Текст книги "Крупным планом"

Автор книги: Иван Сабило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

По жизни выходит так, что чаще всего заботы о престарелых родителях ложатся на плечи самых младших из детей. У нас – на Валечку. Значит, по возможности, надо помогать. Что я и делаю всякий раз, когда приезжаю.

Пенсия у мамы 300 тысяч белорусских рублей, или около 4 тысяч российских. По здешним ценам это значительно больше, чем в Питере, а тем более, в Москве. Мама довольна пенсией, рада, что помогает дочке содержать дом.

В полдень встретился с Аврутиным, пошли с ним к Чергинцу, кабинет которого находится в здании Парламентского Собрания Беларуси. Почему здесь? Потому что, во-первых, Николай Иванович не только руководитель большой общественной организации, но и важное государственное лицо. Во-вторых, в своё время Лукашенко изъял у писателей Дом литераторов, так как они не столько повели в нём организационно-творческую деятельность, сколько занялись политикой: стали проводить встречи с борцами за «права человека» – литовцами, поляками и прочими «доброжелателями». А те, не стесняясь, научали их, как и чем «трэба будаваць дэмакратыю на Беларуст. И Лукашенко сказал – хватит! Если вы используете Дом не по назначению, освобождайте его.

Светлая, уютная приёмная с красавицей-секретарём, большой, великолепный кабинет со столом Т-образной формы. Хозяин кабинета встречает нас в дверях. С марта месяца слегка пополнел, светло-голубая рубашка с короткими рукавами, короткие серо-стальные усы. Рад нашему приходу, просит присаживаться. И сразу о делах, прежде всего о политике.

В Беларусь приезжает Президент Венесуэлы Уго Чавес, известный своими яркими речами, в которых он нередко осуждает политику США. В Беларуси с интересом ждут его визита. Здесь так же негативно относятся к попыткам США навязывать свою волю, а заодно и свою, выгодную только себе, «демократию». Особый вопрос – отношения Беларуси и Венесуэлы в экономике. Беларусь может поставлять тракторы, БЕЛАЗы, высокоточные приборы и другие промышленные товары. Венесуэла – энергоносители и сельскохозяйственную продукцию.

Когда покончили с Венесуэлой, я спросил, насколько правдивы слухи о предполагаемом строительстве АЭС в Беларуси. Неужели не страшно иметь такую опасную игрушку после Чернобыля? Да, АЭС построят, так как в Беларуси ограничены энергоресурсы. Что же касается безопасности, то её сделают такой, чтобы трагедия не повторилась.

Чергинец неисчерпаем в своих знаниях. Но не всё же говорить о политике и экономике. Я вспомнил, что прочитал его книгу «Вам – задание», которую он мне подарил в марте, в Молодечно. Сказал, что роман написан без языковых изысков. Но в нём вполне состоялись многие образы, видны события военного времени, повествование напряжённо, часто ощущуешь себя одним из действующих лиц. Хотя, к сожалению, нет своего, художнического взгляда на такую сложную и противоречивую эпоху, как война.

Чергинец встал, раскрыл один из шкафов своего кабинета и выложил на стол сразу три довольно объёмистых книги. На корешке одной из них я прочитал: «Тайна овального кабинета».

– Вот, Иван Иванович, хочу подарить вам. – И, подвинув их к Аврутину, попросил: – Напиши, пожалуйста, от меня, а то у меня сегодня правая рука не работает. А я подпишу.

– Как это? – удивился Аврутин. – Так не делается.

– Да, – сказал я. – Нужно подождать, когда рука снова заработает, и тогда.

– Хорошо, – сказал Чергинец. – У нас в следующий понедельник заседание Президиума, мы на него пригласим Ивана Ивановича, к тому времени я подпишу.

А теперь главное, из-за чего я пришёл.

В мае я отправил Аврутину Устав МСПС для ознакомления и решения вопроса о вступлении Союза писателей Беларуси в МСПС. У Аврутина и Чергинца возникло сомнение – имеет ли смысл их Союзу вступать в МСПС, если туда уже вступил Союз белорусских писателей? И не поставить ли вопрос ребром: либо мы, либо они? А значит, пока они там, мы туда не пойдём.

