355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Сабило » Крупным планом » Текст книги (страница 2)
Крупным планом
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 19:01

Текст книги "Крупным планом"


Автор книги: Иван Сабило



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– У меня такое ощущение, что все ленинградцы как будто родственники между собой, – сказал он. – В особенности женщины. Как будто все они – мои родственницы.

– Ну, понятно, нам, мужчинам, все женщины кажутся нашими невестами, – сказал я.

– Нет, я не это имею в виду. Ленинградки, как никакие другие женщины, чувствуют и понимают поэзию. Именно это их роднит друг с другом и с нами. Причем неважно, какое у них образование – высшее, низшее – все равно. Я в общагах жил, всяких повидал. И все понимают!

– Вам везет, – сказал я. – Не каждый поэт может сделать такой вывод.

– Но это что касается понимания стихов, а книжку «Травинка грусти» покупать не хотят. Ни в Книжной лавке на Невском, ни в других местах. Когда подаришь кому-нибудь из них, читают, хвалят, целоваться лезут, а чтобы купить… Но, как говорится, покупатель всегда прав.

– Это в торговле, – сказал я. – А в литературе всегда прав писатель.

– Ну, знаете, смотря какой писатель.

– Нет, Владимир Мотелевич, «смотря какой писатель» – не писатель, а я говорю о писателе.

Он подёргал бороду и пробурчал:

– Ну да, не всякий врач, кто в белом халате. Я в больнице лежал, со мной в палате ещё трое было, они меня как бога слушали, один даже руку поцеловал, оттого что слов таких никогда не слышал. А я ничего особенного не говорил, просто разговаривал с ними в силу своего понимания различных вещей. А книжку покупать не хотят, не на что.

Наверное, он еще долго развивал бы свою тему, но мне позвонили из Смольного, из Комитета по управлению городским имуществом – тащат в суд, чтобы отнять помещение, я стал разговаривать по телефону, и Нестеровский ушёл.

Теперь он снова у меня. Может быть, решил продолжить разговор? Однако я ошибся, он совсем о другом:

– Если честно, Иван Иванович, вот шёл к вам и думал о том, что писателей от Бога у нас нет. В особенности поэтов. Ни одного!

– Разве? – удивился я. – Худо, если так. А вы сами, Владимир Мотелевич, разве не от Бога?

– Правильно, я – поэт от Бога! Единственный! – поднял он указательный палец.

Я смотрел в его кривую тёмную бороду, в розовый лоб, на котором, несмотря на розовость, проступили ещё мелкие красные пятнышки, наверное, от волнения. И думал, что и как ему сказать, чтобы не обидеть. Можно, конечно, занять принципиальную позицию и броситься защищать наших поэтов. Назвать несколько имен, чтобы он усомнился в своём мнении и не особенно выпячивал себя перед ними. Но что это даст? Сделает его меньше, а зачем?..

– Знаете, Володя, мне по душе ваша убежденность. Она поможет вам и дальше. Укрепит вас. Так и думайте. Всё время живите с этой мыслью, что вы – единственный – от Бога. Я тоже буду в этом убеждён. И буду ждать ваших новых стихов. Таких, какие вы поместили в вашу последнюю книгу «Травинка грусти»

Сидит. Улыбается. По-моему, даже рад не столько за себя, сколько за меня. За моё понимание его как художника. Значит, укрепился. Ну и хорошо!

Только он ушел, тут же появился другой наш поэт – Олег Чупров. Тоненький, хрупкий, элегантно одетый – белая рубашка в чуть заметную голубую клетку, светлые, тщательно выглаженные брюки, голубые глаза с затаившейся то ли иронией, то ли хитринкой. Сел на тот же стул.

– Сейчас Володьку Нестеровского встретил. Такой озарённый.

– Он был у меня. Сказал, что в нашей писательской организации он – единственный поэт от Бога.

Олег выпрямился, чуть заметно улыбнулся:

– Не верьте ему.

– Почему?

– Единственный поэт от Бога – я, Олег Чупров!..

Пришлось и ему сказать то же, что Нестеровскому.

