салтыковой.

– Вот-вот, с Салтыковой! А она как раз и не имеет права советовать. Кто она такая? Она что, писатель? Она работает помощником председателя, а могла бы и уборщицей. Поэтому разговор, что мы с вами ведём.

– Не разговор, а толковище, которое не может привести к положительному результату.

После этих слов он как-то притих, съёжился и стал ещё меньше, чем был. Я посмотрел на Кузнецова, не понимая его роли в возникшей перепалке.

– Я вот о чём подумал, – сказал он. – У нас нет нормального штатного расписания. Нужно его составить и обозначить функциональные обязанности каждого из нас.

– Хорошо, давайте доверимся опыту Бориса Евгеньевича и попросим.

– А не лучше ли, чтобы каждый сотрудник сам обозначил свои обязанности? – спросил Кузнецов.

– Можно и так, – сказал я.

– А ещё лучше вот как, – оживился Шереметьев. – Я могу определить обязанности тех, кто ближе к Кузнецову, а вы, Иван Иванович, – тех, кто ближе к Бояринову.

– Нет, – сказал я. – Такой подход не что иное, как деление коллектива на группировки. А это почти всегда ведёт к расколу. Нам что, раскола не хватает?

20 сентября. Около 8-ми утра позвонил председатель Московского регионального отделения Союза городов-героев, полковник внутренней службы в запасе Борис Георгиевич Копаев. Извинился за ранний звонок и сообщил, что я вошёл в состав делегации Москвы для участия в слёте городов-героев в Смоленске. Отъезд 22-го сентября, возвращение – утром 26-го. Такие сроки мне подходят. Главное, что я смогу 27-го вести юбилейный вечер, посвящённый 75-летию со дня рождения адыгейского прозаика Исхака Машбаша.

22 сентября. На Белорусском вокзале встретился с Иваном Моисеевичем Мартыновым. Невысокого роста, в генеральском мундире, седовласый, внимательный к каждому твоему слову, возможно, потому что плохо слышит, а возможно, природное. С ним у меня давние дружеские отношения, ещё со слёта в Минске, в 1997 году. Он потом часто приезжал ко мне в Петербург. Принимал я его в нашей писательской организации, вместе готовили документы по Союзу и по слёту.

Дружески обнялись, порадовались встрече и направились в вагон. Наша делегация – 9 человек, нам предложили занять свои места.

23 сентября. Смоленск. 14-й слёт городов-героев открылся утром в Концертном зале гостиницы «Россия», где нас поселили.

За столом президиума – председатель Союза вице-адмирал А. Славский, градоначальник Смоленска В. Халецкий, депутаты Гос. Думы Е. Драпеко и А. Лукьянов, руководители делегаций от нескольких городов-героев, в их числе и наш Копаев.

Выступил Александр Михайлович Славский, сообщил, что Гос. Дума приняла Закон «О городах воинской славы». В нём почему-то ни слова о том, что уже есть города-герои. Нам необходимо сделать всё возможное, чтобы городам-героям новое звание не присваивалось, ибо при этом нивелируется, перестаёт существовать звание «Город-герой».

Я вспомнил земляка смолян, литературоведа Петра Палиевского и открытый им «метод присоединения», когда к чему-то большому присоединяется что-то малое. Затем, при помощи хитроумных манипуляций, малое уравнивается с большим, потом убирается большое и «большим» становится малое. Например, к Пушкину присоединяется Кушнер. Сначала говорят о Пушкине и Кушнере, затем Пушкин убирается и говорят только о Кушнере, заявляя при этом, что Пушкин был для XIX века Пушкиным и «нашим всё», а сейчас Кушнер наше «всё». Приблизительно так несколько лет назад по питерскому радио выступил детский поэт Михаил Яснов. И в некоем азарте даже стал рифмовать: «Пушкин – Кушнер, Кушнер – Пушкин», поясняя, как близки по звучанию эти два имени. Ему и в голову не пришло, что он оказывает медвежью услугу действительно хорошему поэту Александру Кушнеру.