– Мне кажется, это было бы неправильно, – сказал я. – Прежде всего, с точки зрения укрепления ваших творческих связей с другими писательскими союзами, которые входят в МСПС. А это и Казахстан, и Грузия, и Россия, и некоторые регионы Украины. Кроме того, в рамках МСПС можно проводить встречи писателей, сотрудничать с журналами, издательствами, выпускать книги, в том числе переводные.

– Да, но Союз белорусских писателей утверждает, что мы у себя собрали одних бездарей, что у нас нет ни одного сколько-нибудь талантливого писателя, – сказал Чергинец. – Я вам сейчас покажу список только одних лауреатов.

– Спасибо, не надо, – сказал я. – Время покажет, чья писательская позиция предпочтительнее. Возможно, в будущем исчезнут ваши нынешние разногласия и вы снова окажетесь вместе.

– Хорошо, вносим в повестку дня заседания Президиума вопрос о вхождении нашего Союза в состав МСПС, – сказал Чергинец. И вдруг прикрыл глаза и пожаловался на здоровье – сердце. Сказал, что на следующей неделе пройдёт курс обследований. Что врачи скажут? Возможно, придётся прибегнуть к шунтированию.

Я что-то говорил о способах поправить здоровье при помощи ходьбы и физических упражнений, но Чергинец не особенно слушал.

После разговора с ним отправились к Анатолию Юрьевичу домой. Он предпочитает коньяк, а я – однолюб: если пить, то водку. По дороге зашли в магазин, потом за цветами. Когда я покупал цветы, мимо прошли две женщины. Одна из них сказала другой:

– Вот и к нему пришла смерть.

Я подумал: «Музы приходят к избранным, а смерть более демократична – раньше или позже она является ко всем.» Хотел поделиться этой мыслью с Аврути– ным, но промолчал – зачем в чудесный летний день о смерти?

Дома была его жена, Зоя Григорьевна. Она накрыла стол к нашему приходу, и мы сели втроём, чтобы поговорить, послушать стихи минского поэта и вспомнить нашу с ним жизнь в Автодоровском переулке.

– А помнишь? – спрашивал я и наливал ему коньяк.

– А помнишь? – спрашивал он и наливал мне водку.

– Конечно, помню! – отвечал каждый из нас и рассказывал что-нибудь такое, чего, кроме нас с ним, не мог рассказать никто. И сначала рассказы наши были весёлыми и смешными, а после трёх или четырёх рюмок вспомнили Г алю Цветкову – десятилетнюю девочку, что жила рядом с нами. В школу она ходила по железной дороге и однажды, в свой день рождения, попала под поезд и лишилась обеих ног. Сначала из школы, где мы учились, к ней на дом приходили учителя. Потом папа возил её в коляске в школу. А зимой – на саночках.

– Жива ли она? – спросил я.

– Да, окончила университет, стала журналисткой и служит в газете «Вечерний Минск». Пишет о театрах, о людях искусства, о балете.

– Слава богу, – выдохнул я. – Давай – за неё!..

После разговоров-воспоминаний мне захотелось одному прогуляться по Минску. Я миновал станцию метро и пошёл от площади Якуба Коласа к площади Победы. Сразу после войны недалеко отсюда, на Комаровке жили мои двоюродные братья – Серёжа, Петя и Толик Сабило. В детстве я часто бывал у них. Носились по окрестностям, забегали на Золотую Г орку, где стоял сожжённый в войну, полуразрушенный костёл Пресвятой Троицы или святого Роха. Вспомнил его, зашёл сейчас дворами и остановился, поражённый красотой и ухоженностью этого места. Костёл возвышался во всём своём великолепии. И тут же в голову ударила горячая волна возмущения – во дворике на широко расставленных ногах стоит маленький сутулый брюнет с курчавой бородкой и держит на поводке овчарку, которая оправляется у входа в костёл.

– Не стыдно? – не выдержал я.

– Что не стыдно?

– Гадить в таком месте?

– А пошёл ты! Завтра валю из этой дыры. И тебе советую.