– Не в этом дело, – сказал Олег. – Если поискать, можно найти. Но зачем?

– Вот именно. Поэты – как доноры, у которых различные группы крови.

И Чупров ушёл.

Долго в тот день не выходили из головы их визиты. Все думал, думал и к вечеру придумал анекдот:

Сын спрашивает отца, современного поэта:

– Папа, а в наши дни есть такой же талантливый поэт, как Пушкин?

Отец надолго задумался, затем ответил:

– Да, сынок, только нас очень мало!

* * *

После пожара начались наши скитания по библиотекам города. Сначала был Инженерный замок – библиотека ВМФ. Вслед за ней библиотека имени Лермонтова, на Литейном. Потом Центральная детская библиотека имени А.С. Пушкина, на Большой Морской. За ней – библиотека имени Блока, на Невском. В этой последней мы чаще всего проводили наши собрания, хотя там работала постоянная выставка-продажа картин современных питерских художников. Но директор, Галина Павловна Волосова, понимала писательские проблемы.

Почему нам приходилось кочевать из одной библиотеки в другую? Ответ прост: теперь даже в книжных храмах стали смотреть на посетителей с мыслью: а что с них можно взять. Писатели, кроме своих книг, изданных, как правило, за собственный счёт, ничего дать не могли. Отсюда и отношение. Но нет у нас на библиотеки обиды. Они тоже впали в такую нищету, что самим впору просить милостыню.

Обездолив писателей и библиотеки, «государство» математически точно рассчитало свой удар по культуре. Прежде всего, по литературе.

А что же писатели? Как они восприняли новое для себя положение? Скорбно, но без уныния. Писали и продолжают писать. И мы, со всем пониманием важности единения творческих сил, принимаем в свой Союз новых одарённых литераторов. Время показывает, что творческие союзы, где люди объединены талантом, оказались более жизнеспособными, чем другие общественные организации, в том числе политические партии.

Жизнь быстро менялась. К сожалению, все перемены вели к ухудшению положения честных, совестливых граждан. Пировали хамы, преступники и межняки. При этом не скрывали своего презрительного отношения к тем, кого они с помощью «демократических» законов сделали нищими.

Город менялся на глазах. У станций метро возникли десятки, сотни торгашеских будок-ларьков, меж ними то и дело сновали бурые, перекормленные крысы. Загремели киллерские выстрелы. Улицы города окрасились болезненной сыпью слов на латинице. Тротуары утопали в мусоре. В воздухе – мат-перемат. И не только в воздухе, но и на журнальных и книжных страницах. Стало понятно, что разрушать будут не только русскую литературу, но и русский язык. И если столь неприглядным оказался переход к капитализму, то каков же будет сам капитализм!

Новые чиновники, возглавившие государство, боялись оппозиции в лице творческих Союзов. И принялись их разрушать. Со своей стороны, мы, руководители творческих организаций, не могли этого допустить. Вскоре нами был создан Координационный совет творческих Союзов Санкт-Петербурга. Его председателем мы избрали народного художника России Евгения Демьяновича Мальцева.

То была жуткая пора. На творческие Союзы, точнее, на их имущество – прежде всего на Дома композиторов, журналистов, художников, спустили коммерческие структуры, как свору самых свирепых хищников. Стали ходить упорные слухи о том, что город в лице его мэра Собчака собирается отнять у творческих Союзов их помещения.

В самом тяжелом положении оказались писатели города. Строить организационную и творческую работу огромного писательского коллектива без мало– мальски приспособленного помещения невозможно. И как ни тягостно мне было обращаться к Собчаку за помощью, все же пришлось написать ему письмо с просьбой решить вопрос о помещении для писателей.

Шло время. Собчак молчал. Обстановка в стране накалилась до предела. В Москве Ельцин и его приспешники расстреляли Дом Советов. Палили из танков по окнам, за которыми несколько сотен людей пытались противостоять злодейству. Не смогли. Танки сильнее.