Так может произойти и со званием «Город-герой». Присоединив звание «Город воинской славы» к званию «Город-герой», затем легко убрать это звание, оставив лишь новое.

Выступил Анатолий Иванович Лукьянов – политик и поэт (Осенев) – уроженец Смоленска. Сказал, что ещё в 1991 году здесь, в Смоленске, «мы провели первый слёт городов-героев, на котором говорили об опасности расчленения Советского Союза. К нам не прислушались, потому что некому было прислушиваться, все желали только говорить.»

Представитель Севастополя с гордостью говорил, что крымчане не допустили на своей земле и на море военных учений НАТО.

Ждал, что предоставят слово Елене Драпеко, но не случилось…

24 сентября. На небе ни единого облачка, 22 градуса. Густая зелёная трава в парках, скверах, на днепровских берегах. И лишь кое-где на ней жёлтые листья, словно напоминающие, что всё-таки осень. Отсюда до моей Беларуси – рукой подать.

Состав участников слёта, в основном, «лидерский»: генералы, адмиралы, полковники, известные военачальники, Герои Советского Союза и России. Все они, кто давно, а кто недавно, были большими командирами, руководителями городов (один из них – Владимир Ильич Горячкин – в 80-е годы был председателем Мурманского горисполкома, при нём Мурманску присвоили звание «Город-герой»). В составе Московской делегации генерал-полковник авиации, Герой России Александр Петрович Андреев. Должен был приехать, но из-за болезни остался в Москве генерал армии Владимир Леонидович Говоров.

Председатель Союза городов-героев – бывший член Военного Совета Тихоокеанского флота вице-адмирал Александр Славский. Могучего сложения, умело владеет пером – я в «Литературном Петербурге» печатал его рассказы о моряках. В общем, лидер.

В театре концерт силами смоленских артистов и детей. Выступила знаменитая Ольга Воронец с песней «Гляжу в озёра синие». По-прежнему красивый, чистый голос. Вторая песня – плясовая, и певица, к восторгу зрителей, вдобавок и сплясала. Да как! А ведь ей нынешней зимой исполнилось 80. Недаром поётся: «Вторая молодость приходит к тому, кто первую сберег.»

В гостиничном номере вместе со мной член делегации города-героя Ленинграда генерал-лейтенант Алексей Митрофанович Сапожников. На столике – его книга «Записки артиллериста». В 86 лет он по-военному подтянут, разговорчив. Интересуется, для чего Путин поехал встречаться с Ангелой Меркель и Жаком Шираком?

– Крылатые и газовые дела, – сказал я. – А также проблемы Российского Авиапрома и газопровода в Западную Европу. Самолётное дело у нас никудышное, опустились до того, что скупаем за рубежом авиарухлядь, летавшую там по 12–15 лет.

– Нет хозяина и цели. Мы их снабжаем газом, и у нас же проблемы.

– Не только у нас. Могут возникнуть проблемы у Штатов. Путин попробует решить вопрос об экспорте газа в Западную Европу со Штокмановского месторождения. А это вряд ли понравится американцам.

– Американцам всё плохо, что нам хорошо. Америка – самое бессовестное и развратное государство в мире. Я не говорю – американский народ, я говорю – государство.

И неожиданно совсем о другом:

– Дочка маршала Тимошенко Екатерина была женой сына Сталина Василия. Жили они в Москве, а Тимошенко в то время был командующим войсками Белорусского военного округа и жил в Минске. И вот что-то не заладилось у его дочки с Васей. Маршал на самолёт и в Москву. То ли мирить их собирался, то ли слегка приструнить, чтоб жили как положено. А тут сообщают, что Москва не может принять самолёт маршала. Посадили в Сталинграде. Маршал сразу догадался, что здесь не обошлось без Сталина. Сидит, ждёт. И вдруг приказ – вылететь на Урал, где только что создан Южно-Уральский военный округ. Специально для теперь уже опального маршала. Понижение, значит, да ещё какое! А всё только из-за того, что, вылетая из Минска, маршал не попросил разрешения у Сталина.