Овчарка сделала своё дело и принялась рьяно грести землю задними лапами.

– Тебя за это Бог накажет.

– Ещё слово, и я натравлю на тебя пса!

Я могу этого ублюдка уложить одним ударом, несмотря на его собаку. Но я нетрезв, и всё, что случится потом, будет ему на пользу. Сжал зубы и кулаки и пошёл. Кипела душа, хотелось вернуться, но преодолел себя – нельзя!

22 июля. Разговаривал с мамой. Она печалится о прошлом, о том, что утрачивает интерес к жизни. Ведь уже никого не осталось из её ровесников, и ей самой пора собираться в дорогу. И так загостилась.

Я что-то говорил о её сестре – моей тётке Наде, которая на четыре года старше мамы, но она по-прежнему живёт и не думает об уходе.

– Ай, сынок, я знаю, какая у неё жизнь. Мучится, бедная, всё ей болит, ходить не может, почти не встаёт. Мы с нею живём лишнее, и обе горюем. Есть же таблетки от такой жизни, где бы их достать?

Я постарался поменять тему нашего разговора, спросил, что она может сказать о моём отце, Иване Яковлевиче. Одним словом, каким он был?

– Добрым был, – сказала она. – Его главная черта – был добрым. Хотя выпивал, конечно, но никогда не напивался, как некоторые. Не позволял водке владеть им. – Помолчала. И вдруг: – Спасибо, сынок, что ты к нам приезжаешь. Я иначе жить начинаю, когда ты у нас. А когда умру, тебе уже в Минск не приехать.

Вот слова, до которых не додумается никто, кроме матери. В каком бы состоянии она ни находилась, она смотрит за черту, отделяющую жизнь от смерти. И тревожится за своё дитя.

– Во-первых, не думай о смерти, – сказал я. – А главное, не зови её, она сама знает, когда и к кому ей надо. Во-вторых, у меня в Минске полно родственников, среди которых две родные сестры. Уже не говоря о друзьях.

– Ну, хорошо, сынок, раз ты так понимаешь. И мне теперь спокойнее будет. Береги свою семью. Мне кажется, люди сейчас перестали придавать значение семье и заботиться о близких.

23 июля. Поехал на метро в новую, только что открывшуюся Национальную библиотеку Беларуси. Колоссальное здание необычной формы – «ромбокубоэк– таэдр» – искрящейся глыбой возвышается над зелёным простором. У входа в библиотеку, широко распахнув руки, меня встречает бронзовый Франциск Лукич Скорина (скарына, скарынка – по-белорусски горбушка) в академической мантии и со Священным Писанием в левой руке. Вхожу, вижу экскурсионную группу и сразу примыкаю к ней. Знакомлюсь с внутренними помещениями – просторными залами для работы, электронной системой подачи книг прямо на столы, коридорами, на стенах которых красуются художественные произведения белорусских мастеров искусств.

В лифте поднялись на смотровую площадку выше 23-го этажа – солнечно, жарко. Отсюда открывается живописный вид на ещё незавершённый парк вокруг здания библиотеки. Я воочию не видел семи знаменитых чудес света, но убеждён в том, что здание Национальной библиотеки – одно из них. В особенности, учитывая его полезность.

Переговариваясь с экскурсоводом и задавая ей вопросы, я, вероятно, вызвал в ней ко мне интерес.

– Кто вы? – спросила она.

Я назвал себя.

– Мне знакомо ваше имя, – сказала она. – Не так давно в журнале «Нёман» я прочитала вашу «Товарную станцию». И фотографию вашу припомнила. Стали разговаривать. Она попеняла мне, что я сразу не назвал себя, – можно было провести экскурсию только для меня.

Я пообещал приехать завтра и привезти в дар библиотеке свои книги.

24 июля. Утром, едва проснувшись, разговаривал с мамой. Она вся в работе – штопает мою футболку (вчера, снимая с неё «кусачую» фирменную бирку, я ножницами разрезал материал). И не штопка у неё получается, а настоящая вышивка.

Я поблагодарил её, похвалил работу. Мама сказала, что теперь ей сложно что– либо делать – подводит зрение.