В Петербурге, в Доме актера открылся Объединенный пленум творческих Союзов города. Председатель Комитета по культуре, актриса Елена Драпеко (это её героиня Лиза Бричкина в фильме «А зори здесь тихие…» тонет в болоте) выступила с осуждением политики Ельцина и расстрела Белого Дома. Она еще не закончила своё выступление, а вице-мэр по культуре Владимир Петрович Яковлев выскочил из-за стола президиума и побежал звонить в Москву, где в это время Собчак встречался с Ельциным. Стало ясно: дни Драпеко в качестве председателя Комитета сочтены.

Выступил я. И внёс предложение: от имени пленума высказать осуждение расстрела Белого Дома и требование не восстанавливать его. Сохранить таким, каков он есть, в назидание будущим президентам и всем тем, кто подло относится к своему народу. Вёл пленарное заседание председатель Координационного совета творческих союзов Петербурга художник Евгений Мальцев. Он не поставил моё предложение на голосование, хотя многие в зале поддерживали меня. Потом, уже после пленума, Евгений Демьянович мне скажет: «Не дело нам, творческим работникам, напрямую вступать в конфронтацию с властью. У нас другие заботы». – «У вас другие заботы, – сказал я. – А у нас – эти».

Елену Драпеко сняли с должности председателя Комитета по культуре через несколько дней после Пленума. Под предлогом реформирования Комитета. Сняли бы и меня, если бы могли. Но писателя снять невозможно.

2005

21 марта. Ровно четыре года назад не стало хорошего русского поэта Анатолия Фёдоровича Коршунова. Выпускник фабрично-заводского училища, он был поэт из рабочих. И создавал такие стихи: «Я благодушным не был никогда, не принимал судьбы суровой милость, и счастлив думать, что моя звезда среди других ещё не закатилась…». Был женат, разведён, есть дочка. В 1977 стал членом Союза писателей СССР, писал стихи и песни, автор полутора десятков книг. В последние годы издавал их за «свой счёт», для чего поменял свою квартиру в Петербурге на комнату, а потом и её – на комнату в коммунальной квартире в одном из сёл Ленинградской области. А там соседка, пьянчужка, зазывала к себе собутыльников, а те, зная, что он поэт, пытались заставлять его пить с ними и требовали «стихов». Он отказывался, и они убили его…

Вот говорят, нынче хорошее время для литературы: поэтов не убивают. Полно сочинять. Отдельно останавливаться на судьбе современных писателей не буду, но те, кто интересуются этой темой, могут обратиться к работам Виктора Тихомирова-Тихвинского, что проживает в Ленинградской области…

Хоронили мы Анатолия Фёдоровича в промозглый мартовский день на сельском кладбище. Была его дочь, красивая, спокойно-сосредоточенная. Я подошёл к ней, чтобы посочувствовать, но она, не поднимая глаз, внятно сказала: «Не нужно соболезнований, я его не считаю своим отцом. Думала, квартиру нам оставит, а он её на книжки променял».

Наверное, следовало промолчать, но я не сдержался: «Он же не только квартиру, он ведь и свою жизнь, говоря вашим языком, на книжки променял?»

Потом в электричке, вспомнив этот эпизод, я подумал, что поэта Анатолия Фёдоровича Коршунова мы сегодня похоронили дважды.

Есть пять наших чувств. Парапсихологи утверждают, что не пять, а шесть, добавляя чувство боли. А я бы назвал седьмое – чувство поэзии. К сожалению, имеющееся не у всех.

24 марта. Я – человек будущего, того, что впереди. Иногда задаюсь вопросом, для чего я пишу? Набор ли это картин, характеров и причуд моего времени, или попытка отчёта перед моими близкими: как я жил, о чём думал и что меня радовало и беспокоило? Если, конечно, быт и суета не погасят в них интерес к моим записям.

Сейчас понял, что пишу излишне пространно. Нужна только суть. Больше всего для этого подходят дневниковые записи. К сожалению, свой дневник, который вёл на протяжении двух лет, я утерял в Москве во время Всемирного русского народного собора… Рукописи, конечно, «не горят», но, к сожалению, безвозвратно теряются. Поэтому какие-то события буду восстанавливать по памяти. Вначале не хотел обозначать даты, но потом решил – надо. Не выпадать же из времени.