– Но, насколько мне известно, Василий Сталин был женат на другой?

– Он на многих был женат, этот пьянчужка. Вот про папочку говорят: Сталин – гений, Сталин – вождь и учитель, Сталин – друг детей. А какой он гений и друг, если в собственной семье – слабак? Жена покончила с собой, один сын сгинул в фашистских концлагерях, другой – спился, попал в тюрьму и откинул коньки раньше времени. А дочка бросила родину, скиталась по заграницам и сейчас прозябает в нищете то ли в английской богадельне, то ли в американском монастыре. И мог ли он управлять огромной страной, если не способен был навести порядок в собственной семье?

– Не он один, – сказал я. – Иван Грозный, Пётр Первый, Николай Второй. Этот вообще отказался от власти и тем самым погубил страну, семью и самого себя. Наверное, правы те, кто утверждает, что большая власть – это большое испытание.

– И в чём причина?

– В отсутствии этики. Нам, как никакому другому народу, не хватает этики отношений. Хоть в правительстве, хоть в экономике, хоть в семье. У меня маленькая внучка, я боюсь за неё. Она ещё крошечная, а меня гложет страх, каково ей будет, когда вырастет.

– Хорошо, что многие мои братья-артиллеристы, с которыми я шёл к Победе, остались ТАМ, – сказал Алексей Митрофанович. – Однако что-то я устал, будем отдыхать.

25 сентября. День города Смоленска. Площадь Ленина. Театрализованное шествие, в котором приняли участие делегаты слёта, ветераны войны, Почётные граждане Смоленска, промышленные предприятия города, учреждения науки, культуры и образования. Задорно и весело прошли по площади юные спортсмены России и Беларуси – здесь проходит их спартакиада.

Радушен и гостеприимен Смоленск, дай бог ему долгой, счастливой жизни. А Российское телевидение не склонно освещать такие события. Оно вообще не склонно показывать российским народам то, чем они живут. Оно показывает жизнь, какой живёт само, – жуть со стрельбой и голыми ляжками. Но, как говорится, это уже совсем другая тема. Потому что вопрос о телевидении – это вопрос о власти.

3 октября. На заседании секретариата Исполкома Сергей Владимирович Михалков четверым писателям, и мне в их числе, от имени Министерства культуры вручил медаль Михаила Александровича Шолохова – к 100-летию со дня его рождения.

Кузнецов повёл разговор о Шолоховской премии, которую Арсений Ларионов со товарищи увел из МСПС, но Михалков отмахнулся: мол, не теперь.

Единогласно проголосовали за вступление Союза писателей Беларуси в МСПС. Что-то решали ещё, и до вопроса о штатном расписании всё шло как по маслу. Но, когда Кузнецов заговорил о должностных обязанностях, Михалков потребовал:

– Я хочу, чтобы мне говорили не про должности, а про людей, которые их занимают. Попрошу представить список этих людей, чтобы я конкретно мог увидеть, кто и чем занимается. А заодно и штатное расписание.

Кузнецов и Бояринов пообещали это сделать к завтрашнему дню. После этого Кузнецов стал говорить о необходимости вернуть МСПС здание издательства «Советский писатель», также присвоенного Ларионовым. Но Михалков сказал:

– Рано! Необходимо разобраться с нашими нынешними исками к Ларионову и судами, а уж затем переходить к «Советскому писателю». То же и с Шолоховской премией.

На этом секретариат завершил работу. Уже после него Михалков в своём кабинете принял решение уволить Бориса Евгеньевича Шереметьева.

– За что? – спросил я.

– За всё. Его отовсюду увольняют. Из Союза писателей России, из Московской писательской организации, из МСПС – дважды. Много из себя мнит, а ничего не делает.

В этом «ничего не делает» я уловил интонацию Салтыковой.