– Ещё недавно книги читала, а теперь не могу. Кружится голова, глаза устают. И памяти нет. Ты, случайно, не знаешь, как развивать память?

– Есть много способов, но, мне кажется, самым простым из них является пение. Ты знаешь много песен, ты их всегда пела. И сейчас пой. Вспоминай слова, мелодию и пой.

– Да? – обрадовалась она. – Я попробую. А с какой начать?

– Начни с этой: «Гвоздики пряные, багряно-алые вдыхал я вечером – дарила ты…» Раньше ты часто пела её, с неё и начни.

И мы с нею спели «Гвоздики». Точнее, только первый куплет. Дальше не помнили ни она, ни я. Но и этого хватило, чтобы у неё поднялось настроение.

– Какой ты развитой, сынок, как ты всё понимаешь, – сказала она.

– Весь в тебя! – ответил я, и мы сели завтракать.

Ах, какой умелой, во всём ловкой (по-белорусски – спрытной) ещё совсем недавно была моя мама. Как она хорошо и красиво делала любую работу, за что бы ни взялась. И как это неотвратимо покидает её сейчас.

После завтрака я собрался помыть посуду, но мама не позволила, принялась сама. И получалось это у неё так же ловко, как в былые годы. Или почти так же.

Отвёз в библиотеку, в отдел комплектации, четыре свои книги. Порадовались, что я не требую за них деньги. При мне какая-то женщина привезла несколько книг, интересуется, сколько ей могут за них заплатить.

После библиотеки поехал на заседание Президиума Союза писателей Беларуси. Здесь я был в прошлую пятницу. А сейчас на подходе – оцепление, стражи порядка – милиционеры. Оказывается, Лукашенко в своей резиденции принимает Уго Чавеса.

Миновав кордон, вошёл в здание Парламентского Собрания. Парадная лестница, ковровая дорожка, чистота, порядок.

Собрались в просторном помещении. Здесь много моих знакомых. Кроме Ав– рутина и Чергинца, С. Трахимёнок, Р. Боровикова, Н. Гальперович, Г. Марчук, В. Мачульский.

Вопрос, из-за которого меня позвали, решили быстро – единогласно проголосовали за вхождение Союза писателей Беларуси в МСПС. Были ещё вопросы – о выступлениях писателей на телевидении и радио (Н. Г альперович), о планах издательства «Мастацкая лггаратура» (В. Мачульский). И всё решалось в полном согласии, что называется, без сучка, без задоринки. Писатели убеждены: если что– то предлагает Чергинец, значит, проверено: мин нет.

25 июля. Уехал из Минска.

Мама, прощаясь, заплакала:

– Приезжай, сынок, я буду ждать.

На вокзале меня провожали Мишка, племянник Андрей со своим другом Ваней, Анатолий Аврутин с женой Зоей и внуком Данькой. У Аврутина вышла книга на белорусском языке «Духаспляценне» (Духосплетение) – он подарил мне её с автографом: «Дорогому Ивану Ивановичу Сабило – рад преподнести тебе первый экземпляр моей первой книги на белорусском языке, да ещё когда ты здесь, на белорусской земле. Ну, а духом и душой мы «сплелись» давно и навсегда.»

30 июля – 30 августа. Петербург. Месяц прошёл быстро: дача, внучка, детское питание из «Здорового малыша».

Когда-то, после публикации моей повести «Портфель для Настеньки» в «Костре», Радий Погодин сказал, что она требует продолжения. Тогда я с ним не согласился, но сейчас, когда у меня появилась Мария, понял – он прав. И дописал. И дал ей новое название «День первой встречи». Дописывал с надеждой, что её когда-нибудь прочитает Мария.

За три летних месяца она заметно подросла, общение с нею требует осторожности, ответственности и, особенно, желания понять её прежде, чем она расплачется.

Вчера, гуляя с нею на Долгооозёрном бульваре, увидел безобразную сцену. Недалеко от нас мамаша везла в коляске малыша. Он сначала захныкал, потом заплакал – может быть, что-то приснилось. Она выхватила его из коляски, надавала шлепков. Он совсем расплакался, раскричался. Тогда она стала его бить с каким-то не женским, не материнским остервенением. И мальчик замолчал, только всхлипывал, тихо и жалостливо.