Дочку в Москве увезли в родильный дом. Переживаю за неё и желаю всего самого доброго тому, кто принимает роды.

25 марта. Сегодня большое событие в нашей семье: Ольга стала мамой, Саша – папой, Галина – бабушкой, я – дедом!

Почти два месяца назад, в новогоднюю ночь мы с моим зятем Сашей Докучаевым совещались, как назовём нашу дочку-внучку. Мы уже знали, что это будет девочка. Перебрали десятки имён, листая книгу Льва Успенского «Ты и твоё имя». И остановились, как нам кажется, на самом лучшем – Мария. (В книге Мария – «горькая», по другим толкованиям – «превосходство»).

После Нового года жена, дочка и Саша отбыли домой, в Москву. Дочка уехала, что называется, не с пустыми руками: 30 декабря, будучи на седьмом месяце беременности, она в Петербургском университете экономики и финансов защитила кандидатскую диссертацию по экономике. Мы с женой и Сашей были на защите. Помню её на трибуне – стройную, с небольшим животом, в светлой кофте и чёрной юбке. Помню учёный совет из семнадцати человек, высокого, красивого декана факультета Виктора Ивглафовича Сигова – её научного руководителя. Помню её главного оппонента – профессора, стройную, красивую женщину Анну Александровну Курочкину… Но не помню, что говорила дочка, в чём она убеждала учёных.

После обсуждения её доклада и ответов на вопросы мы отправились в кафе и стали ждать, когда учёный совет заслушает ещё одного соискателя учёной степени. Потом был банкет, поздравления с удачной защитой и возвращение домой. Незабываемый день и вечер 30 декабря 2004 года.

Через сутки мы встречали 2005-й год. Впервые в моей жизни был двойной праздник – дочкин успех и встреча Нового года!

1 апреля. Рано утром вернулся из Германии, где принимал участие в Международной Лейпцигской книжной ярмарке. В Германии я был впервые, и как-то случилось, что меня там ничто не задело. Возможно, потому, что это Восточная Германия. Побывали в Дрезденской галерее – сумрачно и прохладно. У нас в Эрмитаже не так, у нас праздник. И в Русском музее тоже.

Сама по себе книжная ярмарка впечатляет огромностью помещений, где она размещается, множеством людей, из которых большинство русских, русскоязычных. Может быть, несмотря ни на что, русские пока ещё более других интересуются книгой? В нашей писательской делегации были: Алексей Грякалов, Дмитрий Каралис, Валерий Попов, Михаил Кураев и я. А также представители книготорговой сети Петербурга, Комитета по печати и председатель Санкт-Петербургского Союза журналистов Андрей Константинов. Более всего я общался с Каралисом и Грякаловым – умные, просвещённые люди. Грякалов – доктор философских наук, профессор Педагогического университета имени Герцена. Нет, пожалуй, поторопился написать – «не задело». На встрече с посетителями я представил свой роман «Открытый ринг». Собралось человек тридцать. Никто моей книги не читал – в Германии она не выходила. Я немного рассказал, о чём она, потом пошли вопросы. О писательско-издательских делах в нынешней России, о читательском спросе, об оплате писательского труда. Я думал, наша встреча так и пройдёт без каких-либо каверз, но не тут-то было. Пожилая женщина – высокая, худощавая блондинка – обратилась ко мне на хорошем русском языке:

– Вот у вас есть широко известный писатель Валентин Распутин, так я прочитала его роман о дезертире. И пришёл такой интерес: вы, победившая фашизм страна, пишете не про героя победы, а про дезертира. Неужели дезертирство у вас было массовым явлением?

Вопрос не трудный, но требующий точного и вразумительного ответа.