Вечером со мной разговаривал Кузнецов. Вид у него усталый и даже понурый, чувствуется, что он не ожидал столь решительных действий Михалкова.

– Я вас попрошу, – сказал он, – составить протокол сегодняшнего заседания секретариата. Это должен был сделать Шереметьев, но. Я понимаю, что вы не вели записей, но, мне кажется, у вас отличная память, стало быть, для вас это будет несложно.

Я не стал ничего уточнять. Протокол я сделаю, но тут же, в который раз, кольнул вопрос: «На что я трачу свою жизнь?!»

7 октября. Вечером позвонил Николай Коняев, сказал, что они с Николаем Рачковым сейчас на Ленинградском вокзале: возвратились из Якутска, едут в Петербург, хотели бы увидеться. Договорились – у Ленина. Я оделся, взял бутылку водки и приехал за полчаса до отхода поезда. Зашли в буфет, купили бутербродов и одноразовые стаканчики. Коняев долго, шумно копался в огромной сумке и, наконец, вытащил рыбку-нельмочку, размером чуть больше кильки.

– Не жалко? – спросил я.

– А чего её жалеть? Для того и тащил пять тысяч вёрст, чтобы сейчас её разделать.

Рассказали о поездке в Якутию, всё там понравилось, было много встреч с писателями, так что возвращаются они полные впечатлений.

Выпили за Якутию и, отдельно, за их тёзку – якутского классика Николая Лу– гинова.

Проводил их в вагон. Там продолжили разговор. На этот раз – о моём преемнике, руководителе питерской писательской организации Борисе Орлове. Оба Николая обрушились на него: груб, дело подменяет суетой, творческая жизнь в писательской организации замирает.

Я прервал моих собеседников:

– Что же делать?

– Менять! – сказали оба.

– Не менять, а помогать, – не согласился я.

– Да как же помогать этому завистнику? – удивился Рачков. – В Якутске я читал стихи – меня встретили бурей аплодисментов, настоящий триумф. А потом подскочил Орлов и говорит: мол, у тебя где-то в одном стихотворении не совсем удачная строчка, я бы так не написал. И это всё, что он мог сказать?

– Ничего удивительного, – сказал я. – Вы, поэты, часто пытаетесь навязать друг другу свои вкусы. И до хрипоты спорите по какой-нибудь «неправильности», хотя на самом деле никакой «неправильности» нет, а есть различия во вкусах.

Нет, не согласились. Но пора на выход, вот-вот отправится поезд. На прощание обнялись.

10 октября. Искал библиотеку ЦДЛ. Пришёл в главный корпус – сказали – не сюда. Нужно выйти на Поварскую, а там – под арку и мимо мусорных баков – в библиотеку. Пошёл. Поднялся по лестнице, здесь меня встретила юная красавица, лучезарно улыбнулась:

– Вы к кому?

– Где тут у вас библиотека?

– Идёмте, – вызвалась она проводить. Мы долго переходили из одного ресторанного зала в другой. Казалось, они никогда не кончатся. Все залы пустые, в каждом – с белыми салфеточками на предплечье – скучают официанты. Моя красавица ласково произносит:

– Веду в библиотеку.

Официанты кивают мне, вежливо здороваются. Когда-то ЦДЛ и все эти залы принадлежали писателям. В них снимали кино, их описывали известные авторы (например Михаил Булгаков), здесь в застольных беседах обсуждались проблемы вселенского масштаба. Но это в прошлом, при «плохой» советской власти. Ныне, при. чуть было не написал «хорошей», что-то писателей тут не видно. Но, может быть, ещё не время?

Наконец, залы кончились. Мы снова оказались в передней ЦДЛ.

– Кажется, здесь, – без особой уверенности сказала моя проводница.

– Но здесь я уже был. Мне сказали, что вход в библиотеку с Поварской улицы, под аркой.

– А, тогда пойдёмте.

Мы пошли обратно, и она всё же привела меня в библиотеку. Очаровательно и чуточку виновато улыбнулась: дескать, извините, не знала, где библиотека, но теперь буду знать.