И что за страсть – бить того, кто не только не отвечает на побои, но даже не защищается?

Позавчера приехала Машенькина мама. Побыли день на даче и переехали в Питер. Приехал и Саша – на машине.

Ольга ходила в кафе «Ёксель-моксель» на юбилейную – 10 лет – встречу с одноклассниками. Не в восторге. Можно было и ещё 10 лет не встречаться: шум, гам, никто никого не слушает – как на телевидении. Одним словом, ёксель-мок– сель у Владимирской площади.

Полагаю, бич большой части современной молодёжи – необязательность и ненадёжность. Этакие мышки без тяги к созиданию. Растения, упавшие на землю. Без корней, без прошлого, без судьбы. Без желания выявлять и взращивать в себе достоинство. Потерянно выглядит человек без смысла. Стихия пены, стихия затхлого болота. Благо не все такие, сужу по своим Ольге и Саше.

31 августа. Москва. Мы с Сашей приехали на машине. Хорошая дорога, с дождиком и солнышком, с чаем на дороге и блинами в придорожном кафе.

Вечером Саша встретил с поезда на Ленинградском вокзале Галину, Ольгу и Машеньку. Снова семья в полном составе.

Мария, укладываясь в свою кроватку, раскричалась – кровать качается. Пришлось в ножки срочно вставить колёса, и только тогда она угомонилась. Отвыкла за лето в Питере от московской зыбкой жизни.

1 сентября. Вышел на работу. Л. Салтыкова протянула мне книгу Анатолия Салуцкого «Из России, с любовью» и попросила ознакомиться с нею, чтобы иметь возможность выступить на её представлении 6-го числа на ВВЦ. А затем передала письмо из Министерства информации Республики Беларусь, подписанное заместителем Министра И.Н. Лаптёнком:

«Михалкову С.В.

Копия: Федеральное Агентство по печати

и Массовым коммуникациям РФ.

Уважаемый Сергей Владимимирович!

В связи с Вашим письмом о совместном российско-белорусском проекте по изданию произведений белорусских и русских авторов сообщаем следующее:

Полностью разделяем Вашу точку зрения о необходимости восстановления сотрудничества Беларуси и России в области литературы и книгоиздания. На наш взгляд, инициируемый проект 50-томного издания книг белорусских и русских авторов целесообразно предложить к реализации в рамках программы Союзного государства.

С белорусской стороны государственным заказчиком предлагается определить Министерство информации Республики Беларусь. В работе над проектом издания произведений белорусских писателей предложено участвовать общественному объединению «Союз писателей Беларуси» и государственному издательству «Мастацкая лггаратура».

В соответствии с утверждённым порядком разработки и реализации программ Союзного государства основанием для принятия Советом Министров Союзного государства решения о разработке программы является предложение инициаторов постановки проблемы с соответствующими обоснованиями, согласованное с заинтересованными министерствами и ведомствами государств-участников и одобренные правительствами РФ и РБ.

В связи с тем что инициатором проекта 50-томного издания книг белорусских и русских авторов является российская сторона, полагаем, что Федеральное Агентство по печати и массовым коммуникациям РФ может выступить разработчиком и государственным заказчиком программы Союзного государства с российской стороны.

В связи с вышеизложенным, просим Исполком Международного сообщества писательских союзов сообщить о принятом решении в Министерство информации Республики Беларусь.

С уважением, Заместитель Министра И.Н. Лаптёнок». И подпись.

Обнадёживающее письмо. Теперь вопрос в том, как отнесётся российская сторона – Федеральное Агентство по печати во главе с Михилом Сеславинским. Неужели поддержит? И на каких условиях? Может быть, постарается взять инициативу в свои руки, назначит своё издательство и подготовит список своих авторов?

Жаль, обсудить не с кем и в отпуске Кузнецов.

Позвонил из Минска Аврутин. Сказал, что нам отправлены документы о вступлении СП Беларуси в МСПС.

– Будем ждать, – ответил я. – Что ещё?