– Вы правы, мы, действительно, победившая страна. И про дезертиров писал не только Распутин, но и Чингиз Айтматов в рассказе «Лицом к лицу», и Дмитрий Гусаров… не помню, как называется его рассказ. Но именно писатели победившей страны и должны были написать о таком явлении, как дезертирство. Потому что наши дезертиры – это трусы, почти предатели. Тогда как ваши дезертиры, или, скажу точнее, дезертиры из германской армии – герои. Если бы все ваши, точнее, все офицеры и солдаты фашистской армии дезертировали, мир избежал бы самой кровопролитной войны. Понимаете разницу?

Я думал, она улыбнётся, но нет, смотрит на меня так, будто ждёт ещё каких-то слов. А я уже всё сказал.

На том и закончилась наша встреча.

2 апреля. Сегодня открывают станцию метро «Комендантский проспект». Это в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома. Оделся как на пробежку и помчался туда. Приехала губернатор Валентина Матвиенко, спустилась по эскалатору, посмотрела, кажется, осталась довольна.

Станция большая, в светло-голубых тонах, с авиа-символикой – именно здесь, на Комендантском аэродроме обретала свои крылья русская авиация. На стене при входе на эскалатор – мозаичное панно с допотопными самолётами и летчиками в кожаных тужурках и шлемах. И такая мощная энергетика исходит от картины. Сразу понятно: Советский Союз!

Умер папа Иоанн Павел II.

В 1984 году, когда я жил в Доме творчества в Ялте, там же находился белорусский писатель Алесь Божко. В одном из разговоров он сказал, что в юности жил в Польше и учился в лицее с будущим главой Ватикана. Кароль Войтыла на два года моложе Божко, но уже тогда это был яркий, артистичный, не по годам развитый мальчик. И всё же его удивляет, что поляк, а не итальянец возглавил Римскую католическую церковь. «Здаецца мне, што тут не абышлося без пал1тык1», – подчеркнул он. И оказался прав. Время показало, сколь быстро и резко изменилось польское общественное мнение в определении своего отношения к Советскому Союзу. Прежде всего, в идеях и действиях «Солидарности» и Польской Церкви. До минимума сократилось число просоветски настроенных поляков, до максимума выросло число противников социализма.

4 апреля. Заседание Общественного совета СПб. Я – член совета. Тема – сохранение культурной градостроительной зоны. Чиновники из Смольного стараются внушить мысль, что город – это живой организм и он не может не меняться. Поэтому отдельные дома перепланируются и даже убираются для того, чтобы горожанам было удобнее. Могут и должны быть отданы под застройку так называемые лакуны, то есть свободные городские места.

Я сказал:

– Объявите сегодня лакунами Исаакиевскую и Дворцовую площади, и завтра на них поднимутся многоэтажные бараки. Если город – живой организм, то и сохранять его нужно живым, а не умерщвлять сомнительного вида архитектурными новоделами.

Чиновники не изменили своего мнения, но всё же повели разговор в менее агрессивной форме.

5 апреля. На Садовой, в культурном центре Михаила Шемякина совместно с Генеральным консульством Венгрии я провёл вечер, посвященный 100-летию со дня рождения крупнейшего венгерского поэта Аттилы Йожефа. Он прожил всего тридцать два года и трагически погиб в 1937-м. Мне по душе многие стихи Йожефа, его вера в грядущую гармонию мира. Но самым близким поэтом для меня с «младых ногтей» стал Эндре Ади. В особенности его стихотворение «Твоё великое тепло» в переводе Л. Мартынова:

Тебя из сердца моего

Хотели вытеснить картины.

И статуй мраморных толпа

Хотела взять твоё тепло,

Которое неповторимо.

Тебя целуя, гибну я

И вновь рождаюсь в поцелуе.

Пусть женщины сирокко мчат,

Меня их знойный, сладкий чад

Не изнурит, его гоню я.

Живые, как и мертвецы,

Пусть это всё промчится мимо…

Никто не может дать его,

Твоё великое тепло,

Которое неповторимо.

8 апреля. У меня в кабинете. Разговор с А.В. об «Открытом ринге», он требует продолжения романа. При этом просит обязательно поместить в книгу и его образ. Для равновесия. Он страдает манией величия, так как считает, что никому не дано так гениально материться, как ему.

– Равновесия в чём или с кем? – спросил я.