Я поблагодарил её и вошёл в дверь. В первой комнате две женщины работают с картотекой.

– Заведующая библиотекой там, – показали они мне другую комнату. Не входя туда, приостановился у открытой двери: заведующая – женщина в летах – разговаривала по телефону. Но вот положила трубку, повернулась ко мне.

– Я бы хотел записаться.

– Документы есть? Вы откуда?

– Я.

– Прописка есть? Паспорт при себе? Вы член Союза?

– Я до недавнего времени жил в Петербурге, но.

– Значит, не прописаны в Москве?

– Да, но я работаю, вот моё удостоверение.

– Это не годится. Нужна прописка. Вы прописаны? Нет? Вы кто такой?

И тут я не сдержался. Ко мне библиотекари всегда относились как к родному, а она.

– А вы кто? – спросил я. – Библиотекарь или дознаватель на Лубянке? Как ваша фамилия? До вас все библиотекари мира.

– О, а это уже оскорбление, – сказала она, но я заметил, что спеси в ней поубавилось. – Что вам нужно?

– Ничего, – сказал я. – В ЦДЛ 20-го числа пройдёт вечер, посвящённый Самеду Вургуну. Я один из участников, мне нужно посмотреть его книги.

– Хорошо, – сказала она, – приходите через час, я приготовлю.

Через час меня ждали три книги: огромный том из серии «Библиотека поэта», «Избранное» и отдельной книгой поэма «Вагиф».

Вернулся к себе. Читал стихи Вургуна, вступительные статьи, полистал поэмы. И повеяло прежней жизнью, с её детством, юностью, с войной и радостью оттого, что повержен рейхстаг.

12 октября. Кузнецов спросил, читал ли я в «Литгазете» статью «С ног на голову», которую подписали С. Михалков, Ф. Кузнецов, В. Ганичев, С. Василенко, И. Переверзин, В. Гусев. Статья о драматической судьбе писательской собственности.

– Да.

– Что вы можете сказать?

– Статья своевременная, в особенности с учётом недавней телепередачи с участием Риммы Казаковой и Леонида Жуховицкого, а также бывшего генерального директора Международного Литфонда Гюлумяна. Многие писатели, в том числе московские, не могут толком разобраться в том, что происходит с писательской собственностью. Уже не говоря о чиновниках и даже о судах. И тональность статьи соответствующая. Судя по стилю, по речевым оборотам, писали вы?

– Да, моя статья.

– Меня поражает «героизм» Риммы Казаковой, с которым она отстаивает неправду.

– Амбиции. Она крайне амбициозна, притом небескорыстна. Иная бы давно умаялась воевать за неправду, а эта лишь крепнет от поражения к поражению.

– В статье, – сказал я, – сделан призыв к руководству Союза писателей Москвы отказаться от конфронтации и выступить совместно за спасение остатков писательской собственности. Но я не уверен, что они услышат его.

– Пожалуй. Хотя там уже многие понимают вред конфронтации. Они убедились в том, что новые власти России меньше всего беспокоятся как о российской культуре, так и о писателях.

– Да, если при Советах был главный лозунг: «Всё лучшее – детям!», то сейчас: «Всё лучшее, в том числе и детское, – частникам!». Наши государственные мужи сами ухитрились стать крупными собственниками и, чтобы сохранить присвоенное, дают возможность и другим отхватить кусок пожирнее.

– В том и суть, – сказал Кузнецов. – Стало быть, и борьба наша будет длительной и тяжёлой.

Мне показалось, тема писательской собственности в нашем разговоре исчерпана, и я спросил Кузнецова, звонил ли он в Агентство по печати Нине Литвинец. Это ей Сеславинский передал наше письмо о российско-белорусской 50-томной библиотеке. Две недели назад нам сказали, что она уезжает в Германию на Франкфуртскую международную книжную ярмарку, и попросили связаться с нею, когда она вернётся.