– Президент Лукашенко подписал Указ «О некоторых мерах поддержки ОО «Союз писателей Беларуси». В результате наш Союз получает 5 оплачиваемых штатных единиц и бесплатное пользование помещениями для оргработы.

– Поздравляю! – сказал я. – А что Союзу белорусских писателей?

– Ничего.

– Что ж, теперь, как говорил классик, за работу, товарищи!

– В этом успехе есть и твоя доля участия.

– Самая малая, – сказал я. – Мне бы не хотелось участвовать в вашем расколе. Я это пережил в Ленинграде-Петербурге.

Положив трубку, задумался. Уже давно я неважно себя чувствую, когда с кем– то говорю или даже просто думаю о положении белорусских писателей. Мне известно, что там произошло – ничего нового – вульгарное разделение не по творческим, а по идейно-политическим принципам. Мне по душе книги Василя Быкова, Виктора Козько, Василя Зуёнка, Рыгора Бородулина, Сергея Законникова, Нила Гилевича и многих других, оставшихся «там». Но я не знаю истинной причины их неприятия сближения Беларуси и России.

Три с половиной года назад, когда чествовали Сергея Михалкова с 90-летием, мы с председателем Союза белорусских писателей Алесем Пашкевичем жили в одном номере гостиницы при Литературном институте. Молодой человек, с благообразной внешностью, умный, начитанный, но удивительно закрытый. Этакий белорусский партизан, который всё ещё не вышел из леса. О чём бы я ни спросил – ответ не по существу, всё вокруг да около, и я перестал его спрашивать. Он мне подарил свою книгу на литературно-историческую тему, на беларускай мове. Я прочитал, написал ему письмо, где выразил своё отношение. Ответа не получил.

И сейчас, когда заходит речь о двух Союзах, ничего кроме изжоги она у меня не вызывает. Какая бы сторона ни вела её. Особенно, когда подчёркивается качественность «нашего» Союза. Никакой качественности у ваших Союзов не случится, если вы будете смотреть друг на друга сквозь призму ненависти.

Перечитал ответ, подписанный И. Лаптёнком. Да, мой дорогой земляк, с точки зрения чиновника всё вы написали правильно: мол, ваша инициатива, вы её и воплощайте. А могли бы сами сделать это, по своим «верхам». Вы же министры! У вас же секретари, помощники, советники. А нам оставили бы не менее важное дело – сбор произведений и подготовку их к изданию. И не втягивали бы нас в бюрократскую паутину.

Позвонил Кузнецов. Попросил составить план работы МСПС на четвёртый квартал. Для этого нужно собрать индивидуальные планы секретарей Исполкома.

5 сентября. В буфете ЦДЛ услышал, что из жизни ушёл родной брат Сергея Владимировича – Михаил Владимирович Михалков (родился 18 декабря 1922 года). Он перед войной окончил школу пограничников, защищал Брест, попал в плен, бежал и во вражеском тылу собирал сведения для Красной Армии. В конце войны в форме немецкого офицера попал в руки СМЕРШ, был арестован, а затем осуждён на пять лет уже советских лагерей. Позже реабилитирован, награждался орденами и медалями. Прозаик, поэт, публицист, автор многих песен. По утверждению тех, кто знал его, никогда не общался со своим старшим братом Сергеем.

В МСПС о его смерти знала Салтыкова. Попросила меня дать скорбную телеграмму сыну Михаила Владимировича от имени Сергея Владимировича (его щадят, не сообщают о смерти брата), что я и сделал. Позвонил в ЦДЛ секретарю директора и продиктовал некролог.

6 сентября. Вышел на работу Кузнецов, я дал ему прочитать письмо из Минска. Предположил, что если получится с Беларусью, то следует обратиться к Союзам писателей других стран с подобной инициативой.

– Меня смущает Федеральное Агентство, – сказал Кузнецов. – Как бы не перехватили они нашу идею.

– Да, есть опасность. А если не получится, могут её погубить. Михалков не верит в успех нашего дела, называет его утопией. Но обращаться нужно, так как Министерство информации Беларуси послало им копию своего письма.

– Значит, надо и нам подготовить письмо, где указать, что мы уже работаем над проектом. Напишите, пожалуйста.