– Для общего равновесия.

– Мне кажется, общего равновесия ни среди людей, ни среди литературных героев не бывает. А на образ вы пока не тянете.

– И почему же?

– Много пьёте и сквернословите. Вот когда бросите, тогда посмотрю.

– Мне не бросить, – вздохнул он. – Я у цыганки гадал на курево и питьё – она сказала, что буду курить «до дней последних донца». И пить тоже. Н-но! – вскинул голову. – Никто за меня не сделает того, что делаю я. Никто не напишет за Шекспира – Гамлета, за Пушкина – Евгения Онегина. А вот за учёных – можно. Если не Иванов открыл, то Петров, Сидоров, Алфёров… Недаром бывают одновременные открытия: законы Гей-Люссака, Бойля-Мариотта… Вам известен пример, когда два автора написали бы Дон Кихота или Печорина?

– Ну, пожалуйста: Ильф и Петров, братья Стругацкие…

– Сравнили! Это же хохмачи, Одесса-мама. Они вам наплетут веников. Не всяк писатель, кто пишет. Я ж вам про Дон Кихота!

– Не обижайте учёных, они трудятся не меньше нашего. К тому же Дон Кихот был всегда, точно так же, как закон всемирного тяготения. Но понадобился гений Сервантеса и Ньютона, чтобы явить их миру.

– Согласен. Хотя учёные часто пашут впустую, когда теория не находит практического подтверждения. Учёные! До сих пор не могут ответить на вопрос, что первично – яйцо или курица.

– В науке даже отрицательный результат – положительный, – напомнил я. – И на ваш риторический вопрос можно дать риторический ответ: а что первично – день или ночь?

– Это да. Но сколько ещё продлится жизнь книги как бумажного издания? Возможно, она будет существовать всегда, но в малом, строго дозированном количестве. Чтобы выпустить книгу, нужно много леса, воды, производственных площадей. Но, может быть, тогда исчезнут книги-пустышки? А хорошие книги останутся?

– Непременно. Наши с вами – точно останутся!

– Вы полагаете?

– Конечно! Иначе зачем мы их пишем – спросил я и почувствовал, что наш вялотекущий разговор может продолжаться как минимум до Нового года. Уже собрался протянуть руку, чтобы попрощаться, но тут он встрепенулся:

– Я, собственно, не за этим сюда. Я вот о чём: не повторить ли вам попытку из– браться в Думу? Не за горами новые выборы, вы – видный литературный и общественный деятель, кому, как не вам? А мы, писатели, поддержим вас, и не только писатели…

– Спасибо, дорогой, но я ещё не отошёл от прежних выборов.

– Я знаю, вас обскакал этот проныра Шелищ, который отстаивает права потребителей. Но кто у нас потребители? Нищета, вроде нас с вами? Или братва, сделавшаяся в одночасье у1р-покупателями?

– Обошёл меня не только Шелищ, но и Юрий Шутов, который в Крестах…

– Ну, этот понятно, этот позиционирует себя как патриота. К тому же зэк, а у нас народ душевный, только дай кого-нибудь пожалеть.

– Вы считаете это недостатком?

– В известной степени. Нужно и народу иногда включать мозги, чтобы проснуться. Равно и товарищам коммунистам, которые выдвинули вас по Центральному району, где сплошные, по вашему выражению, межняки, а межняки знают, кто им нужен во власти и за кого голосовать… Как видите, читал ваш роман!

Он достал носовой платок, вытер лоб и щёки и несколько смущённо продолжил:

– Я почему вам это предлагаю? Во-первых, надоели в телевизоре жирные депутатские гуси, а во-вторых, я разошёлся со своей гражданской женой, и, оказалось, негде жить. Гражданская жена то же самое, что гражданская война. Пристроился пока у одной сердобольной, но у неё муж сидит, через два года освободится. Куда мне тогда? А так вы меня взяли бы своим депутатским помощником…

Зазвонил телефон, я потянулся к трубке, но он поднял руку и качнул головой – попросил не брать. И, смущаясь, продолжил:

– Вообще-то я не меркантильный человек, но жизнь такая, хоть в петлю полезай. Потом как-нибудь вернёмся к разговору, но вы от идеи насчёт Думы не отказывайтесь. Лучше всего по рабочему району, по Кировскому или Невскому. Я прописан в Невском.