Кузнецов набрал её номер. Спросил о ярмарке – оказалось скучновато прошла. Упомянув о нашем письме, долго молча слушал – Нина Литвинец высказывала собственное видение нашего проекта. Кузнецову иногда удавалось вставить фразу в её монолог:

– Да, там теперь Союз белорусских писателей и Союз писателей Беларуси. Да, трудно сказать, в каком из них писатели сильнее. Да, полагаю, они соберут двадцать пять томов. А наших? Да, наших и в двести пятьдесят не уместить. Хорошо, если бы и от вас кто-то занимался этой серией. Будем ждать ваших предложений, а мы уже формируем редсовет.

Он положил трубку.

– Проблемы? – спросил я.

– Она утверждает, что финансировать это издание должно Союзное Государство.

– Об этом же и мы заявили, и Министерство информации Беларуси.

– Ну, часто чиновники наши мысли и предложения выдают за свои – неоспоримое право любого начальства.

– Пускай выдают, мы не в обиде. Наша задача внушить им, как детям, мысль, чтобы они ощутили её своей и старались помочь. Итак?

– Сказала, ответ будет положительным. Но сомневается, что белорусы наберут авторов на 25 томов. Кто там? Янка Купала, Якуб Колас, Быков.

– Несомненно! У них большая литература. В особенности, если взять почвенническую и военную тематику. Но не только. Известно ли вам имя Владимира Короткевича? Как художника слова многие считают его более состоятельным, чем Василь Быков. Его «Христос приземлился в Гродно», «Колосья под серпом твоим», «Дикая охота короля Стаха» – белорусская классика. А ещё у них Михась Лыньков, Алесь Адамович, Иван Шамякин, Иван Мележ, Иван Чигринов, Янка Мавр – вот как густо идут Иваны! – и многие другие. Белорусский роман и белорусская поэзия в двадцатом веке – значительное явление в литературе.

– Как вы думаете, если их 25-томную часть будет составлять Союз писателей Беларуси, включат они туда Василя Быкова?

– Обязательно.

– А Светлану Алексиевич?

– Не знаю. Это им решать. Наше дело – наши 25 томов, и нам негоже настаивать на включении в их часть каких-то авторов. Но будем советоваться, это не исключено.

– Хорошо. Вы уже думали, кого мы привлечём к работе для помощи вам?

– Вероятно, следует создать двууровневый редсовет: верхний – 5–7 известных писателей, руководителей творческих Союзов – Михалков, Ганичев, Распутин, Скатов, Кузнецов. И нижний, того же количества или даже меньше – те, кто будут непосредственно заниматься подбором писательских имён и произведений, которые мы включим в наши 25 томов.

– По-моему, приемлемо, – согласился Кузнецов.

– Знаете ли вы Блудилина-Аверьяна? – спросил я.

– Да, и очень хорошо. И жену его Наташу, критика и литературоведа, доктора филологических наук.

– Именно их я имею в виду. Но давайте сначала получим письмо. Кроме того, необходимо встретиться с нашими белорусскими коллегами, чтобы обсудить тип издания, оформление, обложку. Думаю, объём каждого тома не должен превышать 30 листов. Но и не меньше. Будут ли они одинаковы в чисто оформительском смысле – пусть решают издатели. Хорошо бы сделать достойный тираж. Но это уже будет зависеть от Союзных средств.

– Здесь неплохо бы подумать над выпуском части особого, подарочного тиража – для Президентов и Министров культуры.

– Мечтать не вредно, – откликнулся я на шутку, понимая, что это уже из ряда фантазий.

Вечер. Переделкино. В Старом корпусе, где я поселился в 25-м номере на втором этаже, как всегда, чистота и порядок. Писателей мало. Зато людей «не писательского вида» – хоть отбавляй. В основном, кавказцев. Все крайне упитанные, с острыми, оценивающими взглядами, как перед выходом на ринг, с нескрываемой готовностью к конфликту.