7 сентября. Хоронили Михаила Владимировича Михалкова.

После панихиды в храме Свято-Данилова монастыря поехали на кладбище в Химки. Несколько родственников Михаила Владимировича и мы с Салтыковой.

Приехали – могилы ещё нет, произошла заминка. Ждали, когда выкопают. Похоронили. Юлия Валерьевна, жена Сергея Владимировича, передала на похороны 300 тёмно-бордовых роз.

Молчали. Я единственный сказал у могилы несколько слов.

Поминки были в ЦДЛ. Там оказался накрытый стол, а людей – полтора десятка, много пустых мест… Не всё ладно даже в таких знаменитых семьях.

Перед самым уходом из жизни Михаил Владимирович успел издать свою новую книгу «Брест» и собирался отправить её Президенту Беларуси Лукашенко.

Не успел.

9 сентября. Московская Международная книжная ярмарка-выставка на ВВЦ. Приехали мы сюда втроём – Л. Салтыкова, Анатолий Салуцкий и я, – сегодня здесь, на стенде издательства «Терра», будет представлен роман Салуцкого «Из России, с любовью».

Книга – о результатах перестройки, о той оскорбляющей человеческое достоинство жизни, в какую она ввергла всех нас, умных и глупых, бедных и богатых, старых и молодых. Но не только. Ещё автор поставил «сверхзадачу» – утвердить в сознании читателя мысль, что, дескать, если раньше богоизбранным народом считался еврейский народ (по договорённости евреев с Богом, при полной гибели человечества в живых останутся только они), то теперь, по мнению автора, богоизбранность перешла к русскому народу. За его страдания, за его долготерпение, за его бескорыстие и жертвенность в пору невзгод и нечеловеческих испытаний. Достоевский утверждал богоносность русского народа, а теперь вот Салуцкий – ещё и богоизбранность.

Остаётся задуматься, как же это Бог, избирая еврейский народ для вечной жизни, не дал ему земли?

А роман хорош. Написан добротным русским языком, с тонким чутьём к особенностям хоть городской, хоть деревенской речи, хоть речи новоиспечённой, пожилой проститутки, хоть речи профессора и бывшего секретаря обкома партии.

Но, пожалуй, главное достоинство романа в том, что автор не сводит счёты с нашим недавним прошлым, то есть с самой историей. А с полным пониманием и даже сочувствием относится к тому, что было раньше.

Любопытно выглядит предисловие к роману известного критика Льва Аннинского. Написано оно словно бы в недодачу, словно бы критик мог откровеннее и глубже рассмотреть это действительно интересное произведение, но не позволили врождённый дипломатизм и внутренний редактор.

Сам Анатолий Салуцкий, понимая, что своим романом задел за живое как русских, так и евреев, говорит: «Если либералы и близкие им критики постараются замолчать роман, тогда я буду абсолютно уверен в том, что попал в точку!»

Пока на стенде шло обсуждение романа, многие посетители ярмарки приобрели книгу, а затем выстроились в очередь за автографом.

10 сентября. Наступило бабье лето, солнечно, тепло. Пока ещё изредка падают жёлтые листья. Воздух свеж и плотен, как весной. Женщины хорошо жили целый год, раз природа подарила нам такое тёплое и красивое бабье лето. Обещаем им за это хорошую мужичью зиму.

Гуляли с Марией в Крылатских холмах. Поражает её понимание всего, что нас окружает и что я ей говорю. Слов у неё немного: мама, папа, баба, деда, бло-бло (яблоко), пап-пы (тапки), бак (собака), но чаще – ав-ав. Если ей что-то нужно – гага или мэ-не, мэ-не. Но фразу ещё не произнесёт.

Пускается бежать – у меня «заходится» душа – не упала бы.

Бывая за границей (Греция, Германия, Швеция и др.), я всегда восхищался тем, что у них хорошо, нахваливал их. И всегда критически относился к тому, что у меня дома. Но это не отсутствие любви к Родине, наоборот, своеобразное признание в любви к ней. Так часто хвалишь чужого ребёнка, подчёркиваешь его достоинства, а ругаешь своего, хотя любишь его больше всего на свете.