– Спасибо, подумаю, – сказал я.

Когда он ушёл, я вспомнил, что Юрий Титович Шутов несколько лет назад был у меня здесь, в писательской организации. Позвонил по телефону, попросил о встрече и приехал – невысокого роста лысеющий брюнет, с внимательными, слегка бегающими глазами. Положил мне на стол свои книги на вступление в Союз писателей России. Название одной из них я помню – «Собчачье сердце». Я перелистал книги, довольно хорошо изданные и не лишенные отдельных достоинств – бойкий слог, интересная интрига, но обе они – о Собчаке. – «Это что же, наш мэр вас так вдохновил, что вы смогли написать о нём аж две книги?» – спросил я. «А вы ещё не поняли, насколько интересен этот антигерой? О нём бы – сатирическим пером, но, к сожалению, сей жанр мало кому доступен». – «Хорошо, я покажу ваши книги председателю приёмной комиссии Ивану Ивановичу Виноградову».

Моя жена Галина длительное время работала начальником отдела в статистическом управлении Ленинграда и Ленинградской области. В то время Юрий Шутов был первым заместителем начальника управления, и Галина неплохо знала его как хваткого, быстро соображающего человека. Он никогда не мелочился, не «искал блох» в документах, которые приносили ему на подпись. Мгновенно находил суть и тут же подписывал. Прост в обращении, энергичен – типичный комсомольский лидер.

Узнав о том, что Шутов собирается вступать в Союз писателей, она сказала: «Уже то, что он идёт к вам, а не к Чулаки, говорит о многом. Не знаю, что там у него за книги и каковы их достоинства, но если это действительно литература и вы его примете, то не пожалеете. С его энергетикой, связями, способностью действовать у вас не будет материальных проблем». – «Но ты не забывай, что нынче это одна из самых скандальных фигур в нашем городе. А нам с нашей бедностью ещё не хватает вляпаться в историю с приёмом уголовника». – «Я сомневаюсь, что он в такой мере уголовник, как его представляют. Я немножко разбираюсь в людях».

Иван Иванович Виноградов вернул мне книги Шутова и сказал, что он вполне может быть членом нашего Союза. В Москве, а там были наслышаны об этом человеке, я разговаривал с Ганичевым – Валерий Николаевич усомнился в необходимости такого приёма и посоветовал не торопиться и посмотреть, как будут дальше разворачиваться события вокруг этого имени. Стало ясно, что он как руководитель Союза и председатель приёмной коллегии не пропустит Шутова в нашу организацию, и мы дело Шутова отложили. Хотя потом я часто вспоминал нашу с ним встречу и сочувствовал Юрию Титовичу как человеку преждевременному, двинувшемуся с открытым забралом на ветряную мельницу.

Когда подростком читал Сервантеса, мне всё время хотелось как-то войти в книгу и остановить Рыцаря Печального Образа от неразумных поступков. Объяснить ему, что так, как он, нормальные люди не поступают. И только потом, годы спустя, я понял, насколько, по сравнению с нами, нормальный человек Дон Кихот. Нормальный, потому что храбр как никто и бескорыстен, как мать-природа.

9 апреля. Вечером дома вспомнил визит А.В., и сделалось тревожно. Решил продолжить разговор, позвонил ему домой. Трубку взяла его бывшая гражданская жена, и не успел я заикнуться, что мне нужен А.В., как она, что называется, отбрила:

– Нет его, и больше не звоните. Пис-сатели!

Я пожалел, что не спросил у него нынешний домашний телефон. Позвонил нескольким писателям из тех, кто чаще других общается с ним, но никто из них не смог помочь.