Несмотря на массу публикаций в СМИ о растаскивании предприимчивыми людьми писательского имущества, несмотря на арбитражные суды и пересуды, писательская собственность, нажитая писателями за счёт их взносов в Литфонд и перечисления части их гонораров, сокращается, как шагреневая кожа. Вот и в пристройке к Старому корпусу, в которой на первом этаже – столовая, а на втором – конференц-зал и библиотека, уже раскинул свои владения ресторан с милым названием «Дети солнца». А биллиард, где мы с Колей Коняевым резались по вечерам, теперь писателям предоставляется только за деньги. Раньше он стоял в отдельном помещении, на втором этаже, а ныне перемещён вниз, к входу в столовую, и застелен белым покрывалом, как покойник.

Не знаю, узаконено ли в нашей стране право тех, кто уже что-то ухватил и присвоил, не возвращать ухваченное хозяину, но, исходя из принимаемых арбитражными судами решений, оно существует де факто.

Надломлена становая ось России – русский дух. Бросаются в глаза унизительная бедность большинства и процветание тех, кто не имеет к богатству никакого отношения, кто не создавал его, а лишь присвоил. Социальная рознь налицо, а говорить об этом нельзя, законы не позволяют.

Ужинал двумя пирожками и апельсином, что купил на железнодорожной станции в Переделкине. Привёз ноутбук – вид на письменном столе солидный, а пользуюсь этим чудом техники всего лишь как пишущей машинкой. И нет желания учиться. Правда, когда-то в Петербурге, заплатив немалую сумму, я посещал компьютерные курсы. Ходил долго, больше месяца, и на каждом занятии наш наставник требовал, чтобы мы записывали в тетради сведения о каких-то килобайтах, килобитах, мегабайтах, мегабитах и прочую дребедень. И никакой практики. Когда же, чуть ли не в последний день курсов, он сел за компьютер и решил провести с нами практические занятия, выяснилось, что он не умеет на нём работать. Многие из его учеников, и я в том числе, рассердились и ушли. А через несколько дней он позвонил мне и сказал, что я могу приехать за удостоверением, которое подтверждает, что я окончил компьютерные курсы.

– Но я же ничему не научился!

– Это ваша проблема. При желании, курс обучения, на общих основаниях, можем повторить.

Кажется, большего цинизма я не встречал. Хотел сказать ему пару слов, но решил не засорять провода.

Так что, скорее всего, именно он отбил желание учиться. Никогда не думал, что меня, написавшего немало книг, будут называть безграмотным – в компьютерном смысле. Придётся подождать, когда наша Мария, которой сейчас чуть больше полутора лет, вырастет, освоит эту премудрость и научит меня.

14 октября. Эти записи делаю утром. В Питере меня спрашивали: чем отличается Москва от Петербурга?

– В Москве люди быстро ходят.

– Чем ещё?

– Не знаю.

Теперь могу добавить. В одном из своих сочинений Юрий Тынянов писал об отличительных чертах застройки двух столиц: «В Москве, куда ни посмотришь, взгляд упрётся в дом, а в Ленинграде он тебя обязательно выведет на площадь».

Его удивительно точное наблюдение я бы дополнил ещё одним: в Москве всегда есть небо, а в Питере часто его нет. В Москве, каким бы дождливым, облачным ни был день, всё равно есть ощущение высоты: где-то в разрывах туч и облаков угадывается солнечный свет, где-то облака не слишком плотные и потому прозрачные. А в Питере часто мрак наваливается на крыши домов, тяжкий, непроницаемый, без намёка на то, что где-то светит солнце и голубеют небеса.

Как-то, в прошлом или позапрошлом году, бродя по Петербургу, обратил внимание на постперестроечную реальность: почти все окна первых этажей жилых и нежилых зданий забраны металлическими решётками. И возникли такие строчки:

Иду по улице красивой – Решёточки на окнах, тьма их, тьма!..

Зарешечённая Россия Для нас – как общая тюрьма.

И как из неё выбираться? Будить и звать! Будить и звать, прежде всего, русского интеллигента. Чтобы, наконец, он сказал: «Хватит, господа, грабить мою Родину!»

Почти два десятилетия продолжается грабёж.

В прежние времена даже озверелые завоеватели, захватив тот или иной город, давали своим хищным псам-оруженосцам только три дня на поживу и разграбление. А здесь – два десятилетия. И молчим, уткнувшись в телеящик. И где ж тут вдохновение для писателя? И где ж вы герои-освободители? Где неотступные? И когда получит команду выступать Засадный Полк? Да ведь только полка и хватило бы, как говаривал бывший Министр обороны, чтобы взять за шиворот нечисть, оседлавшую Россию! На русских людях, более чем на всех других, лежит ответственность за судьбу России. Русские люди должны сплотиться, видя, как все другие объединяются против них. Русский – не только национальность, это ещё звание, которое получено нами от наших героических предков.

Окно моей комнаты выходит на ту же сторону корпуса, где вход. Прямо перед окном – юный развесистый клён. Жёлто-золотой, шарообразный – он как солнце, спустившееся к нам с небес. Там, за облаками, основное солнце, а здесь, на земле – солнце-клён.

В который уже раз начал «Крупным планом». Хотя к тому, что я задумал, больше подошло бы «Последний раунд». А ещё больше – «Невольник». У Лермонтова – «невольник чести», а я – невольник обстоятельств, который всю жизнь делает не то что хочется. Точнее, делает то что хочется лишь урывками, «в свободное от основных занятий время».

Или всё же этому есть объективная причина – нехватка сил, чтобы пойти на разрыв со всем, что держит тебя в неволе. Скорее всего, так и есть. А слова о том, что тебя «держат» дела и люди, – лишь средство оправдать свою лень и неуверенность в том, что ты и дальше сможешь делать свою главную работу как должно. Если раньше ты брался и делал хоть рассказ, хоть повесть, хоть роман, то теперь ты всё думаешь, думаешь, всё откладываешь на потом, а это первый признак неуверенности и лени. И оправдание находишь: ты это ещё не додумал, не доносил, надо подождать, пока оно додумается и само выйдет наружу.

Не выйдет! Как женщина никогда не станет матерью, если будет только и думать о том, что ещё рано, ещё не готова, так и художник не создаст ничего путного, если его якорями будут нерешительность и лень. А надо беременеть и рожать. Потом растить дитя, воспитывать и просвещать.

Навещают расслабляющие мыслишки: «Сколько ж можно писать, работать? Тебе 67-й год, ты что, нанялся? И что ты можешь написать такого, что ещё не написано, хоть тобой, хоть другими?»

Но нет, это хорошие мысли. Они сродни мыслям спортсмена, который собирается с духом, чтобы пойти на рекорд. А потому дерзай!

15 октября. Поразительно, как всего за два дня изменился мой солнце-клён. Теперь он уже не шарик, а золотистый обруч. Вся его срединная часть облетела, как будто выпало лицо, осталась лишь золотистая причёска-каре в мелких кудряшках из жёлтых листьев.

Чаще всего, когда остаюсь наедине с собой, вспоминается детство, школа. нет, не школа, а каникулы, школу я не любил. И первые приближения к девушке, к женщине. Самая первая из них – семнадцатилетняя красавица Оля в маминой родной деревне Паздерки, что недалеко от Минска. У неё было что-то с позвоночником, врачи обязали её лежать, а меня, десятилетнего, моя бабушка Аленка попросила ходить к ней и читать книжки. Сначала это были «80 тысяч километров под водой», потом «Гулливер», потом ещё какая-то, может быть, «Чёрная курица». Оля лежала, разметав на подушке тёмные вьющиеся волосы, перебирала длинными тонкими пальцами пододеяльник, слушала, улыбалась и никогда не перебивала меня. Даже когда я хитрил и пропускал целые абзацы, чтобы поскорее закончить главу, она молчала. Только хвалила, что я хорошо читаю. И лишь когда я уставал и начинал сбиваться, просила остановиться.