12 сентября. Собрались в кабинете Кузнецова – он, Бояринов и я. Назначили заседание секретариата на 25 сентября. На нём должны решить вопрос о приёме Союза писателей Беларуси.

Бояринов ушёл.

Кузнецов сказал:

– Я вот какую идею хочу выразить. После долгих размышлений я пришёл к выводу, что подобную библиотеку мы можем создать не только с белорусами, но и с казахами, и с узбеками, и с болгарами. Нужно до мелочей продумать наши действия, и тогда возможен успех.

Я не скрыл своей улыбки, обрадовавшись, что моя идея «после долгих размышлений» стала его идеей. В конце концов, какая разница, чья идея, важно её воплощение. А здесь-то – как до Марса!

Остановились на том, что я напишу письмо (за подписью Михалкова) руководителю Федерального агентства Сеславинскому и подождём ответа.

– В письме, – сказал Кузнецов, – необходимо соблюсти все тонкости и вместе с тем обозначить нашу главенствующую роль в этом издании.

– С учётом того, что у Сеславинского могут возникнуть свои планы и исполнители данного проекта.

– Именно так.

Я пошёл к себе и принялся за письмо. Коротко обозначив суть вопроса, написал: «.В работе над проектом издания произведений русских писателей готово участвовать Международное сообщество писательских союзов и учреждённое им некоммерческое партнёрство «Культура Евразии». Нами, российской стороной, так же как белорусской, ведётся подготовительная работа по определению состава авторов нашей 25-томной части будущего издания. В него предполагается включить русских классиков, писателей ХХ века, а также современных талантливых художников слова.

Просим Вас и в Вашем лице Федеральное агентство поддержать инициативу МСПС. Мы готовы рассмотреть и Ваши предложения по определению списка авторов, включаемых в это издание. Просим Вас сообщить нам о принятом решении. Копию письма Министерства информации Республики Беларусь прилагаем.

С уважением, Сергей Михалков».

Позвонил Кузнецов, попросил зайти к нему.

Захожу. Здесь он и Шереметьев. Борис Евгеньевич смотрит на меня как-то от– странённо и часто моргает. Будто минуту назад говорил обо мне что-то нелестное и не успел перестроиться.

Кузнецов:

– Хорошо, если бы вы, Иван Иванович, вместе с Борисом Евгеньевичем составили план работы на ГУ-й квартал.

– Планом я занялся сразу после того, как вы меня попросили, – сказал я. – Так что он почти готов. Но я за него не держусь, могу хоть сейчас передать Борису Евгеньевичу. Он у меня с собой, можете взять, – протянул я папку.

Шереметьев молчит, план не берёт.

– Понимаете, Иван Иванович, Борис Евгеньевич принёс мне заявление, в котором просит уволить его по собственному желанию. Мне бы не хотелось, чтобы сейчас, когда в МСПС тяжёлая обстановка, кто-то уходил. Это может привести к новому всплеску ненужных, вредных для нас кривотолков.

– Феликс Феодосьевич, наш разговор для меня большая неожиданность. Вы попросили меня сформировать план, я его уже почти подготовил, и вдруг возникает Борис Евгеньевич, который, как я понимаю, сам хотел это делать.

Пришёл Бояринов. Кузнецов и ему сказал о заявлении Шереметьева. И те же слова о нежелании кого-то увольнять.

– Я тоже так считаю, – сказал Бояринов. – У Бориса Евгеньевича большой опыт работы с документами, он делает много полезного. Хотя иногда, чувствуя себя большим начальником, грубо разговаривает с сотрудниками МСПС, в частности, с нашими коллегами по Московской писательской организации – Голубничим и Замшевым, такими же секретарями МСПС, как он сам.

– А где они? – вспылил Шереметьев. – И где вы сами, когда ни их, ни вас не видно здесь в рабочее время?

– Да я по четыре часа сплю! – возмутился Бояринов. – Я так понимаю: в каждой организации есть лев и крыса. У нас лев – Кузнецов, я – крыса. А вы, Борис Евгеньевич, бобёр.