14 апреля. Дом журналиста. Юбилей журнала «Нева». Казалось бы, праздник – день рождения одного из самых знаменитых литературных журналов города и страны, а радости нет – издание еле выживает. За весь вечер главный редактор Борис Николаевич Никольский ни разу не улыбнулся. Будто на похоронах…

Я вспомнил, как несколько лет назад творческую интеллигенцию Питера пригласили в Русский музей на встречу с министром культуры М. Швыдким. Тогда шла подготовка к предстоящему юбилею – 300-летию Санкт-Петербурга. Швыдкой долго говорил о планах торжеств, не забыв дать сигнал «своим», либералам: «Подготовку осуществляем МЫ, и МЫ же будем заниматься делами культуры после юбилея». И подумалось: «Значит, ничего положительного в культуре осуществляться не будет». – «МЫ также решили, – продолжал Швыдкой, – материально поддержать наши толстые журналы: “Новый мир”, “Москва”, “Знамя”, “Октябрь”, “Юность”». – «А “Наш современник” и “Молодую гвардию”»? – спросил я. – «У “Нашего современника” дела идут хорошо, – ответил Швыдкой. – У него на сегодняшний день самая большая подписка, так что он в материальной помощи не нуждается».

Рядом со мной сидел главный редактор журнала «Нева» Борис Николаевич Никольский, я посоветовал:

– Он не назвал «Неву», уточните почему.

– Не надо, – сказал Никольский. – Обойдёмся. Он, если вы заметили, назвал только московские журналы. И то не все.

15 апреля. Школа № 13. Конкурс юных поэтов и прозаиков. Выступают победители. Много интересных стихов и рассказов. И никакой «попсы». Запомнилось: «Выпал первый снежок, с крыши падает капелька – кап. Вышли куры, во двор и оставили крестики лап».

В разговоре о литературе с начинающими авторами меня попросили назвать троих-пятерых наиболее близких мне писателей. Я сказал, что стольких не могу, могу либо одного – Пушкина, либо две сотни или даже больше.

17 апреля. Из Минска приехал Олег, сын Анатолия Аврутина. Привёз огромную коробку – к моему дню рождения. Я встретил его на вокзале.

– Никак посуда? – испугался я.

– Не совсем. Отец приказал не говорить, пока вы дома не откроете.

Привезли домой, открыли. А там – моя новая книга, только что выпущенная

в Минске, – «Мальчишка с того перекрёстка…» – сборник повестей и рассказов, красиво изданный, в необычном для прозы поэтическом формате 84х90/32. Название книги дала моя статья о творчестве Анатолия Аврутина. Пожалуй, у меня ещё не было столь неожиданного и дорогого подарка.

18 апреля. Смольный. Издательский совет города принял решение поддержать выпуск моей книги «Война была долгой». В неё вошли три ранее публиковавшиеся повести: «Остаюсь в заслоне», «Товарная станция», «Пробуждение». Тема книги – война и дети. По повести «Пробуждение» Лентелевидение поставило двухсерийный одноименный фильм-спектакль.

19 апреля. Невский, 30. Интерфакс. Аркадий Белый представил свою книгу о Ленинградской области и её губернаторе Вадиме Густове. И Густов здесь. Особенность издания: область и её губернатор «тянут» на такую большую, красивую книгу.

Построили новый – вантовый – мост через Неву, спрашивают горожан, как его назвать. Я предложил дать имя Ольги Берггольц – она когда-то жила рядом с местом, где он пролёг. К тому же это одна из самых великих женщин-ленингра– док. Святая. Символ и душа ленинградской блокады. Приезжали ко мне домой телевизионщики, расспрашивали, уточняли и были согласны со мной. Правда, сомневались, может ли мост носить женское имя. А почему нет? Может же театр носить имя Ермоловой или Комиссаржевской? «Санкт-Петербургские ведомости» опубликовали моё предложение, долго обсуждали, но, в конце концов, назвали – Вантовый. А то, что он вантовый, и без названия видно. Я и теперь предлагаю дать ему имя Ольги Фёдоровны. А на въезде на мост выбить золотом на камне посвящение Глеба Горбовского «На 60-летие Ольги Фёдоровны Берггольц:

Пускай пока главней живот,

И в этаком маразме


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю